Дневники мотоциклиста

скачать книгу бесплатно

Дневники мотоциклиста
Данни Грек

Если вы когда-нибудь останавливали взгляд на красивой и мощной фигуре мотоцикла, смотрели на мчащийся мотоцикл с восторгом, завистью или просто любопытством, мечтали так же мчаться с беспредельной скоростью, навстречу ветру и закатам; если втайне или явно желали купить эту опасную, но столь привлекательную игрушку, если близкий вам человек сходит с ума по байку – прочтите эту книгу, написанную со страстностью и реалистичностью во всех животрепещущих деталях.

Становление личности, осознавшей свое место в мире через детские грезы. Любая мечта сбывается, если приложить некоторые усилия. Можно плыть по течению жизни, быть как все. А можно стряхнуть с себя всеобщую одинаковость, выскользнуть из паутины повседневности и устремиться к будущему, которое ты выстроил сам, не покоряясь привычному порядку и обстоятельствам.

Наркотик адреналина, жажда бесконечной скорости и близкие, любящие люди, – как совместить это в одной, такой недолгой жизни. Настоящие друзья, истинное братство, которое может связывать только сливающихся в одном сумасшедшем движении мотоциклистов – и та, единственная девушка, которая отдаст за тебя жизнь или подарит тебе твое продолжение на этой Земле; ради которой ты можешь бросить всё, но только не верного друга из пластика и металла. Только он уйдет вместе с тобой по бескрайней дороге, в бесконечную даль небес.

Данни Грек

Дневники мотоциклиста

Авторская версия

Предисловие

Для кого-то тихая размеренная жизнь это и есть предел мечтаний… Для кого-то… Но не для меня…

Просыпаясь с утра, медленно потягиваясь и пытаясь попасть ногами в тапочки с первого раза, вы нахмурено смотрите на взбесившийся будильник и с тягостью отрываетесь от своей еще теплой кровати. Блуждая по квартире на автопилоте, в поисках скорей всего себя, а не чайника, вы вспоминаете вчерашние вечерние планы на сегодняшний день, и с ужасом усталости представляете их воплощение. Одним глазом вы смотрите утренние новости, а другим подмечаете, сколько осталось кофе у вас в кружке, ну а потом, глядя на часы и понимая, что уже опаздываете, вы быстро одеваете свой помятый повседневный наряд и на ходу, завязываете шнурки на своих запылившихся ботинках. Вы выбегаете из своего заспанного царства, в сопровождение щелкнув дверным замком, и через несколько спешных шагов вы уже выходите из парадной подъезда, не замечая ничего и никого вокруг. Просчитывая поминутно свой новый день и каждый свой последующий шаг, вы в глубине души понимаете, что он будет точно таким же, как и вчера, но все равно тешите себя иллюзиями на новую жизнь. Вы садитесь в свои машины или скрываетесь в переходах метро, мчитесь по своим делам, по встречам, по офисам и предприятиям – руководить или подчиняться. И так же вечером, садясь за руль своей машины или протискиваясь через толпу в подземке, вы едете домой, записать еще один скучный день в свою тихую, размеренную жизнь. Так день за днём, год за годом. И это становится важным для вас, и это вы называете жизнью, потому что другую вы просто не примете. Каждый день, ругая себя за обыденность, с безумным нежеланием принимать что-то новое, вы считаете минуты до своего любимого сериала, ненавидя себя за то, что не стали теми, кем могли бы. Ну а к старости на ваших антресолях из воспоминаний можно найти километры пленки из таких дней, которые можно пролистать за один час, лишь изредка останавливая эту перемотку. Грустное кино, всегда с одинаковым концом, где вы стары и немощны, и очень редко счастливы. Вы проживаете свою жизнь в надежде на счастливую старость, но лишь единицы из вас могут сказать об этом, не отводя глаз, остальные же неловко их спрячут, пытаясь откопать в своих воспоминаниях хоть что-то, что заставит глаза заблестеть вновь, как тогда, когда у вас была мечта. Но даже если вы вспомните, это не вернет вас назад, как бы вы этого ни хотели, и вам останется лишь сожалеть о том, что не сделано, или вновь обмануться и согласиться с тем, что вы все сделали правильно, и у вас было все то, чего вы так хотели, ну а мечты – это просто невоплотимые в жизнь фантазии, которые уже давным-давно пора забыть. Быть может, в этом есть доля вашей правды, или доля того, что можно смело назвать вашим спасением, и я не вправе вас за это судить, но я уверен в одном, что хотя бы раз каждый из вас признался себе в том, что иллюзия – это как раз вся ваша жизнь, а истина потерялась много лет назад тогда, когда вы были по-настоящему, счастливы, только лишь от мысли о своей мечте.

Каждый из нас сам выбирает, что важнее для него. И каждый проживает свою жизнь так, как ему подсказывает сердце…

Лето 2011

Дорогу сильно заливало дождем, мгновенно превращая ее в черное полотно моих несбывшихся надежд…

Эти капли воды как огромные горошины, высыпанные кем-то с небес, разбивались об асфальт и, оставляя о себе лишь воспоминания, моментально превращали дорогу в черное кривое зеркало, которое отражало в себе лишь небо. Серое, мрачное небо, висящее так низко, что, казалось, если выпрямиться, то я легко дотянусь до него рукой, но сейчас эта рука выкручивала ручку газа до отказа, оставляя всё далеко позади, без вариантов на возвращение. Своей печалью и грустью это небо заложило всё вокруг, скрыв за собой так любимый мной огненно-желтый шар, что всего несколько минут назад светил ярче самых ярких ксеноновых фар, но за мгновенье был спрятан от меня кем-то, кого я не видел, но ощущал каждым сантиметром своей души. Чистые небесные слезы, выращенные на смоге и пыли моего города, продолжали растекаться по асфальту лужами, стекая с обочины в водосточные канавы, что никак не могли напиться ими. Мокрая дорога в никуда – вот что это было. Она уводила меня, гнала прочь из этого города небоскребов, повседневных иллюзий, безымянных глаз и миллионов судеб, подгоняя меня в спину шквальным ветром, словно я был для него самым нежеланным гостем, что уже и так слишком надолго здесь задержался. Этот город прогонял меня всё дальше и дальше от тех, кого я любил, и тех, кого ненавидел, от всего того, чем я жил и во что верил все эти годы. Они оставили мне лишь свои голоса и уже затертые памятью лица, которые прозрачной лентой застыли перед моими глазами. Все события, связанные с ними, все их образы и разговоры сложились в короткометражные фильмы, что теперь стали крохотным огоньком, пылающим у меня внутри. Кадры, отснятые моим прошлым и сдублированные моим настоящим – вот всё то, что у меня осталось. Я – проигравшийся шулер своей жизни, который обманом решил взять банк, думая, что он всесилен, и проигрался весь сполна, поставив на кон всё то, что имел. И теперь мне нужно было исчезнуть, оставив этот город, и оставить в нем самое дорогое, что у меня было. В его переулках улиц из перекошенных домов, в его маленьких скверах и на огромных площадях, в его мигающих вывесках и, конечно, в одиноко горящих ночных окнах, все оставалось там, с каждым новым метром отдаляясь от меня с молниеносной скоростью. Этот город никогда не любил проигравших, а я оказался именно таким. Боясь оглянуться, я ринулся бежать, что есть сил, бежать и бежать, бежать без оглядки и скрыться там, где все встанет на свои места, где во всем этом будет свой смысл, где я пойму то, что, кажется, невозможно понять никогда.

Выбираясь из этого города, я направил свой байк по этому полотну незнакомой мне дороги, которая казалась бесконечной. Я не знал, куда она меня приведет и что мне покажет, но я точно знал, от чего она меня избавит. А должна она была меня избавить от моих воспоминаний, от дорогих мне людей, их лиц и их образов и, самое главное, от их голосов, что звучали сейчас вокруг меня, но с каждым новым метром становились все тише и тише. Треском раздаваясь у меня в ушах, в сопровождении отражений лиц на обратной стороне визора, эти произносимые звуки меняли свою тональность, словно пытаясь меня остановить, но я бежал, бежал как отбившийся от стаи волк, потерявший запах своих соплеменников и знающий, что уже никогда его не найдет. Мотор моего байка ревел, и мы были с ним как одно целое, напоминая загнанного в угол зверя, который уже смирился со своим поражением, но никак не может покориться. Огрызаясь и скалясь, мы всем своим гордым видом показывали, что нас не запугать и уж точно не сломить. Нас не остановить, меня не остановить, я потерялся в этом времени, и мне нужно все изменить, но пока я не имел и малейшего представления – как. Нам обоим терять уже было нечего, да и некого, все осталось позади, а впереди меня ждала сплошная неизвестность, которую я выбрал еще давно, сам, сам того не понимая. Оставив позади свою любовь, свой дом, своих родных и близких, и всё то, чем я так дорожил и чему верил, я стремился к этой неизвестности, вжимаясь в черный пластмассовый полуовал, словно прижимаясь к самому дорогому мне человеку, но он был лишь моим продолжением, оказавшись единственным, что было сейчас рядом со мной. Лошади, заключенные в его железную коробку в пластиковой оправе, помогали мне, уводя меня далеко за горизонт, такой новый и совершенно непонятный, словно нарисованный на огромном листе ватмана, но единственный, что было по-настоящему реальным здесь. Сейчас они работали на полную мощь, как четко отлаженный механизм, уносивший меня прочь от того прежнего меня, от которого уже ничего не осталось, кроме непонятной формы человека из оболочки, воспоминаний и мыслей, который просто едет, сам не зная куда, и не понимая – зачем. Я проносился мимо вековых деревьев словно по зеленому коридору, рассекая этот холодный, еще летний воздух со скоростью ветра, меня уже ничего не могло остановить, только если бы это был сон, в котором я мог легко проснуться. Но, к моему сожалению, это не было сном, и я отчетливо это понимал, это была самая настоящая реальность, в которой мне оставалось еще жить и жить, с каждым новым днем свыкаясь со своим новым статусом.

Быстрее! Еще быстрее! – громыхало в моей голове, и я все больше откручивал ручку газа, пытаясь заглянуть за горизонт, но словно оставался на одном месте.

Когда же уже кончится этот проклятый дождь?! Когда я выскочу из его таких крепких, но совсем ненужных мне объятий?! – доносилось из моего нутра, вырывалось с хрипом в моем голосе, но дождь все продолжал идти, заливая всё вокруг меня, и с каждой секундой беспощадно смывая с меня все то, чем я так дорожил.

«Где же свет?! Когда я, наконец, увижу этот, чертов свет!» – всё громче и громче хрипел я, удаляясь все дальше и дальше, не оглядываясь и не веря всему тому, что происходит со мной. «Неужели и он отвернулся от меня?!» – продолжая хрипеть, на секунду замолкая и вновь продолжая, я словно надеялся получить ответы на эти вопросы без адреса.

«Я ничего не знаю! Я уже ничего не хочу знать!» – кричал я, так и не услышав ни одного ответа, но всё равно продолжая свой путь, рассекая эти огромные лужи, словно быстроходный катер, заблудившийся в необъятном океане.

Мотор моего мотоцикла уже давно работал на пределе, но и этого мне было мало.

«Быстрее! Еще быстрее!» – и на спидометре уже казалось вечность как зависли эти три конечные цифры. «Еще быстрее! Разве это и есть твой предел! Разве это всё, на что ты способен!» – не глядя на дорогу, а застыв над этими цифрами и ненавидя их, я уже совсем еле слышно продолжал свой монолог, слившийся с этим черным быстрым пятном воедино. Я уносился всё дальше, даже не думая ослабить ручку газа, и мой верный друг помогал мне что есть сил, не обращая совершенно никакого внимания на эту непогоду.

Эта вечность, казалось, граничит с этой дорогой, заключив, давным-давно, негласный договор друг с другом, а я, не глядя, подписал его, и теперь мне нужно выполнять мои обязательства, а ведь я даже не знал, как. Странный договор двух одиночеств, которых свели обстоятельства и выбор, выбор, сделанный мной, так что теперь винить уже было некого да и незачем, мне просто надо было двигаться дальше.

Дорога, казалась бесконечно прямой, с подъемами и спусками, в окружении могучих зеленых провожатых так похожих на молчаливых наблюдателей, которые, так же как и наши близкие, всю жизнь смотрят на нас, смотрят на наши взлеты и наши падения, дарят нам овации и отводят свой взгляд, стоит нам потерпеть фиаско, с разницей лишь в том, что эти наблюдатели всегда молчаливы.

В моем зеркале уже давно скрылся мой город, к которому я был так привязан. Где-то там за горизонтом он исчез, так и не попрощавшись со мной, да и я тоже ушел, молча, как подобает настоящим джентльменам, лишь кивком головы в шлеме показывая ему свое уважение.

«Быстрее, еще быстрее!» – повторял я снова и снова, а вокруг меня давно уже все напоминало размытую картинку, которой я никак не мог насытиться, прижимаясь к баку все сильнее и сильнее. Но вдруг резкая боль пронзила мою грудь так, что стало невозможно сделать подобие вдоха. Эта была боль отчаянья, что намного хуже физической боли и может ныть внутри нас неделями, слагая из них месяца, а месяца могли легко перерасти в года, где каждая новая минута была так похожа на предыдущую, а ты даже не в силах заставить себя разорвать этот замкнутый круг. Разрывая себя изнутри так, что ни один доктор не сможет поставить правильный диагноз, ты постепенно превращаешься в нечто злое, ненавидящее все вокруг; но не стоит забывать, что этот выбор ты сделал сам, и остается лишь смириться с ним, продолжая жить дальше. Потому что это всего лишь справедливое продолжение того, что ты смог достичь сам, и чем раньше ты это поймешь, тем будет легче в твоем неизвестном будущем.

Я стал медленно сбавлять скорость, пытаясь начать дышать заново и, в конце концов, остановился на обочине. Как по щелчку пальцев пустынная дорога оживилась, и все приобрело свои цвета, хоть и с серым отливом. Вокруг меня вновь стали ездить машины, а из-за тучных облаков стало проглядывать то самое солнце. Дождь перестал лить, словно последний раз, и меня понемногу стало отпускать это жжение внутри, но я знал, что теперь оно со мной навсегда, и это облегчение тоже временно, как и всё на этой земле. Я снял шлем, облокотился на байк и первый раз за все это время посмотрел туда, где все начиналось. Легкий озноб, охватывающий меня, постепенно стал угасать, а то, что горело внутри, уже практически не чувствовалось, и в мою память вновь нахлынули приятные воспоминания. Воспоминания из детства, воспоминания о юности, добрые улыбки моих родителей и нежные, до боли любимые её глаза, вызывающие своим присутствием во мне только бесконечную теплоту.

«Воспоминания? Неужели это единственное, что у меня осталось?» – молча вглядываясь в горизонт, я не переставал задавать себе эти вопросы, уже зная ответы, но так и не желая их принимать. Я смотрел в сторону родных мне улыбок и родных глаз, в сторону той своей жизни, что так круто изменилась за какие-то последние несколько часов, в сторону того, что я посчитал просто злой шуткой, а не своим новым настоящим, в сторону самого себя, а точнее, того, что от меня там осталось. И теперь мне нужно было лишь попрощаться со всем этим.

Дождь продолжал идти, с каждой секундой теряя свою значимость и становясь незаметным для меня. Он все так же мыл эту дорогу, смывая с неё пыль на обочину, а я все так же смотрел в этот горизонт, за которым скрылся мой родной город и все те, кого я так любил.

«А может, мне всё же вернуться?.. Может, продолжить жить там и, сохраняя свою веру, смотреть на дорогие мне лица?.. Может, мне всегда быть рядом с ними?.. И увидеть их будущее?» Гнев, на самого себя сменило сомнение, но оно не могло уже ничего исправить, и вскоре я должен был двигаться дальше. Я уже полностью слился с этой серо-зеленой картиной, но всё же продолжал стоять, пытаясь оттянуть момент прощания как можно дальше. Я смотрел и думал, окунался в свои воспоминания и никак не мог понять, где я совершил свою роковую ошибку, ведь для того, чтобы двигаться вперед, надо было отпустить своё прошлое, а для того, чтобы отпустить, надо было хотя бы попытаться понять.

Без прошлого никогда не будет будущего, а наше настоящее это всегда следствие нашего выбора, который мог быть сделан много лет назад.

За те несколько минут, проведенных в той немного суетливой, серой, мрачной тишине под звуки дождя и редких, проезжающих мимо меня машин, я отмотал свою пленку к истоку, к тому, с чего все началось, и теперь оставалось только отпустить, чтобы без сожаления продолжить свой путь. Дорога звала меня в неизвестность, а город за этими холмами, так решительно изгнавший меня, всё никак не мог попрощаться со мной; точнее, это был не он – как бетон может кого-то держать – это были люди, жившие среди этого бетона. Меня держали именно они, но я оставил их, не спросив разрешения на исчезновение, впрочем, как и на то, чтобы остаться среди них. Но это было уже неважно, и несмотря на всё это, мне нужно было двигаться дальше или просто раствориться в этом монотонном пейзаже, что с легкостью меня бы принял.

Я изрядно подустал, и мне нужен отдых, обычный человеческий отдых, на который я имел полное право. А когда я разложу все по полочкам, быть может, всё измениться, и я вернусь, я обязательно вернусь…

Те минуты, что я стоял на обочине, размышляя и обдумывая; всё то, с чем меня столкнула жизнь, превратили дождливый день в медленно наступающий вечер, скрывая за горизонтом выглянувшее на мгновение из-за туч солнце. Оно блеснуло всего раз, но и этих нескольких секунд мне было достаточно для того, чтобы вновь поверить и улыбнуться хотя бы ему. За линией, скрывающей за собой мой город, наступал вечер, и в домах поодиночке зажигались огни, создавая на небе северное сияние огромного мегаполиса. Там, как и всегда, было шумно: множество людей, всегда удивляющих меня своим однообразием и в то же время непохожестью; множество машин, сигналящих и моргающих, спешащих по своим домам; множество того, к чему я так привык за эти годы и так не желал отпускать. Но всё было кончено, и мне нужно было двигаться дальше, продолжая писать своё будущее. Я махнул рукой в их сторону, сказав про себя: «До свидания» всем тем, кого любил, сел на мотоцикл и еще раз попытался увидеть все это великолепное небесное зарево в зеркале заднего вида, но как бы я в него ни вглядывался, в нем было пусто. Поворот ключа, и в воздухе вновь загремел мой оркестр, уже никого не пугающий, но до сих пор самый громкий из того, что могло повстречаться здесь.

«Прощайте… Нет!.. До свиданья!.. До скорого свиданья!» – пронеслось в моих мыслях, ведь я просто не мог подумать иначе. Сцепление, щелчок коробки, газ – всё как и прежде работало на уровне инстинктов, будто я был всего-навсего запрограммированный робот, но у робота нет воспоминаний, эмоций, чувств; робот никогда в жизни не сможет полюбить – и только это говорило мне об обратном, это говорило мне о том, что я еще живой…

Бесконечная дорога с её бесконечным выбором, как вечная борьба добра и зла, но мне это уже не страшно, ведь я знал правду, пускай и такую горькую.

Это был мой путь, который я выбрал сам, а остальное было уже неважно… Ведь эта история началась задолго до этих событий… И мой рассказ будет отличным тому подтверждением…

Детство

Я – мотоциклист, нет, не путайте, не байкер, как многие нас называют, а именно мотоциклист – наркоман скорости, мальчишка в кожаном комбезе и тонированном шлеме, самоубийца, смертник, добровольный камикадзе или как угодно еще – всех наших названий не перечесть, да и сути это нисколько не меняет. Я пролетаю мимо вас на непостижимой вашему уму скорости и мне всё равно, что вы говорите мне вслед и какими взглядами провожаете, я тот, кто получает безграничное удовольствие от того, что вы называете безумием. Многие не понимают меня и таких как я, но на это их право: каждому своё – кому теплые тапочки и горячий ужин жены, а кому пропахшая бензином одежда и остывшие тосты в закусочной. Я одержим всем этим, одержимый маленький двадцатисемилетний мальчик, поменявший все свои ценности на бензин в баке и рев мотора в красной зоне. Помешанный на адреналине в своей крови, я ежедневно наматываю километры жизни на своем спидометре, и минута такой жизни бывает ярче многих ваших лет, что, к сожалению, вам никогда не испытать. Незабываемые ощущения, драйв, прогулки от точки «А» до точки «Б», дружественные приветствия таких же, как я, и совсем не дружественные взгляды людей, застрявших в пробке – вот, наверно, самая малость того, что можно подчеркнуть у моего диагноза, но это всего лишь верхушка. На самом деле это как воплощение мечты, а кто из нас не мечтал хотя бы раз стать чуть более свободнее, чуть более уверенней и немного живее, хотя бы на самую малую часть наших огромных возможностей, но наш страх подводит нас чаще ржавой тридцатилетней иномарки, что готова завестись даже в самый лютый мороз. Мы идем у него на поводу, боясь признаться себе в этом, и наши страхи на этом не заканчиваются. Мы боимся многого. Боимся признаться себе, что очень часто мы похожи, на большое пугливое стадо, живущее, отнюдь, не по своим законам, а тем, что было навязано; и всё, что нам остается, это лишь обвинить всех выскочек в их неправильности, даже не задумываясь о том, что решать это не нам, а тому, кто делает выбор.

Вот и у меня в своё время был выбор, выбор того, что вновь заставило биться моё сердце чаще, пускай и имя этому «грань», но этот выбор я сделал сам, а осуждать меня или нет – на это вы имеете полное право, но прежде чем это сделать, задумайтесь, кто вы сами.

Выбор быть на грани стал сродни выбору яркого пиджака, что толпа в черных нарядах никогда в жизни не примет, и тебе остается либо повесить его в свой шкаф, либо продолжать ходить в нём, привлекая к себе всё больше внимания. И мой яркий пиджак, сделанный из кожи австралийского кенгуру не по лекалам «кутюрье», а по лекалам мотогонщиков, был сшит совсем не для того, чтобы он висел в моём шкафу, ведь я выбирал его для жизни, пускай и непонятной вам, но всё же жизни.

Так устроен мир, либо ты как все, либо ты отдельная единица, без боязни заявляющая об этом каждый день, пускай и молча, но отчетливо и понятно так, что ни у кого не остается вопросов, кто ты. Потому что проживая свою жизнь на грани и совсем не боясь оступиться, ты получаешь радугу настоящих эмоций и чувств, без которых ты бы себя уже похоронил в серости своих будней, и тебе осталось бы только назначить дату своего погребения. Но это лишь моё мнение, а принимать его или нет – это уже ваш выбор…

Настало время отмотать пленку назад, туда, где всё начиналось, и отмотать придется немало…

Будучи еще совсем юным, я рассматривал глянцевые журналы с железными друзьями, которых инженеры назвали мотоциклами, и влюблялся в них все сильнее и сильнее, мечтая, что когда-нибудь заимею такого друга в своем гараже. Я всматривался в их каждую деталь, совсем не понимая, что написано под этими фотографиями мелким черным шрифтом на иностранном языке; и представлял себя мчащимся по неведомым дорогам, обгоняя всех на своем пути, даже не думая тогда о том, что эти мечты через несколько лет станут реальностью. А что еще нужно ребенку в его семь лет: любовь родителей, теплый дом и, конечно же, мечты; и в этих мечтах были только я и ветер, развевающий мои белокурые волосы, бесконечная трасса и ни одной машины на моем пути, как в фильме «Беспечный ездок», хоть в то время мне дали посмотреть лишь отрывки из этого фильма, сославшись на то, что он для взрослых. Но даже этих нескольких минут моего детства у цветного экрана мне вполне хватало, чтобы представить себя вместо тех, двух «беспечных» людей, на том далеком асфальте, что окружали лишь пустыня и горы. На приглянувшемся мне одном мотоцикле из моих журналов, что уже по тем временам был наряжен в красочный пластик, я мчался к неизвестности, к тому, что маленькому мальчику не дано понять, но уже начинало завлекать, словно это было самое долгожданное путешествие. Я часами мог думать об этом, везде и когда мне было угодно, будь то вечер, и я уже лежал под одеялом, или в школе за партой перед букварем, совсем не слушая, что говорит мой первый учитель, или за обедом, не обращая никакого внимания на расспросы мамы; я думал об этом, когда хотел, и внутри себя улыбался, потому что это была моя маленькая мечта, которую я мог легко спрятать под свою подушку.

Я родился и рос в эпоху распада, когда все, что строили и вспахивали, стало вдруг чуждым и никому не нужным, и все решили, что всё это надо разрушить, чтобы построить на этом пепелище новую державу свободных людей. Это было время перестройки. Смутное время, с новыми идеями, новыми словами, обновленными людьми и их огромным желанием выровняться под чужую жизнь, показанную с экранов не всегда цветных, телевизоров. Вечные идеалы, повседневное равенство и веру в хорошее будущее легко сменили бразильские сериалы, «поле чудес» и вседозволенность, а то, что было за «стальным» забором, вмиг просочилось на улицы моего города, с каждым новым днем меняя его обличие до неузнаваемости. Именно тогда в нашу страну стали просачиваться импортные творения зарубежной автопромышленности, изумляющие своей красотой, и, наверно, это было лучшим из всего нового, что могло случиться с нами.

Как-то летним вечером, гуляя с отцом, я увидел такое творение, и это была не блестящая иномарка, что нахлынули в наш город, словно их заводы стояли в Подмосковье, это был настоящий японский мотоцикл, тот самый, что я разглядывал часами на картинке. Я увидел его и обомлел, застыл как вкопанный, не веря своим глазам, и оставался стоять на месте, пока мой отец, ушедший немного вперед, не обернулся.

– Эй! Ты что там увидел? – вернул он меня своим голосом обратно к нам во двор. И прочертив своими глазами по линии моего взгляда, слегка улыбнувшись, сам ответил на этот вопрос:

– А… а, теперь понятно… Ну пойдем, посмотрим поближе, – протягивая руку в сторону мотоцикла сказал он, словно разрешая мне приблизиться к нему.

Через секунду, услышав такой призыв, я уже опережал его своими маленькими, но быстрыми шажками, не вымолвив и слова.

Припаркованный рядом с соседним от нашего подъездом, перед нами стоял огромный красный мотоцикл, одетый весь в пластик, с угловато-квадратной фарой и блестящими дисками. Из его боков торчали огромные оранжевые поворотники, от которых тянулись серебристо-черные полосы, четко подчеркивающие изгибы бокового пластика и уходящие куда-то под слитное черное кожаное сиденье, своим узором напоминающие геометрические фигуры, выдавленные на красном фоне, что вновь выныривали из-под сиденья и заканчивались уже где-то в хвосте. На баке было вылито серебром иностранное слово «Kawasaki», а ближе к морде «zx-10», словно эти цифры были не названием модели, а оценкой его индивидуальности и красоты, о которой теперь должен был знать каждый. Ручки, ножки, подножки, зеркала, как квадратные лопухи, и никелированные трубы – у него всё было на своих местах, что я уже видел, но лишь на бумаге, а теперь это всё стояло передо мной всего в одном метре. И в лучах летнего вечернего солнца он блистал своим великолепием, сверкал и переливался, приманивая к себе тамошних зевак, которых к моему маленькому счастью тогда не оказалось рядом.

Это сейчас я смотрю на этих прадедушек наших «спортов» и думаю, что дизайнеры тех лет были дровосеками, способными вырубать из пластмассового бруска лишь квадратные формы, тогда же это была непостижимая красота, и верх инженерной мысли, воплощенной на конвейере.

Мне хотелось подойти поближе, потрогать ручки, посидеть верхом, ну и, конечно, чтобы меня прокатили, но отец, стоявший рядом, никогда бы не позволил сделать это без разрешения хозяина этого блестящего чуда, и мне оставалось просто наблюдать за всем этим великолепием. Но вот на моё счастье из подъезда вышел коротко подстриженный мужчина лет тридцати, тучной комплекции, в кожаной куртке и темных очках. Он на секунду задержался рядом с дверью, похлопав себя по карманам, словно боялся что-то забыть, и, видимо, нащупав это, направился в нашу сторону. Это был именно он, и я почему-то сразу это понял, то ли по его уверенным шагам в нашу сторону, то ли по не совсем стандартной по тому времени куртке, но это понимание пришло в мою детскую голову сразу, как только я его увидел. Через мгновение он уже стоял рядом с нами, протягивая моему отцу свою огромную руку в обрезанных перчатках.

– Здорово, как жизнь? – обмениваясь рукопожатием, вымолвил он и, не выслушав ответа моего отца, сразу же добавил. – Видел, какую ракету мне подогнали? – подбородком указал он на это красное пятно, стоявшее рядом с нами.

– Да, сильный аппарат, – улыбнулся отец, взглянув на него так, словно ожидал, что разговор сразу перейдет к мотоциклу. – Сыну разрешишь посидеть?

Амбал огляделся по сторонам, словно опасаясь невольных слушателей, которые могут тоже обратиться к нему с такой просьбой, и остановил свой защищенный очками взгляд на мне. Он видимо даже не заметил меня с высоты своего немаленького роста, но приспустив очки на нос и открыв мне свои светлые блестящие глаза, тут же нашелся и уже смотрел на меня с неким уважением, как старые служивые смотрят на новобранцев.

– Это твой сын? – уточнил он, словно знал меня раньше, и тот образ шел в разрез с тем, что он видел сейчас. – Подрос, совсем большой стал, – сделав шаг, навстречу ко мне и похлопав меня по плечу, улыбнулся он. – Скоро у папки такой же просить будет. Ну что стесняешься, все свои, залезай.

Я растерялся такому, по-отечески доброму отношению и робко вымолвил лишь:

– Здравствуйте, – что тут же развеселило этого здоровяка.

– Воспитанный, – закончив свой секундный смех, подметил он, взглянув с уважением на моего отца, который тоже смотрел на меня, кивком головы показав мне свое одобрение.

Я робко подошел к мотоциклу вплотную, совершенно не понимая, как мне взобраться на эту огромную железяку, и тогда здоровяк обхватил меня своими огромными ручищами и усадил в нагретое летним солнцем седло.

– Ну что? Нравится? – придерживая меня рукой, чтобы я не свалился с этой полуметровой высоты, спросил он, и, убедившись, что я с трудом, но все же смог дотянуться до ручек, добавил. – Вылитый гонщик, осталось лишь немного подрасти.

Переполняемый чувствами детской радости, я не мог поверить своему счастью и вымолвить хотя бы слово. И теперь всё моё внимание было привязано к приборной панели с цветными лампочками, двум кружкам спидометра и тахометра и нескольким переключателям на руле.

– Ты посиди, а мы отойдем поговорить, – вклинился в нашу железную идиллию отец.

Хоть их присутствие и уж тем более разговоры меня мало волновали, но я все же кивнул ему в ответ, не отрываясь от цифр на спидометре, на котором максимальное число было триста километров в час, что никак не могло уложиться в голове второклассника.

Они отошли метров на пятнадцать, оставив меня наедине с мотоциклом, и теперь я даже мог тайком понажимать на немногочисленные красные клавиши, что я с удовольствием и сделал.

Отец поглядывал в мою сторону, боясь, что я навернусь с этакой высоты, а я представлял себя все тем же одиноким странником, что мчится среди пустыни, обгоняя даже ветер. Я крутил послушную ручку газа и даже с открытыми глазами видел свои мечты, которые так бережно хранил под подушкой последние пару лет. И теперь даже отсутствующий ветер разрезал, этот дворовый воздух и бил меня по лицу. Я мчался навстречу неизведанному, непонятному и такому далекому, что даже перестал видеть свой дом, точнее он был, но вмиг стал огромной скалой, в которой был прорезан туннель, а не арка. Всё, что на тот момент успело вырасти в нашем дворе, вмиг испарилось, сменив свою невысокую зелень на песочный цвет пустыни, по которой ветер гонял клубы пыли, и нарисованная моим воображением трасса уходила за поворот. Она спускалась вниз, где передо мной открывалась красота техасской низины, все той же, как из отрывков увиденного мной фильма, который я всё же посмотрел, уже закончив школу. Я гнал этого красного зверя, по ней оставляя за собой лишь поднятый песок, и реальность на мгновенье потеряла свою значимость. Вечернее солнце припекало мою спину, а огненный ветер обжигал мои руки так, словно это было на самом деле, но это были всего лишь детские мечты, которые, оказывается, тоже имеют свой срок, но могут вновь вернуться в нашу жизнь, даже через множество лет. Тогда же, в том далеком лете были только я и небо на горизонте, которое я пытался догнать и обогнать, скрыться за холмом впереди и снова рухнуть вниз – вот, наверное, всё, о чем я тогда мог думать. Дополняя эту картину рычанием, еле слышно издавая что-то подобное моторному звуку, я даже не заметил, как мой отец с амбалом вернулись, и мне пора было слезать с этого пестрого нагретого зверя, но они, молча, наблюдали за мной, словно боялись прервать мою игру. Каждый из них, быть может, представлял – что в моей голове, пытаясь уловить мои мысли, но ни один, ни другой не смог бы увидеть той красоты и бесконечности.

– Ну, хватит, останавливайся, – оборвал мои мечты отец. – А то еще прокатить попросишь, – смотря мне в глаза и подметив такое желание, – добавил он.

Но тут в наш несостоявшийся диалог, не дождавшись моего ответа, вмешался амбал.

– Почему нет?! – возмутился он, словно на кону стояла его репутация. – Потихоньку ведь можно. Вокруг дома, а? Что скажешь, гонщик? – улыбаясь, как продавец в магазине детских дорогих товаров, быстро проговорил он.

Но я не успел ничего ему ответить, мой отец быстро обрубил все мои надежды на поездку.

– Маловат он еще для этого, вот лет через пять можно, – ответил он с изменившейся интонацией в голосе и, взяв меня подмышки, поднял с мотоцикла, опустив на землю.

– Ну, коли папка не велит, значит, нельзя, – улыбнулся здоровяк, совсем не удивившись такому ответу. – Подрастай.

– Обязательно подрастет, – согласился отец, совсем не понимая, как я на него зол, и мне ничего не оставалось, как смириться с этим отрицательным, не моим, ответом.

Детские обиды это так же нормально, как проигрыши в лотереи, и мой отец отлично это знал, так что моя съежившаяся спина для него не была открытием, так же как и то, что через несколько минут я отойду, но в том случае те минуты могли легко перерасти в часы.

Они пожали друг другу руки и попрощались, и вскоре мы пошли дальше, молча, так же, как и пришли, но я всё оглядывался и оглядывался, ожидая тот момент, когда здоровяк заведет свой мотоцикл. Обойдя его вокруг и не особо торопясь, он всё же уселся на него и, махнув мне рукой, повернул ключ зажигания. Вот тут раздался звук, которого я до того дня никогда не слышал, и этот гром еще долго звучал у меня в ушах, теперь я мог с легкостью определить это двухколесное чудо на дороге.

– Мощно, – обратил на себя моё внимание отец и, увидев мою детскую обиду, добавил. – Не грусти и никогда не торопись. Запомни это. Вырастешь, и у тебя будет еще лучше, я в этом уверен, – сказал он, словно прочитав мои мысли, которые всё также жили перед моими глазами.

Моя обида была намного сильнее отцовского одобрения, и я не смог ему ничего ответить.

Звук скрылся за поворотом дома, оставляя мне чувство детской досады и практически исчезнувшей злости, но тогда я не понимал и не осознавал всю серьезность ответа отца, из-за этого и злился, ведь мы все были когда-то детьми. Я надул губы и, молча, брел домой, опустив голову, а мой отец изредка поглядывал на меня и расплывался в доброй улыбке.

Он всегда пытался предостеречь меня от плохого и научить хорошему, пытаясь вложить самое ценное в мою маленькую голову, иногда резко, а иногда разжевывая, но всегда показывая мне, где черное, а где белое. Вот и тогда я этого не понимал, ведь это было моим детством, и это было весомым для меня оправданием.

Мы пришли домой, где пахло вкусным ужином, перемешанным с летним воздухом, гулял сквозняк, и мама что-то стряпала на кухне.

– Мыть руки, и за стол, – скомандовала она, услышав захлопнувшуюся за нами дверь. И нам ничего не оставалось, как последовать этому указанию.

Сидя за столом, мы с отцом лишь изредка поглядывали друг на друга, сохраняя полное молчание, которое очень быстро насторожило маму, и она тут же решила выяснить причину такого обета.

– Ну как прогулка? – с внимательной заинтересованностью спросила она, пристально вглядываясь в мои глаза, словно ответ должен был быть бегущей в них строкой.

– Нормально, – выдавил я, косясь на отца. На что он лишь рассмеялся и даже не стал комментировать мой ответ, всем своим видом показывая комичность ситуации. Но мне было не до смеха, и я быстро запихал в себя оставшийся ужин, не проронив и слова. Встав и не сказав «спасибо», я побежал в свою комнату, и уже за спиной услышал переживающий голос мамы:

– Что это с ним? – спросила она у отца, так и не поняв, что случилось. На что мой отец коротко и гордо прошептал в ответ одно лишь слово:

– Взрослеет.

Что происходило дальше на нашей кухне, я не слышал, а голоса моих родителей проводили меня по коридору в мою комнату, постепенно затихая за дверью, где я вновь остался один на один со своими мечтами, детской обидой и бурей эмоций, что еще долго жили во мне.

Я выскочил на балкон и провел там весь вечер в надежде увидеть, как по дороге промчится этот красный расписной монстр, извергающий гром, но, так и не дождавшись, через несколько часов я ушел спать, в глубине души всё же надеясь, что он появится. И уже лежа в кровати, я еще долго прислушивался к уличным звукам, но там кроме редких машин и трели дворовых птиц больше ничего не было, а тот звук так и не появился.

Это было далекое лето девяносто второго, это было моё незабываемое детство, из которого я вышел тем, кем стал, а могло ли быть иначе, я уже не узнаю, ведь именно тогда я сделал свой выбор…

Первый…

С того первого незабываемого знакомства прошло уже много лет, и я быстро повзрослел, застряв на распутье взрослой жизни. С годами все мои детские мечты стали растворяться в суете обыденности и легко забрасываться в долгий ящик событий, лишь изредка напоминая о себе грустными дождливыми вечерами. Они выглядели уже не так красочно, как в те беззаботные мгновения моей юности, и с каждым новым годом приобретали серый оттенок несбыточности, становясь черно-белым фильмом с ужасно потрепанными кадрами. Пыльные, отодвинутые на угол стола и никому не нужные, они походили на старую газету, пожелтевшую от солнца, с порванными по краям листами и совсем не свежими новостями, но, несмотря на всё это, они были для меня так же дороги и так же бесценны, как и много лет назад. Воспоминания и мечты – вот то самое теплое, что зачастую согревает нас холодными зимними вечерами, это то, что мы так лелеем и над чем так трясемся, доверяя их лишь избранным, и, конечно, это великий дар, который у нас никто не способен отнять. Это наши маленькие дети, выращенные в тепличных условиях нашей жизни, с пожизненной боязнью чужих. Они прячутся в колыбелях наших душ, лишь иногда вырываясь на всеуслышание, но и то, это скорее похоже на крик одинокого в лесу, чем на оратора перед многотысячной аудиторией.

К своим двадцати четырем годам я уже собрал множество таких альбомов с черно-белыми и только изредка цветными кадрами. Они смотрели на меня изнутри, толкая на громкие поступки. Крича воплями, они вырывались из меня наружу к всеобщему обозрению, но я уже был затянут по пояс в такие слова как ответственность и обязанность. Меня засасывала эта трясина под названием «размеренная жизнь», тащила за ноги, не оставляя места для мечты, и с каждым моим неповиновением всё сильнее и сильнее втягивала в плечи мою голову, не давая мне сделать следующий шаг. Но я его сделал, пускай, и не совсем уверенно, но все же сделал, даже не догадываясь о том, как этот шаг круто изменит мою жизнь.

Очень часто в детстве, все, кому не лень, нас поучали: «Так нельзя!», «Это тебе не нужно!», «Это опасно!», но мы все равно, тайком от этих учителей делали свое, набивая шишки на своих лбах и получая новые ссадины – нас нельзя было обвинить в безволии. Но с уходом нашего детства учить нас становится некому, и мы начинаем осторожничать, обкладывая себя каждым новым днем, новыми обстоятельствами, на которые проще всего сослаться, если твои глаза уже давно потеряли жизненный блеск. С младенчества, закладывая в нас чужое «нельзя» и чужое «плохо», от нас хотят итогов индивидуальности, а кем мы можем стать, если за нас уже все решили. Если ты еще лежишь в коляске и не сказал своё первое слово, а с тебя уже требуют дисциплины, и у тебя уже свой личный график, по которому ты должен жить ближайшие пару лет. Вы скажете, что же может решить ребенок, ведь он еще совсем мал, и с этим я не могу не согласиться, если бы не одно «но», то «но», которое легко можно назвать «моделью для жизни». «Модель для жизни» не имеет срока годности, не имеет пустых страниц и знает все ответы на все вопросы, потому что главное слово здесь «модель», которая собрана далеко не нами, так же как и не вами, и способна лишь всех поучать. «Не трогай! Это горячо!» – слышал еще мой прадед, пытающийся схватить своими маленькими ладошками огненный чугунок, и то же самое слышим мы, протянув руки к чайнику, извергающему пар. «Это нельзя, а это можно», «Вот так хорошо, а вот так очень плохо», – мы запоминаем это, даже ни разу не попробовав, потому что кто-то это уже попробовал за нас, а если даже и не попробовал, то срисует свой ответ с чего-нибудь подобного, пускай и очень отдаленного. Вы скажете, какой нормальный человек не остановит свое дитя от ожогов, и тут ваша правда, но дело далеко не в чугунках или чайниках, дело в том, что это касается всего, и это я называю «моделью», ведь понять, насколько больно обжигаться, способен только тот, кто хотя бы раз это сделал. Вот так и живем, передавая из поколения в поколение свод не наших правил как чужую поваренную книгу, где нет места новым рецептам, а старые не всегда подходят к нашему обеду, но мы, морщась, всё равно это проглатываем.

И кем же станет человек, если за него уже все решили?

Неужели индивидуальностью, а не блеклыми отражениями с пустыми, безжизненными глазами? Неужели он будет способен идти наперекор серой толпе?

Я в этом сомневаюсь, а теперь в этом сомневаетесь и вы.

Я такой же, как и вы, и так же с детства жил по чужим правилам, с каждым новым годом обретая свой разум и опасаясь того, что стану одним из лиц в толпе, которое сложно запомнить. Я наматывал года и с ужасом представлял своё будущее, такое же безликое, и безвольное, как у большинства, и еще не достигнув двадцати лет я кричал, кричал внутри себя, что так не будет. Мне было грустно от наблюдения за покалеченными «системой общества» судьбами, которые каждый день я видел вокруг себя, от их безликих глаз, от их мелочных забот, мне было грустно от того, что я становлюсь таким же, как они, и мой протест уже не мог ужиться с моим молчанием. Моя душа рвалась к свободе, а тело затягивал быт, тот самый быт, что хуже любого тюремного срока, потому что он, единожды завладев тобой, никогда уже тебя не отпустит, приговорив заочно к пожизненному. И я это знал, но от этого знания мне не становилось легче. Мне оставалось всего каких-то пару лет института, и моё расписание на ближайшие сорок лет не заставило бы себя ждать: работа, дом, дети, семья, заботы и совместные праздники, но я не мог позволить себе такой «роскоши» и каждый день искал, как это исправить. Я умирал, и умирал я, как и все, начав со своего нутра, отодвинув свои мечты и заменив их такими словами как долг и обязанность, и будучи затянутый по пояс в эти, далеко не мои проблемы, я угасал, потому что не хотел такого будущего. Но система, которая слагает миллионы судеб, словно под копирку, никогда не отпустит новоиспеченного солдата, ведь для него уже было всё заготовлено еще в утробе матери. И, может быть, в моей жизни все сложилось бы именно так, но все изменилось тем весенним утром, когда я вспомнил о своей мечте.

К тому времени мне уже было двадцать четыре, и всё шло по плану: хорошая работа, с прогрессирующим карьерным ростом, друзья по выходным в баре до утра и отпуска у моря с недельными знакомствами, без обязательств. Всё как у всех, и всё как всегда, с грандиозными планами на будущее, без какой-либо перспективы на оригинальность. Многие мои друзья уже успели обзавестись семьями, и наверно, я бы был в их компании, если бы не одно но, то но, которое всё же жило внутри меня и не дало мне сделать тот опрометчивый шаг навстречу «судьбе». И теперь мне оставалось прожигать свою жизнь, немного отойдя от плана, что не могло не радовать меня, ведь хоть в чем-то я уже был не как все.

Копируя чужую жизнь, ты никогда не будешь счастлив, и только твой выбор может все изменить, вмиг доставив тебя на пьедестал или за мгновение скинув с него…

Тем весенним утром я проснулся очень рано, хотя накануне долго не мог уснуть из-за предвкушения нового судьбоносного дня. Я долго лежал под одеялом, укрывшись им с головой и слушая вечерние звуки за окном, решал, что важнее для меня, чего я хочу на самом деле от своей жизни, и почему мое отражение в зеркале все чаще стало походить на эту бледную серость улицы. Я размышлял, взвешивал все «за» и «против», вспоминая свои детские мечты, свои разочарования и те моменты, когда я по-настоящему улыбался, но как бы я ни пытался убедить себя в том, что моя жизнь полна как чаша, я так и не смог найти весомых тому доказательств. Нет, не подумайте, я был далеко не мрачным человеком и улыбался практически, каждый день, заполняя этой искусственной гримасой свое окружение, но это был обман, и с каждым новым смехом я отчетливо это понимал. Так, к моему сожалению, устроен весь мир, в котором мы стесняемся своих настоящих эмоций как проказы, и смеемся над не смешными шутками, совсем забыв, что себя обмануть невозможно. И в этой молчаливой борьбе с самим с собой я совсем не заметил, как вечер сменила ночь, а меня захватил крепкий сон, на жизнь которого было отведено всего несколько часов.

Меня разбудили судачащие воробьи на моем балконе, которые прыгали по его карнизу, словно циркачи под куполом цирка, и это представление было посвящено далеко не мне, оно было посвящено весне. Их щебетание и игра в солнечных лучах превращали то утро во что-то праздничное, и я был этому несказанно рад, потому что солнце и хорошая погода были как никогда кстати. Я открыл глаза и увидел эти лучи, пробивающиеся через темные шторы моей комнаты, и это был лучший знак. Знак, как призыв к действиям, к тем самым, что были намечены мной еще вечером, выиграв по всем показателям у моего сомнения.