скачать книгу бесплатно
Горничная Ханна Стюарт
Труман от Стюарт
Экономка миссис Констанс Баннистер
Моника от Баннистер
Конюх, кучер, грум Харпер Аккер
Тотли от Аккера
Лакей Шем Лагг
Эверсет от Лагга
Садовник Имон Сайке по прозвищу Стальной Зуб
Ребекка от Сайке
Повариха Сара Баквит
Унформисты
Профессор Ване (преподобный доктор)
Преподобный Уинтроп Ване
Преподобный Ио от Ване
Прочие
Подруга Эдит, Куинси Бёрни
Доктор-акушер Льюис Делл
Форм-доктор Дитер фон Браман
Модистка Людмила Землякова-Джонсон
Как только Эдит подарила мне альбом, я сразу же взялся за рисование! Меня, кстати, зовут Иль! А тебя? Ты станешь моим другом?
“Я и Эдит. Эдит все время грустит”.
“Ване и Ио всегда странно друг на друга смотрят. Мне одиноко”.
“Леди Милтон очень строгая. Она следит. И я тоже”.
Надпись: “Я ненавижу Эдит!”
“Сэр Аддерли думает, что я его не вижу, но я вижу”.
“Ханна что-то задумала. Или Труман. Крысы не пьют чай”.
“Харпер и Тотли веселятся на лугу вместе с лошадками”.
“Моника может повернуть время вспять, чтобы починить чашку, которую я разбил. Это любимая чашка Эдит. Я подкупил ее конфетами. Миссис Баннистер крайне недовольна. В чем дело?”
Надпись: “10 сек. + 1 час! 10 сек. -”.
“Мистер Сайке создал новую опасную газонокосилку, работающую на его потенциале! Ребекка поймала кролика в хитроумный живой капкан”.
“Приходи в Милтон Хаус. Я тебя жду. Будем вместе играть! Эдит не любит забавы!
Я украл кухонный нож, чтобы кое-что проверить. Когда я разрезал кошку, то увидел Первозданное. У неё внутри все такое красное. Но она от этого умерла. Я отнес ее к Гарване, пока Ханна не видела. Она ее съела. Никто не догадается. Если ты не выдашь меня. А если выдашь, я тебя… Ладно, я пошутил. Я тебе не сделаю больно.
А сделаю очень больно.
Одиноко. Одино-ко. О-ди-но-ко. Так ОДИНОКО. Приходи, я создам новых друзей для нас. Просто приходи. Тогда ты тоже не будешь о д и н о к. к о н и д о.
С любовью, Иль”
Глава 1. Отражение
La rеflexion
“На самом деле “Красавица и чудовище” – это история о раздвоении личности”.
Жильбер Сесброн
Она сидела в своих покоях и плакала. В полумраке комнаты, в одиночестве, отгородившись от мира запертой защелкой на двери и плотными шторами на окнах, что не впустят ни всех любопытствующих домочадцев, ни солнечные лучи погожего дня – напоминание о том, что реальный мир существует. Они ей сейчас ни к чему. С чего вообще распогодилось? Вчера небо хмурилось и ничто не предвещало ни на йоту хотя бы солнечного проблеска…
Но все это лишь попытка, небольшая иллюзия спокойствия, ничего более. Якобы отдых, как и для любого человека в ее положении. На какое-то время, но хоть так. Ни мать, ни экономку, ни служанок, ни тем более Аддерли – никого ей не надо. А последнего ей хотелось бы видеть меньше всего. Она бы предпочла больше их вообще никогда не видеть. Но это невозможно, и никто не дал ей ни сил, ни прав что-либо изменить. Хотя она может выколоть себе глаза вилкой для улиток, тогда больше никого и не увидит. Но ведь существовать-то те не перестанут! Как ни крути, а ничего не поделаешь, только лить слезы и осталось.
Нет, Эдит Милтон не просто плакала от нахлынувших на нее сантиментов, изящно роняя девичью росу с длинных ресниц на шелковые луга наволочек с кружевными оборочками. Девушка рыдала навзрыд. Сначала ком застыл в горле, потом подступили горькие слезы, а затем они настоящими ручьями струились по щекам без остановки. Девушка ощущала их соленый вкус, а спазм в горле не давал вырваться даже протяжному – “А-а-а-а-а!”
“Не знаю, кто еще способен издавать такие звуки… Разве что он… – Мысли скользили в голове Эдит в перерывах между судорожными вздохами и чувством отвращения к себе. – Утробные, уродливые, животные стенания. Бессмысленные и нелепые песнопения. Ведь никто не удостоит меня жалостью и сочувствием, кроме меня самой!”
“Моя дорогая Эдит, мне так прискорбно сообщать вам, что это все было заблуждением.
Я искренне желаю вам счастья. И вам будет лучше без меня.
Ваш …”
Вы могли бы подумать, что ее бросил суженый, разорвав помолвку не просто приватным, долгим, томным и тяжелым разговором, а прислав кучера с запиской. Тот бы ожидал ответа от адресатки, не зная о содержании письма господина, затем, увидев недоумение и покрасневшие глаза, спросил бы:
– Мисс, желаете что-то передать?
– Нет, – отвечала бы она, всхлипывая и сжимая зачем-то надушенную одеколоном сине-лиловую бумагу в ладони.
– Тогда… Всего доброго, мисс! – Нелепо бы прозвучали слова посыльного парнишки.
А ей бы хотелось окликнуть его. Спросить о том, смог бы тогда он полюбить ее, предложить сбежать вместе. На край света. Подальше отсюда. Куда угодно. В любой шалаш, под любой мост, в любом городе, в любой стране, хоть и за океаном.
Но нет никакого суженого, никакой помолвки и дальнейшего нелепого разрыва, никакого возницы с посланием. Ничего из этого и ничего из чего-либо иного. Ни для кого произошедшее не казалось драмой и трагедией. Ни для кого, кроме Эдит Милтон. А лучше бы все сложилось именно так! Драма, трагедия, любовь и ненависть! Лучше бы ее бросили в храме Формы прямо у алтаря!
Да! И никак иначе!
А вполне симпатичный парнишка-кучер все еще ожидал ее ответа.
– Что-то еще, мисс? – уточнил бы он ласково, учтиво и немного с хрипотцой в голосе.
– Да! – крикнула бы она что есть мочи, запрыгнув прямо на козлы рядом с ним. – Да! Что-то еще! – Расцеловала бы его страстно и так, как никогда не целовала никого. Тот бы опешил, его кепка бы съехала набок, а Эдит бы ощутила на своих губах вкус табака, а на щеках прикосновение легкой щетины, а затем бы он взмахнул вожжами, и они бы унеслись в закат.
Девушка глянула на колыбель, которая возникла в ее комнате. Когда-то эта кроватка принадлежала ей, крошке Эдит. В ней мать укачивала дочь-младеницу. Совсем недавно на этом месте стоял кукольный домик, а еще вчера там примерялось новое платье. А уже сегодня… Появился он. Он поселился в ее комнате. Теперь он всегда будет рядом с ней: когда ее помолвка будет разорвана, когда она пойдет на прогулку с Куинси, когда…
Она родила.
Но если к родам вы готовились, если все это планировалось, а ты знала и ощущала, когда же уже пора, то тут все иначе. Они просто приходят в этот мир. Внезапно.
Хотя… Безусловно, определенная аура присутствует. Головные боли, слабость, потеря аппетита, тошнота со рвотой, потливость, беспокойство и даже падучая.
Но стать матерью… Это весьма неподходящая формулировка, разумеется. Стать ренвуаром за один день, даже за его половину – вот что это такое! И она не сказала бы, что оказалась к этому готова. Читать и слушать об эклюзии – дело одно, а испытать все это – совсем, совсем иное.
Это настолько же ужасно и неожиданно – как менархе. В тринадцать лет Эдит казалось, что она умирает. Что у нее началось внутреннее кровотечение, как у язвенников или чахоточных, что сейчас она захлебнется кровью и лишится чувств. Как это вообще можно считать нормальным? Красная роза распустилась на снежном покрове ее юбок. А алые змеи извивались на молочно-белых бедрах.
Сейчас девушка испытала почти то же самое. Никакой крови, но страх и боль всегда сопровождают подобные процессы. Рождение, болезнь и смерть. Порой муки могут следовать за тобой по пятам всю жизнь… И это тоже нормально. Нормально абсолютно все. Любые страдания, любые невзгоды, любые несправедливости. Все это чем-то обязательно оправдывается. Обществом и его правилами, долгом, призванием, судьбой, воздаянием… Бесконечно. Нет смысла спорить! Достучаться? Просто попытаться? Тебя не услышат. На любое “Нет, я не могу!” найдется с десяток “Да, ты должна!” И для мальформов тоже существует такое вот простое “Да” и более тяжеловесное слово “Долг”.
Роды оказались тяжелыми. А весь этот процесс можно назвать рождением. Противоестественным для человеческого существа, но вполне нормально протекающим для мальформов.
Формовая акушерка явилась сразу же, как только начались схватки. Это может и не совсем уместно именовать весь этот процесс терминами, относящимися к родам и родовспоможению, но так уж повелось.
Эдит стало дурно за ужином. Она даже потеряла сознание, а когда очнулась, над ее головой уже алела червоточина размером с ладонь. Так разрывалось пространство между нашим миром и Первозданным. По этому каналу они появлялись на свет. Аддерли немедля понесся за акушеркой. Мать и служанки захлопотали точно курицы-наседки.
Акушерка и ее мальформ явились быстро, не прошло и часу. Эдит уже лежала у себя, с неверием взирая в рубиновую пропасть, которая вращалась под пологом ее кровати, вызывая тошноту, слабость и противную головную боль, отбивающую стаккато в висках.
Называли их акушерами, потому что они способны раскрыть канал, позволить овуму пройти. Ладони “формовщицы” засветились таким же красным светом, а ее мальформ, напоминающий паука, запустил свои лапы в точку выхода.
– Дыши. Дыши. Дыши! – говорили акушерка и ее мальформ, растягивая канал, от этого голова чуть ли не взрывалась.
“Тужься. Тужься. Тужься!” – думалось Эдит, но в данном случае это делать не нужно. Почему-то она представляла себе самые обычные роды, о которых рассказывала ее подруга Куинси Бёрни, мечтающая с самого детства (кто-то же выбирает себе путь с малых лет и по нему следует!) стать настоящей акушеркой, а не “формовщицей”. Да у нее и мальформа-то нет. И уже не будет. Они почему-то приходили только через людей возрастом от семнадцати до восемнадцати лет. А Куинси уже давно девятнадцать. Как же ей хорошо! И как же не повезло Эдит. Ей оставался всего месяц до восемнадцати.
Вскоре появился овум размером с мяч. Он напоминал лягушачью икру. Круглый, скользкий, багряно-красный, излучающий зловещее мерцание. Внутри что-то двигалось точно масло в воде – настоящий водоворот – смотреть на это невыносимо.
– Вот. – Этот кокон оказался на животе Эдит. – Прижми его руками. Представь, что это часть тебя! – велела акушерка.
Та послушалась. Сил на слова и сопротивления уже никаких не осталось. Червоточина смыкалась. Медленно. В ушах звенело. Казалось, в голове совсем пусто.
А потом овум лопнул, и в руках Эдит оказался он.
Все это случилось пару часов назад.
– Отчего же я рыдаю? – вслух спросила она, глядя в потолок. – Нужно взять кэб… Прямо сейчас выбраться из кровати, утереть свои слезы, одеться… Никто меня не спасет, никто за мной не придет… Вылезти в окно, свить веревку из простыней… Веревку… Аддерли точно отправится за мной. Он не даст мне уйти. Наверняка прямо сейчас он стоит за дверью и слушает. Ну и пусть!
Безумные мысли зароились назойливыми летними мухами в ее голове.
– Веревку. – Снова вслух, но все-таки Эдит прислушалась к шорохам за дверью. – Удавиться. Неужели мне все это так ненавистно? Настолько, что я готова умереть таким ужасным способом?
“А чего ты ожидала?” – вспомнился ей равнодушный возглас матери, которая глянула на ее мальформа.
“Да, великая честь! Ничего не скажешь, Аддерли… Лучше уж в петлю”.
Эдит знала, что на ее тонкой шее появится синюшная борозда, язык вывалится, а экскременты испачкают дорогой ковер. Но какая ей тогда будет разница? Зато все закончится. Он тоже умрет, правда, – не сразу…
Эдит снова всхлипнула, стараясь не думать об этом. Прямо сейчас он впитывал каждую ее мысль, а может и забирался в самые потаенные уголки сознания и даже души. Существо извлекало оттуда все: вне зависимости от того понимала ли она что-либо, помнила ли и могла ли помыслить о наличии чего-то подобного в ее разуме. Но он найдет все это и кто знает что еще.
Представьте, как вы небрежно листаете книгу, ищите что-то в оглавлении, в начале, в середине и конце, пальцами проводите по фактурному тиснению, по корешку, вас не интересует ни сюжет, ни диалоги, ни слог, ни обложка, ни имя автора и благодарности, ни структура, ни герои, вы ищите самое грязное, самое противное, самое ужасное, что там найдется. Самое потаенное, нечто между строк. Вы не побрезгуете вырвать пару страниц, ведь они вас так заинтриговали, а затем отшвырнуть эту книгу в сторону.
А теперь представьте, что эта книга – вы.
И незримое щупальце касается прямо сейчас вашей кожи во всех местах. Вы оглядываетесь, по спине бегут мурашки, волоски на руках встают дыбом, что-то сверлит ваш затылок. Противитесь вы или нет, жаждите этого или категорически не принимаете, мальформ уже нашел все желаемое.
Он уже отыскал и в Эдит нечто ужасное… Куда более мерзкое, чем мысли о сведении счетов с жизнью, такие легкие, прямо как перышко, что кружится, плавно падая на пол, такие невесомые – будто речь идет о воздушных пирожных.
Эдит красива и юна, но ее суть оказалась отвратительна, посему и он являл собой истинное чудовище. Ничего страшнее она никогда не видела. Никто не видел. Даже формовая акушерка! Старуха просто сделала вид, что все нормально, но и ее саму, и ее мальформа передернуло. Всего лишь секунда, но Эдит смогла в слабости и утомлении это заметить.
Мальформы принимали разный вид: может и абсурдный в сравнении с созданиями царства природы нашего мира, но вполне приемлемый для тел, сотканных из незримого полотна чувств, воспоминаний, желаний и мыслей.
Например, Аддерли, – вы имеете представление о том, как выглядят жуки-палочники и каракатицы? Думаю, что вы получили хоть какое-то образование, и вам преподавали зооморфологию, а вы не сразу оказались в работном доме… Надеюсь, это так. Да? Тогда смешайте это все с чопорным дворецким или камердинером из какого-нибудь родовитого имения. Вот и оно…
– Но с моим мальформом… Моим… Какой ужас! С ним что-то не так. Или что-то не так со мной… Скорее всего, верно второе. – Она даже слабо ухмыльнулась, ощущая тяжесть век и вымученность собственной улыбки.
У умалишенных могли получиться абсолютно гротескные и абсурдные мальформы. Это происходило крайне редко, но все-таки… Но ведь она же здорова телесно, психически и душевно.
“ Это сейчас, это пока что”, – внушал ей внутренний голос.
Неужели какая-то алиенация ее поглотит в будущем? Неужели она сойдет с ума, а он это предвидит?
Отчего-то ей казалось, что это он. Разумеется, половых различий у них нет. У них нет пола изначально, а может и вообще нет, даже если они и утверждают, что выбрали его. Но так привычнее нам. Удобнее и сподручнее. В конечном счете это они явились в наш мир. Посему хоть и не склонны они к спариванию и образованию пар в таком виде, как это устроено у нас, делятся мальформы на мужское и женское.
Пусть будет Он.
Девушка так устала от всего, что даже перестала рыдать. Сползла с кровати, пошатываясь двинулась к колыбели, и заглянула в бездну собственного отражения, от которого невозможно оторваться, какие бы гротескные виды оно ни принимало, и как бы все ее тело и разум не стыли от ужаса.
Это не ее ребенок, но отчего-то ей захотелось думать, что это не так. Но ведь это живое существо. Живое и маленькое создание. Невинное – пред Единством и пред Эдит. Она затянула нудную мелодию. Без слов, без начала, середины и конца. Ее песня состояла из:
– Ну-ну, ну-ну. Ну-ну-ну…
Эдит смотрела на него, а он на Эдит. Ни он, ни Эдит больше не плакали.
