скачать книгу бесплатно
Тюрьмы и наказания
В этой главе я намереваюсь дать описание китайских тюрем; о практикующихся в них жестокостях немало говорили и писали в начале 1858 года, когда Кантон был атакован и захвачен союзными войсками Великобритании и Франции. После описания этих «обителей жестокости» я расскажу о различных степенях наказаний, которые определяют для людей, осужденных как нарушителей законов страны. Многие из этих наказаний предельно бесчеловечны. Например, в тюрьме города Чжэньцзяна я видел несчастного, которому не позволяли садиться три дня и три ночи. Его запястья были связаны длинной цепью, конец которой приковали к стропилу крыши в его камере. Иногда под мышками заключенных протягивают веревки и подвешивают, не давая касаться земли. Некоторые из способов смертной казни в Китае поистине отталкивающе жестоки. Но нет нужды заранее излагать то, что я опишу позже, повинуясь неприятной обязанности. Факты, которые будут представлены вниманию читателя, говорят сами за себя.
Каждая из китайских тюрем в зависимости от ее разряда состоит из определенного числа помещений. В соответствии с этим, например, в тюрьмах таких районов провинции Гуандун, как Наньхай и Паньюй – уездных тюрьмах первого разряда, – есть камеры для подследственных и еще шесть больших отделений. В каждом из этих отделений находится по четыре камеры – следовательно, всего двадцать четыре. Так устроены все уездные тюрьмы. Стены отделений граничат и образуют параллелограмм. Вокруг внешней стены параллелограмма идет мощеная дорожка, на которую открываются ворота отделений. Дорожка примыкает к большей внешней стене, огораживающей всю тюрьму. Камеры довольно большие. В каждом из отделений камеры расположены попарно, так что они образуют две стороны квадрата и напоминают крытые скотные дворы, причем передняя часть каждой обнесена деревянной загородкой от пола до крыши. Дворы вымощены гранитом. В каждой камере есть деревянный помост, на котором заключенные сидят днем и спят ночью. На помостах полно всяческих паразитов и грязи. При этом заключенным редко предоставляется (или не предоставляется вовсе) возможность помыться или даже причесаться – вода в китайских тюрьмах вещь редкая, а расчески и вообще почти неизвестны. В каждой камере стоят большие бадьи, куда справляют нужду заключенные; трудно представить, как люди могут дышать таким смрадом, особенно в жаркое время года. В центре каждого отделения находится небольшое святилище, где стоит идол божества по имени Сян-гун-чжу-шоу. Этот бог, которому поклоняются заключенные, якобы смягчает и склоняет к раскаянию жестокие и упрямые сердца заблудших и нечестивых. Годовщину рождения этой двусмысленной и унылой пародии на божество узники отмечают чем-то вроде пирушки. Расходы на еду берет на себя начальник тюрьмы. Однако этот цербер нередко присваивает часть из небольшой суммы, ежедневно выдаваемой на содержание заключенных.
К тюрьме проходят по узкому коридору, у входа в который расположена дверь обычных размеров. Над входной дверью нарисована тигриная голова с большими вытаращенными глазами и широко раскрытой пастью. Войдя, посетитель оказывается перед жертвенником, на котором стоит фигура тигра, высеченная из гранита. Тигр считается богом – покровителем тюремных ворот. Чтобы снискать милость тигра и обеспечить его бдительность, надзиратели поклоняются ему утром и вечером, поскольку тюремщики в Китае отвечают за охрану несчастных, вверенных их попечению. Во время посещения тюрьмы кантонского уезда Наньхай я видел, как один из надзирателей приносил в жертву каменному тигру кусок жирной свинины. При этом он стоял перед идолом на коленях и возжигал благовония. Внизу большой стены, которую я описал как внешнюю границу тюрьмы, находится несколько лачуг (по-другому не скажешь). В некоторых размещаются женщины-преступницы, в других – целые семьи, пойманные и задержанные мандаринами как заложники. Существует закон, допускающий поимку и задержание в качестве заложников семей, члены которых бежали от правосудия, нарушив законы империи. Таких заложников не освобождают до тех пор, пока не возьмут под стражу их преступных родственников; и в результате они нередко остаются в заключении пять, десять или двадцать лет. Многие из них фактически проводят в неволе всю жизнь. Так, мать или тетка Хун Сюцюаня, вождя Таипинского восстания, умерла через несколько лет в заточении в тюрьме кантонского уезда Наньхай. Я часто посещал невиновную узницу. Старуха тяжело переживала лишение свободы, не обусловленное никакой ее виной. Если преступление беглеца чудовищно или сопровождается серьезными отягчающими обстоятельствами, например покушением на жизнь государя, нередко казнят ближайших родственников преступника, даже если они ни в чем не виноваты, а остальную родню отправляют в изгнание. В 1803 году была предпринята попытка убийства императора Цзяцина. Как только убийцу задержали, его приговорили к смерти под пытками, а его сыновей, находившихся в счастливой поре детства, удавили.
Смертность в китайских тюрьмах так велика, что мертвецкая считается самой необходимой их принадлежностью. Туда сваливают тела всех умерших в тюрьме, и они остаются там, пока не принимают необходимых и очень простых мер по подготовке их погребения. В ходе неоднократных посещений тюрем Кантона
(#litres_trial_promo) в период с 1858 по 1861 год включительно я часто видел эти хранилища, полные трупов, представляющие самое отталкивающее и тошнотворное зрелище. Некоторые из несчастных явно умерли от жестоких и частых побоев. Другие, несомненно, пали жертвами разных болезней, которые не редки в китайских тюрьмах, чему весьма благоприятствуют эти берлоги. В марте 1859 года я видел в мертвецкой тюрьмы магистрата кантонского уезда Паньюй пять тел людей, явно умерших от голода, – это казнь, к которой нередко приговаривают похитителей людей и других преступников, совершивших тяжелые правонарушения. С моим мнением о причине смерти этих пяти человек всецело согласились трое или четверо господ, бывших тогда со мной, причем один из них был врачом. Непосредственно перед дверью мертвецкой, в нижней части внешней стены, которой обнесена тюрьма, расположена дверца такого размера, чтобы через нее можно было передать труп. Через этот проем трупы всех умерших в тюрьме передают на прилегающую к тюрьме улицу, и их уносят, чтобы похоронить. Считают, что проносить останки умершего узника через ворота ямэня, к которому пристроена тюрьма, – много чести. Кроме того, в этом случае китайские власти сочли бы ворота ямэня оскверненными. Я могу заметить между прочим, что, согласно римскому историку Ливию, трупы всех узников, умиравших в тюрьмах Древнего Рима, таким же позорным образом выбрасывали на соседнюю улицу.
Если говорить о внешности, то несчастные обитатели китайских тюрем, возможно, выглядят более плачевно и убого, чем кто-либо еще. Мертвенные лица, истощенные тела и длинные нечесаные черные волосы – сбривать их не позволяют тюремные правила – делают узников похожими скорее на демонов, чем на людей; они поражают выражением уныния и печали на лицах, которые нелегко забыть. В каждом из тюремных отделений все заключенные носят ножные кандалы. Исключение составляет узник, которого считают более порядочным и который ведет себя лучше, чем все остальные. Ни руки, ни ноги у него не скованы, и в знак того, что ему доверяют и надеются на него, он получает привилегию надзирать за товарищами по заключению в своем отделении тюрьмы. Подобный обычай существовал в Древнем Египте, поскольку мы читаем, что начальник тюрьмы в этой стране отдал под надзор в руки Иосифу всех узников, находившихся в одной с ним темнице.
Одежда китайских заключенных – это сшитые из грубой ткани красного цвета куртка и брюки. На спине куртки большими иероглифами пишется название тюрьмы, в которой содержится носящий ее человек, – если ему удастся бежать из заточения, то люди сразу поймут, что это сбежавший заключенный, и, по всей вероятности, его поймают.
Иногда узники подпадают под императорскую амнистию, особенно при восшествии императора на престол, по случаю его женитьбы или по завершении каждого десятилетия его царствования. Так, указ об амнистии был напечатан в Pekin Gazette от 12 февраля 1872 года. Он начинался с того, что усопшие императоры Китая всегда были милосердны и что их преемник не уступает им ни на йоту в отношении любви к подданным. «Каждый из четырех последних маньчжурских императоров, – говорилось в указе, – объявлял специальную амнистию, когда начинался одиннадцатый год его правления. Теперешний император, не желая уступать им в милосердии, просит у коллегии наказаний разработать план для смягчения кары за преступления всех заключенных в империи, за исключением наиболее тяжких проступков. Между тем пусть все осужденные за незначительные правонарушения будут немедленно освобождены». Добрые люди иногда передают или завещают деньги, чтобы улучшилось положение заключенных. Например, на десятом году правления императора Даогуана казначей провинции Гуандун по фамилии Оу передал соляной монополии десять тысяч долларов. Проценты с этой суммы должны были поступать каждый год на обеспечение узников в главной тюрьме города Кантона. Многие высокопоставленные чиновники этой провинции, подражая примеру казначея Оу, тоже вложили деньги, проценты с которых должны были идти на обеспечение лечения, на снабжение веерами, необходимыми летом, в жару, теплым нижним бельем зимой всех узников больших городских тюрем.
Каждой тюрьмой руководит начальник, в подчинении у которого находится значительное число тюремщиков. Так, в каждой большой тюрьме Кантона есть начальник, двадцать четыре тюремщика, тридцать семь сторожей и пятнадцать копейщиков. Снаружи у ворот каждой тюрьмы устроена казарма, где расквартированы десять солдат. При тюрьме в соответствии с законом должны также находиться врач, пять писарей и шесть носильщиков дров и воды; но насколько это правило соблюдается, сказать не могу. Поскольку тюремщики, сторожа, копейщики и т. п. постоянно видят чужие страдания, они, вероятно, и сами со временем становятся ожесточенней самых неисправимых преступников. Полицейские, прикомандированные к ямэню, тоже крайне неприятные люди, и, к несчастью, нередко делят с вором его добычу, чтобы одурачить или подкупить магистрата.
Начальник китайской тюрьмы покупает свой пост у местного правительства, однако от государства жалованья не получает. Следовательно, он вынужден компенсировать свои затраты, вымогая деньги у обеспеченных родственников или друзей заключенных, которые, конечно, беспокоятся о том, чтобы их несчастным друзьям пришлось перенести как можно меньше лишений и жестокостей, которыми так «славятся» китайские тюрьмы. Если я не ошибаюсь, когда-то в Великобритании было принято должность начальника тюрьмы покупать, не получая при этом жалованья за свою службу из государственной казны. Как и современные начальники китайских тюрем, они обогащались, вымогая у родственников или друзей узников суммы, которые, по-моему, варьировались в зависимости от их средств или общественного положения. Конечно, узники, не имевшие влиятельных друзей или близких, оставались в самом ужасном положении и забвении или умирали, не получая даже предметы первой необходимости. Конец этому положила неутомимость великого филантропа Джона Ховарда; и вправду, было невероятным счастьем для китайских заключенных появление такого филантропа в их стране.
К каждой тюрьме пристроен амбар, в котором начальник хранит самый дешевый и грубый рис. Этот рис – один из источников его побочных доходов: он продает его в розницу заключенным по самой выгодной для себя цене. Овощи и дрова, необходимые для приготовления еды, которые ежедневно предлагают купить узникам, тоже поставляет начальник тюрьмы. Поскольку правительственное содержание каждого заключенного не превышает двадцати пяти медных монет на день, нет нужды говорить читателю о том, что узники, у которых нет друзей и близких, не часто в состоянии купить даже овощи или дрова. В тюрьме магистрата кантонского уезда Наньхай я однажды видел заключенного, который не мог купить дрова и ел сырой рис, пытаясь утолить голод.
Согласно закону, раз в месяц каждую тюрьму инспектирует правительственный служащий. Он обязан выяснить, сколько заключенных умерло в тюрьме в течение месяца, и навести справки о поведении многочисленных тюремщиков, сторожей и копейщиков. После каждой инспекции этот служащий обязан направить доклад наместнику или губернатору. Если окажется, что вследствие небрежения тюремных служащих за месяц умерло два процента находящихся в заключении людей, в перечне проступков делается запись – не только против имени начальника этой тюрьмы, но и против имени помощника магистрата, в юрисдикции которого находится тюрьма. Если умерло три процента, в этой книге делаются две записи; а если смертность достигает четырех процентов, и начальника тюрьмы, и помощника магистрата увольняют с должности. Если же умирают шесть или даже семь процентов, правителя уезда или области, где находится тюрьма, понижают в должности на одну ступень. Существует и книга заслуг; если результаты инспекции оказываются удовлетворительными, в ней делают записи, которые обеспечивают тюремным чиновникам соответствующее вознаграждение.
Кроме тюрем, в которых заключены осужденные, на огороженной территории вокруг ямэня находятся следственные тюрьмы. Они не так велики и не так серьезно укреплены, как обычные. Обычно в следственных тюрьмах есть большое помещение, которое выделяют для тех подследственных, у кого есть друзья, способные удовлетворить аппетиты начальника тюрьмы. В таком случае узников не помещают с людьми отталкивающего вида, нередко покрытыми грязью или страдающими от различных кожных болезней. Обычай этот очень полезен начальнику тюрьмы и всем платежеспособным заключенным и очень плох для остальных узников. Пространство, приемлемое для заключенных, у которых есть друзья, заботящиеся о них, оставляет еще меньше жизненного пространства для подавляющего большинства бедных узников. Они теснятся в обычном тюремном отделении, которое иногда настолько переполнено, что его обитателям негде прилечь. На прилегающих к ямэню улицах, во всяком случае в городе Кантоне (Гуанчжоу), находятся другие следственные тюрьмы. Я не раз видел их битком набитыми, что напоминало душераздирающие истории о Черной Калькуттской Дыре. У меня был случай осмотреть один из таких застенков в жарком августе 1861 года. Тюремное помещение было переполнено предела, и, что, конечно, нисколько меня не удивило при стоявшей тогда жаре, все узники были совершенно голыми. Если бы столько же европейцев заточили в такую маленькую камеру, они бы неизбежно погибли. Пребывание подследственных в таких местах часто надолго затягивается, поскольку отправление правосудия в Китае сопряжено с большой волокитой.
Вора гонят по улицам города плетьми
Я посещал многие китайские тюрьмы и нашел их во всем схожими и устройством, и управлением. Более других привлекла мое внимание печально известная областная тюрьма в Тайване, столице Формозы, – ведь в этой тюрьме во время первой войны, которую вела Великобритания с Китаем, был заключен экипаж «Нарбудды», арендованного транспортного судна ее британского величества (не менее ста девяноста семи душ). И всех их, за единственным исключением, в конце концов увели оттуда на казнь. В камерах, которые, как передают, занимали эти несчастные, я обнаружил много китайских заключенных, стремившихся нарушить скучную монотонность своей жизни при помощи изготовления вееров, и купил некоторые образцы их труда. Перед уходом я посетил участок земли – обычную площадку казней, где были обезглавлены офицеры и экипаж «Нарбудды». Там лежали несколько черепов, которые отбелило солнце, и один из них, с очень высокой лобной костью, по-видимому, принадлежал европейцу.
Теперь обратимся к наказаниям, которым подвергают в Китае осужденных. Мелкие кражи по большей части наказываются поркой. На виновного надевают наручники, вешают на шею украденное или точно такую же вещь, как та, что он украл, и проводят по улицам поблизости от места, где была совершена кража. Перед ним идет человек, бьющий в гонг, и при каждом ударе служащий, идущий позади, жестоко бьет преступника по плечам двойной ротанговой тростью, возглашая: «Вот как наказывается вор». Поскольку приходится пройти через три или четыре улицы, такое наказание, несмотря на то что китайцы считают его легким, на самом деле очень даже суровое. Часто оно вызывает сильное кровотечение. Помню вора, укравшего часы у одного из своих земляков: я видел, как его пороли, проводя через Хэнань – предместье Кантона, где я тогда жил. Наказывающий был весьма дородным и от старательного исполнения своей обязанности совсем запыхался, еще до того как обошли все улицы, через которые следовало провести преступника. Человек, у которого украли часы, увидев, что вор может получить наказание не в полной мере, вырвал двойную трость из руки изнуренного палача и самым немилосердным образом обрушил ее на спину вора. Иногда так наказывают женщин, признанных виновными в воровстве. Бывает, что при наказании виновников мелких краж используют длинную бамбуковую палку, однако в этом случае преступника порют в присутственном месте перед судом. С него сразу снимают штаны, и наказание, в зависимости от обстоятельств кражи, составляет от десяти до трехсот ударов. Я видел, как таким образом наказывали пожилого человека, который при каждом ударе жалобно стонал. Его страдания не вызвали сочувствия в суде, а явно были приятны судье и его подчиненным – все чиновники широко ухмылялись.
Канга, или деревянный ошейник (шейная колодка), – другой способ наказания за мелкие правонарушения. Канги бывают разными по весу, некоторые из них очень тяжелы. Преступников приговаривают к ношению ее на срок от двух недель до трех месяцев. На протяжении всего этого времени кангу не снимают с шеи узника ни днем ни ночью. Ее форма не позволяет человеку ни прислониться к стене, ни растянуться на земле во весь рост, и, судя по изможденной внешности узников подвергшихся этому наказанию, оно достаточно сурово. Имя узника и характер его преступления большими иероглифами написаны на канге в назидательных целях.
Часто власти заставляют правонарушителя стоять от рассвета до заката у каких-нибудь из основных ворот, или перед одним из главных храмов, или перед общественными зданиями города, и он считается заслуживающим всеобщего презрения и осуждения. Однажды в Кантоне я видел трех торговцев солью, на которых надели канги за попытку провезти соль контрабандой. По всей видимости, среди своих собратьев они были людьми уважаемыми и явно остро переживали унизительность своего положения. В январе 1866 года, проходя по улицам города Синь-чжа-чжэнь в провинции Цзянсу, у ворот храма, посвященного Чэн-хуану, я заметил двенадцать крестьян почтенного вида, на каждом из которых была канга. Это было в день проведения ярмарки, и крестьяне были окружены толпой любопытных. Преступление крестьян состояло то ли в нежелании, то ли в неспособности выплатить поземельный налог. В городе Учане я был свидетелем, как трех крестьян за сходное правонарушение наказали так же. В Сучжоу я видел старого крестьянина с кангой на шее, который был прикован цепью к каменному столбу у въездных ворот монастыря под названием Баоань-сы. Его тоже наказали за подобную провинность. В тот же день и в том же городе я увидел двух людей в кангах, прикованных к каменному столбу у главного входа в храм Чэн-хуана – божества городских стен. Из надписи на их кангах я узнал, что они подрались друг с другом. Была метель, и легко одетые скованные драчуны жестоко страдали от ненастья. Однако старый крестьянин предусмотрительно запасся толстым зимним платьем и казался вполне довольным.
Канга
Из всех приговоренных к этому наказанию, которых я когда-либо видел, наверное, самым жалким был молодой китаец, которому приходилось сидеть – стоять он не мог – на одной из главных улиц Манки, небольшого торгового города на севере острова Формоза. Истощенный, в грязи, он выглядел просто настоящим доходягой. Иногда узников, подвергающихся подобным наказаниям, заставляют добывать себе хлеб насущный, прося милостыню, переходя от дома к дому, чтобы не обременять государство. В Чжэньцзяне я видел человека жалкого вида, просившего подаяние у всех встречных. По всей видимости, он не преуспел в этой роли, поскольку за то время, что я находился на одной с ним улице, он получил только чашку чая и вареного краба, которого он с видимой благодарностью принял от доброго лавочника. В Сучжоу я видел другое жалкое существо, на шее которого была закреплена канга; этот человек выпрашивал на улице то, в чем ему отказывали его надзиратели, – предметы первой необходимости. В Чжан-цзя-коу, городе, расположенном у подножия Великой Китайской стены, я видел заключенного, бродившего от дома к дому, чтобы выпросить себе пищи. На его шее была большая цепь, конец которой крепился к деревянной колодке вокруг его левой икры. Это был человек самого зверского вида из всех, кого я видел. Поскольку он просил и получал подаяние от членов мусульманской общины города, он, вероятно, был недостойным последователем пророка из Мекки. Эти заключенные обязаны каждый вечер возвращаться в свои тюрьмы. Во время моих странствий по центральным провинциям я заметил, что канги кладут у городских ворот, у дверей ямэней или присутственных мест в предостережение преступникам. Еще один способ наказания преступника – это помещение его в клетку. Они выглядят по-разному: бывают слишком короткие, для того чтобы узник мог лечь, но и слишком низкие, чтобы стоять; другие – слишком узкие и низкие, чтобы преступник мог выпрямиться во весь рост. К верхушке приделан деревянный ошейник, крепко охватывающий шею правонарушителя. Еще одна клетка напоминает предыдущую во всех отношениях, но отличие состоит в том, что она длиннее, чем тело того, кто в ней помещается, так что в то время, как его шея удерживается деревянным ошейником, пальцы ног едва касаются пола. Иногда даже убирают пол клетки, находящийся всего в нескольких дюймах над землей, так что заключенный оказывается подвешенным за шею. Это наказание почти всегда приводит к смертельному исходу. В 1860 году человека выставили в такой клетке перед внешними воротами ямэня в уездном городе Шуньдэ, или Даляне. Он был признан виновным в ограблении могилы. К концу третьего дня, претерпев ужасные страдания, он испустил дух. Несколько таких клеток я видел в областной тюрьме Кантона. У меня создалось впечатление, что это жестокое наказание намного чаще практикуется в уездных и областных городах, чем в столицах провинций. Жертвы, как правило, воры и грабители. Часто их наказывают, привязывая к длинным цепям, обернутым вокруг шеи, камни, небольшие, но достаточно тяжелые, чтобы причинять серьезное неудобство во время ходьбы от тюрьмы к входным воротам ямэня, перед которыми они должны стоять каждый день, и обратно. Эти камни неизменно висят на шее – и днем и ночью на протяжении всего периода заключения. В некоторых случаях провинившегося привязывают к длинным железным прутьям и выставляют на посмешище всем проходящим; на Тайване в Манке я видел шесть или семь таких людей.
Узники перед воротами ямэня
Законы Китая особенно суровы в отношении участников заговоров или мятежей. Но нередко в знак императорской милости тех, кого подстрекали на мятеж другие, наказывают отрезанием ушей вместо отрубания головы, а затем выпускают на свободу. В чайном зале в Далине, деревне неподалеку от Кантона, где я обыкновенно останавливался, мне несколько раз подносил чай с лепешками одноухий слуга. Как я узнал, этот молодой человек был склонен присоединиться к мятежникам, которые в 1853–1854 годах возмущали спокойствие в Гуандуне и примыкающей к нему провинции Гуанси. Когда во время одной из многих безуспешных атак на Кантон, предпринятых повстанцами, его поймали, он был брошен в тюрьму, где провел несколько месяцев. Во время суда выяснилось, что он просто необдуманно примкнул к мятежникам. Ему отрезали ухо и отпустили на свободу.
Однажды на пути из города Цзилуна на острове Формоза к угольным копям я обратил внимание на то, что один из моих носильщиков был корноухим. Как и слуга в чайном зале, он был признан виновным в бунтарской деятельности.
Тем не менее было бы ошибкой предположить, что все одноухие в Китае некогда были мятежниками. Я был в самых дружеских отношениях с торговцем железом из клана Фэн, у которого не хватало правого уха. Его очень расстраивало это, потому что незнакомые с ним люди были склонны делать вывод, что он когда-то был причастен к мятежу. Но дело обстояло как раз противоположным образом, поскольку старику, оставшемуся верным правительству, ухо отрезали мятежники. Они захватили его, когда он вел на них отряд храбрецов. К счастью, ему удалось сохранить свою жизнь.
Во время этого восстания императорские войска, которые прогнали мятежников из нескольких деревень в окрестностях Кантона, стали отрезать уши у многих невинных и не преступавших закона крестьян, заявив, что им не следовало впускать повстанцев. В одной из деревень, которую я посетил, видел не только мужчин, но и мальчиков десяти-двенадцати лет, с которыми обошлись так безжалостно. Мое внимание привлек также безжалостно оскальпированный глубокий старик; а когда я уходил из деревни, сопровождающий отвел меня на то место, где лежали три обезглавленных человеческих тела. Это были крестьяне, которых озверевшие солдаты изуродовали абсолютно ни за что. Все женщины горько жаловались на бедствия, которые пали на их невинную деревню. Кроме того, когда город Кантон в 1854 году был освобожден, некоторые повстанцы со стороны императорского правительства подверглись своеобразному наказанию: чтобы на всю жизнь заклеймить военнопленных, обрезали у каждого главное сухожилие на шее, так что голова склонялась на плечо
(#litres_trial_promo).
Для преступлений, караемых смертной казнью, и других серьезных правонарушений существует шесть классов наказаний. Первый называется лин-чи. Эта кара применяется по отношению к изменникам, отцеубийцам, убийцам братьев, мужей, дядей и наставников. Преступника привязывают к кресту и разрезают или на сто двадцать, или на семьдесят два, или на тридцать шесть, или на двадцать четыре части. При наличии смягчающих вину обстоятельств его тело в знак императорской милости разрезают только на восемь кусков. На двадцать четыре куска преступника разрезают следующим образом: первым и вторым ударами отсекают брови; третьим и четвертым – плечи; пятым и шестым – грудные железы; седьмым и восьмым – мышцы рук между кистью и локтем; девятым и десятым – мышцы рук между локтем и плечом; одиннадцатым и двенадцатым – плоть с бедер; тринадцатым и четырнадцатым – икры ног. Пятнадцатым ударом пронзают сердце; шестнадцатым – отрубают голову; семнадцатым и восемнадцатым – кисти рук; девятнадцатым и двадцатым – оставшиеся части рук; двадцать первым и двадцать вторым – ступни; двадцать третьим и двадцать четвертым – ноги. На восемь кусков разрезают так: первым и вторым ударами отсекают брови; третьим и четвертым – плечи; пятым и шестым – грудные железы; седьмым ударом пронзают сердце; восьмым – отрубают голову. Множество политических преступников были подвергнуты казни первого класса в Кантоне во время наместничества? Минчэня; 14 декабря 1864 года известный вождь повстанцев из народа хакка по имени Дай Цзигуй был подвергнут такой казни в Кантоне. Я совершенно случайно оказался на месте казни через пять минут после того, как этого преступника предали смерти под пыткой, и видел куски его тела, разбросанные по этой прославленной Акелдаме
(#litres_trial_promo). Более всего были различимы кисти рук и ступни.
Однако не всех предводителей мятежей наказывают так жестоко. Например, в 1872 году человек по имени Су Инчжи, уроженец южных районов провинции Гуандун, который несколько лет был источником сильного беспокойства для кантонского правительства, был просто обезглавлен. Су Цзичжан, приемный сын Су Инчжи и его соучастник, был казнен тогда же и так же. По всей вероятности, императорская милость, которая проявилась в способе их казни, объяснялась тем, что их захватили в плен обманом: наместник заверил Су Инчжи и его приемного сына в том, что, когда они сложат оружие, он наградит их. Нет ничего удивительного в том, что Су Инчжи сразу согласился на это предложение, поскольку самое обычное дело не только для многих провинциальных правительств, но и для центрального правительства страны привлекать на свою сторону влиятельных вождей изменнических и мятежных партий, предлагая им высокое положение, титулы, деньги и полное прощение. Как вспомнит читатель, древние евреи также прибегали к такой политике. Так, Давид, чтобы привлечь к себе на службу Авенира, поддерживавшего Иевосфея – сына Саула, обещал, что при падении Иевосфея и объединении двух царств Авенира поставят во главе великого войска страны.
Вернемся к китайским казням. В девятнадцатый день первого месяца седьмого года правления Тунчжи (12 февраля 1868 года) женщина по имени Ляо Ланыпи была разрезана на двадцать четыре части на обычном месте казней в Кантоне за то, что отравила своего мужа. Она была уроженкой Юнханя, уезда или района в области Хуэйчжоу. Эта женщина влюбилась в богатого соседа по имени Чэнь Асы и надеялась стать его второй женой или наложницей, избавившись от мужа-крестьянина. Она решилась уничтожить препятствие на пути к жизненному успеху при помощи яда. К началу казни она была слегка нетрезва. Когда ее привязывали к кресту, на котором должны были казнить, она попросила палача о быстрой смерти. Сначала он очень грубо завязал ей глаза куском веревки, а затем разрубил на двадцать четыре части, причем сердце ей пронзили пятнадцатым ударом. Затем обрезали веревки, которыми были привязаны к кресту ее руки и шея, и верхняя часть тела упала вперед, а нижняя осталась крепко привязанной к вертикальному брусу креста. Когда упала верхняя часть тела казненной, подручный палача потянул голову за волосы вперед, чтобы дать палачу возможность отсечь ее от тела. Эта несчастная предварительно провела два года в тюрьме; преступление она совершила на пятом году правления Тунчжи, или в 1866 году. На девятый день одиннадцатого месяца восьмого года правления того же императора, то есть 11 декабря 1869 года, женщина по имени My Юши была наказана так же за убийство своего мужа. Совершить преступление ей помог любовник, Лю Саньгу, который тоже был предан суду. Во время казни, когда ее привязали к кресту, на котором должны были разрубить на части, преступного любовника заставили встать перед ней на колени, а затем ему одним ударом отсекли голову.
Второй класс смертной казни под названием чжань, или обезглавливание, – это наказание, полагающееся убийцам, мятежникам, пиратам, взломщикам, насильникам и тому подобным преступникам. Узников, приговоренных к обезглавливанию, держат в неведении относительно срока казни, вплоть до дня накануне ее: иногда предупреждают лишь за несколько часов, в некоторых случаях за несколько минут. Я был в тюрьме магистрата кантонского уезда Наньхай 26 сентября 1872 года за несколько минут до подготовки к казни двадцати двух преступников. Когда я вошел в отделение, где было заключено большинство этих людей, они ничего не знали о позорной смерти, которую должны были претерпеть в течение ближайшего часа. Им сказали об этом лишь за несколько минут перед тем, как связать. Сопровождавший меня слуга-китаец сообщил им, что сейчас их поведут на казнь. Глупый малый, хотя его предупредили, чтобы он молчал об ожидающей преступников судьбе, сразу довольно громко попросил тюремщика показать, кого сегодня будут казнить. Собравшиеся вокруг нас узники были ошарашены, и тюремщик успокоил их, сказав, что ничего подобного не ожидается.
Когда приходит время подготовить осужденного к казни, чиновник в полном обмундировании, несущий в руках доску (на ней приклеен список имен узников, которым назначили сегодня казнь), приходит в тюрьму и в присутствии всех собравшихся в тюремном отделении читает вслух список приговоренных. Каждый узник, чье имя названо, сразу отзывается, и затем его сажают в корзину, чтобы он еще раз предстал перед лицом судьи. Когда же проносят через внешние ворота тюрьмы, его допрашивает через переводчика чиновник, в этом случае выступающий как представитель наместника. Каждому узнику задают примерно следующие вопросы: как тебя зовут, как твоя фамилия, как называется твой клан, в каком районе родился, как долго был в заключении в этой тюрьме, в каком преступлении был признан виновным, когда и где совершил преступление, были ли у тебя сообщники, и если да, то как их зовут, признаешь ли себя виновным.
Представитель наместника, у которого есть список, где указаны имя, фамилия, место рождения и прочие данные каждого узника, сравнивает с ним получаемые ответы и при совпадении приказывает унести человека к месту казни. Когда преступники минуют внешние ворота тюрьмы, оказываясь во внутреннем дворе ямэня, то предстают перед праздной толпой, явившейся посмотреть на шествие осужденных. Как правило, в этих обстоятельствах они выглядят совершенно безразличными, однако иногда просто бравируют своим равнодушием.
В 1870 году я как-то раз присутствовал во внутреннем дворе главного магистрата уезда Наньхай, когда тридцать пять человек вывели из тюрьмы для подготовки к казни. И трое или четверо из них, увидев, что собралось столько народу, открыто расхохотались, а один, очевидно остряк, шутливо заметил, что наконец-то стал важной персоной – его несут в корзине двое слуг. Когда узники прибывают во внутренний двор ямэня, к которому пристроена тюрьма, их друзья обычно снабжают или несколькими лепешками, или небольшим количеством супа, или кусочками бетеля для жевания, или вином и небольшой тарелкой жирной свинины. Чаще всего друзья (или если друзей нет, гуманные тюремщики) передают этим людям бетель. Он действует как наркотик. От него сильно краснеет лицо, и поэтому многие иностранцы предполагали, что китайские преступники перед казнью в большей или меньшей степени находятся под действием опиума или опьянены вином. Однако в таких случаях жирную свинину и вино предпочитают ореху бетеля; но не у каждого заключенного есть друзья или близкие, могущие доставить ему такую роскошь.
Удивительна беспечность, с которой перед казнью угощаются этим многие узники, иные абсолютно невозмутимо курят сигареты. Некоторые все же плачут в ожидании грозной участи. Но и для размышлений, и для отдыха времени отведено мало. Заключенных очень быстро связывают во внутреннем дворе ямэня, когда узники еще сидят в своих корзинах. По обычаю, осужденных полагается кормить перед исполнением приговора; и на самом деле иногда это делают уже на пути к месту казни, – в декабре 1866 года я видел, как троих маньчжурских солдат по дороге родственники кормили жирной свининой и поили вином. Поскольку узники связаны, друзья или близкие приготовленную еду кладут им в рот.
Связав преступников, их переносят через правую или восточную арку тройных ворот к должностному лицу, чье судейское кресло вынесено из здания суда и помещено на крыльцо внутренней дорожки, ведущей к официальной резиденции. Его последняя обязанность по отношению к арестованным состоит в том, что каждому из них судья велит прикрепить к голове бамбуковую планку, на которую предварительно наклеивают бумажку с именем, чтобы, когда осужденных будут проводить по улицам города к месту казни, горожане могли видеть, кто этот преступник.
В марте 1860 года в Кантоне мне пришлось быть свидетелем казни второго разряда. Казнили лишь троих, из которых один был военным мандарином, полковником китайской императорской армии по имени Пань Фаюань. Его осудили за трусость. Когда он был командиром войск в Гуйчжоу, на город напали мятежники и захватили его. Впоследствии выяснилось, что, когда бунтовщики входили в северные ворота, Пань Фаюань уезжал из города через южные. Другие двое были пиратами, и по их изможденному виду было понятно, что в тюрьме им пришлось перенести большие лишения. Мандарина казнили по императорскому приказу, а пиратов – по приказу императорского наместника в провинции. Последних несли к обычному месту казней, располагающемуся за пределами городских стен, в открытых корзинах, которые используют в таких целях в Кантоне
(#litres_trial_promo).
Полковника, сидящего в паланкине с плотно задернутыми занавесками, несли туда же четверо хорошо одетых носильщиков. Процессию возглавляла группа копьеносцев, затем следовали два пирата, за которыми несли полковника; позади узников маршировала другая группа солдат, некоторые были вооружены копьями, другие – мечами, иные – фитильными ружьями. За ними следовали трое конюших, ехавших впереди большого государственного паланкина, в котором восседал вэй-юань, или помощник правителя уезда Наньхай, который как вэй-юань, или шериф, должен был присутствовать при казни. За конюшими, ехавшими верхом позади этих носилок, несли другие государственные носилки. В них сидел чиновник, обязанный совершить моление Пяти Гениям по случаю казни. В непосредственной близости от места казни находится небольшой храм в честь этих богов; считается, что они предотвращают вред, который жаждущие мести духи обезглавленных преступников могут нанести судье, магистратам и другим стражам правопорядка. Позади государственных паланкинов едет конный герольд, в правой руке которого маленький желтый флаг, на нем изображены два китайских иероглифа, означающие «по приказу императора». Без этого флага вэй-юань не смеет разрешить палачу нанести смертельный удар. Прибыв к месту назначения, где палача можно было узнать по блестящему клинку в руках, копьеносцы прошли колонной и построились по сторонам стола, покрытого красной скатертью. Вэй-юань уселся в стоящее перед столом кресло, также покрытое красной тканью. Пиратов бесцеремонно выбросили из корзин в грязь, в которую превратилась земля после дождливой ночи. Для более нежного полковника подстелили большую циновку. Его поддерживали двое слуг, облаченных в китайские ливреи. Сей последний знак внимания оказался необходимым, поскольку полковник был не трезв. Перед выходом за пределы ямэня он получил большую чашу крепкого вина и блюдо жирной свинины. Когда помощник палача поставил узников на колени и заставил их наклонить голову (так как в Китае плахой не пользуются), вэй-юань, все еще сидевший за столом, через глашатая приказал палачу нанести смертельные удары. Меньше чем через двадцать секунд несчастные предстали перед Богом, – а ведь они жили и умерли, не ведая ни о его могуществе и величии, ни о его святости, справедливости и милосердии. Один из слуг полковника немедленно поставил зажженные тонкие свечи на землю у обезглавленного тела своего хозяина, пока другой сжигал золотую и серебряную бумагу, долженствующую обозначать деньги, чтобы удовлетворить потребности души умершего в потустороннем мире. Завершив эти религиозные церемонии, они завернули обезглавленное тело в большую циновку, на которой он стоял еще минуту назад коленопреклоненным в ожидании смертельного удара. Затем принесли гроб, в котором останки были препровождены к месту жительства семьи
(#litres_trial_promo). Обезглавленные тела пиратов, никому не нужные, лежали там же, в грязи. У-цзо, члены презираемого китайцами сословия, в конце концов запихнули оба тела в один гроб и унесли, чтобы похоронить на кладбище для преступников, которое называют ямой для костей десяти тысяч человек. Оружие палача выглядело как ятаган и, очевидно, имело очень острое лезвие, поскольку преступники падали под ним как стебли травы под косой.
Как правило, преступники очень терпеливы и покорны, когда их выстраивают для казни. Когда их много, например тридцать, их расставляют в ряды по четыре или по пять человек и действуют несколько палачей. Иногда узники неистовствуют и ругаются. В 1865 году (23 января) один из пятнадцати, которых казнили в Кантоне, обратился к палачу с такими словами: «Обезглавленный может вернуться на землю, лишь чтобы занять самое низкое и гнусное место – должность палача. И не бывает, чтобы палач не умер постыдной смертью. Поэтому ты можешь ждать, что я вернусь на землю снова, и примерно через восемнадцать лет я не только займу твою презренную должность – я тогда отрублю тебе голову». Замечательное происшествие случилось в следующем, 1866 году (8 июня), когда казнили шестнадцать человек. Один из них вступил в горячую перебранку с помощником палача, причем они обменялись некоторыми крепкими китайскими ругательствами. Причиной ссоры было то, что преступник не хотел наклонять голову. Он сказал, что у него длинная шея, и поэтому не промахнется никакой искусно владеющий мечом человек. Главный палач старался убедить упрямца, что он не враг ему и в нынешнем ужасном положении оказался не по воле палача, а по указу императора. Он добавил, что собирается причинить как можно меньше страданий и что если только преступник согласится наклонить голову, то будет отсечена одним ударом. Убежденный этими аргументами преступник согласился сделать то, о чем его просили.
Хранилище для голов преступников в Кантоне
Покойный М.А. Корри, эсквайр, кантонский корреспондент гонконгской газеты China Mail, описал необычное происшествие, случившееся в 1869 году, когда в Кантоне казнили двадцать восемь преступников. Они начали кричать во весь голос: «Сохраните нам жизнь! Сохраните нам жизнь!»; «двое в последнем ряду, уже вставшие на колени, чтобы принять смерть, внезапно вскочили на ноги; и хотя они были в наручниках, их не смогли снова поставить на колени даже четверо или пятеро солдат с помощниками. Палач пришел в некоторое волнение и, очевидно думая, что нельзя терять времени, стал рубить головы стоявшим осужденным. Кровавая сцена завершилась не скорее, чем вэй-юань с мечом, жезлоносцы и оборванная публика оставили место действия. Когда все было кончено, толпа зевак хлынула на площадку глазеть на обезглавленные тела соотечественников в совершеннейшей апатии и безразличии».
Голова преступника, выставленная на всеобщее обозрение под Нанкином
В Китае нередко выставляют головы преступников в назидание остальным. На публичной площадке казней в Кантоне раньше существовало хранилище для этой цели. Его убрали несколько лет назад, и теперь головы сбрасывают в грубые глиняные бадьи с негашеной известью. Самое обыкновенное дело– выставлять головы взломщиков и пиратов в непосредственной близости от места их преступления. Так, на берегу моря в Макао я видел головы пиратов, выставленные в клетках, привязанные к верхушкам длинных палок; а во многих городах и деревнях неподалеку от Кантона – головы взломщиков, которые отбеливались под жгучими лучами тропического солнца. В городе Чжунлотань, провинция Гуандун, на расстоянии тридцати миль от ее столицы, в 1861 году я видел свыше тридцати голов взломщиков, что висели в клетках неподалеку от рыночной площади. На берегах озера Дунтин и в Аньцине, городе на берегу реки Янцзы, я тоже обратил внимание на подвешенные в клетках головы преступников. На берегу Великого канала я заметил голову, свешивавшуюся с памятной арки, и другую, помещенную на могиле за неимением более подходящего возвышения. Въезжая в город Нанкин, я заметил человеческую голову, подвешенную за косицу на ветку дерева, – этот преступник убил женщину. Когда я путешествовал по равнинам Внутренней Монголии в 1865 году, мне три или четыре раза попадались аналогичные зрелища.
Я говорил, что все изменники, отцеубийцы, убийцы других родственников, взломщики, пираты, разбойники с большой дороги и тому подобные преступники наказываются по первому или по второму разряду. Исключение делают для тех, кому более восьмидесяти или менее шестнадцати лет. В настоящее время, например, в тюрьме главного магистрата кантонского уезда Наньхай содержался юноша по имени Чжу Чжэньван, который в 1861 году отравил своего школьного учителя в соседнем городе Фошань. Его определенно ожидала бы мучительная смерть, если бы ему было больше шестнадцати лет. Вероятно, ему придется провести всю жизнь в тюрьме.
Наказание третьего класса называется нань-коу – смерть от удушения. Ему подвергают похитителей людей и всех воров, если кража совершена с оружием в руках, а стоимость украденного равнялась пятистам долларам и выше. Удушение осуществляется следующим образом. В центре площадки для казней воздвигают крест, у подножия которого помещают камень; узник стоит на камне. Его тело привязано к вертикальному брусу поясом, проходящим вокруг талии, а руки – к горизонтальному брусу. Затем палач оборачивает вокруг шеи узника тонкую, но крепкую бечевку, которую натягивает до упора и завязывает прочным узлом вокруг верхней части вертикального бруса. Смерть от этой жестокой казни наступает очень медленно и, несомненно, сопряжена со страшными страданиями. Тело остается на кресте в течение двадцати четырех часов. Перед тем как уйти с площадки для казней, вэй-юань неизменно ставит свою печать на узел бечевки, охватывающей шею преступника. В 1866–1867 годах в Кантоне многие люди, признанные виновными в похищении кули, были казнены удушением. В декабре прошлого года я видел группу из трех похитителей, которые вот так и висели на крестах, поставленных в ряд на расстоянии всего лишь нескольких футов один от другого. На верхушке каждого креста, непосредственно над головой преступника, находилась полоска бумаги, на которой было написано его имя и совершенная вина.
Наказание четвертого класса называется вань-гуань, или пожизненная каторга. Так наказывают растратчиков, фальшивомонетчиков и тому подобных преступников. Места высылки на севере Китая и в Маньчжурии называются соответственно Хэй-лун-цзян, Или, Нингута и Оломуцзы. В одно из этих мест ссылают всех осужденных из центральных и южных провинций. Труд несчастных варьируется в зависимости от обстоятельств их предшествующей жизни. Те, что занимались тяжелой работой и привыкли к сельскохозяйственным занятиям, ежедневно заняты на вспашке и обработке пустошей. Другие (особенно ссыльные из южных провинций, где летом стоит почти тропическая жара) из-за жестокости холодов, преобладающих в северных широтах, должны работать на правительственных чугунолитейных заводах.
Человек в ножных и ручных кандалах
Пожилые люди и те, кто не привык к физическому труду, ежедневно подметают государственные храмы и другие общественные здания. Некоему старому купцу из кантонской гильдии, сосланному в одно из этих северных поселений за банкротство – вероятно, умышленное, – велели, учитывая его возраст и положение в прошлом, подметать внутренние дворы государственного храма. Некоторые из осужденных, занимавших государственные должности, должны трудиться в имперских садах, кто-то – в имперских конюшнях, которые располагаются на севере в Жэхэ. У некоторых на щеках вытатуированы их имена и названия преступлений – не только по-китайски, но и на маньчжурском языке. В некоторых случаях осужденного из собственно Китая препровождают за Великую стену и освобождают, заверив, что, вернувшись, он поплатится жизнью. Путешествуя по Монголии, я встретил молодого китайца, который попросил у меня подаяния на кантонском диалекте. Он, уроженец уездного города Санынуй, расположенного на расстоянии тридцати миль от Кантона, за какое-то преступление был выслан в дикие степи Монголии. Видя его плачевное состояние, я захотел взять его с собой обратно в Кантон в качестве одного из своих слуг.
В некоторых частях империи осужденных каждое утро выпускают из тюрьмы, чтобы они добывали хлеб насущный, прося милостыню. В рыночном городке Янь-пу, расположенном в окрестностях Кантона, некогда один заключенный из Нанкина работал и грузчиком, и носильщиком паланкинов, и батраком, каждый вечер возвращаясь в тюрьму при ямэне; он рассказал мне, что провел так двадцать лет своей жизни. Он мечтал, чтобы ему позволили вернуться в Нанкин умереть и потомки могли бы совершать священные ритуалы культа предков. Если обнаруживается, что временно освобожденные из тюрьмы злоупотребляют в эти дни дарованной им частичной свободой, вымогая деньги у лавочников, воруя или совершая другие правонарушения, их снова сажают за решетку.
Наказание пятого класса называется вань-лю, или ссылка (на десять или пятнадцать лет). Преступники, подлежащие такому наказанию, – это мелкие грабители, укрыватели преступников и тому подобное. Таких правонарушителей обычно ссылают в центральные провинции империи, где труд осужденных организуется так же, как и в штрафных колониях севера. Подлежащих этому наказанию родом из центральных провинций ссылают в восточные, западные или южные провинции империи. К ним также применяют бесчеловечное наказание – татуировку щек. Я видел многих заклейменных таким образом людей в кантонских тюрьмах.
Шестой класс называется мап-tow, или ссылка на три года. Такое наказание – удел сутенеров, игроков, торговцев контрабандной солью и т. п. Осужденного ссылают в одну из провинций, непосредственно граничащих с той, откуда он родом, или с той, где было совершено преступление.
В колодках
Отсылают их в штрафные колонии группами, заставляют проходить по шестнадцать миль в день; когда возможно, везут по воде, в противном случае осужденным приходится идти пешком. На марше осужденные разбиты на группы, в каждой из которых от двух допяти человек. Цепи или веревки, которыми они связаны, обернуты у них вокруг шеи, ноги закованы в кандалы, а руки связаны разными способами. Примерно так же было принято связывать узников у древних египтян. Древнеегипетские скульптуры иногда изображают длинные процессии узников, ведомых куда-то. В некоторых случаях они связаны по двое, трое, четверо или пятеро. Мы находим много упоминаний о заковывании узников в кандалы в Священном Писании, о таком обычае отчетливо говорится в следующих стихах: 2 Пар., 33: 11; Пс, 2: 3; Пс, 149: 8.
В некоторых случаях преступников препровождают к месту назначения в повозках. Покидая Жэхэ во Внутренней Монголии, я видел, как в город въезжала большая крытая повозка, полная каторжников. Когда осужденные идут пешком, многие, в особенности пожилые и ослабленные люди, умирают в пути, как я полагаю, от плохого питания и переутомления. В частности, не в состоянии перенести такое путешествие женщины, особенно с маленькими или бинтованными ногами.
Перед тем как завершить эту главу, мне остается упомянуть о способе расправы, к которому иногда прибегают старейшины в районе. Он заключается в том, что связанного по рукам и ногам преступника бросают в ближайшую реку или пруд. Такая казнь законна, только когда под распоряжением о приведении в исполнение смертного приговора по отношению к данному узнику стоят подписи если не всех, то по крайней мере определенного числа старейшин деревни. Преступления, влекущие подобную скорую расплату, могут быть разными. Так, в одно воскресное утро 1859 года по пути в церковь я наблюдал, как большая возбужденная толпа стремилась к берегу Чжуцзяна (Жемчужной, или Кантонской реки). Толпа влекла к реке двоих. Связанных по рукам и ногам, их швырнули в поток. Эти несчастные, как я узнал позже, похитили или заманили нескольких своих земляков на борт иностранного судна, на котором были увезены в качестве рабов в колонию одного из европейских государств. Кроме того, во второй половине дня 1 августа 1868 года двух человек, которых также обвинили в похищении земляков и осудили за это, по распоряжению старейшин сбросили в залив, огибающий с севера иностранное поселение на острове Шамянь, связав руки с ногами. Я думаю, не может быть сомнений в том, что утопление этих людей было осуществлено в непосредственной близости от иностранного поселения и в присутствии двух или трех членов иностранной диаспоры, для того чтобы показать иностранцам неминуемую судьбу всех китайцев, нанятых ими для похищения кули. (Кули отправляют или в вест-индские владения Великобритании, или в страны Северной и Южной Америки для рабского труда.) Я могу добавить, что эти люди были утоплены не так далеко от собственной резиденции эмиграционного представителя Британской Вест-Индии.
Во время Кантонского восстания 1854–1855 годов многих мятежников казнили так по приговору старейшин своих деревень. На самом деле в одном случае в 1854 году не менее пятнадцати человек были утоплены в кантонском Хэнане. Однажды в восемь часов утра этих людей швырнули в ту часть Жемчужной реки, что протекает мимо участка, где тогда находились дома англичан и других иностранцев. Однако в некоторых случаях старейшины позволяли мятежникам (во многих случаях членам их же клана) выбрать формы казни. Так, в Сицяо, уезда в районе Наньхай и в различных деревнях прилегающего к нему уезда Шуньдэ, многие бунтари кончили жизнь или при помощи опиума, или принимая яд, именуемый китайцами тай-суй-яо, или при помощи яда, который называется у-мань-цзян, или же казни удушением. Эти несчастные преступники предпочли смертную казнь от рук старейшин родных деревень, в присутствии своих семей тому, чтобы попасться мандаринам, которые сначала пытали бы их, а потом обезглавили. Один случай привлек мое особое внимание. Женщина по имени Ми Ши из деревни Лянху поблизости от рыночного города Синань, когда местные старейшины признали ее мужа виновным в подстрекательстве к мятежу и казнили, так бранила их за то, что ее лишили средств к существованию, требуя хлеба себе и детям, что в итоге они велели связать ее по рукам и ногам и бросить в воды протекавшей неподалеку реки.
Во время посещения шелковых районов Гуандуна в 1862 году, прибыв в рыночный город Гуаньчжэнь, я узнал, что всего несколькими днями раньше джентри и старейшины приговорили напавших на два больших грузовых судна, тяжело нагруженных шелком, к смерти через утопление. Оказывается, этих несчастных (двадцать одного человека) связали вместе, прежде чем сбросить в реку.
Хотя уголовный кодекс Китая крайне суров, особенно в случаях, затрагивающих безопасность и прочность трона или мира в империи, его отличают многие гуманные черты. Так, соответствует духу закона помилование единственного сына, приговоренного к срочной или к бессрочной ссылке. Конечно, это помилование дается правонарушителю ради его родителей. Кроме того, если три брата, единственные сыновья своих родителей, объединятся для совершения преступления, за которое следует обезглавливание или ссылка, после вынесения приговора наказывают по закону двоих младших. Старший брат получает помилование, несмотря на то что виновен в той же степени. Если отца наказывают ссылкой, закон позволяет сыну сопровождать его. Женам осужденных также позволено из тех же соображений гуманности жить у мужей в штрафных колониях. Императорская снисходительность распространяется также на тех преступников, которые являются слабоумными, калеками или увечными и из-за этого оказываются неспособными работать. Далее: закон не позволяет отправлять осужденных в изгнание в течение первого месяца года, который считается месяцем отдыха и снисхождения, а также во время шестого месяца – из тех соображений, что в это время летний зной достигает крайнего предела и передвижения сопряжены с большим риском и неудобствами.
В этой главе и в предшествующей я описал многое, что, вероятно, наполнило читателя болью и негодованием. Никто не может читать, оставаясь безразличным, о судах, погрязших в пороке и в безмерной жестокости; о чиновниках, чья продажность стала западней для многих невинных; о тюрьмах, где люди заперты в зловонных грязных и запущенных клетушках, где часто не хватает предметов первой необходимости, чтобы поддерживать жизнь в истощенных телах заключенных; о бесчеловечных наказаниях, напоминающих о самых темных страницах европейской истории. Хотя это тривиальная мысль, я не могу завершить главу, не сказав о том, насколько мы должны быть благодарны, что наши обычаи возникли в стране, чьи судьи неподкупны, а законы вдохновлены духом Слова, которое учит правителей и народ равно «действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренно-мудренно ходить пред Богом своим».
Глава 4
Религия
Конфуцианство
Из текстов, которые китайцы считают каноническими, можно понять, что некогда они были благословлены знанием о Существе, что означает обретение жизни вечной, и что в Нем, почитающемся как Хуан-Тянь и называемом Шан-Ди, они почитали Бога. «Шу цзин» и «Ши цзин» приписывают этому Существу атрибуты всеведения, всемогущества и неизменности; и служение, некогда воздававшееся Тянь, во многих отношениях кажется похожим на веру ветхозаветных патриархов. В самые древние времена к этой первичной религии присоединилось идолопоклонническое почитание духов усопших предков и духов, которые, как предполагалось, управляли различными природными процессами. В ходе такого искаженного развития религии китайцы почти совершенно забыли того Бога, которого они признавали Создателем вселенной и Вседержителем. С этим культом, который все еще остается государственной или общепризнанной религией страны, связывают имя Конфуция. Во многом именно он – составитель и редактор так называемых китайских канонов, а также славнейший и влиятельнейший учитель согласной с ними нравственности – способствовал постоянству древней религии в качестве отдельной системы и установлению ее господства над другими культами.
Конфуций жил во второй половине VI столетия до Рождества Христова – на Востоке этот век отмечен подъемом духовной и мыслительной деятельности. Среди его собственных соотечественников основатель даосизма Лао-цзы, а среди греков – Пифагор учили доктринам, которые в некоторых случаях удивительным образом напоминают одна другую. Тогда же в Индии успешно проповедовал свое новое учение Будда. Конфуций родился в 551 году до н. э. в Цзоу – сейчас это уезд в провинции Шаньдун. Китайцы никогда «не позволяют» мудрецу родиться без определенного рода сопутствующих событий – говорят, что и рождение Конфуция ознаменовалось сверхъестественными явлениями. Более скромная версия его генеалогии (один из рассказов, например, ведет его родословную от императора Хуанди, жившего более чем за 2000 лет до н. э.) свидетельствует о том, что он был отпрыском княжеского дома и вел род от брата Чжоу, последнего правителя династии Инь. Многие из его предков определенно были министрами и отличившимися воинами, и один из них был особенно замечателен своей скромностью и увлеченностью учеными занятиями. Его отец, Шулян Хэ, был весьма мужественным воином. Конфуций был сыном от второго брака, родившимся, когда отцу было более семидесяти лет. В рассказе о детстве Конфуция говорится о том, как проявлялись его склонности в играх: он часто копировал расстановку жертвенных сосудов и совершал ритуальные поклоны. Когда ему было пятнадцать лет, он, по его собственным словам, посвятил себя учению. В девятнадцать лет он женился. Вскоре после этого Конфуций, по-видимому, получил первый государственный пост: стал хранителем зерна в своем родном княжестве Лу. На следующий год ему поручили управление общественными полями и землями. Его слава вскоре распространилась в царствах, на которые в то время был разделен Китай. Впоследствии более чем за пятьдесят лет своей государственной службы Конфуций получал приглашения на должности от различных дворов. Однако чувство собственного достоинства – черта его характера не менее отличительная, чем и его неподдельная скромность, – нередко побуждало его отклонять эти предложения. Вопреки свойственной князьям любви к удовольствиям и злокозненным интригам, будучи на государственной службе, он оказал огромные услуги стране. Но его влияние на службе у правительства было в любом случае второстепенным по сравнению с тем, которым он пользовался как признанный авторитет по всем вопросам, имевшим отношение к древней истории империи, и как красноречивый толкователь тех великих нравственных принципов, которые, как его убедили исторические штудии, должны были лежать в основе законодательной деятельности. Он рано, в двадцать один год, начал публичное преподавание и преуспел, оказавшись в центре обширного круга учеников, чья преданность свидетельствует о необычайной силе его характера и нравственном совершенстве. Его слава была так велика, что у него, как передают, было три тысячи учеников. Из них он выбрал семьдесят два и разделил этих последних на четыре класса. Первую группу он стал обучать морали, от второй требовалось посвятить себя искусству рассуждения; третью учил разработке лучших форм управления государством, а четвертую – публичному преподаванию.
В своих постоянных стараниях возбудить в сознании нации почтение к тем принципам, которыми руководствовались великие императоры Яо и Шунь почти за две тысячи лет до этого, Конфуций посвятил себя преобразованию традиций и грубых свидетельств древних времен в совершенную форму. До своей смерти он успел завершить работу по составлению и редактированию так называемых пяти китайских канонов, или пяти «Цзинов», почитаемых китайцами, – они считают, что в них содержится истина о высочайших предметах, изложенная теми, перед кем они преклоняются как перед святыми мудрецами. Это следущие книги:
1. «И Цзин», или «Книга Перемен», – космологический и этический трактат, создание общих начатков которого приписывается Фу-си, предполагаемому основателю китайской цивилизации.
2. «Шу Цзин», или «Книга Исторических писаний», в которой повествуется о царствованиях Яо и Шуня и о династиях Ся и Шан, а такжео многих чжоуских властителях. Повествование нередко принимает форму диалога и содержит много материалов дидактического характера.
3. «Ши Цзин», или «Книга Песен», – собрание стихотворений, которые высоко ценил Конфуций как средство формирования национального характера.
4. «Ли Цзи», или «Записи о Ритуале», – это изложение китайских национальных обрядов; полагают, что соблюдение описанных там церемоний и обычаев необходимо для поддержания общественного порядка и поощрения добродетели.
5. «Чунь Цю», или «Весна и Осень», – история времени Конфуция и нескольких царствований, непосредственно предшествовавших ему. Название книги объясняется тем, что события каждого года в ней расположены под заголовками сезонов, два из которых посредством синекдохи стали обозначением всех четырех.
Первые четыре текста, «Цзины», согласно традиции, были составлены и отредактированы Конфуцием. Однако в четвертую, как говорят, многое было привнесено позже. Только пятая книга, «Весна и Осень», – это подлинное произведение самого мудреца.
После канонов китайцы почитают четыре «Шу» – книги или писания. В трех из них – в «Лунь Юе», или «Упорядоченных беседах» Конфуция с его учениками, в «Да Сюэ», или «Великом Учении», и в «Чжун Юне», или «Срединной Доктрине», – мы располагаем сделанными его учениками записями его доктрин и высказываний. Четвертое «Шу» состоит из трудов Мэн-цзы, прославленного автора конфуцианской школы, умершего в 317 году до н. э.
Когда смерть уводила Конфуция с нивы трудов, он, вероятно, чувствовал, что его усилия на благо страны увенчались весьма скромным успехом. Он умер в возрасте семидесяти четырех лет, оставив свою страну, которой посвятил жизнь, более чем когда-либо подверженной ненавистным ему бедствиям. «Цари, – сказал он на смертном одре, – не станут внимать моему учению. Так, значит, я больше не нужен на земле, и пора мне ее оставить». После смерти его имя стали глубоко почитать все классы общества, и чтят его до сих пор
(#litres_trial_promo). Учения других философских школ канули в Лету, а доктрины Конфуция сегодня читает большая часть великой семьи человечества, которая восхищается ими и старается воплотить в жизнь. По всей империи работы Конфуция рассматриваются как образцы религиозной, нравственной и политической мудрости. Только зная их, можно добиться известности и в культурной, и в политической жизни. Сыновняя почтительность, которая после смерти родителей переходит в почитание предков, – это центральная концепция его системы, а в настоящее время – национальная религия китайцев.
Хотя Конфуция иногда ставят рядом с такими основателями религий, как Будда и Мухаммед, такой славой в большей степени он обязан своим трудам по составлению и редактированию канонов – «Цзинов» и своей исключительной известности как учителя нравственности, чем каким-либо притязаниям на вероучительство. Нет никаких оснований предполагать, будто он добавил какую-то новую доктрину к метафизическим спекуляциям или к религиозным представлениям, отраженным в этих книгах. В его высказываниях не содержится информации ни относительно его взглядов на сотворение человека, ни о том, что, по его мнению, ожидает его за гробом. Напротив, из трех «Шу», в которых его ученики сделали для китайского мудреца то же, что Босуэлл для доктора Джонсона, мы узнаем, что он высказывался не о религии, а об истории, поэзии, правилах поведения и, главным образом, обо всем, что имело отношение к развитию добродетели в личности, в обществе или в государстве. Конфуций признавал мудрое руководство провидения. Он учил, что в этом мире добрые получают воздаяние, а злые бывают наказаны. Однажды, оказавшись в опасности, – на него яростно набросились жители Куана, принявшие его за своего старого недруга – сборщика налогов, – он произнес замечательные слова: «После смерти царя Вэня (Вэнь-вана) разве я не храню дело истины? Если бы Небо пожелало, чтобы это дело погибло, я, смертный, не мог бы так приобщиться к нему. А раз Небо не пожелало, чтобы дело правды погибло, что могут сделать со мною куанцы?»
Очевидно, что Конфуций придавал большое значение торжественному служению Шан-ди, совершавшемуся лично главой государства с помощью министров. Мы обнаруживаем, что он рассказывал ученикам о мудрости древних в таких выражениях: «Совершая церемонии жертвоприношений Небу и Земле, они служили Богу, а совершая церемонии в храме предков, приносили жертвы предкам. Для того, кто поймет ритуал жертвоприношения Небу и Земле и значение нескольких жертвоприношений предкам, управлять царством будет так же легко, как заглянуть в свою ладонь». Иногда дело представляли так, что китайцы, поклоняясь Небу и Земле, почитали как двух отдельных божеств Вещественный небесный свод и Плотный земной шар. Тем не менее в китайских книгах достаточно свидетельств в пользу того, что этот грубый взгляд на их религию ошибочен. И процитированный мной фрагмент показывает, что в понимании Конфуция объект поклонения в культе Неба и Земли – Вседержитель. Действительно, в 1700 году, после того как идолопоклоннические элементы их религии оказывали воздействие почти четыре тысячи лет, император Канси обратился к папе Александру VII с официальным заявлением о монотеизме китайцев. В эдикте, изданном им вслед за тем, он сделал замечательное утверждение, что «религиозные установления китайцев – политические». В процитированном нами фрагменте из «Срединной Доктрины» Конфуций рассматривает великие религиозные церемонии своей нации с политической точки зрения. Несомненно, явное отсутствие в настоящее время религиозного чувства среди китайцев в большей степени объясняется именно тем, что Конфуцием еще не было осознано место человека как падшего духовного существа, непосредственно связанного отношениями с личным Богом, итоги которых лежат в вечности. Нас не удивит несовершенство представлений Конфуция об этом жизненно важном вопросе, если мы учтем, что, как и на Сократа с Платоном, на него не снизошло Божественное Откровение. Ведь именно так человек узнал великую цель, с которой он был сотворен, и смог ожидать конца земной жизни не только с покорностью, но и с радостью и надеждой. Сын своего века, Конфуций действительно считал себя толкователем национальной религии, но его труды преимущественно принадлежали к социальной и политической области. Он мыслил в высшей степени практично и относился к религии как человек, считающий безрассудством тратить необходимые для неустанного выполнения долга силы на тщетные попытки осветить тьму, скрывающую будущее. Для Конфуция праведник – это не целеустремленный аскет Будды и не созерцающий отшельник Лао-цзы. Это величественный глава упорядоченной семьи; преданный и патриотичный гражданин, стремящийся к справедливости в поступках и к правильности поведения, почитающий родителей и императора, – и первые, и последний фактически представляют собой посредников между ним и Богом. Но «высший человек» Конфуция замечателен не только своей преданностью и почтительностью. Он должен быть обладателем искренности, знания, великодушия и энергии. Кроме того, при всем почтении к властям Конфуций считал, что права государя на верность подданных могут быть аннулированы из-за его порочности, и народ получит все основания свергнуть его.
Хотя этическая система Конфуция основана на самосовершенствовании, он подходил к человеку прежде всего с социальной и политической точки зрения. Он прожил свою жизнь, пропагандируя уважение и признание правителями и подчиненными обязанностей, связанных с определенными общественными отношениями. Не стремясь революционизировать существующие институты, он хотел открыть своим соотечественникам глаза на их нравственность. «Правление существует, – как заявил он однажды, – когда государь – это государь, министр – это министр, отец – это отец, а сын – это сын». Он считал особым долгом правителей добродетельность, поскольку их пример действует на народ, как ветер на траву, которая сгибается в том направлении, в каком он дует. Но он стремился указать путь каждому чиновнику и фактически каждому человеку в государстве, которые с соблюдением многообразных церемоний и ритуалов вспоминали бы об обязанностях, связанных с занимаемым ими положением, и укрепляли в них важнейшее, по его мнению, чувство должного поведения.
Самая заметная доктрина его системы посвящена сыновней почтительности. В семье он видел прототип государства; и поныне китайское управление страной следует понимать как отношения, существующие между отцом и сыном. Признавая святость отцовства, дитя почитает родителя; родитель – магистрата, а магистрат – императора
(#litres_trial_promo). «Высший человек, – учил Конфуций, – обращает свое внимание к корню. Когда он установлен, из него вытекают все правильные способы действий. Сыновняя почтительность и покорность родителям – разве это не корень всех человечных поступков?» В ученом и исчерпывающем введении к своему переводу китайской классики доктор Легг сообщает о случае, иллюстрирующем практический здравый смысл, отличавший философа. Около 500 года до н. э., когда Конфуций занимал пост министра юстиции при дворе Лу, отец просил наказать по закону провинившегося сына. Однако вновь назначенный министр юстиции, от которого, несомненно, не ожидали такого решения, воспользовавшись своими полномочиями, приказал заключить в тюрьму не только сына, но и отца. По преданию, глава семейства Цзи протестовал, говоря: «Вы шутите со мною, господин министр юстиции. Раньше вы говорили мне, что в государстве ли, в семье ли сыновняя почтительность – первая вещь, на которой следует настаивать. Что же ныне удерживает вас от казни этого непочтительного сына в назидание всему народу?» На это Конфуций со вздохом отвечал: «Когда высшим не удается исполнять своих обязанностей, а потом они казнят своих подчиненных, это неправильно. Отец не научил своего сына быть почтительным; удовлетворить его просьбу значило бы казнить невинного. Обычаи мира долго пребывали в прискорбном состоянии; мы не можем ожидать, что люди не будут преступать законов».
Мы найдем, что одним из плодов учения Конфуция стало замечательное внимание, и по сей день уделяемое доктрине сыновней почтительности. Я уверен, что никто не мог бы жить в Китае, не обратив внимания на явное уважение, оказываемое детьми своим родителям и опекунам. Их сыновняя почтительность проявляется не только в обычных обязанностях, но и в замечательных случаях самоотречения. Совершенно обычно для сыновей идти в тюрьму и в изгнание за преступления, совершенные их родителями. В 1862 году я встретил в уездном городе Цунхуа юношу, находящегося в заключении вместо своего деда, которого приговорили к лишению свободы за банкротство. Извлекая выгоду из этого чувства, правительство арестовывает родителей правонарушителей, если не в состоянии задержать их самих. Я могу упомянуть о деле китайского приказчика или надсмотрщика на борту иностранного транспорта снабжения в Цзинь-син-мэнь. Он немедленно сдался властям, услышав, что его родителей посадили в кантонскую тюрьму, так как его заподозрили, будто в 1854 году он был на стороне мятежников. Конечно, родителей освободили, но сына обезглавили через сорок восемь часов после сдачи.
Один из самых поразительных актов китайской сыновней преданности – это отрезание плоти бедра или руки: ее вместе с другими ингредиентами готовят в качестве укрепляющего средства для тяжелобольного родителя. Такие благочестивые поступки не так уж необычны. В местечке Бицзян (уезд Шуньдэ) я познакомился с молодым человеком, который из преданности матери (она, как полагали, страдала неизлечимой болезнью) вырезал большую часть плоти из своей руки; он явно гордился оставшимся шрамом. В шелководческом городе Жунци в том же районе в 1864 году жила старуха из клана Хэ, которая излечилась от болезни, грозившей сделаться смертельной; выздоровление приписали самоотверженности ее невестки, вырезавшей часть плоти из руки, чтобы приготовить необходимое снадобье. О поощрении таких поступков правительством свидетельствует фрагмент статьи Pekin Gazette от 5 июля 1870 года:
«Ма Синьи, генерал-губернатор двух цзян, подает трону прошение следующего содержания: молодая девица из Цзяннин отрезала два сустава своих пальцев и положила их в лекарство, которое ее мать принимала от болезни, объявленной врачами неизлечимой. Традиционный ортодоксальный китайский обычай, примеры соблюдения которого (согласно записке) встречались даже в недавние годы, состоит в отрезании плоти бедра. Эта молодая девица, которой всего лишь пятнадцать лет, сначала действительно попыталась сделать так, но у нее не хватило или силы, или смелости. Генерал-губернатор позволяет себе беспредельно восславить этот акт дочерней почтительности, который, конечно, был вознагражден немедленным выздоровлением матери. Он просит, чтобы император даровал чаду какое-нибудь примерное вознаграждение, например воздвиг бы мемориальную арку по соседству в память этого поступка. «Таким образом, – говорит он, – сыновняя почтительность во всем мире получит поощрение». Без всякого преувеличения можно сказать, что прочному влиянию на сознание народа этой доктрины Конфуция, как основе порядка в государстве, в большой степени обязано удивительное национальное долголетие китайцев. Невозможно не задаваться вопросом, каким образом Китай ухитрился пережить древние народы, от исчезнувшего величия которых нам остались лишь груды развалин или разрозненные частицы «Вечного Вавилона», «Вечной Ниневии» и «Вечных Фив». Можно подумать, что, выполняя пятую заповедь, китайцы получили благо, даруемое Господом за ее соблюдение. Народу, позабывшему о самом Боге, но начертавшему Его заповедь в сердцах, возвеличившему и почитавшему эту заповедь народу, чей главный представитель проповедовал о ней с такой силой, Он продлил дни на земле.
Можно сказать, что на фундаменте принципа и традиции сыновней почтительности Конфуций воссоздал надстройку культа предков, который запечатлелся в народном сознании глубже, чем любой другой элемент древних или современных религий китайцев. Во всей стране нет ни одного жилища, лишенного святилища или алтаря, перед которым утром и вечером воздают почести усопшим предкам. Кроме того, в определенные дни года можно видеть людей, совершающих паломничества к вершинам высоких холмов и к отдаленным и уединенным долинам, где они падают ниц перед могилами своих предков в трепете и благоговении. Все это скорее свидетельствует об уважении, которым усопшие пользовались на земле, чем о служении божеству, – ведь китайцы, по-видимому, не считают, что духи предков обладают какими-то особыми качествами, чем те, которыми они обладали, будучи существами из плоти и крови. Потомки верят, что покой усопших в большей степени зависит от молитв и принесенных жертв, и тем, кто соблюдает обычаи и ритуалы, обеспечено расположение богов. Иногда духам предков приписывают возможность осуществления промыслительного попечения о людях и наказания их, если они пренебрегают выполнением своего религиозного долга. Неоднократно и в любое время года я видел, как китайцы на могилах предков пытались вопрошать умерших родственников о будущем.
Государственное поклонение духам в храме Императорских Предков совершается с величайшей торжественностью и пышностью. Эти молитвы, как и те, что обращены к Небу, может возносить лишь сам император и его главные мандарины.
Культ предков естественно развился в канонизацию и почитание духов великих мудрецов, героев, благодетелей рода человеческого – например, древних покровителей земледелия и шелкопрядения, выдающихся государственных деятелей, филантропов, знаменитых врачей и мучеников за правое дело. Среди множества канонизированных достойных людей, которыми полнится китайский пантеон, замечательны Гуань-ди, бог войны, сам Конфуций, «святейший учитель древних времен», Вэньчан, бог учености, Тянь-хоу – Небесная царица и другие, о ком читатель найдет кое-какую информацию в главе, содержащей мифологические очерки.
Параллельно культу предков и обожествленных смертных почитание Шэнь, или духов, которые, по мнению китайцев, заведуют различными сферами или процессами в природе. Китайцы приписывают духов-покровителей солнцу, луне и звездам, химическим элементам, сезонам, плодородной земле и колышущимся хлебам, каждому высокому холму, ручьям и рекам, облакам, дождю, ветру и грому, четырем морям и смене лет. Для них такими существами, добрыми и злыми, населено все пространство. Конфуций говорит о них так: «Как обширно влияние Гуй-Шэнь! Если ты станешь их искать, то не увидишь; если прислушаешься – не услышишь; они содержат все вещи; без них вещи не могут существовать. Когда нам велено поститься, очищаться и наряжаться, чтобы приносить им жертвы, все вещи оказываются полны ими». Среди них выделяются божества земли и зерна, солнца, луны и звезд и Лун-ван, Царь Драконов, или китайский Нептун. Вера китайцев в существование подобных созданий напоминает о служении ангелов и духов, в котором так же слепо были убеждены древние персы, а от них многое заимствовали древние евреи в своих представлениях об ангелах.
На протяжении четырех тысяч лет своей истории китайцы ни разу не запятнали религии сочинением историй о незаконной любви, которые так обращают на себя внимание в греческой и римской мифологиях; кроме того, они никогда не делали изображений Того, Кого признавали Вседержителем. Но сущностный монотеизм их религии пострадал от постоянного затемнения его первичного смысла; и, будто единственный ее чистый элемент не был уже в достаточной степени замутнен почитанием твари, на самом деле людей совращала в идолопоклонство уже та ревность, из-за которой поклонение Хуан-Тянь (Пресветлому Небу) было позволено лишь императору и его двору. В настоящее время не существует четкой границы между национальными богами китайцев и божествами даосизма и буддизма; народ же часто в своих суевериях руководствуется просто репутацией, которой пользуется тот или иной идол, или же мнимой действенностью определенных церемоний.
Другую причину неопределенности их монотеизма следует видеть в материалистических спекуляциях школы конфуцианцев, расцвет которой пришелся на династию Сун (960-1271). Эти философы, самым выдающимся из которых был Чжу-фу-цзы (Учитель Чжу), умерший в 1200 году, стремились объяснить появление Вселенной, основываясь на грубых спекуляциях «И Цзина». Конфуций говорил, что в начале всех вещей лежал Тай-Цзи, или Великий Предел, не уточняя, что он конкретно имел в виду. В этот-то Великий Предел сунские конфуцианцы и превратили личного Бога «Шу Цзина» и «Ши Цзина». Нет необходимости подробно обсуждать здесь их философские воззрения. Достаточно уже того, что эти спекуляции привели интеллигенцию к материализму или атеизму.
Несмотря на обилие противоречащих друг другу взглядов и систем, китайцы единодушны в почитании Конфуция; и, поскольку их религия представляет собой скорее совокупность церемоний, нежели стройную доктрину, мы можем получить более четкое представление о ней из поклонения, воздаваемого обожествленному философу. Службы в его честь проводятся дважды в месяц. Ему торжественно поклоняются все мандарины, гражданские и военные, в середине весны и осени каждого года. В Пекине ритуалы поклонения осуществляются под руководством самого императора, а в столице провинции – под руководством генерал-губернатора. Два дня, предшествующие церемонии, мандаринам полагается поститься. Накануне торжества чиновник, облаченный в придворный костюм, в процессии с флагами и оркестрами к храму Конфуция ведет вола и несколько овец и свиней. Там животных сгоняют к жертвеннику, на котором возжигают благовония в честь праздника. Когда мясник, стоящий перед жертвенником на коленях с ножом в руке, получает приказ подняться и заколоть жертв, их уводят на соседнюю бойню. Затем их туши, очищенные от волос и шерсти
(#litres_trial_promo), приносят в храм и раскладывают на главном жертвеннике в честь великого языческого философа в качестве искупительной жертвы, если можно так выразиться. На тот же жертвенник кладут благодарственные жертвы, состоящие из цветов, плодов и вин трех разновидностей, вместе с девятью сортами белого шелка.
На следующий день император или генерал-губернатор, который выступает в роли верховного первосвященника, отправляется в храм. Сначала ему полагается омыть руки. После этого, когда гражданские и военные чиновники района, облаченные по такому случаю в придворное платье, построятся, обратив лица к алтарю мудреца, – гражданские на восточной, а военные на западной стороне главного квадратного двора храма, – церемониймейстер возглашает: «Ин шэнь» – «Примите духа». Когда он обращается к собравшимся во второй раз со словами «Гу-ин-шэнь-со», певцы и музыканты
(#litres_trial_promo) (их должно быть семьдесят четыре) поют и играют гимн, который называется «Чжао-пин-чжи-чжан». Этот гимн состоит из семи строф, в каждой из которых восемь строчек по четыре иероглифа. Когда завершается эта часть службы, герольд возглашает «Шан-сян» – «Да поднимется аромат». Тогда по восточной лестнице генерал-губернатор поднимается к возвышению, на котором стоит жертвенник, и становится прямо перед ним. Почти непосредственно позади него стоят тридцать шесть мальчиков в опрятной униформе, причем каждый из них держит в руке перья фазана-аргуса. Там присутствуют и четверо других мальчиков, двое из которых несут флаги, а двое других – длинные прутья или палочки. Герольд вновь возглашает «Ин шэнь» – «Примите духа», после чего его превосходительство становится на колени и совершает коутоу. Когда он поднимается на ноги, стоящий к востоку от него служитель подносит ему зажженную ароматическую свечу. Ее генерал-губернатор поднимает обеими руками над головой тем же движением, что и римско-католический священник – гостию
(#litres_trial_promo). Теперь горящую ароматическую свечу получает служитель, стоящий слева от него, и ставит в большую курильницу на жертвеннике. Генерал-губернатор снова преклоняет колени и совершает коутоу. Затем его провожают из святилища по западной лестнице и он становится во главе чиновников, выстроившихся по сторонам квадратного двора. Как только он занимает свое место, все мандарины вместе с его превосходительством становятся на колени по сигналу церемониймейстера и совершают коутоу. Пока они совершают поклонение, хор поет в честь Конфуция гимн под названием «Чжу-сы». В нем столько же строф и тот же размер, что и у гимна под названием «Чжао-пин-чжи-чжан». В ходе этой церемонии при выполнении различных обязанностей, возложенных на него, генерал-губернатор в сопровождении двух курьеров подходит к жертвеннику, ломящемуся под тяжестью искупительных и благодарственных жертв, не менее девяти раз и каждый раз подносит табличке или идолу некоторое количество даров. Поднося дары, он обязательно поднимает их над головой. Когда речь идет о животных, конечно, поднять их целиком невозможно, и поднимают только куски мяса. В конце церемонии, пока генерал-губернатор стоит перед алтарем, герольд перед всеми присутствующими читает письмо или молитву, обращенную к Конфуцию, переписанную каллиграфом на листе желтой бумаги. Затем ее направляют духу усопшего мудреца, бросив в священную печь. И искупительные и благодарственные жертвы в таких случаях подносят при наличии табличек с именами предков Конфуция и его учеников.
Я говорил, что мандарины в знак почтения к Конфуцию надевают свой придворный костюм. Он включает придворную шапку; шапку или шапочку китайцы надевают всегда и при ритуалах поклонения богам, и при отправлении культа предков. Обычая покрывать голову в таких случаях придерживались древние евреи, а также римляне. Вергилий не однажды упоминает его в «Энеиде», например:
Помни, когда корабли проплывут через бурное море
И на алтарь принесешь ты богам священную жертву,
Должен не медля чело осенить покрывалом багряным,
Чтобы враждебные лица тогда не нарушили мира
