скачать книгу бесплатно
– На данный момент она красуется нагишом в порножурналах.
– Не порно, а секси, не больше. У нее такой способ добиться известности. Ты должен уважать ее выбор. Ты говоришь о ней как о преступнице!
– Ты и впрямь дитя своего времени. Плевать на суть, важно только, как об этом говорить. Вы все сдохнете от политкорректности. – Он еще раз ударил по столу. – Чистоплюи сраные!
В его устах худшего оскорбления не было. Убежденный левак старой школы, он ненавидел консенсуальных социалистов, экологов, антиглобалистов – причем из самых благородных соображений. С его точки зрения, эти святоши воплощали абсолютное зло: буржуа, которые приняли собственную антикультуру, поглотили собственного врага – революцию. Однажды он сравнил этих чистюль с крысами, которые выжили, приняв яд, призванный их уничтожить, и теперь образуют расу, к этому яду невосприимчивую. И он не шутил.
Он поднялся, подошел к окну и встал, заложив руки за спину, на манер Командора:
– Я хочу, чтобы ты с ней поговорил.
– Я с ней уже говорил. Чем больше стараешься ее урезонить, тем сильнее она упрямится. Хотя бы ради того, чтобы сделать нам назло.
– Тогда устрой так, чтобы вокруг нее образовалась пустота. Надави на ее клиентов. Я дам тебе список.
– Ты что говоришь? Я не стану угрожать этим…
Немного успокоившись, отец вернулся к письменному столу:
– Их не так много. Гаэль работает от случая к случаю. Как в театре: не в основной труппе, а на договоре… Если никто не будет ее вызывать, она уймется.
– Или найдет новых.
– Тогда она настоящая шлюха, и ничего тут не поделаешь.
Эрван встал на защиту сестры, хотя испытывал такое же негодование, что и отец. Избалованный ребенок, который решил изгваздаться в луже. Он тоже поднялся:
– Так чем мне заняться: запугивать продюсеров или собирать кусочки бойца?
– Бретань – это срочно. Остальное – когда вернешься.
Эрван вышел из кабинета, не добавив ни слова, испытывая непривычную нежность к старому зверю. К человеку, который, несмотря на жестокость по отношению к жене и прошлое убийцы, питал безоговорочную любовь к своим детям.
– Чего он от тебя хотел?
Эрван вздрогнул: в темном коридоре стояла мать.
– Чего он от тебя хотел? – повторила она тихим голосом, с растерянностью в глазах.
Она так и не сняла кухонный фартук.
– Ничего, – рассеянно откликнулся Эрван. – Это по работе.
– Можешь проводить малышей к матери?
– А Лоик?
– Он заснул на диване.
Воскресенья шли своим чередом, не отличаясь друг от друга.
– София дома?
– Позвони ей. Она будет рада с тобой повидаться.
У входной двери стояли уже готовые Мила и Лоренцо, с рюкзачками за спиной – непременный груз для детей разведенных родителей. Мэгги открыла дверь. Ее рукав задрался, обнажив предплечье, все в фиолетовых синяках.
– Это что?
– Ничего. Я упала.
Краткий порыв расположения к отцу превратился во всплеск ненависти. Чувство знакомое, удобное, домашнее. Эрван даже не испытал удивления при мысли, что Старик в свои семьдесят лет продолжает бить жену. Его вывод был куда проще: он отметил про себя, что с возрастом синяки у матери проявляются более явно. Кровоподтеки приобретали бордовый оттенок и были теперь похожи на родимые пятна.
Он переступил через порог, весело бросив племянникам:
– Кто первый до лифта?
Оба малыша рванулись вперед, забыв поцеловать бабушку.
Эрван хотел было их окликнуть, но Мэгги остановила его:
– Не надо. Это не важно.
– До следующего воскресенья.
Дети приплясывали перед кабиной. Эрван улыбнулся им и погрузился в свои мысли. Он не мог вспомнить никакой беззаботности во времена собственного детства. Он всегда жил в страхе, тревоге и ужасе в ожидании того, что родители в любой момент вцепятся друг другу в морду.
К моменту, когда дверцы лифта раскрылись, он пересмотрел свое суждение, вынесенное во время обеда: ни Лоик, ни Гаэль не вышли сухими из воды. Наркотики брата, сексуальные закидоны сестры были всего лишь реакцией на изначальный травматизм.
В мыслях пронеслось воспоминание: четырехлетняя девочка и мальчик одиннадцати лет жмутся к старшему брату, а тот обнимает их, спрятавшись под кухонным столом, пока родители дерутся. Эрван до сих пор памятью тела ощущал холод кухонной плитки и как дрожали стены под ударами Левого Паскуа.
Он вошел в кабину, испытывая почти успокоительное ощущение: он не один, Лоик и Гаэль в страхе и растерянности по-прежнему прижимаются к нему под кухонным столом.
3
Выходя от родителей, Гаэль обычно блевала.
Она заскочила в кафе, где туалет не слишком омерзителен, на углу улиц Монсо и Лисбон и сделала что нужно. Подростком она перепробовала все возможные техники блевания, от соленой воды до зубной щетки, запихнутой в глубину горла. Сегодня ее рвало по первому требованию. Достаточно было подумать о чудовищной материнской стряпне, и готово дело.
На улице ей стало лучше. Сентябрь выплачивал неустойку. После хмурого лета и ранней осени несколько солнечных дней были совсем не лишними. Она спустилась по авеню Мессины, наслаждаясь видом. Тени древесных крон дрожали на асфальте. Острые лучики света пробивались сквозь листву. Эта авеню была квинтэссенцией османовского Парижа. Балконы, атланты и кариатиды на каждом этаже нависали над раскидистыми платанами. Гаэль чувствовала себя королевой в аллеях Версаля.
Пройдя по улице Миромениль, она свернула налево, на улицу Пантьевр, и добралась до своего дома. Вокруг было пустынно. Несмотря на яркое солнце, в этих узких улочках ощущалось что-то мрачное. Она долго колебалась, прежде чем выбрать студию, расположенную в нескольких метрах от площади Бово – берлоги чудовища. В конце концов она решила проигнорировать этот факт. Победить врага – значит больше о нем не думать.
Наклонные мансардные стены, небольшие окошки, паркет из широких плашек, по которым так приятно ступать босыми ногами, – она не стала ничего обставлять, потому что хотела, чтобы это пространство было похоже на ее собственное существование: чистую страницу, которую предстоит заполнить. Единственное, чем она дорожила, была ее библиотека. Яркие обложки изданий «Пресс Юниверситер», университетских серий, коричнево-зеленые с позолотой издания «Плеяды», сигарный оттенок очерков Фрейда… Ниже – подборка биографий с яркими пестрыми корешками, по образу и подобию ее собственных увлечений. Гаэль знала все о Ницше и Витгенштейне, но зачитывалась также биографиями Шакиры, Милен Фармер, Аннет Вадим… Она чувствовала себя одновременно революционеркой и женщиной-вещью, интеллектуалкой и простушкой. Пока еще сама не разобралась.
Японский жареный чай. Маска из глины на лицо. Письменный стол. После воскресного обеда и экспресс-блевания третьим ритуальным действием было наведение порядка в своем профессиональном мирке. Обновление страничек в соцсетях, чтение полученных мейлов, редактирование твитов… Для актрисы очень важно регулярно поддерживать контакт со своими фанами – даже если они не толпятся у дверей. Она отправила СМС своему агенту, чтобы предупредить, что зайдет завтра после полудня: вот уже несколько недель та не могла добыть для нее ни одного кастинга.
Потом перебрала свой боевой арсенал: резюме, фотографии, публикации в прессе… Она обожала работать за столом, как какой-нибудь мастер-ремесленник. Вылизывала резюме, ретушировала фотографии, копировала отчеты о показах, писала режиссерам… Вся ее карьера сводилась к нескольким строчкам. Однажды она вела передачи о покере на Нете, сыграла несколько ролей второго плана в телефильмах. А еще один раз сыграла тупую блондинку в полнометражной ленте, но ее сцену вырезали.
Получалось немного. Особенно если учесть, скольких усилий это стоило – сотни кастингов, ужинов, ночей, проведенных в клубах с так называемыми заметными продюсерами. В конечном счете она была далека от того, чтобы зарабатывать себе на жизнь. И еще дальше от грааля актеров: пятисот семи ежегодных рабочих часов – суммы, которая позволяет рассчитывать на пособие по безработице. Поэтому она сводила концы с концами другим способом.
Когда ее подначивали на эту тему, она отбивалась: «Феминизм – это хорошо для лесбиянок и мещанок. Женщины настоящие, у которых нет ни гроша, готовы на все, чтобы выкрутиться, и плевать хотели на паритетное участие в Ассамблее или на то, правильно ли говорить „писательница“ применительно к женщине». А если ей напоминали, что она сама была «папиной дочкой», добавляла: «Я то, чем решила быть. И все начала с нуля».
Гаэль не лгала. С момента совершеннолетия она не прикоснулась ни к единому отцовскому евро. Она даже закрыла свой счет в банке и открыла новый на имя приятельницы – чтобы этот говнюк не мог перечислять ей деньги.
Да, она подрабатывала шлюхой, но из-за неподкупности и цельности характера.
Кстати, она не считала, что ее чистота может быть запятнана такого рода бизнесом. Ее артистическое призвание оставалось нетронутым. Примерами ей служили Брижит Бардо, Мэрилин Монро, Скарлетт Йохансон. Чувственные актрисы, они в то же время были великими артистками. Тело было их козырем, ну и что? Она воображала себя в роли Камиллы, лежащей на террасе виллы Малапарте в «Презрении»,[19 - «Презрение» – кинофильм Жан-Люка Годара (1963), в роли Камиллы Брижит Бардо.] или же Душечкой, соблазняющей Тони Кёртиса на борту яхты в ленте «В джазе только девушки». Искусство, конечно же, но искусство, обладающее формами.
На повестке дня запрос на рабочую визу в США. Рано или поздно любая актриса говорит себе, что удача улыбнется ей за океаном. Гаэль не питала никаких иллюзий, но хотела верить, а главное – попробовать. В случае провала она ни о чем бы не пожалела.
Она взяла свое досье, полистала документы, готовясь к встрече в консульстве. Все было в порядке. Она собрала свидетельства своих достоинств, серьезного отношения к профессии, надежности в работе. Фиктивные отзывы, полученные в обмен на минеты и бесплатные постельные игры. Она также заручилась обещанием работы в Штатах, что было несложно: продюсеры, которых она знала, имели свои компании и там. Это были те же люди, что выдали ей характеристики для обоих берегов Атлантики.
Эти свидетельства и фиктивные контракты навеяли на нее грусть. Досье было подобием ее жизни: фальшивкой. Но она в очередной раз предпочитала ложь той пропасти, которая разверзалась у нее под ногами, если она допускала хоть на долю секунды, что все ее планы тщетны. Отказаться от мечты – все равно что отказаться от жизни.
Ее глаза остановились на настенных часах – киношная хлопушка с закрепленными на ней циферблатом и стрелками, память о ее единственной поездке в Лос-Анджелес. 15:45. Она вздрогнула. У нее совершенно вылетел из головы назначенный на 16:00 «крупный план». Именно так она именовала свои интимные визиты по восемьсот евро.
Она бросилась в ванную, смыла маску из глины Мертвого моря. Вспомнила, что ожидающий ее тип – китайский финансист. «План» был ей рекомендован одной сводней-любительницей с авеню Ош. Она подняла голову и глянула на себя в зеркало. Увидев овальное лицо, монгольские скулы и глаза сибирской хаски, она взяла себя в руки и крепко вцепилась в край раковины.
Китаец. Отлично подходит для того, что у нее на уме.
4
София назначила ему встречу в Люксембургском саду.
Эрван припарковался на улице Бонапарта и вошел в сад через ворота на улице Вожирар.
Держа в каждой руке по племяннику, он миновал площадку для игры в петанк, потом теннисные корты: итальянка говорила об игровой зоне чуть дальше. Мысль, что он ее сейчас увидит, вызывала в нем трепет возбуждения.
Встретив ее в первый раз, Эрван задрожал. Во второй раз – надулся. В третий – что-то забормотал. Потребовалась четвертая или пятая встреча, чтобы он вновь обрел природную сдержанность. Только тогда он смог ее рассмотреть. София не была красивой: она была идеальной. Такая красота достойна глянцевых страниц журналов и киноэкранов, но ее прелести были не для продажи. Она была миллионершей, и принадлежность к высшей касте придавала ей еще больше величественности.
Когда в 2003-м Лоик привез ее в своих нью-йоркских чемоданах, Эрван спросил себя, как этот обдолбанный мозгляк умудрился покорить такую богиню. Отец задал себе тот же вопрос. Как хорошие сыщики, они провели собственное расследование и с изумлением выяснили, что София куда богаче Лоика. Она была дочерью предпринимателя из пригорода Флоренции, который сколотил себе состояние на торговле металлом и женился на графине Бальдуччи, разорившейся, но отдаленно связанной родством со славными Альдобрандески. София унаследовала красоту отца (физиономию владетельного синьора) и элегантность матери, презрительность одной и жесткость другого. Образование довершило все остальное. Детство в Сент-Морице с немецкой гувернанткой, частная школа в Милане, потом Университет Луиджи Боккони и Миланский университет языка и коммуникаций. Она набралась опыта на Уолл-стрит и наконец открыла для себя любовь в объятиях Лоика.
Морваны поверить не могли. Они были мужиками и в первую очередь копами. У них в голове не укладывалось, чем тип вроде Лоика может привлекать женщин. Его красивое лицо, тонкие руки, обезоруживающая улыбка – этого им было понять не дано. Как и того мистического магнетизма, которым наркоманы всегда притягивают девушек. Порок завораживает, потому что своими антеннами самок они чувствуют, что это притяжение навсегда останется самым сильным. Не говоря уже о чарующей привлекательности сорвиголовы, который играет со смертью…
Несколько месяцев спустя начались приготовления к свадьбе. Эрван втихую смаковал глухое противоборство отцов. В правом углу – старый африканский лис, суперкоп-махинатор, имеющий загадочные интересы в Конго. В левом – Джованни Монтефиори, по прозвищу Кондотьер, близкий к клану Берлускони и, без сомнения, связанный с кучей мафиозных ответвлений. Две акулы инстинктивно невзлюбили друг друга, потому что представляли два лика одной и той же гнили.
Молодые поженились на дорогущем швейцарском курорте Церматт, под снегом, на санях. Дурь отпрысков богачей. Монтефиори снял все окрестные шале, Морван оплатил банкет в одном из палас-отелей курорта.
Отправленный ночевать в сторожку, Эрван тут же решил, что позаботится об этих детях, не знающих жизни. Мало-помалу он приобрел при них законное положение телохранителя – еще один слуга среди прочих. Ему нравилась эта роль: крепыш в дешевом костюме, этакая напрочь лишенная элегантности безъязыкая скотина, с которой принцесса поддерживает добрые отношения, чтобы защитить «малыша».
Ибо теперь они стали союзниками. София следила за мужем и ограничивала его в потреблении кокаина (он больше не прикасался ни к героину, ни к алкоголю). Эрван отыскивал его, когда тот исчезал на целую ночь, а иногда и на неделю.
С годами ему стало казаться, что теперь он раскусил Итальянку. После великосветских приемов, уик-эндов в Портофино, путешествий на борту роскошных яхт он определил для себя ее пределы. Она любила Лоика, но это чувство не выходило за рамки ее социального класса. Брак был не более чем очередным этапом ее легкой жизни. В сущности, она не была ни высокомерной, ни заботливой: она являлась естественным продуктом итальянской буржуазии, держащейся за свои привилегии и условности своего мира. Запрограммированная машина, идеальная и очаровательная, в которую забыли вставить главную деталь: сердце.
Он ошибался. Рождение Лоренцо выявило ее настоящее лицо. Великой любовью Софии были ее дети. Лоик оказался всего лишь преамбулой, неизбежным этапом. Но почему она выбрала в качестве производителя наркомана? За его красоту? Улыбку? Ум? Позже, когда она носила Милу, София окончательно сбросила маску. С Лоиком все не ладилось, но ее это больше не занимало. Он свою роль сыграл. Если бы ему не удалось произвести потомство, его бы выставили вон. Или она бы его уничтожила. Как паучихи, которые убивают самца после спаривания.
– Там мама!
Она сидела на скамейке у игровой площадки. Мила и Лоренцо отпустили дядины руки и пустились бегом. Она встала, чтобы обнять их, и поискала его глазами. Кивнула Эрвану, оплатила вход для детей и повернулась к нему.
И сразу шум вокруг, мелькание прогуливающихся людей, кружение первых опавших листьев – все отошло на задний план. София предстала перед ним как в кино, когда камеру наводят на героиню, а декорации становятся размытыми.
Ее лицо, казалось, состояло из золотых созвучий, образующих симфонию, совершенную в каждой детали. Лоб, брови, нос, скулы – все было единой линией, единой восхитительной гладкостью. Белая кожа напоминала идеальную отполированную поверхность морской гальки. Непонятно, как эта плоть могла дышать. Губы, почти бесцветные, казались простой складкой в камне. София и не собиралась скрывать их бледность, а потому не наносила никакой косметики, непринужденно сияя обнаженными чертами. Венчали эту картину длинные темные волосы, расчесанные на прямой пробор, как на старых фотографиях Дэвида Гамильтона. Она скорее походила на фермершу-баптистку, чем на итальянскую фифу.
Однако две детали смягчали строгость ее облика. Веснушки на щеках вносили нотку шаловливой юности. Другой особенностью были тяжелые низкие веки, говорившие об евразийских корнях и вносившие нечто потаенное, вид утомленный и меланхоличный, смущающий вашу душу.
– Все в порядке?
– Да, – выдавил он, всегда затруднявшийся связать два слова в ее присутствии.
– У тебя есть пять минут?
Он кивнул, точно солдат, отдающий рапорт.
– Иди сюда. Я хочу видеть малышей.
Эрван проследовал за ней на игровую площадку, предварительно дав кассиру проштамповать себе руку. В ушах звенело, сердце то замирало, то бешено колотилось. Он не чувствовал почвы под ногами и решил было, что это от волнения. Потом понял, что площадка покрыта толстым слоем мягкого каучука, чтобы дети не поранились, если упадут.
«Расслабься же, черт тебя подери, – тихонько велел он себе. – Расслабься».
5
София нашла свободную скамейку.
– Лоик не смог прийти?
Вопрос она задала только ради удовольствия лишний раз указать на несостоятельность своего бывшего.
– Он занят по работе.
– Ну да, после кокаина своего отсыпается.
Неплохое начало. Эрван, не отвечая, сел рядом. Она неприязненно поглядывала на суету на игровой площадке:
– Не знаю, кто придумал воскресные походы в парк, но, на мой взгляд, это одна из причин бросить ребенка в роддоме.
София, образцовая мать, любила маленькие провокации. Она переняла эту манеру парижанок: обожала соленые шуточки, говорила прямо обратное тому, что думала, ради единственного удовольствия сострить или непонятного удовлетворения оттого, что выставляет себя стервой.
– По крайней мере, – заключила она, – у развода есть свои положительные стороны: все неприятное делится на двоих.
У нее был тонкий голос, не гармонирующий с ее лицом скорбящей Богоматери.
– А как дела у тебя? – спросила она дружеским тоном.
Он вымучил какие-то банальности о своей поездке в Африку. Она покачивала красивой головой, на самом деле почти не слушая. Ему самому было неинтересно то, что он говорил. В уголке сознания он всегда задавался вопросом: догадывается ли она о его чувствах?
Пока София жила с Лоиком, он держал ее на расстоянии. Теперь, когда пара распалась, он позволил себе роскошь влюбиться в нее. Шансов у него было не больше, чем раньше, – а может, и меньше. Но именно потому ему и нравилась эта безнадежная, ни к чему не обязывающая страсть.
