скачать книгу бесплатно
– Лаборатория замечательная, я ее сам налаживал. Пойми, это же оперативная служба, а не научная лаборатория. У нас ребята настоящие, без всяких претензий. Если где затерло, они всегда выручат. У нас свои законы. Сколько раз я обращался за помощью к профессорам. Приедут, напустят научного тумана, в простых вещах разобраться не могут. Навертят формул, а потом все равно сам решаешь, как тебе опыт да интуиция подсказывают.
– Ишь расхвастался, – сказала Лиза.
– Хвастаться нечем, – Виктор покачал головой. – Мы кто? Лошадки. А вот вы – всадники. Ты не обижайся, старик, но большей частью так бывает. Собирал я материалы по регулированию, дал кое-кому посмотреть, а они, голубчики ученые, тиснули в книжку, даже фамилии моей не упомянули. Пенкосниматели.
Чтобы не разругаться, выпили еще по рюмке. Андрей исподтишка наблюдал за Лизой. Ей, как видно, нравился их шумный спор. Она даже подзуживала их и внимательно слушала, положив подбородок на маленький кулачок.
– А я вовсе и не обижаюсь, – спокойно говорил Андрей. – Я пришел к вам делать свой прибор. И от всей вашей административной возни буду отпихиваться всеми силами. А то – ты прав, Виктор, – засосет ваша текучка, и пропал.
Вот оно что! Выходит, он, Виктор, занимается текучкой, а Андрей пришел заниматься серьезным делом? Нет, дорогой товарищ, то, над чем работает Виктор, и есть главное. Пусть оно не такое эффектное, пусть без блеска и без особой славы, но эта черновая, скромная работа тоже требует от человека глубоких и специальных знаний. Да, мы чернорабочие, но мы делаем свет, энергию, а не печатные труды.
Андрей резко отодвинул тарелку:
– Я к вам пришел не за славой.
Виктор почувствовал, как быстро истощается у него запас доброжелательности к Андрею. Смиряя себя, сказал:
– Боюсь, ничего у тебя не выйдет. Мне, когда я пытался вроде тебя на науке выдвинуться, приходилось сидеть ночами.
– Теперь не сидишь? – усмехнулся Андрей.
Лиза с силой провела рюмкой по скатерти.
– На двух стульях сидеть не буду. У каждого своя планида. Да и, признаться, когда занимаешься делом, не до умствований.
– Не выйдет – уйду, – сказал Андрей. – Во всяком случае, попробую заниматься наукой днем.
– Где, у нас? – с сожалением еще раз спросил Виктор.
– Да, у нас, – подтвердил Андрей, нажимая на последнее слово.
И тут впервые Виктор по-настоящему осознал, что Андрей будет с завтрашнего дня работать вместе с ним. Сразу по-деловому прикинул все «за» и «против», всю новую расстановку сил, связанную с приходом Андрея. Мысленно представил себе житейски непрактичного Андрея, не имеющего производственного опыта, в сложных условиях лаборатории. Трудновато придется его старому другу, впрочем, отныне уж не только другу, но и сотруднику, да еще подчиненному. Скажем прямо – приобретение для лаборатории незавидное. Хотя… вывеска почетная – кандидат наук. Посолиднее, чем молодой, неопытный инженер Майя Устинова. Правда, она человек исполнительный. Старательная. Нет, не женщине руководить лабораторией. Все равно министерство не утвердило ее. Так уж лучше Андрей, чем кто-нибудь другой. Будет он заниматься своим прибором…
– Женить тебя надо, Андрей, – сказала Лиза, чтобы как-то заполнить неприятную паузу. – Ты законченный жених, со степенью.
Андрей с трудом улыбнулся; разговор с Виктором взволновал его, и, отвечая Лизе, он думал, не вернуться ли, пока еще не поздно, назад в институт.
– Ладно, не вешай нос, – громко сказал Виктор, – коли ты решил, за мной дело не станет. Об Устиновой не беспокойся. Войдешь в курс, и мы ее куда-нибудь передвинем. Что-что, а такие мелочи в нашей власти. Долгин, мой помощник, возьмет над тобой шефство. Лаборатория – механизм налаженный, мы тебе создадим все условия, сиди да изобретай.
Андрей хлопнул Виктора по плечу. Друг, настоящий друг.
– Я так и надеялся. Лаборатория у меня много времени не займет. Ребята! – Его зеленые глаза опять посветлели. – У меня руки чешутся скорее дорваться до прибора. Вы бы только знали…
– Что за прибор? – спросила Лиза, разливая чай.
– Определять повреждения на линиях передачи. Это, знаешь, мечта!
Снова стало шумно и весело. Когда Андрей радовался, он никого не оставлял в покое, толкался, подмигивал, размахивал своими огромными ручищами.
Все складывалось как нельзя лучше, все будет так, как он надеялся.
Тонкое лицо Виктора порозовело. Из-под длинных ресниц влажно блестели черные глаза.
«А ведь красив, чертяка, – умиленно думал Андрей, – как хорошо. И дружба, и опять эти споры, как хорошо!»
Слегка захмелев, Виктор рассказывал о своей работе. Он говорил проникновенно и доверительно:
– …Славно быть руководителем, понимаешь, Андрей, всякую минуту чувствуешь свою полезность на земле. Многие боятся ответственности – вздор! Мне смешно смотреть на таких. Люди доверяют тебе. Без тебя дело не идет. Принимай решение… Ты один-разъединственный можешь его принять. У тебя все ключи и секреты… Приходится быть энциклопедистом. Решай мгновенно. Тут и строительные дела, всякие фундаменты, опоры, и новые топки надо устанавливать, и плохой торф привезли…
«Как это интересно, как интересно», – думал Андрей.
– А за всеми этими котлами – люди, характеры. Кому нужно денег побольше заработать – идеалами сыт не будешь. Кто завидует, кто подсиживает приятеля. Кое-кто берет взятки – да, да, совсем как у Чехова. И это еще встречается. Сплетничают. Знаешь – каждый доволен своим умом, и никто не доволен своим положением. Или вот тебе снабженец: достает он только то, что трудно достать, а не то, что нужно… Или вот толковый инженер, а зашибает водку, – как доверишь ему работу на высоком напряжении? Разбирайся во всей этой путанице. Учитывай каждое слово, взгляд, а то завтра посыплются на тебя заявления в райком, горком. Ответственный работник – следовательно, отвечай за все головой и партбилетом. Ох, дружище, это и психология, и техника, и еще тысяча наук. И змеей будь, и львом, и двутавровой балкой…
– А знаете, ребята, – улыбнулся Андрей, – страшно представить, как это я начну. Вот я сегодня пришел в первый раз, чувствую: все – против. Шутка сказать – пятьдесят человек в лаборатории. Начальником-то я никогда не был.
Лиза поскучнела, и Андрей почувствовал себя в чем-то виноватым.
– Начальством быстро научишься быть, – сказала Лиза. – Наука нехитрая. Консультант у тебя опытный, – она кивнула в сторону Виктора.
– Ни один начальник в своей семье авторитетом не пользуется, – пошутил Виктор, закуривая.
Показалось Андрею или нет, что в голосе Виктора прозвучало скрытое раздражение?.. Поссорились они, что ли? Думать об этом не хотелось. А Виктор прав – жизнь сложна. Без всяких дамских завитушек. Много прекрасного, но есть и грязь. И Виктор, как видно, молодец…
Он преисполнился уважения к Виктору. Здорово вырос Виктор за эти годы. Чувствовался в нем умелый, любящий свое дело руководитель. Руководить – это наука…
У Андрея приятно кружилась голова; он говорил:
– Тебе, дружище, шагать до министра.
– И буду шагать, – соглашался Виктор. – Откуда же берутся министры? Ты только держись, Андрей, за меня. Никого не слушай.
Ноздри у Лизы раздулись, но она ничего не сказала.
Андрея все больше веселила покровительственная манера Виктора. Он и закуривал с особым шиком – пристукнет папиросой по изящному портсигару, небрежно отбросит обгорелую спичку, говорит негромко, неспешно. Уверен, что каждое его слово должны, не могут не слушать.
– А пусть его, – миролюбиво сказал Андрей. – Ты не сердись, Лизок, ему охота перед тобой покрасоваться. К тому же человек заслужил…
– Алкоголики вы, – засмеялась Лиза, – и хвастуны. Давайте лучше споем.
Они пели старые студенческие песни; слов толком никто не помнил; дурачась, выдумывали на ходу всякую чепуху. Хмельным, сочным баском Виктор заканчивал каждый куплет припевом:
Довольно, милый, попусту шататься,
Пора, пора за дело приниматься.
– Помнишь? – подмигивал Виктор, и они, хохоча, вспоминали историю с холодными пирожками, которые они подогревали на реостатах.
Улучив минуту, когда Виктор вышел из-за стола, Андрей, не глядя на Лизу, спросил:
– Послушай, правда… Рита приехала?
– Хочешь ее телефон? – Лиза написала на обрывке газеты номер и сунула Андрею в карман пиджака. Андрей вдруг притих, и разговор за столом с этой минуты уже не клеился.
Прощаясь, Лиза крепко стиснула ему руку:
– Ты теперь будешь часто заходить к нам, да?
Уже на лестнице, вспоминая ее голос, вспыхивающие глаза, он понял, что это была не обычная вежливость, а настоятельная и почему-то тревожная просьба.
Укладываясь спать, Виктор сказал Лизе:
– Жалко мне его. Потерял столько лет, а пришел к тому, с чего я начинал. И даже рассказать о себе толком не может. Засушила его учеба.
Ему хотелось, чтобы Лиза почувствовала, поняла, какую он взваливает на себя обузу с этой опекой над Андреем, и тогда он сказал бы ей о законах дружбы, о том, что он все-таки любит Андрея… Но Лиза ничего не ответила. Она лежала к Виктору спиной, и по ее дыханию нельзя было понять, спит она или нет.
Глава третья
Аспирантура убедила Андрея, что дело не в том, защитит ли он диссертацию, а в том, удастся ли ему стать ученым. Он учился последовательности, терпению; учился любить неблагодарную черную работу; учился выкарабкиваться из самых глубин отчаяния, когда, казалось, все рухнуло и нельзя продолжать и не с чего начинать. Иной раз результаты всех трудов вдруг повисали на волоске, и Андрей до боли в голове ощущал свое бессилие найти выход, и тогда перед ним возникал пугающий вопрос: а нужно ли кому-нибудь то, что ты делаешь?
Он искал утешения у Одинцова. Безжалостно, с этаким наивным видом тот предлагал:
– Повторите-ка этот опыт еще разик.
И там, где можно было найти путь легче, указывал самый тяжелый.
– Стеклодуву поручить? Стеклодув – он сумеет, а вот вы сами попробуйте. У вас должна быть не только голова, но и руки ученого.
И Андрей повторял опыт еще и еще «разик», выдувал стеклянные баллоны для своих ламп, тянул тончайшую кварцевую нить, слесарил, клеил.
– Очень часто требуется больше остроумия для того, чтобы справиться с каким-нибудь куском латуни, чем составить весь план исследования, – говорил Одинцов, шевеля своими узловатыми ревматическими пальцами.
Требовательность старика не знала границ. Стоило Андрею одолеть какой-нибудь расчет, как Одинцов ставил перед ним новую задачу.
– Расчет как расчет, ничего особенного, – равнодушно говорил он, – а вы обоснуйте-ка его теоретически.
Две недели Андрей разрабатывал теорию расчета. Получилась пухлая тетрадь в сорок страниц. Одинцов проверил, даже похвалил. Похвала Одинцова выражалась в следующих словах:
– Ну-с вот, теперь для вас вроде все прояснилось. Это главное. Только для вашей темы ничего этого не нужно.
– Как не нужно? – испугался Андрей.
– Напишите в примечании: вывод дает такую-то величину, – бесстрастно посоветовал Одинцов, и от всей тетради в диссертацию попало примечание в три строчки.
Грубоватая резкость уживалась в натуре Одинцова с привычкой к проповедям, как сам он, посмеиваясь, называл свои беседы. В таких случаях он начинал говорить несколько старомодным, витиеватым, но удивительно обаятельным для молодежи языком:
– Известно, что великие ученые достигали знаменательных результатов не только потому, что верно мыслили, но и потому, что много мыслили и многое из передуманного уничтожали без следа. Какими бы надеждами вы ни воспламенялись, остерегайтесь хитрить со своей совестью. В науке, кроме созидания, важно уметь разрушать.
Трещали сроки, а Одинцов от своей программы не отступал ни на шаг. Порою Андрею казалось, что старик придирается к нему. В конце концов, дело шло о защите кандидатской, а не докторской диссертации.
– Мне из вас не кандидата надо сделать, – упрямо отвечал Одинцов, – а паче – ученого.
Тяжелая это была школа. Андрей метался среди противоречивых теорий. Любая книга оказывалась западней, в которую он летел сломя голову. Потом он запутывался в экспериментальных данных. Не раз Андрей порывался бросить аспирантуру, уйти на производство. Товарищи по кафедре только посмеивались над его угрозами.
По ходу работы потребовалось провести серию сложных и дорогостоящих опытов. Лаборатория учебного института не имела для этого ни оборудования, ни средств. Тогда Одинцов решился на нелегкий для себя шаг: он поехал к главному инженеру Энергосистемы и предложил заключить договор на усовершенствование прибора по определению повреждений в линиях. Эта работа как раз была связана с темой диссертации Лобанова.
Надо было знать отношения Одинцова с руководством системы, чтобы оценить его поступок.
Когда-то он пытался внедрять автоматику на станциях. Человек «неполитичный» и резкий, столкнувшись с недоверием к своим предложениям, он скоро перессорился с администрацией Энергосистемы, поехал в министерство, протолкался в приемных около двух недель, написал семь писем и заявлений и убедился: чтобы разрешить вопрос, надо год-полтора целиком посвятить себя этому занятию.
– За это время я лучше разработаю еще один прибор, – говорил он. – Ну, допустим, у меня есть и терпение, и хватка (Одинцов считал себя хитрым и тонким политиком), но ведь нельзя же требовать от каждого ученого, чтобы он с таким трудом добивался внедрения своих разработок.
Он стал избегать общения с производственниками и особенно с администрацией Энергосистемы. Консультировать – пожалуйста, внедрять – увольте. И вот впервые это правило было нарушено ради Лобанова. О своем визите к главному инженеру Энергосистемы Одинцов рассказывал морщась:
– Битый час убеждал их: прежде чем усовершенствовать, надо общие принципы разработать, – как по-вашему? Они свое: принцип нам ни к чему, нам бы приборчик. Я спрашиваю: «Что ж, по-вашему, приборчик появится на голом месте, в пустыне мрачной и сухой возьмет и вырастет?» – «Так-то оно так, – ответствуют, – но на орошение нам денег не дают». Ну, в общем, вымозолил, – устало заключил он.
Чтобы выполнить договор, требовалось много времени, зато отвлеченные рассуждения в диссертации Лобанова должны были обрести несокрушимый костяк опытных данных.
Кафедра готовилась к весенней сессии, студенты до позднего вечера сдавали зачеты – словом, не было ни минуты свободной, и все же ассистентка Зоя Крючкова и лаборанты умудрялись помогать Андрею собирать установку.
Поставив несколько опытов, Андрей вдруг прекратил работу. Три дня он вообще не показывался в институте. На четвертый пришел к вечеру и попросил парторга кафедры Фалеева собрать партгруппу.
– Имейте в виду, у меня билеты взяты в кино, – сказала Зоя. – Какой вопрос?
– О воспитании чувств, – невесело улыбнулся Фалеев. – Устраивает?
Он уже знал суть дела. Андрей после первых опытов пришел к выводу, что и прибор, и метод, которые кафедра взялась по договору усовершенствовать, устарели. Последние достижения радиолокации позволяли создать принципиально новый способ определения мест повреждения в линиях. Идея эта принадлежала не ему, ее высказывал ряд московских ученых, он лишь убедился в ее справедливости, проверяя старый метод. Разумеется, сейчас ему нельзя было и думать браться за разработку нового способа. Но тогда спрашивается, имел ли он право возиться со старым, негодным, по его мнению, прибором только ради того, чтобы использовать установку и деньги для своей диссертации?
– Одной рукой накладывать румяна на эту рухлядь, а другой писать в диссертации, что ее пора выбросить на свалку? Так, что ли? – Голос Андрея звучал слишком громко, как будто он хотел перекричать кого-то. – Надо сказать энергетикам: совершенствовать ваш метод мы не будем. Он никуда не годится в сравнении с локационным.
Слушая Андрея, Фалеев почему-то думал о себе. Завтра ему исполняется сорок лет. Пятнадцать лет он преподает в институте. Доцент. Член Клуба ученых. Жизнь его текла размеренно и спокойно. Внимательно следил за литературой по своей специальности, ежегодно обновлял лекции, студенты любили его за ясный и точный язык, за умение красиво демонстрировать опыты. В свободное время занимался теорией регулирования, напечатал несколько статей по этому вопросу. Он получал удовлетворение, когда ему удавалось изящно решить какое-нибудь запутанное уравнение. Но в последнее время его начинало тяготить это тихое и однообразное течение жизни.
И вот сейчас, слушая Андрея, он вдруг жадно позавидовал его горю, именно горю. Ему захотелось тоже мучиться, искать, терзаться до бессонницы, упершись лбом в какой-то нужный и трудный вопрос, и чтобы кругом все волновались и спрашивали: «Ну как, Фалеев, скоро ли?»
Темнело. Свет не зажигали. За окном в парке уныло накрапывал дождь. Фалеев спросил, какие будут предложения.
– Кафедра должна отказаться от договорной работы, – сказал Андрей.
В сумерках трудно было разглядеть его лицо, но голос звучал спокойно.
– А как же твоя диссертация?
– Вы эгоисты, – с сердцем сказала Зоя Крючкова. – Никто не думает об Одинцове. Он старался, хлопотал. Отблагодарили, нечего сказать.
– Зоя! – возмутился аспирант Дима Малютин.
– Ну что – «Зоя!»? Элементарной чуткости у вас нет.
Поглаживая лысину, Фалеев, по своей лекторской привычке, мерно ходил вдоль стола. Неправда, все они с самого начала думали об Одинцове, и ни к чему Крючковой горячиться. Учтите, Одинцову интересы науки дороже всего. Из самого запутанного дела легче всего выбраться дорогой правды. Лобанов поступил честно… («Об этом никто не спорит, – вставила Зоя. – Но такой честностью можно убить старика!») Пострадает диссертация Лобанова, будут неприятности у Одинцова, неудобно получится перед энергетиками, и так далее. («А другого-то выхода нет?!» – сказал Дима Малютин.) То-то и оно, что нет. В науке легкий путь не бывает правильным путем, рано или поздно он мстит человеку…
Фалеев остановился, заметив, что говорит о себе.
