скачать книгу бесплатно
Я жил в стране, где секса не было. Невыдуманная история жизни. Часть I
Виктор Граф
Я не писатель, и не претендую на это звание, мне просто захотелось рассказать о своей довольно интересной жизни. О сохранившихся в памяти радостных моментах, о переживаниях и довольно космических случаях. О любви и предательстве. Я постарался передать ту атмосферу, которую я ощущал во времена так называемого застоя, об отношении общества к людям, и их о ношении к обществу и строю. Я не знаю, насколько хорошо мне это удалось, но надеюсь, что читать будет интересно и людям старшего поколения, в основном мужской его части, и кому-то из молодёжи. Я приношу свои извинения за описание некоторых откровенных сцен, но как говориться: "Слов из песни не выкинешь, что сделано, о том и рассказано".
Виктор Граф
Я жил в стране, где секса не было. Невыдуманная история жизни. Часть I
Время, все же странная субстанция, то оно тянется, будто янтарная смола, стекающая из ранки по стволу стройной сосны, то медленно течет, как широкая спокойная река, а то летит, как быстрая птица стриж. Вот такое странное сравнение однажды пришло на ум. Мне уже за шестьдесят, прожив достаточно бурно и интересно эти годы и вспоминая прошлое, я осознал, какое оно всегда разное. Может быть это возрастное, но у меня сложилось впечатление, что больший промежуток моей жизни, оно все-таки быстро летело. Вот и сейчас не покидает эта мысль. Уже идет пятый месяц нового года, а кажется, только вчера праздновали его встречу звоном бокалов, загадыванием желаний и запуском фейерверков. И вот уже отморозила свое зима, отмела метелями, и весна подходит к концу. Это самое мое любимое время года, время расцвета и надежд. Деревья только распускают свои маленькие ярко-зеленые клейкие листочки, на улице тепло, но нет еще ни назойливых комаров, ни вездесущих мух. Яблони и вишни раскрывают бутоны, являя миру свои яркие цветы, даря надежду на щедрый урожай.
Тихий майский вечер, отцветает черемуха, зацветает сирень, в воздухе запахи одурманивающие. Из небольшой рощицы, находящейся неподалеку, доносятся соловьиные трели. Сижу в беседке, две кавказские овчарки, Лорд и Лора, трутся о колени, и поддевают руки своими большими красивыми мордами, заставляя их гладить, соскучились за день. Рядом, на столбике палисадника, сидит Ласка, красивая черная кошка, с ярко желтыми выразительными глазами, вслушивается в пение соловьев и чириканье воробышков, зорко охраняя свою территорию, всегда готовая поймать какого-нибудь растяпу. По огороду бегает маленький рыжий котенок, ему месяца три, не больше, он появился у нас две недели назад. Пришел в сад и уселся на камушке, рядом с кустом смородины. Его заметила жена, подошла, а он сидит и смотрит на нее, своими большими грустными глазами, она поспешила за кормом, принесла ему немножко мяса, которое он мгновенно проглотил. Супруга взяла этого бедолагу на руки, и принесла мне его показать.
Маленький, жалкий бездомный бродяжка, худой, с ввалившимся брюшком, а я и не знаю что сказать, но знаю только, что животные ревнивы, как и люди, а может быть и больше. Я подумал, а вдруг наша кошка обидится и уйдет, если оставить его дома. Решили мы покормить это маленькое создание и отнести за ворота. Жена напоила его молоком, дала еще немного мяса, и унесла за пределы двора. Вернулась расстроенная, жалко ребенка, но что делать, стали мы из окна наблюдать за тем, что же будет дальше. А дальше, пролезло это маленькое рыжее «чудовище» под ворота. Я сорвался с места, чтобы спасти бестолковое существо от неминуемой гибели, выбежал во двор, супруга выскочила за мной, и мы увидели, как подходит котенок поочередно к нашим большим собакам, обтирается об них своим худеньким тельцем, и идет к нашему дому по подъездной дорожке. Псы в шоке сидят, ничего не понимая. А мы? Мы очень удивлены, если не сказать больше, не зря же говорят, что рыжие – бесстыжие. Пришлось взять паренька домой. Наутро повезли мы его в ветеринарную клинику, оказалось, что еще немного, и он бы умер от истощения и воспаления легких. Наверное, безысходность и побудила его придти к людям за помощью, невзирая на двух огромных псов, которые могли разорвать его в секунду. Подлечили мы его. За время процедур, он стал не только нашим любимцем, но и любимчиком персонала клиники, его даже записали в журнале приема, не как какого-то Ваську или Мурзика, а как Луидора Викторовича. И вот теперь этот Викторович, по имени Золотой Луидор, счастливый, бегает по огороду, то влетая на самые макушки яблони, сливы, или груши, то крутится под лапами своих больших новых друзей, которые к нашему удивлению, сразу же приняли его в свою стаю. Даже Ласка, наша породистая красотка, приняла его, хотя и с настороженностью, и некоторым высокомерием.
Смотрю на всю эту идиллию, наслаждаюсь покоем, вроде бы все хорошо, но что-то немного беспокоит. Может быть, это тоска по ушедшей молодости, а может быть, ностальгия по той стране, которой уже нет. Вот вчера, с удовольствием посмотрел один из шедевров нашего советского кино, фильм «Не может быть», снятый по мотивам рассказов Зощенко. Как там сказал Вицин в одном из эпизодов: «Грубый век, грубые нравы, романтизму нету». А ведь и правда, век грубый и нравы такие же, да и романтизма похоже уже нет. А был же он, романтизм, и жизнь была спокойная и стабильная. Хотя начало века было грубым и страшным, а к середине, век стал вовсе ужасным, вторая его половина смягчилась, и потеплела, и здорово мне повезло, что довелось родиться и расти в это оттепельное время. Я смотрю на свой трехэтажный дом, сад, двор с баней и бассейном, глажу собак, а сам постепенно погружаюсь в воспоминания, которые странным образом выхватывают из прошлого только самое интересное, самое значимое.
Мне четыре года, мы живем, где-то на окраине города. Два двухэтажных, двухподъездных деревянных дома, стоящие буквой Г, и ряд сараев образуют уютный дворик, в центре которого небольшой участок, с высокими деревьями ирги, и густыми кустами боярышника. Вдоль домов со стороны улицы, ровным строем стоят деревья, с раскидистыми кронами, снизу окольцованные ажурными решетками, предохраняющими кору, от гуляющих везде прожорливых коз. Дорожки возле подъездов выложены булыжником. Садик огорожен красивым резным палисадником, в центре – песочница, с ярко выкрашенным грибком над ней, а слева, с краю, большой деревянный стол с двумя рядами лавочек и лампочкой, висящей над ними на тонкой жердине. За этот стол, когда не было дождей и морозов, взрослые дядьки вечерами, садились забивать козла, видимо того самого, который хотел ободрать кору с наших красивых деревьев. Я из песочницы пытался подсматривать, как это у них получается, но так ни разу и не увидел, как они его забивают. Видел только, как сильно стучат они по столу, какими-то черными костяшками, иногда выкрикивая «Рыба», но что интересно, и рыбы там, мне тоже увидеть не удавалось. Я качал головой, и думал: «Какие все-таки странные, эти взрослые».
За домами, в низине, было футбольное поле, на котором местные жители часто устаивали чемпионаты с нашими дворовыми ребятами, а за ним частный сектор с садами и огородами. Дом наш добротный, под железной крышей. В каждом подъезде по четыре квартиры на этаже, и общая кухня на четыре семьи. У нас была небольшая квартирка из двух комнат. Одна совсем маленькая, служившая кухонькой, где стоял столик, два стула, и моя высокая табуретка, другая просторнее, с двумя большими окнами.
В памяти всплыла картинка. На улице зима, канун Нового года. Дома тепло от натопленной печки, высокая елка, почти до потолка, стоит между окнами, разрисованными морозными узорами. Украшена она не только красивыми елочными игрушками и мишурой, но и подвешенными на нитках, мандаринками и конфетами, в красочных обертках. Под елкой дед Мороз, рядом красивый игрушечный автомобильный кран – подарок, скорее всего от него, от деда этого. Я взял это чудо игрушечной техники, пооткрывал дверцы кабины, покрутил крановую установку, даже поднял и опустил, свою старую маленькую машинку, при помощи ворота на кране, зацепив ее крючком, подвешенном к стреле, на прочной веревочке. Поиграл, полюбовался, таким, вмиг ставшим дорогим сердцу автомобилем, положил его к себе в кровать, и пошел подглядывать в приоткрытую дверь, что делают родители на кухне. Они сидели за празднично накрытым столом, в ожидании Нового года, и пока пили чай. Мне был виден только отец. На столе с краю, стояла ваза с грудой кускового сахара, папа, отщипнув специальными щипчиками небольшой кусок, медленно отхлебывал из кружки, облизывая эту маленькую сахаринку. Выпив чай, он положил остаток сахара на свое блюдце, для того, чтобы в следующее чаепитие, снова его использовать. Такое было время, такая была бережливость. Я понял, что им не до меня, и на цыпочках удалился от приоткрытой двери. Подобрался к серванту, тихонько, как мне казалось, пододвинул к нему стул, и, достав спрятанные от меня ножницы, срезал сладкие украшения с елки, те, до которых смог дотянуться. Вернув на место инструмент, я с удовольствием уничтожил свои трофеи, спрятав следы своего налета на елку под кровать, туда, где уже скопилось некоторое количество фантиков и кожуры. Лег я в свою постельку, обнял любимую игрушку, и новый – 1960-й год, я встречал, тихо посапывая в своей кроватке.
В те четыре года я впервые почувствовал горечь от потери, да еще как почувствовал. В один из морозных солнечных дней мы с папой поехали в город, я, конечно же, прихватил с собой, такой дорогой мне автомобильный кран. Ехать нам нужно было довольно долго, но меня это нисколько не огорчало. Автобус был большой, светлый, уютный, в таком летом можно было открывать окна, поднимая их вверх, и высовываться из них, подставляя лицо прохладному ветерку. Теперь же окна эти были замерзшими, и только одно большое, отделявшее кабину водителя от салона, было чистым и прозрачным. Пассажиров было немного, и мы устроились на переднем сиденье, за кабиной водителя. Я стоял на коленях, держась за спинку, и наблюдал за работой шофера, и проносившимися мимо пейзажами. Мне так хотелось быть водителем автобуса, тем более, у меня уже была кандидатура на должность кондуктора – ей была моя зазноба Лида, на которой я даже хотел жениться. Она жила по соседству с моим прадедом, и каждый раз, когда мы приезжали к нему в гости, я старался ее увидеть и дернуть за косичку, так она мне нравилась.
Ехали мы быстро, было так интересно, что я, под впечатлением поездки, вышел из автобуса, забыв в нем свою любимую игрушку, которая ехала со мной рядом на этом большом мягком сиденье. И только когда автобус, закрыв двери, тронулся с остановки, я понял, что в руках у меня нет моей дорогой вещи. Истерика, которую я закатил, поняв, что натворил, была такой громкой, что люди стали оборачиваться на мой рев. Папа сразу сообразил что произошло, и попытался догнать уходящий транспорт, но куда там, тот скрылся за поворотом, и был таков. Успокоить меня было совсем не просто, но отец, пообещав разыскать мою машину, вселил в меня некоторый оптимизм, и я, постепенно перешел от громких рыданий, к тягостным всхлипываниям. Он сдержал свое слово, и вечером того же дня поехал в автобусный парк на розыски пропажи, но все было тщетно. Кому-то крупно повезло, и этот кто-то наверняка был счастлив получить такой подарок. Ну а я грустил, расстраивался и ревел.
В том Новом году, мы переехали в другой конец города в Сталинский дом, как его называли взрослые. Был он очень большой и красивый, с тремя корпусами в пять этажей, с двумя высоченными арками для прохода и проезда. В доме этом, в двух крайних крыльях, в отдельных просторных квартирах с высокими потолками, жили «высокие начальники» и сотрудники театра Оперы и Балета. А в наш средний корпус, каким-то образом затесались простые рядовые граждане, которым приходилось ютиться в коммуналках. Поначалу я не мог понять, почему тех, живущих в изолированных квартирах, называют высокими или большими. Мой отец был не ниже их ростом, а дали нам совсем небольшую комнатку, и только много позже, я понял, что дело вовсе не в росте человека. Ну да ладно. Родители мои были и этому очень рады, здесь же в доме была вода, теплый туалет и даже ванная, это Вам не там, где все удобства во дворе. Переезжали мы летом, папа взял отпуск, чтобы сделать ремонт в нашем новом жилище, а меня, чтобы не болтался под ногами, отправили к бабуле в деревню. Там я и провел все лето, разглядывая окрестности с крыши сарая, гоняя кур в курятнике и обдирая соседскую черемуху почему-то не с черными, а с красными ягодами. Может быть, это была вовсе и не черемуха, но ягоды ее были очень вкусными. Иногда в глубине одного из оврагов, проходили мотогонки, за которыми мы с ребятней наблюдали с высоких холмов. Как гоняли эти мотоциклисты, как прыгали с трамплинов – это было так страшно интересно, что у меня, кроме мечты стать шофером, появилось еще и желание стать мотогонщиком. Летом здорово, но оно, почему-то, всегда проходит быстро.
Вот и то лето пролетело как птица. Приближался очередной Новый Год. Мне подарили коньки – стельки такие стальные на двух полозьях с кожаными ремнями – их можно было крепить хоть на ботинки, хоть на валенки, и кататься было хорошо и по плотному снегу, и по льду. Перед праздником кто-то из взрослых предложил украсить большую ель, растущую в нашем дворе, самодельными игрушками и детвора с энтузиазмом взялась за дело. Наряжали елку всем миром, ребята приносили свои поделки, а один дяденька украшал ими колючие ветки. Я вырезал из картона конька-горбунка, красиво раскрасил, его повесили высоко на видном месте, мне стало приятно, я загордился.
Хорошо запомнились первые годы шестидесятых. Очереди за сахарным песком, хлебом. Я был еще дошкольником, а в очереди уже стоял, подменял мать и отца, им то на работу. А мне что, я птица свободная, самостоятельная, мне побегать во дворе, тренируя любознательность и мускулы, или посидеть дома, набираясь ума перед школой, как было велено родителями, времени свободного много, так что можно было и в очереди постоять. Наш дом стоял на Сибирском Тракте, так он назывался потому, что по нему, во времена Царизма, гоняли каторжников в Сибирь. Из нашей комнаты хорошо был виден этот самый тракт, ставший теперь красивой широкой улицей с трамвайной линией, идущей из центра города на конечную остановку 5 трамвая. Было там три больших завода: Компрессорный, Пишущих машин, и каких-то Математических.
Улица наша была очень оживленной и я часто набирался ума, сидя на широком подоконнике, и разглядывая с третьего этажа, происходящее внизу, дожидаясь выходного дня. Во времена те родственники общались гораздо чаще, несмотря на удаленность их жилищ, и отсутствие личного транспорта, у подавляющего большинства населения. У мамы почти вся родня жила в поселке Первомайский, который уютно расположился между озером Средний Кабан, и бывшими Архиерейскими дачами, недалеко от дома бабули, и мы почти каждое воскресенье ездили к ним в гости. А родственники отца, сестра Соня и сводный его брат Анатолий, жили в таком же двухэтажном деревянном доме, в каком некоторое время проживали и мы, только стоял тот дом не на окраине, а почти в центре города, рядом с вокзалом и колхозным рынком.
Двор вокруг их дома был тихим, уютным, с большими вековыми тополями, со скамейками для отдыха, и песочницей для детей. Он граничил с территорией завода, на котором работал мой отец и трудилась его сестра. С одной стороны, вдоль забора, стоял ряд сараев, а с другой, двор примыкал к частному владению, и чтобы попасть в этот маленький уютный дворик, нужно было пройти узким коридором, вдоль высоких деревянных стен. Жили родные наши в маленьких комнатушках, но были и этому рады, все же своя крыша над головой, да и перспектива получения изолированной жилплощади была тогда реальной, квартиры давались бесплатно и безвозмездно за хорошую работу, подобающее поведение и в порядке очереди.
Как-то мы выбрались к этим родственникам в гости, а там, у дядьки Толи в сарае, я увидел велосипед, да не простой, а гоночный, с кривым рулем и тремя скоростями. Мне разрешили на нем покататься, вернее, его покатать, лишь бы я не мешал взрослым праздновать чей-то день рождения. Вывел я это чудное устройство на улицу, встал одной ногой на педаль, даже она была необыкновенная, с ремешком как стремя, взялся за руль, оттолкнулся от земли, и, как на самокате, покатился, еле удерживая равновесие. Долго длилось это катание с падениями, но я так сроднился с этим велосипедом, что не захотел с ним расставаться ни на секунду, но на мою просьбу отдать мне его в пользование, я получил категоричный отказ и совет подрасти. Это привело меня в такое бешенство, что мои громкие рыдания, наверняка, слышно было по всей округе. Я был до ужаса капризный и избалованный. На призывы мамы успокоить меня, отец сказал: «Пусть поорет, может он голос командирский вырабатывает». Странно, но после этих его слов, я перестал реветь. Опечаленный, обиженный и оскорбленный, я долго дулся и ни с кем не разговаривал, и лишь мечтал о велосипеде, пусть и не гоночном, но о своем.
В один из весенних апрельских дней 1961 года, я сидел один дома, и, скучая, смотрел в окно. Время подходило к полудню, по улице ездили машины, громыхали трамваи, ходили редкие прохожие, все как обычно, ничего интересного, и тут я увидел диковинную картину. По дороге ехала грузовая машина «Татра» без переднего правого колеса, оно лежало в кузове, а она ехала себе, не заваливаясь на бок, только покачивала усиками на крыльях. Я еще не перестал удивляться, как вдруг все исчезло. Какая-то тишина повисла в воздухе, через открытую форточку не доносились, ни шум машин, ни лязг трамваев, ни голоса прохожих. И вот, протяжно и низко завыли заводские гудки, жутковато стало. Со стороны заводов послышался какой-то непонятный шум. Я посмотрел в ту сторону и увидел, что оттуда движется людской поток, именно поток, заполнивший всю проезжую часть, хотя даже на демонстрации люди ходили по одной стороне улицы. Послышались крики «Ура!», прорывающиеся сквозь рев заводских сирен. Откуда-то появившийся гармонист стал играть на своем инструменте, неистово растягивая меха, люди запели, стали танцевать, веселиться. Я догадался включить радиоприемник, и только теперь все понял. Оказывается, полетел в космос первый человек, Юрий Гагарин, и это был наш, Советский человек! Я еще не во всем разобрался, но заразившись этим всеобщим энтузиазмом, выскочил на улицу, и начал беситься с нашей дворовой детворой, бегая и радостно подпрыгивая.
А народ все прибывал и прибывал. Столько людей, столько ликования и восторга одновременно, столько общей радости, просто фантастика! Я больше никогда и нигде ничего подобного не видел. Веселье продолжалось до самого позднего вечера, но уже во дворах и квартирах. Какая была гордость за нашу страну у нашего народа, какая была сплоченность! Долго еще не утихала эйфория от этого события. Та радость была массовая, общая, а через год у меня появилась своя, единоличная. Осуществилась моя мечта, мне купили велосипед.
Как-то, в конце недели, я услышал разговор родителей. Отец спросил: «Ну что, сделаем парню подарок?», я замер от неожиданности, затих, прислушался. Внутри легонько защемило, затрепетало сердечко, волнение подступило комком к горлу, оказывается и такое бывает. Мама сказала: «Хорошо, купим в воскресенье». И вот же оно счастье! Вот! Мы поехали в центр на такси. Машина «Волга», большая, удобная. Я сидел на переднем сиденье-диване, между водителем и отцом, смотрел на прозрачный голубой выпуклый прибор, стрелка показывала 80. Вот это скорость! Тогда было можно. Красота! Приехали в центр, зашли в магазин «Спорткульттовары» на улице Баумана. Зал большой, велосипедов тьма, но мне-то нужен только один, мой «школьник», и вот он в упаковке. На раме насос, к сиденью прикреплена сумочка с гаечными ключами, руль в бумажной обертке, повернут вдоль рамы пахнущей свежей краской, педали развернуты внутрь, впечатляющий вид нового. Я с замиранием сердца, стоял и держал его, пока мама оплачивала покупку. Купили. На трамвае доехали до парка Горького, дальше решили прогуляться пешком. Вышли из трамвая, и взгляд мой упал на унылое здание из красного кирпича, стоящее слева, от входа в Парк Культуры и Отдыха. Это была инфекционная больница.
Сразу же прожгли нехорошие воспоминания, как меня туда привезли полгода тому назад, как раздели, помыли в ванной, и подселили в комнату с шестью койками, к таким же несчастными. У меня обнаружили болезнь под названием желтуха, но не понятно было, где, и главное как, я мог ее подцепить, я же не ходил в детский сад, в этот клуб малолеток. Без родителей, в чужой компании, в гнетущей белоснежной палате, было страшно. Но, как ни странно, я не ревел, и, сжав зубы, перетерпел все болезненные процедуры. Процедуры перетерпел, а вот страх перед уколами, и всем остальным медицинским, поселился во мне на всю оставшуюся жизнь. Я отвернулся от этого зловещего вида дома и пошел за родителями. Неприятные воспоминания мигом сменились на счастливую реальность.
От парка шел тротуар, вдоль которого росли молодые стройные деревца. Отец задумал научить меня кататься, закрепил педали на место, снял обертку с рамы, отрегулировал руль. Сел я на своего конька-горбунка, папа придержал его за сиденье, тихонько подтолкнул, и я поехал. Нет, не поехал, я полетел, слегка виляя рулем от волнения и неумения и задыхаясь от восторга, далеко укатил, остановился, подождал родителей. Урок повторился несколько раз, и к дому я уже подъезжал настоящим велогонщиком. Ну а потом, за пятиэтажками, вдоль лесополосы, идущей параллельно железной дороге, по асфальту, шедшему под уклон от улицы Попова до улицы 8 Марта, были акробатические этюды, езда без рук, и попытки ездить, сидя на руле задом наперед. Мне удалось этому научиться, так я и гонял практически с утра до вечера. Но вот беда, самое счастливое лето на «школьнике» перед школой, пролетело мгновенно.
Наступала осень. Листья на деревьях начинали желтеть и тихонько опадать. В садике двора, где любили сидеть старушки нашего дома, вместо сплошного зеленого стали появляться другие яркие цвета осени. Было еще довольно тепло, и чередуясь с пасмурными дождливыми деньками, выдавались солнечные дни. Начиналось бабье лето, и заканчивалось наше мужское, беззаботное.
Наступил торжественный день 1-го сентября, для кого-то торжественный, для меня тревожный. Я пошел с мамой в школу, было одновременно и любопытно, и боязно. Зайдя в школьный двор, я еще больше напрягся, столько там было народа. Нас построили на торжественную линейку. Все ученики были одеты в одинаковую школьную форму, строго, нарядно, аккуратно, все чинно, благородно. Мальчишки-первоклашки подстрижены под модель чубчик, это когда всю голову брили, и только впереди, оставляли небольшой чуб, наверное, для того, чтобы за него можно было таскать непослушных. А вот девчонки, те щеголяли в форме с белыми передниками и с бантами на головах. Первый урок, волнительный. Знакомство с учительницей, с ребятами. Нас попросили что-нибудь нарисовать, я естественно, выдал шедевр, изобразив автофургон с водителем и надписью на борту: «ХЛЕП», видимо в памяти засели очереди за хлебом и сахаром. Меня приняли за Хлебникова, а в классе, действительно, был мальчик с такой фамилией, но я опроверг это нелепое предположение, с гордостью назвав свою настоящую фамилию.
Знакомство закончилось, начались ученические будни. Школа – дом, дом – школа, чистописание, правописание, домашнее задание, на «побегать на улице» оставалось совсем мало времени. Но даже это малое время я старался использовать с максимальной пользой. Рядом с нашим домом находилось строительное училище, и было бы несерьезно нам, мальчишкам, не лазить на территорию, полакомиться кислыми ягодами барбарисками, которые росли вдоль дорожек, как кустарниковые изгороди. А уж не забраться на учебный строительный кран, полюбоваться окрестностями, чтобы потом, успешно и безболезненно, удрать от сторожа, никак нельзя было. Это же сколько волнения, совмещенного с весельем, испытываешь, когда убегаешь от дядьки, который гонится за тобой с прутиком, кричащий, что отхлещет тебя, как сидорову козу, а сам почему-то улыбается, и прихрамывает. Это в рабочие дни, по вечерам, а по воскресениям, если мы не ездили по гостям, я околачивался около гаража главного инженера завода, где работал отец. Он и его начальник иногда ремонтировали автомашину «Волга» каким-то странным инструментом, издающим стеклянный звон. Хотя и были они из разных подъездов, но, несмотря на это, они были друзьями. На этом автомобиле мы изредка ездили за грибами, а однажды мы поехали в лес с директором завода на его американском фронтовом вездеходе марки «Додж». Очень она меня тогда впечатлила, машина эта, большая такая, серьезная, жаль, что удалось прокатиться на ней всего лишь раз. Мне так хотелось научиться водить машину, но для этого нужно было расти и хорошо учиться, что я и делал.
В школу мне приходилось ходить через широкую дорогу, да еще обходить половину школьной территории, это далеко. И я решил найти путь короче, и нашел, через забор, правда, путь этот до школы оказался намного длиннее и растянулся на две недели. Мой пытливый ум и неуемная энергия привели к маленькой такой проблеме, я сломал ногу. Я боялся опоздать на урок и, чтобы не терять время, решил перебраться через забор. Подошел к нему, осмотрел: забор как забор, железобетонный, из двух частей. Нижняя сплошная плита была вставлена в пазы между бетонными столбами, на ней покоилась узкая, ажурная. Я перекинул на территорию школы портфель, и сумку со второй обувью, забрался на верхнюю плиту, и тут же почувствовал, что что-то пошло не так. Я начал падать, да не один, а с плитой, на которой сидел. Видимо, от старости или плохой установки верхняя держалась не очень хорошо, но я-то этого не знал, обидно было, я ведь почти перелез. Упали мы одновременно, я на землю, плита на меня. Я не сразу почувствовал боль, и только когда освободил ногу, ощутил, как заныла щиколотка. Стало больно, мне бы домой, но надо было идти в школу, ничего не поделаешь, дисциплина. Прихрамывая, я доплелся до класса, рассказал все учительнице, но почему-то мои слова о больной ноге не вызвали у нее доверия. Скрипя зубами от боли, досидел до конца уроков. Как я допрыгал до дома в семилетнем возрасте, с раздробленной, сильно ноющей распухшей ногой, через широченную улицу, до сих пор не понимаю, но как-то допрыгал.
Ботинок в больнице разрезали, пришлось его выбросить, вместо него мне соорудили тяжелый гипсовый, так и скакал по дому в нем весь больничный срок. Пока ждал, когда на ноге все срастется, времени зря не терял, занимался очень нужными и полезными для себя вещами. Лепил танки Т-34 и самолеты разных моделей из пластилина, глазел на улицу, снова надеясь увидеть что-нибудь интересное, или смотрел телевизор. В общем, провел время с такой пользой, что потом в учебе пришлось догонять. Учеба в первом классе – сложный период, ко всему приходилось привыкать, многому учиться, трудно, так и хотелось, чтобы быстрее закончился учебный год, и наступило время отдыха. Но я понимал, что нужно набраться терпения, и продолжать учение, и только тогда придет облегчение. И оно пришло, учебный год закончился, наступило лето.
Каникулы – это так здорово: в школу идти не надо, такое облегчение. Правда, почти сразу немного огорчил отец, он взял путевку в пионерский лагерь, мне это очень даже не понравилось, он хоть и пионерский, но все же лагерь, но с родителями не поспоришь.
В назначенный день высылаемых в лагеря собрали на площади перед вокзалом, погрузили в автобусы, и повезли на принудительный отдых. Ехали мы долго, сначала городом, потом извилистой лесной дорогой. Теплый ветер, врывающийся через открытые окна, трепал немного выросшие за зиму волосы, и доносил до нас какие-то крики, немного похожие на пение, из передних автобусов, везших детей постарше. Нас подвезли к воротам огороженной территории, была она большой, на 11 отрядов. Место красивое, на опушке леса, но меня это не очень радовало. Мне было всего семь лет, но у меня уже вызывали внутренний протест забор, контрольно-пропускной пункт и распорядок дня. Но куда деваться? Работники связи и транспорта ссылали своих детей на некоторое время в пионерлагерь «40 лет Октября», наверное, чтобы отдохнуть от своих чад. А рядом, за забором, томились ссыльные дети работников завода РТИ, а еще дальше – детишки работников аэропорта. Наш лагерь был самый лучший, но все равно он мне не нравился.
На одном из построений я потерял сознание. То ли оттого, что меня ограничивали в свободе, то ли от яркого, жаркого солнца я упал в обморок на глазах у всех, и наверное еще и поэтому, невзлюбил это учреждение. А, казалось бы, еда отменная, распорядок дня шел на пользу, ребятня набирала вес. Всякие разные кружки по интересам, помогали увлеченным организовывать свой досуг, каждый вечер кино или танцы, вроде бы интересно, но все равно меня тянуло за забор, на волю. Мальчишки наши нашли пролаз на задворках лагеря, рядом с длинными рядами умывальников и туалетов, и мы иногда убегали в самоволку. Бегали на берег Казанки, речки не широкой, но с быстрым течением и очень холодной водой, из-за бьющих из-под земли родников. Играли в «войнушку» с пистолетами, сделанными из сухих коряжек в зарослях кукурузы, казалось, растущей повсюду, срывали недозревшие плоды, используя их в качестве гранат, лазили на черемуху за ягодами, пытались поймать ужей, в общем, полноценно отдыхали. И хорошо, что ни разу не попались пионервожатым, а то бы здорово нам досталось. Тем более, наша вожатая была очень строгой и сильно на нас обиженной, за то, что мы случайно увидели ее раздетой в душе, с пионервожатым из второго отряда, тоже почему-то полностью обнаженным. Что уж они там делали голые, мы не знали, да нам это и не интересно было, но гнев у них мы вызвали нешуточный.
Каким-то образом я дотерпел до родительского дня. Вот уж праздник был. Папочки и мамочки, чтобы откупиться и ублажить своих детишек, на месяц отлученных от дома, привозили столько всего вкусного, что слюнки текли. Все ребята с нетерпением ждали окончания торжественной линейки, чтобы устроиться где-нибудь на берегу реки, и провести пару часов, в обществе вкусной еды, и родителей. Торжественная часть закончилась, все разбрелись по окрестностям. Мои родители выбрали место на пригорке с видом на сосновый бор, разложили еду и стали угощать меня всякими вкусностями. Трапеза наша подошла к концу, мы начали собираться, я представил, как вернусь за забор, и не в силах сдержаться, закатил истерику, это мне всегда хорошо удавалось, реветь долго, и без остановки. И родителям ничего не оставалось кроме как забрать меня домой досрочно, по половине срока. От лагеря до станции Высокая Гора шла песчаная дорога сосновым бором, я шел все эти несколько километров даже не пешком, а вприпрыжку. Вот что значит свобода!
На оставшиеся дни каникул я уехал к своей любимой бабушке, в поселок Старые Горки. Место изумительное. Настоящие Горки. На одной горе Архиерейские дачи, с дендрарием из редких деревьев, на другой – стрельбище, где охотники тренировались, стреляя по летающим тарелочкам. Средняя Горка была наша. Домик бабушки стоял на самом краю узенького холма, постепенно расширяющегося к середине. Два маленьких окна небольшой комнатки выходили в сад, из которого открывался красивейший вид. Внизу проходила дорога, идущая из центра города, в пригород. Между дорогой и озером средний Кабан, параллельно берегу, было несколько улиц того поселка, где жили мамины родственники и мой прадед. Правее – наше легендарное танковое училище, а впереди, за озером и промышленной зоной, был виден высокий берег Волги.
Справа и слева от нашей горки были овраги, заселенные вынужденными переселенцами из затопленных районов Волги и Камы. Люди облагородили склоны оврага, посадив фруктовые деревья, соорудив уступами грядки для овощей и построив свои дома так, что они красиво вписывались в ландшафт. Широкий овраг назывался танковым, и неспроста, по нему из училища на учения и обратно, проезжала грозная техника, за которой я любил наблюдать с крыши бабушкиного сарая. Другой овраг, хоть и был намного уже, но был более живописным, там дома так же стояли на склонах в окружении садов-огородов, но в нем было намного уютнее. На нашей горке было всего девять домов, все как один добротные деревянные пятистенки, и только у моей бабушки был небольшой домик.
Маленькая светелка отделялась от кухни настоящей русской печкой. В комнатке этой была кровать для гостей, платяной шкаф и стол у окон, с маленьким телевизором. На кухне у окна, выходящего во двор, по которому всегда бегали куры, стоял стол; за печкой у стены – бабушкина кровать, в углу над ней полочка с иконами и лампадкой, под столом три табуретки, у входа, в углу, вешалка и умывальник, и все. Вроде бы тесновато, но бабуля не жаловалась, ей места хватало. Дворик у дома тоже был небольшой, с курятником и сараем для дров. А вот сад был внушительный. В середине стоял деревянный стол со скамейками, за которым летом мы любили устраивать чаепитие. Маленькая бабушкина избушка и большой, с красивой светлой верандой дом соседей, стояли на отшибе, и чтобы попасть на улочку к остальным домам, нужно было пройти по тропинке через небольшой участок земли, используемый для выращивания картошки. За двумя домами, стоящими слева, был крутой подъем из танкового оврага, по которому жители этой горки машинами подвозили дрова и все другое, необходимое для жизни. Справа, прямо напротив этого проулка, возле углового дома, был глубокий колодец с ведром на длиннющей цепи, и нужно было долго крутить ворот, чтобы набрать воды. Но была и другая возможность добыть воду. Можно было спуститься в живописный овраг по деревянным ступенькам, шедшим вниз между высокими заборами, набрать воды в колодце в низине, и подняться с ведрами на гору. И так и эдак нелегко.
Напротив последних трех домов была небольшая площадка с лежащими на ней несколькими бревнами, любимое место перекуров местных мужичков. В среднем из этих домов жил с родителями мой троюродный брат Вовка, а за последним был фруктовый сад, принадлежащий, вроде бы, какому-то детдому, – постоянный объект наших набегов. Вот вроде бы и своих яблок в саду у бабушки, да и в садах приятелей достаточно, но собирать яблоки, не оглядываясь по сторонам, это же не так интересно и волнительно, да и чужие, они почему-то всегда вкуснее.
Каникулы в деревне это благодать! Никакого распорядка, никаких тебе ограничений. Прибежишь домой, схватишь кусок ржаного хлеба, политый постным маслом, посыпанный сверху сахарным песком или солью, и опять на улицу. А вечером, набегавшись, с аппетитом уплетаешь гречневую кашу с молоком, приготовленную бабушкой в печке, в чугунке, которая еще и «доходила», завернутая в телогрейку. Такая вкуснятина. Ум отъешь! В один из дней мы с Вовкой решили набрать золотых ранеток, которые в наших садах не росли. Перелезли через высоченный забор, и только набили майки сорванными плодами, как сторож, которого мы не заметили, начал стрелять в нас из ружья, патронами с солью, и надо же, попал, правда, не в меня. Мне досталось от забора, я повис на нем, на самом острие. И вот Вовка друг получив заряд в причинное место долго не мог сидеть, а я поранив внутреннюю часть ноги, почти у самого сливного отростка, долго не мог быстро ходить. Нам досталось хорошо и мы решили больше туда не соваться, пришлось срочно менять дислокацию. Видимо, этого и добивался тот злой и жадный охранник.
Сразу за нашим поселком начинались поля учебного и семенного хозяйств, на которых росли и горох, и клубника, там такой страшной охраны не было, туда мы и перенесли свою деятельность. Для разнообразия как-то решили съездить на рыбалку. Встали ни свет ни заря, захватили снасти, оседлали велосипеды и поехали на озеро дальний Кабан. Утро, рань, тишина, и птицы еще не поют, спят. Природа в состоянии покоя, даже листья на деревьях не шелохнутся, будто и ветер прилег отдохнуть. На дороге ни машин, ни людей, необычно, непривычно. Солнышко встает, становится светлее. Я, честно говоря, больше любовался природой, чем занимался рыбной ловлей, интересно было наблюдать, как все оживает, просыпаясь. Вот чирикнула птичка, ей отозвалась другая, они начали тихонько переговариваться, квакнула лягушка, вдалеке послышался гул первой машины, прокукарекал петух на другом берегу озера, стало совсем светло. Я сидел, закидывал в воду крючок с оплеванным червяком, вытаскивал, снова на него плевал, опять закидывал, делал все как Вовка, но так ничего и не поймал, удовольствия не получил, только озяб немножко. Скучновато как-то. Не понравилась рыбалка, уж очень спокойное занятие, похоже, что это не для меня, уж лучше с риском лазить в сад, чем вот так сидеть на берегу и ждать у озера поклевки. Больше я на рыбалку не ездил, было и кроме нее немало интересных занятий. В делах и заботах, пролетели каникулы, наступал новый учебный год.
Время опять стало изменчивым: шесть учебных дней тянулись как резина, а воскресенье пролетало как пуля. По выходным мы с родителями часто приезжали в гости бабушке. Погостив у нее, мы спускались в поселок, где жил мой прадед с моей двоюродной бабушкой, сестрой бабули. Там же жили и мои двоюродные дядьки, старший из которых был моим крестным. Улица, где они жили, состояла сплошь из крепких деревянных домов, с резными наличниками на окнах, с палисадниками, в которых росли красивые цветы, была она хоть и не заасфальтированная, но очень чистая.
Дом прадедушки был крепкий, добротно сработанный, а сам он был похож на статного купца начала века, носил большую окладистую бороду, и даже писал старинным шрифтом, через «ъ». Всю жизнь он проработал плотником, не пил, не курил, занимался пчеловодством и прожил достойных девяносто семь лет. За его домом был небольшой сад, где летом всегда стояли ульи, а сам дом был с высоким подпольем, с омшаником – помещением, где зимовали пчелы в своих домиках. Сады были за каждым двором и разделялись они не высокими заборами, а неширокими дорожками, заборы были только на задах и стояли параллельно улицам. По соседству с домом прадеда, стоял дом той самой девочки Лиды, которая мне очень нравилась, а за ним был дом родственников, с большим двором и сараем. Отец дядек, хромой дядя Коля, был отличным строителем деревянных лодок, и во дворе у него почти всегда стояла собираемая посудина, а на чердаке рядами висели сушеные рыбешки всех видов, которые только водились в наших реках. Вся родня со стороны матери была с берегов Камы. Было там такое село – Манцурово, по рассказам моей бабушки, большое, богатое, окруженное заливными лугами, на которых всегда паслись огромные стада. Село это, к сожалению, было затоплено после строительства Куйбышевской ГЭС. И по сей день, бывает еще иногда видна макушка церковной колокольни, напоминающей о великом изгнании людей с насиженных мест.
Мои родители любили бывать у этих родственников в гостях. Как правило, приезжали к ним к полудню. Взрослые садились за накрытый всякой снедью стол, в основном, это были пироги со всевозможной начинкой, выпивали, закусывали, распевали песни, до танцев доходило редко, но иногда и такое бывало. Так они отдыхали от трудов праведных, пили, ели, веселились, но всегда и во всем знали меру. Нам, молодым – это мне и брату Вовке – было не интересно со взрослыми и, покушав, мы убегали на улицу, или лезли на чердак, таскать воблу, за что нам сильно доставалось, от наших жадных сородичей. После таких посиделок мы вечером возвращались домой: родители довольные и веселые, а я грустный и задумчивый, оттого что предстояло целую неделю что-то учить и чего-то зубрить.
И вот в один из таких для меня грустных вечеров, мне сообщили, что желают завести для меня сестренку, даже не спросив, нужна ли мне она. Вот это была новость! И так настроение не очень, а тут и совсем его испортили. Я насупился, и призадумался. Им что, меня одного мало. Я протестовал, но, несмотря на мое недовольство, в доме появилась маленькая бесовка, которой теперь доставалась львиная доля заботы и внимания. Поначалу меня это очень раздражало, но со временем я начал свыкаться с этой ситуацией, даже иногда, хотя и нехотя, стал помогать маме в уходе за малюткой. А это чудо, как только первый раз встало на ноги в своей кроватке, дотянулось до будильника и скинуло мне его на голову, когда я спал возле ее лежбища, видимо, в отместку за мою ревность и неприятие. Но что странно: через некоторое время я по-братски полюбил это создание и стал гулять с ней во дворе, катать на игрушечной коляске, усадив ее вместо куклы, и играть в песочнице; в общем, стал ее старшим братом.
Перед новым, 1968 годом, папа взял меня с собой посмотреть квартиру, которую ему выделили от завода. Мы приехали в район колхозного рынка, где стоял новый пятиэтажный дом из белого кирпича, зашли в подъезд, пахнущий свежей краской, и поднялись на третий этаж. Папа открыл дверь, и мы вошли в сказку. Две светлые комнаты, солнечная сторона, с балкона немного видно Волгу. Внизу улица с купеческими особняками, по большей части двухэтажными, с дворами, огороженными высокими заборами, вымощенными булыжником, с сараями, бывшими когда-то конюшнями, и с фруктовыми садами. Эти старинные дома были превращены в коммуналки, но от этого они не потеряли своей индивидуальности и очарования: основательные, с красивыми наличниками на окнах, с резными балясинами на балконах и перилах были они ухоженными и непохожими один на другой. И в этом историческом районе города наша пятиэтажка и еще одна, на улице Ямской, выделялись своей высотой и непривычным для этого места видом. Но нам этот вид очень понравился.
Немного полюбовавшись окрестностями, мы пошли на кухню пить чай из термоса. Он и две кружки стояли на подоконнике, мебели, кроме одной табуретки, в комнатах не было. Уже стемнело, и мы остались ночевать, папа лег на полу, на матрасе, а меня положил на раскладушку. Блаженно засыпал я в нашей новой шикарной квартире. Мы перебрались в нее под Новый год. Дом наш был ведомственный, от завода ГАРО, стоял он на соседней от завода улице, в пяти минутах ходьбы от него, это было так удобно для папы. На этом заводе он работал токарем с 14 лет, точил снаряды для фронта. Не любил он рассказывать о том времени, только иногда вспоминал, как работали мальчишки по 14–16 часов, и ели и спали, там же, в цеху. Тяжелое было время, здорово им досталось.
Всю семью отца эвакуировали из города Бежецка Калининской области в самом начале войны. Война закончилась, а они – мой дед, мой отец, и сестра его Соня – обзавелись семьями и остались здесь жить. Тетя Соня тоже получила квартиру в этом доме, так что были мы теперь не только родственниками, но и соседями. А дед мой, отец папы, проживал на ул. Чистопольской в частном секторе, рядом с церковью, переделанной в кинотеатр. Жил он с неродной мне бабушкой, в полуподвале двухэтажного дома, в небольшой квартире. Мне, почему-то, врезались в память большая белая печка, белоснежные кружева на окнах и запах чистоты и свежести, так у них было опрятно и уютно. Я не знаю, почему, но в гостях у них мы бывали очень редко, да и к нам, на моей памяти, дед приезжал всего один раз, когда мы жили на Сибирском тракте. В тот день я катался на велосипеде около дома, он подошел, поинтересовался как дела, дал мне пакет с пряниками и побрел на остановку трамвая, даже не поинтересовавшись о родителях. Для меня это было очень странно. Я думал, что он приедет посмотреть на нашу новую квартиру, но он почему-то не приехал.
Новоселье справили вместе со встречей Нового года. Тогда, в новогодние праздники, взрослые отдыхали максимум два дня, сильно не разгуляешься, ну а мне можно было, у меня были зимние каникулы. Но вот, по их окончании, мне предстояло переводиться в новую, 85-ую школу, привыкать к новой обстановке, и к новым одноклассникам. За время каникул я облазил все окрестности, подружился с местными ребятами и стал настраиваться на трудности, ждавшие меня впереди. Первые дни в новом классе было неуютно, было не очень приятно ощущать на себе любопытные и оценивающие взгляды, отвечать на каверзные вопросы, но постепенно я познакомился со всеми и более-менее освоился. Не все меня приняли в этот новый коллектив, нашелся один, решивший испытать меня на прочность. Сначала он толкнул меня так, что я ударился о стенку, во второй раз стукнул по шее, а в третий раз, при попытке ударить, получив от меня в глаз, ударил меня в солнечное сплетение так, что я чуть не задохнулся. На следующий день после уроков, я пошел записываться в секцию бокса, в спортклуб «Локомотив». Находился тот клуб на острове с одноименным названием, окруженный стоянками катеров и моторных лодок, в здании бывшей фабрики. Слух о том, что я стал заниматься боксом, охладил пыл этого паренька, он потерял ко мне интерес и переключился на других, более слабых. А я упорно ходил на уроки драки до лета, хотя мне это не очень нравилось. Но как только наступили каникулы, я бросил это занятие, надоело все время получать по голове, я сделал вывод, что голова – это мое слабое место и ее нужно беречь. Но я не зря потратил время, как-никак, приобрел первоначальные навыки боя, которые могли пригодиться в дальнейшем.
К лету я уже был своим в школе. Обзавелся друзьями-товарищами, практически со всеми у меня сложились хорошие отношения, правда, только один охламон, по имени Вова, сидевший за задней партой, иногда доставлял неудобства, внезапно наклоняясь и пытаясь пощекотать меня под мышками. Знал, подлец, что я щекотки боюсь, правда, получал за это тем, что попадалось под руку, но и приходил в дикий восторг от того, что мне за поведение ставили неуд. Но это были единичные случаи, а в основном школьные будни не отличались разнообразием, и только в выходные и праздничные зимние дни мы отрывались по полной, катаясь на санках с дамбы возле речного порта, играя в снежки и строя ледяные крепости, а ранней весной – плавая в заливе на отколовшихся льдинах. Ну а когда от снега очищался асфальт, предпочтение отдавалось велосипедам.
Закончился очередной учебный год, наступило долгожданное лето с жаркими солнечными днями. Как-то пошли мы купаться на небольшой дикий пляж с названием «Пожарка», который был на маленьком островке. Он назывался так потому, что у берега, со стороны пролива, отделяющего этот клочок земли от большого острова «Локомотив», куда я ходил в секцию бокса, стоял дебаркадер, с пришвартованным к нему пожарным катером «Зоркий». И вот там выяснилось, что я совсем не умею плавать, даже по-собачьи. Я как-то об этом не задумывался, ведь на озеро Кабан, я с друзьями всегда ходил с накаченной автомобильной шиной и купался, никогда не выпуская из рук этот спасательный круг. Учиться плаванию на речке я как-то побоялся, так и ходил все лето барахтаться около берега, на мелководье. Стыдно, но на глубину страшно.
Лето, как всегда, быстро пролетело. Новый учебный год начался с того, что я записался в бассейн, находившийся на ул. Сафьяна, в секцию плавания, с целью плавать научиться. Спорт красивый, никого по голове бить не надо, да и ездить недалеко, всего две остановки на трамвае. Позанимался полгода, научился всем видам, кроль, брас, баттерфляй, и на спине легко, так что к следующему лету я стал неплохим пловцом и уже купался весь сезон, без страха утонуть. А осенью, где-то в конце сентября, на наше занятие, пришло несколько посторонних. Нас всех по очереди попросили попрыгать в воду, с так называемых тумбочек, а после тренировки некоторым, в том числе и мне, предложили немного поменять вид спорта – заняться прыжками в воду. Я согласился, не раздумывая, разве я мог отказаться, это же так любопытно, заманчиво и увлекательно. Единственный бассейн с вышкой был тогда только в нашем танковом училище. Конечно, далековато от дома, минут 20 езды на троллейбусе, но зато дом бабули рядом. Мне выписали пропуск на свободный вход, и я стал ходить, прыгать. Мне очень понравился этот вид спорта, я был в восторге от него, особенно от тренировок на батуте в спортзале. Подлетать под самый потолок, ощущать чувство полета и радость от владения своим худеньким телом, это было здорово. Я так увлекся прыжками, что стал меньше уделять внимания учебе. А тогда тренеры каждую неделю проверяли дневники, и если появлялись двойки, тебя отстраняли от занятий, так что это было огромным стимулом к учебе. Я быстро подтянулся и продолжил посещать бассейн. После тренировок я обязательно забегал в гости к бабушке, но теперь не только для того, чтобы увидеться с ней, но еще и для общения со своей радостью.
Осенью я подобрал брошенную овчарку, мы соорудили ей будку в огороде около дома и посадили на цепь. Назвали собаку Ладой. Уж такая у нас была с ней любовь, так она меня ждала. Я не столько спешил к бабушке, сколько к этой большой, злой, но ласковой для меня собаке. Я всегда приносил ей какую-нибудь вкуснятину, котлетку, пирожок, все то, что не съедал в школьной столовой, приберегая для нее. Особенно ей нравились, как и мне, пирожки с ливером, которые выпекали в столовой, где работала моя матушка. Они продавались с мобильных лотков на Колхозном рынке по 4 копейки, и я частенько приобретал их по пять штук на деньги, выделенные мне на обед; три съедал, а два нес своей любимой, лохматой, хотя и был у меня очень большой соблазн проглотить эти горячие, очень вкусные кулинарные изделия.
Той зимой я впервые понял, какая бывает привязанность, преданность и дружба. Сколько было радости у Лады при моем появлении. Прыжки, тихое подвывание, бешеная круговерть хвоста, и, под конец, сильные объятия с последующим лобзанием. Но, к сожалению, недолго продлилась наша дружба. Невзлюбила Лада ни соседей, ни письмоносицу, и бабуля настояла на том, чтобы определить эту злобную для других, но добрую для меня собаку в охрану на мясокомбинат, где работал сосед наш, дядя Петя. Был я очень расстроен, и это еще слабо сказано, но понимал, что расставание неизбежно. А еще я начинал понимать, что не всегда человек может делать то, что хочет, как хочет, и когда хочет, и нужно иногда смириться с обстоятельствами, которые сильнее тебя. Утешал я себя только тем, что Ладушка моя будет иметь крышу над головой и всегда будет сыта. Но все равно расставание было для меня тяжелым, я очень долго переживал и старался чем-нибудь отвлечься от грустных мыслей, иногда это удавалось.
Зима в тот год была студеной, и поэтому нам временами удавалось прогуливать школу, до которой, в принципе, можно было добежать за пять минут. Но какая была радость услышать по радиоприемнику о том, что занятия в школах отменены из-за сильных морозов. Это же можно было поиграть в хоккей во дворе, или с друзьями в догонялки в подъезде, убегая от преследователей, перепрыгивая через перила. Вот так я тогда и добегался, и допрыгался. В очередной раз, приземляясь на площадку нижнего этажа, я подвернул ногу и снова повредил щиколотку, и именно ту, которую когда-то раздробил бетонной плитой. Опять моя глупость и опять нога в гипсе. Хорошо еще, что произошло это за неделю до Нового года, накануне каникул, и из тренировок я выбывал ненадолго, как мне тогда казалось.
Доскакав до квартиры, я позвонил по телефону матушке на работу, благо, работала она рядом, и рассказал о случившемся, естественно, утаив настоящую причину травмы. Маман быстро примчалась, взяла в сарае санки, посадила в них великовозрастного малыша, ученика седьмого класса, и повезла по скрипящему от мороза снегу в травмпункт. Мне снова приделали, как и тогда, в первом классе, гипсовый сапог, и я в санях, на маменькиной тяге, отправился домой. Как назло на широком перекрестке, прямо посередине, санки одним полозом наехали на рельс, накренились, и меня уронило на проезжую часть. И смех и грех. Транспорт встал, и я встал, на колени, перевернул санки, уселся в них и дал команду ехать, выставив вперед, как указующую направление, загипсованную и укутанную в толстое одеяло ногу.
Две недели прошли незаметно за сборкой моделей самолетов и чтением книг.
С меня сняли гипс, и я снова был готов к свершениям. Хорошо, что заживало на мне все, как на собаке. Учебный год продолжался, продолжались и тренировки. У меня были задатки к занятию высоких мест на соревнованиях, но как-то не сложилось. Тренер наш был очень молод, и больше внимания уделял не нашим ошибкам в прыжках, а встречам в раздевалке с молодыми девицами, коих приводил ему товарищ его, курсант училища. Так что заниматься нами ему было недосуг, и, к всеобщему сожалению, призовых мест на соревнованиях нашей команде завоевать не удавалось. В результате группу расформировали, часть отдали другому тренеру, ну а я, после нашего неудачного выступления, получив от наставника незаслуженный, как я считал, нагоняй, сильно оскорбился и бросил это, такое милое сердцу занятие. И даже последовавшие затем извинения этого безответственного тренера не смогли меня, униженного и оскорбленного, вернуть в этот спорт. Конечно, всегда легче винить в своих промахах кого-то другого, наверное, нужно было усмирить не в меру разыгравшуюся гордыню, все взвесить, и продолжать тренироваться, но что сделано, то сделано. Прыжками в воду заниматься я перестал, хотя и остался верным поклонником этого красивейшего вида спорта.
Время шло, мы подрастали. Менялись желания, интересы, увлечения, поступки, но дух авантюризма и романтизма оставался. Как можно было равнодушно пройти мимо возможности снежной зимой, балансируя, пробежать по забору с риском свалиться на землю, или залезть на крышу конюшни в соседнем дворе и спрыгнуть в сугроб, сделав сальто вперед, или скатиться с дамбы безо всяких лыж, на собственных ботинках, рискуя переломать ноги и руки. Как-то постепенно я становился главным придумщиком разных проказ и дворовым заводилой. А двор наш был необычный. 90% жителей дома, были работниками завода, все знали друг друга, и жили очень дружно. Даже на демонстрации первого мая и седьмого ноября ходили все вместе, практически всем двором. Мы взрослели, но не выросли настолько, чтобы не заниматься мелким хулиганством. Перед демонстрациями наша команда сооружала колющие приспособления из веток, украшенных бумажными цветами, с замаскированными в них обыкновенными иголками. Мы носили их высоко поднимая над головой, делая вид, что нам это доставляет большое удовольствие, а сами выбирали объект уничтожения. И какое удовольствие доставляли нам хлопки лопающихся воздушных шариков от как бы случайно прикоснувшихся к ним веточек, громкие крики девчонок, несущих эти воздушные украшения, и последующие «убегалки» во дворе от разгневанных маленьких фурий.
Территория нашего двора была не очень большая, но очень ухоженная. Асфальт вокруг дома примыкал прямо к зданию, палисадники были на расстоянии, в отличие от принятых правил. Все жители, дружно вышедшие на субботник в первую весну после заселения, высадили деревья и кусты акации, и потому двор наш получились очень уютным. У нас была небольшая пятиэтажная деревенька. Две беседки, стоявшие во дворе – одна у первого подъезда, другая у четвертого – создавали милую домашнюю атмосферу. Как-то само собой, произошло распределение. В дальней всегда собирался взрослый контингент, а ближняя досталась местной молодежи, которая даже в длинные зимние вечера сидела в ней, бренчала на гитарах и пела песни.
Зима уже подходила к концу, когда как-то воскресным солнечным утром пришла мне в голову мысль прогуляться на лыжах по Волге, на противоположный берег, в село Верхний Услон. Подбил друга Шамиля на эту вылазку. Намерились идти вдвоем, но за нами увязался его младший братишка Наилька, маленький капризный толстячок. Делать было нечего, взяли его с собой. Спустились с дамбы, и пошли вдоль косы острова Локомотив. Шли не спеша, любуясь красотой зимних пейзажей. Легкий морозец градусов десяти бодрил. Белый чистый снег, искрился, сверкая на солнце серебряными блестками, в воздухе висела тишина, слышно было только шуршание лыж по снегу. Я обернулся, все в порядке, караван идет, даже замыкающий колонну колобок не отстает, катится. Примерно на полпути – остров Маркиз. Немного постояли на нем, передохнули и снова бодро тронулись в путь. Довольно легко дошли до пункта назначения. Перекусили в местном сельпо пачкой печенья, запивая лимонадом «Буратино» и двинулись в обратную дорогу. И скоро я понял, какая это была глупая затея – взять с собой эту обузу, этого толстячка-боровичка. Только отошли от берега, как Наилька начал канючить: «Не могу больше, не пойду никуда, устал, сил нет». Под пинки и уговоры удалось пройти с километр, а дальше все, встали. Это чудо упало на снег и заявило, что дальше никуда не пойдет и будет здесь лежать и замерзать. Пришлось Шамилю брать его лыжи, его и мои лыжные палки, ну а мне – взвалить это круглое и упитанное тело семи лет и килограммов двадцати с лишним веса на спину и тащить до дамбы речного порта.
Солнечный, в меру морозный денек уже не радовал красивыми белоснежными просторами, искрящийся на солнце снег стал сильно раздражать и резать глаза, на которые постоянно стекал пот. Ничего вокруг, только лыжня, и тяжелая ноша за плечами, которую так хотелось сбросить! Но я понимал, что если мне остановиться, я уже дальше не смогу нести этого кабанчика, ну а сама эта ноша до места вряд ли дойдет, так и тащил до дамбы. И вот там, этот заплечный груз с улыбкой объявил мне, что дальше пойдет сам. Ну и что я должен был почувствовать в этот момент? Я глубоко вздохнул, собрался с силами, и кое-как доплелся до дома. С тех пор я зарекся ходить пешком на дальние расстояния, решив всегда пользоваться транспортом.
В те годы по выходным в сторону города Зеленодольска ходил дизельный поезд «Здоровье», и мы с мальчишками пристрастились ездить на нем за город. Желающих подышать свежим воздухом было так много, что вагоны всегда были заполнены до отказа. Поезд этот доезжал до поселка Васильево, вставал на запасной путь, где и оставался до вечера. С одной стороны железной дороги была небольшая гора, с растущими на ней высокими, стройными соснами, это место было для любителей экстрима, а с другой был ровный лесной массив из лиственных деревьев и длинный залив Волги – это для любителей спокойных прогулок. Мы уходили в горы. Накатавшись вдоволь, «накислородившись», уставшие, но довольные, возвращались к поезду, в котором всегда были буфеты с горячим кофе, чаем, и пирожками. В назначенный час дизель отправлялся обратно в Казань. Всю зиму по выходным мы ездили кататься с гор, ломали лыжи, летали вниз кувырком, удивительным образом не врезаясь в деревья, и были счастливы.
Зимой нам было хорошо, но весной и летом было намного лучше. Как только начинал сходить снег, мы выводили своих верных железных коней и начинали кататься вокруг дома, вспоминая навыки лихого вождения, немного подзабытые за зиму. С каждым годом мой верный двухколесный друг «школьник», становился все меньше и меньше. И вот в один из весенних дней я осознал, что дружба наша с ним должна закончиться, пришла пора расставаться, следует его кому-нибудь подарить, а мне уже нужен велосипед для взрослого. И вновь родители доставили мне большую радость, они мне его купили. Вот на нем я, уже без страха и упрека, стал ездить по городу, в основном, в сторону Старых Горок, к прадеду и любимой бабушке. Это я без страха, а мамаша моя не была в восторге от этих поездок. И вот, чтобы иметь возможность прокатиться по городу, я ссылался на то, что пожилым надо помогать и мне необходимо, иногда навещать бабулю. Конечно же, можно до нее добраться и на троллейбусе, но на велосипеде-то это делать сподручнее. Эти мои доводы не очень убеждали, но и не вызывали очень сильных возражений, и поэтому временами мне удавалось совершать дальние поездки.
Дороги тогда были свободными, транспорта было мало, и я не особо рисковал, тем более, я выучил правила дорожного движения, и, вдобавок, знал короткий путь. Бабушка моя привыкла со всем справляться сама, но всегда была рада моей, хоть и мизерной, но искренней помощи. У нее была очень трудная жизнь, на войне пропал без вести, муж, мой дед, она одна поднимала двух дочек в те тяжелые времена, одна перебиралась из затопляемого села на новое место и жила в домике, сделанном из банного сруба. Ко всему еще и пенсию ей назначили самую маленькую, всего 15 рублей, из-за потери документов, и бабуле моей приходилось работать уборщицей в главном здании ВДНХ, чтобы как-то сводить концы с концами. Я, по мере возможности, старался быть ей чем-нибудь полезным, и вот теперь, когда у меня появился этот велосипед, я стал чаще ездить к ней в гости и даже помогал по хозяйству, особенно тогда, когда подолгу не было дождей. По углам ее домика стояли бочки для сбора дождевой воды для полива огорода, всегда наполненные, но когда долго не было осадков, ей приходилось таскать воду из колодца, а это было очень тяжелое занятие. Я приезжал и, по мере сил, оказывал ей помощь. А однажды я наколол прадеду дров, чем прекратил ненужные разговоры об опасности езды по городу. Желание помогать старшим нам прививалось с детства, мы же росли на рассказах Гайдара о тимуровцах и считали, что помощь пожилым – наша почетная обязанность. Правда, по мере взросления, выполнять эту обязанность, становилось все сложнее, появлялась большая занятость, накапливались неотложные, интересные дела, которые невозможно было отложить на потом.
Мы взрослели, и все больше у нас стал проявляться интерес к противоположному полу. Как-то мой знакомый Ильгизар, по прозвищу Лытый, раскрыл мне свою тайну. Он нашел место, откуда можно было наблюдать за обнаженными женщинами, не подозревающими, что их разглядывают. Мне так захотелось это увидеть, что я напросился на посещение его наблюдательного пункта. Находился тот на чердаке дома, соседствующего с городской баней. В бане этой женское отделение располагалось на втором этаже и, наверное поэтому, окна были закрашены краской только на треть, так что, как моются барышни, хорошо можно было видеть с этого темного чердака. Похоже, что руководство банно-прачечного треста о возможности наблюдения, даже не задумывалось, и потому нам представилась возможность знакомиться со строением женских тел, рассматривая их с близкого расстояния, самим оставаясь не замеченными. Мы узнали, когда на помывку привозят ребят из детского дома, и, загодя, тайком, пробрались на заветный Н.П. Вначале было интересно наблюдать, как молодые девчонки намывают свои прелести, но мне быстро наскучило созерцание этого, и еще, мне не понравилось лазать по пыльному чердаку в потемках. Я решил, что знакомиться с этими прелестями лучше всего на ощупь в воде, на нашем пляже или в зарослях тальника, используемых девчонками как кабинками для переодевания.
Лето набирало обороты, на улице стало совсем тепло, и я перебрался из своей комнаты на балкон. Мне, как старшему из детей, была выделена маленькая комната, которая за зиму превращалась в зал модельного творчества. Тогда в продаже было очень много сборных моделей из пластмассы, сделанных в ГДР, я выкраивал деньги с обеденных, покупал и собирал их долгими зимними вечерами, пытаясь вырабатывать усидчивость. И к лету в моей комнате повсюду лежали танки и катера, висели на нитках самолеты разных моделей и, поэтому, мне в ней становилось немного тесновато. На балкон снаружи отец подвесил деревянные цветочные ящички, матушка сажала в них различные цветы, но в основном вьюны, они быстро вырастали, и балкон превращался в цветочную террасу, маскирующую мое ложе. На деревянном полу лежал толстый матрас с подушкой и одеялом, это была моя летняя резиденция. Как хорошо было засыпать после плодотворно прожитого жаркого дня, накатавшись на велосипеде, накупавшись, подныривая под девчонок, пощипывая их за упругие попки, а то и стягивая трусики, и уплывая под водой в камыши, подальше от праведного гнева. Приятно медленно погружаться в сон под легкое дуновение свежего ветерка с Волги, довольным от выполнения задуманного, и под впечатлением увиденного. Убаюкивало чувство умиротворения и спокойствия, все дома: папа, мама, сестренка. Не мешали засыпать даже звуки улицы, голос диспетчера с железнодорожного вокзала, громко объявляющего о прибытии и убытии поездов, шум изредка проезжающих по улице автомобилей, и отдаленный стрекот моторных лодок. Уже в полудреме я давал себе задание как следует выспаться, чтобы назавтра выполнить все запланированное. Я вечером увидел на улице Колхозной, к которой торцом примыкал наш двор, начало какого-то строительства. За нашими ажурными воротами с большими красными звездами были видны приготовления к чему-то грандиозному, и нам необходимо было узнать, что там намечается. Утром я собрал друзей, и мы двинулись на эту стройку. Оказалось, что там возводился аттракцион «Гонки по Вертикали». Довольно быстро собиралось цилиндрическое строение, метров двадцати в диаметре, и высотой с двухэтажный дом. Это диковинное представление вызывало такой интерес, что достать билеты на первое выступление, было просто невозможно. Но мы старались расположить к себе организаторов, бегая за холодной водой и квасом для рабочих, и проявляя неподдельный интерес к будущему действу, этим и заслужили у руководства посещение первого сеанса. Нас разместили троих на двух сиденьях, и мы с замиранием сердец стали наблюдать за происходящим. С нижней площадки, все больше ускоряясь, начали подниматься по вертикальной стене, почти до первых рядов зрителей, сразу три спортивных мотоцикла. Они выделывали такие головокружительные выкрутасы, удивительным образом не сталкиваясь друг с другом, что становилось страшно. Нас так заворожило это зрелище, что мы умудрились посмотреть эти гонки несколько раз.
Вот тогда-то и появилась у меня желание осуществить давнюю мечту, и гонять не только крутя педали, а еще и при помощи двигателя внутреннего сгорания. А тут, как раз ко времени, сосед друга Боряни решил продать свой велосипед с мотором. Вот была задачка – где найти деньги на приобретение этого, такого желанного агрегата. Я выскреб все свои сбережения, накопленные на покупку новых авиамоделей, мне добавила средств тетя Валя, подруга матери, с которой они работали вместе, и я приобрел эту технику. Матушка денег не дала, может быть, поскупилась, а может быть опасалась за мое здоровье, зная мою некоторую склонность к безрассудству, но я, вопреки всему, стал обладателем мотовелосипеда. И вот опять непередаваемая радость и чувство абсолютного счастья, как тогда, когда мне купили «школьник». Начиналась новая жизнь, жизнь в тесном контакте с моторами. В то время я отличался не только сообразительностью, но и некоторым легкомыслием. И как только я отдал деньги за это чудо техники и разобрался, как с ним управляться, я посадил свою маленькую сестренку на багажник, обмотанный куском одеяла, и поехал с колхозного рынка, через добрую половину города, к бабушке. Надо же было мне похвастаться приобретением и показать любимой бабуле, какой я уже взрослый, умелый и самостоятельный. Похвастаться получилось, но не получилось накататься вдоволь и избежать нагоняя от матери. Я услышал от нее новое определение своей такой головы и был отстранен от управления транспортным средством на некоторое время. Вдобавок ко всему, я еще был отобран из всей нашей родни кандидатом для поездки в Москву на экскурсию и в город Загорск, для посещения маминой подруги детства. Мне так не хотелось уезжать, но пришлось смириться с обстоятельствами. Ехали мы поездом. А я зря упирался, оказывается, так интересно иногда попутешествовать и посмотреть на мир. Так чудно лежать на верхней полке купе и рассматривать в окно быстро проносящиеся мимо пейзажи: леса, поля, деревеньки, полустанки, города. А как здорово засыпать под размеренный монотонный стук колес с новыми ощущениями и впечатлениями.
Прибыли мы в столицу утром и решили сначала побродить по Красной Площади. Мама предложила сходить в мавзолей Ленина, но большая очередь и мои протесты не дали ей возможности посмотреть на усопшего вождя пролетариата, и вместо посещения покойного, мы пошли прогуляться в Кремль, к Царь-пушке и к Царю-колоколу. Потом мы побродили по огромному универсальному магазину и, немного притомившись, прошли в сквер, где горел вечный огонь в память о погибших неизвестных солдатах. Я смотрел на этот огонь и понимал, что символ этот касается и нашей семьи. Мой дед, отец мамы, с двумя своими братьями пропал без вести в самом начале войны, в боях под Смоленском, и было грустно от того, что нам не известно как это произошло.
Постояв у вечного огня и дождавшись смены караула, мы прошли в конец сквера, купили мороженное по 22 копейки и присели на скамейку отдохнуть. Был теплый летний день, нас окружал большой многоголосый город, но здесь, под стенами кремля, было необычно тихо и умиротворенно. Мы почти расправились с эскимо и уже собирались уходить, как к нам подсела парочка иностранцев. Странно, но почему-то я сразу определил, что это не наши люди, может быть по одежде, а может быть по манере поведения. Я немного напрягся, когда в подтверждение моей догадки услышал иностранную речь. Мужчина посмотрел на меня, с аппетитом доедающего эскимо, и вдруг, протянул мне еще не раскрытый брикет мороженного. Я скромно отказался, покачав головой, указал пальцем на горло и кашлянул, давая понять, что лишнее, может повредить, чем вызвал громкий смех, не нашего человека и его спутницы. Отдохнув, мы поехали на Ярославский вокзал, сели в электричку и добрались до города Загорска, где нас уже ждала тетя Рая с мужем. Была у них своя машина Волга, на которой мы доехали до их дома на окраине города. Дом был большой – кирпичный, с гаражом, окруженный садом. Перед домом был небольшой пруд, похоже, недавно выкопанный. Вокруг него росли молодые деревца. Улица с этим водоемом была совсем новая, все домики свеженькие, из белого силикатного кирпича, видно было, что все здесь новоселы. Погостили мы у гостеприимных хозяев пару дней, сходили на экскурсию в Лавру, прокатились до Ярославля и обратно, и утром на третий день начали собираться домой. Нас довезли до Казанского вокзала, посадили в поезд, и мы отправились восвояси. Я снова ехал на верхней полке и думал о том, что в будущем тоже хотел бы иметь свой дом и автомобиль.
Это потом, а пока, по приезду, я стал наверстывать упущенное за время путешествия, придумывая новые развлечения. Я и мои друзья были готовы к новым интересным свершениям, но наше озорство, иногда слишком явно переходящее в хулиганство, уже не на шутку начало тревожить наших родителей. Тем более что мы, как сговорившись, поддались чарам шедшего тогда очень популярного французского кинофильма «Фантомас» и начали действовать под его прикрытием. Мы поначалу не могли попасть на этот фильм, о котором рассказывали уже видевшие его, как-то умудрившиеся достать билеты на сеанс. Этот фильм шел только в кинотеатре «Победа» на Суконке, и там было такое столпотворение, что к кассе не возможно было пробиться. Мы с ребятами постарше начали разрабатывать возможности добычи билетов, и разработали. Давка в фойе кинотеатра всегда была жуткая, все помещение было заполнено людьми, очереди как таковой не было, покупали билеты те, кому удавалось протиснуться к заветному окошку. И вот что мы придумали. Ребята повзрослее, брали кого-нибудь из наших, помельче, вкладывали ему в руку деньги, заранее сосчитанные, поднимали над головами, и проталкивали к кассе. Получалось. Посмотрели все три серии. Вот тогда-то, во всех дворах и стал появляться Фантомас. Любое озорство отмечалось бумажечкой с данными хулиганившего, конечно же, это был он. Перед нашими воротами к тому времени, были построены два ряда киосков для продажи всякого барахла, на том самом месте, где мы когда-то смотрели гонки по вертикали. И вот этот Фантомас начал рейды по этим торговым точкам. Иногда он находил незапертые двери, и ему, вернее им, трем Фантомасятам, доставался куш: то пакет с тюбиками Преднизолона, то коробки, набитые катушками с нитками, и только один раз нашлась банка с 30 рублями, видимо, припрятанной заначки продавщицы. Все найденное было использовано с пользой. Двор наш уже стал проходным, деревья выросли, и потому натянутые нитки между стволами не были заметны, ими опутывались все протоптанные тропинки. Какой восторг царил в засаде, на балконе 4 этажа, у друга Шамильки, когда кто-нибудь из прохожих натыкался на наши растяжки и произносил громкие, емкие фразы. Тюбики с мазью тоже были использованы почти по прямому назначению, они выдавливались резким нажатием каблука, струей, направленной на проходящих мимо девчонок.
А еще мы как-то съездили на велосипедах на свалку резинотехнических изделий в сторону села Сокуры и набрали бракованной резины от воздушных зондов. Я решил сгонять туда на своем новом транспортном средстве, даже не подумав о том, что мне еще не положено управлять велосипедом с мотором и что мне очень повезло не встретить на пути гаишников в первую свою поездку. Но мне не удалось выполнить свою задумку из-за того, что, когда я отъехал на некоторое расстояние, у меня закончился бензин, и мне все равно пришлось покрутить педали, чтобы добраться до дома. Я пересел на велосипед, и мы благополучно съездили за резиной. Привезли большой кусок, разрезали на части, и стали наполнять их водой, из-под крана. Первый снаряд у горловины перевязали теми самыми нитками, с трудом вдвоем донесли эту колышущуюся бомбу до балкона и стали ждать подходящую кандидатуру для нападения. Увидели, как пошатываясь, идет пьяный мужичок, и сбросили вниз эту водяную гранату, стараясь не попасть в него, но максимально ополоснуть. Надо было видеть, как она разорвалась, окатив пьяного прохожего с ног до головы, и как он шарахнулся в сторону, чуть не растянувшись на асфальте. А мы, бестолковые, прячась за живой изгородью из цветов, еле сдерживали смех, зажимая рты руками, и вслушивались в гневную тираду из ругательств и обещаний поймать мерзавцев и открутить им головы. Но на наше счастье, он не сдержал обещанных угроз и, матерясь, продолжил свой и так нелегкий путь. Мы решили, что переборщили, и стали делать маленькие гранатки, и бросать их подальше от людей. Но эта шалость быстро надоела, и после нескольких атак, мы додумались прекратить это баловство. Ну а потом мы сходили на фильмы с тем же Луи де Фюнесом «Большая прогулка», и «Маленький купальщик», а там яхта с красивой полуобнаженной девицей, и у нас снова начал проявляться интерес к слабому полу, а Фантомас отошел на задний план. Я решил начать исправляться, но не успел, попав в наинеприятнейшую историю, чем сильно подвел своего уважаемого законопослушного отца.
В обычный воскресный день подошел ко мне сосед наш Вовка, по кличке Заяц, попросил сбегать в магазин «Буревестник» и прикупить бутылку водки, объяснив просьбу свою тем, что подвернул ногу. А мне хорошо было известно, что такое покалеченная нога, но неизвестно было, что спиртное продают только совершеннолетним. Я посочувствовал Вовке и спокойно побежал выручать раненого соседа. Но поход мой закончился неудачей, меня в магазине у прилавка вдруг нежно приобнял какой-то дядька и попросил проследовать за ним. Я был так напуган, что даже не спросил, куда и зачем нужно идти. А привел он меня в детскую комнату милиции, где мне, ошарашенному, устроили допрос с составлением какого-то протокола. Я с перепуга выложил все данные о себе, о родителях, и выдал инициатора покупки, а женщина в форме с сердитым видом прочитала мне длинную нотацию и отпустила с миром. Но какой там мир, я так влип: не было ни водки, ни денег, а были только одни неприятности. Пришел я во двор испуганный и униженный. Рассказал обо всем этому Вовику-зайцу, и тот после моих слов как-то быстро и тихо исчез из поля зрения. А через некоторое время подъехал к дому милицейский УАЗик, и моего отца на глазах у всех, кто был во дворе, увезли в отдел.
Часа через полтора он вернулся бледный и злой и, не сказав ни слова, прошел мимо меня домой. Я тихо проследовал за ним, и только закрыл за собой дверь, как получил пощечину, и не от кого-нибудь, а от родной матушки. Отец за всю жизнь ни разу не поднял на меня руку, предоставляя разбираться со мной моей строгой матери. Я выбежал из квартиры и, со слезами на глазах, пошел туда, куда они глядят. Шел и думал о том, что опозорил отца своей безрассудной выходкой и сам теперь состоял на учете в милиции, а Заяц этот, он просто меня подставил. В тот день проводился рейд по выявлению малолеток, желающих прикупить алкоголь, он знал об этом, и я не понимал, на что он надеялся, посылая меня за водкой. Только через несколько часов, уже под вечер, побродив по кустам за железной дорогой и немного успокоившись, я вернулся домой. Домашние почти никак не отреагировали на мое появление, и только мать подняла на меня заплаканные глаза и тут же отвела их в сторону. Я вполголоса попросил прощения, и в нависшей тишине мои слова были услышаны. Мне было велено пройти на кухню и поужинать оставленным для меня холодцом, что я и сделал. Перекусил, давясь едой и обидой. Хороший я получил урок, и с тех пор, прежде чем оказывать помощь людям, я стал задумываться о последствиях этой помощи. Этот эпизод оказался последней каплей в чаше терпения моего окружения.
Отец моих друзей решил увлечь меня и своих сыновей чем-то, что могло бы уменьшить наши не совсем праведные поступки. Ему вначале удалось заинтересовать нас изготовлением аквариумов и содержанием рыбок. У самого в однокомнатной квартире умещались кроме жены и двух сыновей два больших красивых, с диковинными экземплярами. Я соорудил два небольших, завел рыбок, сначала простых, гупешек да меченосцев, а позже рыб и посерьезнее. Мы с ребятами часто бегали на рыбный базар за растениями и мальками, благо был он рядом, на Булаке, напротив нового Цирка, похожего на летающую тарелку. Я увлекся аквариумными делами, но мне это тоже быстро наскучило, правда, совсем от этого занятия я не отказался, все же красиво и не очень-то хлопотно. А немного позже его друг и наш преподаватель английского и труда вовлек нас в кружок судомоделирования.
Был наш учитель человеком очень талантливым и увлеченным. Прошел всю войну, имел ордена, и медали, и заслуженное уважение. В свободное от работы время, он строил большие красивые катера с водометными движителями. У него во дворе частного дома был большой ангар, где он из дерева и фанеры собирал корпуса и обклеивал их стеклотканью на эпоксидной смоле. Получались необычной формы, легкие, прочные и изящные катера с каютами. Все они были построены по индивидуальным чертежам и двигаться могли и по глубине, и по мелководью, при помощи стационарно установленных двигателей от «Волги» или «Москвича», и винта, спрятанного в трубе водомета. И вот этот творческий одаренный человек решил и у нас отыскать похожую жилку. Мы поначалу с энтузиазмом начали посещать кружок, но вскоре поняли, что работа эта очень кропотливая, требующая большой усидчивости, которой у нас, к счастью, не было. Сидеть и часами выпиливать маленькие детальки трудно и нудно. Как-то тихо, по-английски, прекратили мы это свое творчество, и тут наш уважаемый учитель, поняв, что ничего путного в нас не пробудил, подкинул новую идею. Он предложил нам сделать своими руками гоночную лодку и заняться водномоторным спортом! Вот это дело! Вот это мысль! Купить лодочный мотор, изготовить скутер и гонять на нем! Мне так эта идея понравилась, что я тут же развил бурную деятельность по подбору оригинального проекта. Нужно было найти что-нибудь такое, чтобы было красиво, дешево, и надежно. В те годы выпускались очень хорошие журналы: «Техника молодежи», «Моделист-конструктор», «Наука и техника». Столько там было всего полезного и познавательного: и фотографии с Марса, и статьи об НЛО, и схемы для радиолюбителей, и проекты всего, что могло говорить, плавать, ездить и летать. И вот в одном из журналов, я нашел чертежи оригинальных морских саней. Если у обычных катеров и лодок, днище было выгнутым, классическим, V-образным, то у этой конструкции все было наоборот, дно было вогнуто и напоминало обводы катамарана, если смотреть спереди, а если проще – букву П. По краям судна были полозья как у санок, поэтому и название у него было соответствующим. На верхней плоскости был защитный фонарь как у самолета, за ним сиденье гонщика. Если смотреть на катер снизу, был он прямоугольной формы. Днище с довольно большой вогнутостью ближе к корме постепенно выравнивалось, и уже у задней его части, у траверза с выемкой для мотора, было совершенно ровным. Эта плоскость составляла всего 15 см в длину и 1,2 м в ширину, и поэтому, при режиме выхода на глиссирование, площадь соприкосновения с водой, должна была быть минимальной. Можно представить, какой восторг мы испытывали при мысли, как будем кататься на этой конструкции. Но это должно было быть, а пока нам предстояло «это» создать. А поскольку были каникулы и учитель наш уехал в отпуск к родным в Узбекистан, нам ничего не оставалось, как придумать что-нибудь, и немедленно. Вот мой друг и одноклассник, Рифкат, и придумал. Изготовить агрегат типа буера, только на колесах вместо лыж, и попробовать покататься на нем под парусом.
Жил мой друг на улочке Ямской, шедшей от улицы Колхозной до восточной платформы железнодорожного вокзала. Была она небольшой, но яркой, дома все старинные, купеческие. Большие вековые тополя, растущие вдоль дороги, раскинув над ней свои зеленые кроны, создавали неповторимую атмосферу уюта. Дворы, хотя и были все застроены сараями, которые местные жители сдавали торговцам с рынка под хранение семечек и сухофруктов, были чистыми и аккуратными. Вот в одном из таких дворов мы нашли толстую трехметровую доску. К ней поперек прикрепили такой же толщины доску полутора метров, прикрутили два колеса от детской коляски, к поперечной доске, а два спаренных – к подобию рулевого механизма, закрепленному к концу длинной, основной. Раздобыли длинную жердину и сделали из нее мачту, которую установили в перекрестии досок. Агрегат был почти готов, только оставалась одна проблема – парус. Хорошо еще, что у нашего друга Фарида мать работала швеей в ателье, и по нашей очень горячей просьбе она сшила нам парус из брезента: большой, треугольный. И вот настал день испытаний. Принесли мы свою конструкцию на дамбу, которая пролегала от речного порта параллельно железнодорожным веткам до места, где их несколько сходились в одну, длина ее была, наверное, километра два. Это было любимым местом прогулок местного населения, живущего в треугольнике базар – вокзал – речной порт. Дамба была широкой, с двумя асфальтированными дорожками, разделенными газонами, с аккуратно подстриженными кустарниками, с цветами и со столбами освещения, на которых висели фонари в стиле 30–50-х годов.
Вот там мы и решили опробовать свое творение. Поставили его под ветер, хорошо, что с Волги он дует всегда. Первым проехать на этой колеснице изъявил желание Фарид, отчаянный парень, он же владелец паруса, а мы с Рифкаткой и не спорили, решили посмотреть, что из всего этого получится. Расправили парус, подтолкнули слегка эти доски на колесах, и Фаридка поехал, а потом помчался, все больше набирая скорость, и тут до нас дошло, что тормоза то мы в этой конструкции, не предусмотрели. Мы припустились за ним, вдруг нам в спины ударил резкий порыв ветра, и нашим взорам предстала картина: ложится на бок наш сухопутный буер, и испытатель летит на клумбу, как подбитая птица. И смех разбирает, и машину жалко, вдруг сломалась, гонщик-то ладно, подумаешь, рожу ободрал и коленки, заживет, а вот техника! Подбежали и видим, целехонек наш парусник, крепко мы его сработали. Настала моя очередь. Откатили агрегат на исходную, к речному порту, запустили меня. Я разгонялся плавно, но быстро. Скорость – дух захватывает, все вокруг мелькает, пролетел мимо места первого крушения, впереди небольшой поворот, повторил пируэт первоиспытателя. Ободрался изрядно, но все это ерунда по сравнению с полученным удовольствием. Следом поехал падать Рифкат. Наша несовершенная конструкция позже была немного доработана, так мы и гоняли почти все лето, на удивление, никого не сбив, пока не порвали парус. Ну и хорошо, что порвали, оставалось совсем немного до сентября, нужно было время прийти в себя и залечить раны, и мы переключились на более мирные занятия – на посещение кинотеатров. Нам так понравился двухсерийный американский фильм с названием: «Этот безумный, безумный мир», что мы сходили на него несколько раз, а потом дважды умудрились посмотреть фильм Тарковского «Андрей Рублев», терпеливо высиживая две серии ради того, чтобы поглазеть на голых девиц в одном из эпизодов.
Наступила осень. Мы с другом Шамилем после уроков, под руководством нашего преподавателя, в классе труда начали сборку гидрокарта – наших морских саней. Собрали из шпангоутов каркас и начали обшивать его авиационной фанерой. И тут, к моей досаде, семья Шамиля переехала в другой район, где его отец получил двухкомнатную квартиру, а Шамилька, естественно, перевелся в другую школу. Ему стало не с руки ездить в свою старую, и остался я один с мечтой и недостроенным катером. Теперь нужно было все делать самому, я настроился закончить все во время зимнего отдыха, но у меня не получилось, наш класс в каникулы вывезли на экскурсию в Киев Град. Ехали мы туда поездом, я снова любовался нашими просторами, только теперь заснеженными, но все равно очаровывающими. Мы прибыли в этот древний город, нас поселили в каком-то интернате и начали выводить на экскурсии. Я от увиденного был в восторге. Какой красивый город, какой Днепр-красавец, какая величественная Киево-Печерская Лавра, какие люди доброжелательные. Я просто влюбился в эти края. Мы побывали в подземных галереях с мощами святых, было ужасно интересно, но и ужасно жутковато, походили по Крещатику, поели замороженных фруктов и посмотрели фильм про Каштанку в кинотеатре со стереоэффектом. И довольные, под неизгладимыми впечатлениями, вернулись домой.
Я снова хотел приступить к воплощению своей мечты, но у меня, отсутствовал помощник, и закончились материалы. Выручил учитель. Он предложил мне сделку. Я должен был помочь ему в строительстве катера суперкасатки, а он – предоставить мне помещение и обеспечить строительными материалами. Это был выход. Мы ударили по рукам, и к весне у меня уже был готов гидроболид. Первое испытание прошло на озере «Кабан», в центре города. К этому озеру от цирка шла протока с названием «Булак», на пологих зеленых берегах которой росли высокие тополя с густыми кронами. Канал этот, со старинными мостами и чугунными парапетами, перетекал в большое озеро, по берегам которого стояли роскошные старинные особняки. В месте, где он соединялся с большой водой, раньше была красивейшая зеленая зона отдыха с летними кафе, со столиками, расставленными среди деревьев и низкорослых кустарников, а теперь там строилось огромное здание с покатой крышей, и отдыхающие могли гулять только вдоль правого берега по небольшой набережной.
Это большое озеро соединялось с еще большим, с названием «Средний Кабан», узким проливом, протекающим мимо Казанского Зоопарка. А дальше находился Дальний Кабан – небольшое, но живописное озеро, где я однажды пытался пристраститься к рыбной ловле. На берегах ближнего размещались две спортивные базы: с одной стороны «Динамо» с байдарочниками и каноистами, с другой «Спартак» с водномоторниками. Мой дорогой учитель договорился с директором базы спортивных моторных лодок о временном базировании моего глиссера на его территории. Я попросил друга Славика помочь мне донести «гидрик», как мы теперь его называли, до стоянки спортивных судов. Мы вдвоем легко с этим справились; такой он получился необычный, элегантный и легкий, а главное, непотопляемый.
По центру гидрокарта было углубление в корпусе с сидением пилота, под обтекателем, похожим на самолетный, за сиденьем в нише, располагался топливный бак, а на кормовой панели крепился двигатель. Кабина была оборудована рулем и педалью газа, руление осуществлялось посредством тросов, соединенных с пластиной, закрепленной на подвесном моторе «Москва-М». Мне удалось скопить немного денег, снова подзаработать на рынке разгрузкой арбузов, и я купил подержанный, но в очень хорошем состоянии двигатель у Валеры, который когда-то, продал мне мотовелосипед. Моторизованные спортсмены помогли мне форсировать двигатель, уменьшили в диаметре гребной винт, отцентровали и отполировали его, и просверлили дырку в сапоге для свободного выхода отработанных газов. В общем, все подготовили к гонкам. Мы спустили катер на воду, закрепили мотор, завели его, и я, надев на голову гипсовую каску, такую же, как у Моргунова в «Кавказской пленнице», потихоньку начал выруливать на фарватер.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
