скачать книгу бесплатно
– Прямо-таки куча народу! – пробормотала я.
– И не все они, как вы правильно догадались, будут счастливы вас видеть.
Вот оно! Огромный дом, великолепный сад, фонтан и так далее – все это лежит на поверхности: красивая оболочка наследства папы, в недрах которого бушуют нешуточные страсти.
– И кто же ненавидит меня сильнее всех? – поинтересовалась я, внутренне содрогаясь.
– Ненавидит? Это слишком сильное слово – не думаю, что кто-то из домочадцев испытывает к вам нечто подобное, ведь они вас совсем не знают! Но есть по меньшей мере два человека, которые вам рады. Ваша бабушка, к примеру, спит и видит, когда же вы приедете!
– А кто второй человек? – спросила я.
– Он перед вами, – улыбнулся Милинд. – Ну, пойдем, что ли?
* * *
Я не спала уже минут сорок, но нежилась в мягкой постели, не желая вставать и начинать день, грозящий стать бесконечным. Окна были занавешены плотными шторами, но я подозревала, что на улице светит солнце, так как его лучи нет-нет да и пробивались сквозь ткань. Интересно, который час? В комнате не было часов, как будто все здесь предназначалось лишь для релаксации. Вся мебель была резная, из черного дерева, массивная и внушительная, как и само поместье. Не знаю, чего я ожидала от встречи с новыми родичами, но явно не могла представить того, что произошло на самом деле. Едва Милинд распахнул передо мной тяжелую дверь, как раздался предупреждающий крик, и он, вместо того чтобы войти, отступил назад и придержал меня за рукав. Опустив глаза, я увидела глиняный горшок, в котором находилось что-то белое – вероятно, молоко. Кричали, чтобы мы ненароком не сбили эту емкость? Но Милинд вдруг сказал, поворачиваясь ко мне:
– Вам нужно снять обувь и ногой перевернуть горшок, чтобы молоко разлилось.
– Перевернуть горшок? – удивленно переспросила я.
У порога собралось человек тридцать, больше половины из них являлись представительницами женского пола, и от ярких сари у меня зарябило в глазах. Все женщины заговорили одновременно – тихо, но настойчиво, тыкая пальцами в злополучный сосуд. Подавив вздох, я сбросила туфли (слава богу, они были без задников) и осторожно ударила ногой по краю горшка. Он покачнулся и упал, молоко вылилось, что вызвало бурю радостных эмоций в толпе. Однако оказалось, что это еще не конец. Одна из женщин сделала кому-то знак рукой, и к нам подскочил молодой человек в длинном белом балахоне и шароварах и попытался подсунуть мне под ногу, все еще висящую в воздухе, металлический поддон с какой-то темной субстанцией.
– Это еще что такое? – шепотом поинтересовалась я у Милинда.
– Всего лишь глина, – улыбнулся он. – Не бойтесь, наступите в нее.
– Но зачем?!
– Этот ритуал, как правило, проводят, когда молодая жена входит в дом мужа. Индийцы – народ суеверный, а он, по мнению большинства, гарантирует счастливую семейную жизнь. Вы, конечно, не невеста, но все же новый человек, которому предстоит встать во главе семьи и управлять поместьем и бизнесом, поэтому вам и предлагают то же, что и богине домашнего очага Лакшми. Не беспокойтесь, глина легко отмоется!
Я решила подчиниться: как говорят англичане: «В Риме поступай, как римляне». От толпы отделилась женщина лет пятидесяти, маленькая, смуглая, с большими черными, густо подведенными глазами и начала производить какие-то манипуляции с серебряным подносом, на котором лежали цветы, кучка непонятного красного порошка и курилась сандаловая палочка.
– Не дергайтесь, – шепнул Милинд мне на ухо. – Позвольте тете Сушме все сделать правильно!
И я не дергалась, стоя как памятник. Давно забытый запах сандала щекотал ноздри, дым заставлял глаза слезиться, но я мужественно терпела, пока, слегка покачиваясь, «тетя Сушма» водила подносом вокруг моей головы, вполголоса что-то приговаривая. Затем она вдруг окунула пальцы, сложенные в щепоть, в порошок и ткнула ими мне в лоб. Я едва удержалась, чтобы не отпрянуть.
– Все в порядке, – сказал Милинд, легонько подталкивая меня вперед. – Теперь вы можете войти. Добро пожаловать домой, госпожа Варма!
В тот вечер, казалось, все многочисленные представители семейства, даже те, кто не жил здесь постоянно, собрались в поместье. Первой, кому меня представили, была бабушка Мамта-джаан. Я ожидала увидеть старенькую, согбенную старушенцию, однако ошиблась. Мамта-джаан оказалась довольно высокой для индианки восьмидесятивосьмилетней женщиной с прямой, как палка, спиной и стройным, словно у молодой девушки, станом. Она не красила волосы и носила современную короткую стрижку и очки в дорогой оправе. Ее руки, несмотря на пигментные пятна, были ухоженны, ногти накрашены ярким лаком, а изящные пальцы, не тронутые артритом, унизывали золотые кольца. Вообще все женщины в доме, как я успела заметить, сверкали драгметаллами и бриллиантами. В европейском обществе такое обилие драгоценностей сочли бы за проявление дурного вкуса, но здесь, в Индии, так было принято, и это казалось естественным. Когда Мамта-джаан приблизилась ко мне, я, признаться, испугалась, однако она протянула руки и обняла меня, плача и быстро-быстро говоря на хинди.
– Бабушка понимает английский, но плохо на нем говорит, – пояснил Милинд, с самого начала взявший надо мной шефство во всем, что касалось правил и обычаев. – Она очень рада видеть вас снова: бабушка помнит вас маленькой кудрявой девочкой, бегавшей по дому и оглашающей его радостным смехом. Она напоминает вам, что вы любили прятаться в старинных комодах на втором этаже, а слуги часами искали вас, сбившись с ног, под громкие вопли хозяина, беспокоящегося за единственную дочь.
Хотелось бы мне сказать, что я все это помню, но – нет, к сожалению, и этих воспоминаний не осталось в памяти, словно кто-то добросовестно поработал ластиком. Мамта-джаан взяла меня за руку и весь вечер не отпускала от себя. Странное дело, но с ней я как-то сразу почувствовала себя свободно и раскованно, поэтому ничуть не возражала против того, что она сжимала мои пальцы в своих руках, время от времени поглаживая мои ладони. Так делала мама, когда пыталась меня утешить или приободрить. Знакомый, нежный жест заставил меня почувствовать, как щекочет в носу и глазах.
Вторым членом семьи, который обратил на себя мое внимание едва ли не с порога, была невысокая, удивительно красивая женщина лет сорока или, может, сорока пяти.
– Анита, ваша мачеха, – пояснил Милинд вполголоса.
– Добро пожаловать домой! – на чистейшем английском произнесла она и раскрыла мне объятия, но что-то насторожило меня – возможно, предубеждение, так как она являлась заменой моей матери в качестве папиной жены? Тем не менее я постаралась ответить на ее объятие с той же теплотой, с какой она его предложила. Сушмита, хорошо говорившая по-английски и немедленно потребовавшая называть ее «тетей», рыдала белугой, припоминая какие-то детали из моей прошлой жизни в Индии, и мне оставалось лишь кивать, делая вид, что я понимаю, о чем речь. Случайно поймав взгляд Милинда, я прочла в нем сочувствие, смешанное с весельем: он явно забавлялся происходящим, умудряясь при этом сохранять серьезную мину. Больше всего меня потрясли дети, коих в семействе Варма насчитывалось не меньше десятка – все они были вежливыми и послушными и, похоже, действительно обрадовались появлению новой родственницы. Самыми милыми показались мне дети тети Сушмы, Абхишек, тут же попросивший называть его Аби, и Сурья.
– А кто та тихая девушка, в углу? – поинтересовалась я у Милинда, когда все, кого считали нужным, были мне представлены, и Сушмита пригласила нас к столу, накрытому в саду.
– Чхая, я вам о ней говорил.
– А почему она не подошла?
– Она – не член семьи, вы же понимаете, – пожал плечами Милинд. – Правда, ваш отец относился к ней, как к дочери, но теперь, с вашим приходом, она не знает, чего ожидать.
Наверное, следовало подойти к этой Чхае, успокоить, сказать, что для нее ничего не изменится, что все останется, как при отце, но слишком сильна оказалась эмоциональная нагрузка в этот день, еще только начавшийся. Ничего, подумала я, еще успею поговорить с ней – Чхая кажется девушкой разумной и симпатичной, поэтому, скорее всего, она извинит меня.
Только теперь, валяясь на мягкой постели, я поняла, что вчера меня пощадили, не нагрузив сразу же всеми проблемами, а их у семейства пруд пруди. За столом говорили только по-английски, даже детишки, а тем, у кого возникали трудности с переводом, помогал сосед справа или слева. После обеда Сушмита показала мне мои новые владения – странно звучит: «мои новые владения», и все же это правда, а я никак не могу привыкнуть к тому, что все здесь отныне принадлежит мне одной! Почему отец принял такое неординарное решение и оставил все свое состояние дочери из России, которую не видел двадцать семь лет? Это еще предстояло выяснить, как и то, насколько пострадали остальные члены семьи, рассчитывавшие на приличный кусок от наследства и ничего не получившие! Главным образом меня интересовал мой братец, в данный момент сидящий в кутузке, ведь именно ему, казалось бы, должно достаться богатство, неожиданно и, как наверняка считает большинство проживающих в поместье, несправедливо свалившееся на меня.
Так что у меня имелись основания для того, чтобы чувствовать себя не в своей тарелке, потому-то я и не торопилась подниматься. Однако весь день в постели не проваляешься! На стуле висели джинсы и футболка – слава богу, домочадцы решили не искушать судьбу, наряжая меня в национальные одежды! Кстати, я заметила, что сари носили только старшие члены семьи, а более молодые одевались так же, как и везде, и это открытие принесло мне хоть какое-то облегчение.
Выйдя в длинный коридор, я медленно двинулась по нему в направлении лестницы. Хоть я и отказываюсь себе в этом признаваться, мое тело, в отличие от мозга, все же кое-что помнит, потому что я не заблудилась, несмотря на громадные размеры дома. Уже на подходе я услышала странные мелодичные звуки, доносящиеся с первого этажа. Подойдя поближе и перегнувшись через перила, я увидела сидящих на полу женщин, облаченных в сари и с покрывалами на головах. Сидели они перед большой мраморной скульптурой какого-то бога – или богини, установленной в нише и увешанной цветочными гирляндами. Моя бабушка находилась ближе всего к роскошному алтарю, возле которого курилось множество ароматических свечей, и их запах, приятный, но удушливый, поднимался кверху. Мамта-джаан пела, остальные женщины сидели молча, сложив руки лодочкой.
– Молитва богине Лакшми – обычный утренний ритуал, – услышала я тихий голос и, обернувшись, увидела, что рядом стоит Чхая. За обедом и ужином девушка сидела в дальнем конце стола, и мы не имели возможности перекинуться даже парой слов. Теперь выясняется, что она отлично говорит по-английски.
– Я поздновато поднялась, да? – улыбнулась я ей, и Чхая, в глазах которой настороженность постепенно таяла, робко улыбнулась в ответ.
– Уже половина девятого! – ответила она. В ее словах отсутствовал упрек, но я поняла, что в этом доме привыкли вставать ранехонько. Очень плохо, потому что я люблю поспать, но со своей сумасшедшей работой последние лет десять страдаю хроническим недосыпом.
– Но вы, конечно, можете спать столько, сколько захотите! – тут же добавила Чхая, краснея. – Теперь вы – хозяйка, и вам решать. Я только… Я хотела спросить…
Девушка все никак не могла закончить фразу, и я подбодрила ее:
– Ну, Чхая, о чем ты хотела спросить?
– Вы знаете, как меня зовут?! – изумленно распахнула она глаза.
– Конечно. Так что за вопрос?
– Может, вы захотите, чтобы я съехала?
– С чего ты взяла? Отец хотел, чтобы ты жила в этом доме, значит, так тому и быть!
Облегчение, отразившееся на лице Чхаи, сказало мне, что я сейчас, как бы шутя, решила ее судьбу, и мне стало неудобно, ведь никто никогда от меня не зависел. С шестнадцати лет, после смерти мамы, я стала самостоятельным человеком, одиночкой, вынужденной, как та лягушка, барахтаться в молоке в попытке сбить масло, чтобы не утонуть.
– Может, мне следует спуститься и посидеть с ними? – неуверенно поинтересовалась я у своей собеседницы.
– Мамта-джаан будет очень рада, если вы это сделаете! – просияла Чхая.
Тяжело вздохнув, я спустилась по лестнице, стараясь ступать как можно тише, чтобы не потревожить молящихся, и уселась по-турецки позади всех, надеясь остаться незамеченной. Тем не менее два человека меня все же увидели – сама бабушка, глаза которой потеплели при виде меня, и Сушмита, пославшая мне быструю улыбку и одобрительный кивок. Чхая неслышно опустилась рядом. Бабушкин голос убаюкивал, и я почувствовала снисходящее на меня умиротворение, на мгновение ощутив, что нахожусь среди своих, хоть и вижу этих людей всего второй раз в жизни.
– Я так рада, что ты присоединилась к нам! – воскликнула Сушма, как только бабушка закончила петь и подала знак всем присутствующим, знаменуя окончание священнодействия. Тетя взяла меня за руки и поднялась на цыпочки, вглядываясь в мое лицо. – Какая же ты высокая! – добавила она с завистью. – Можешь не носить каблуки, а вот я…
Бабушка стремительно приблизилась к нам и обняла меня. Не привыкшая к такому откровенному проявлению чувств, я с трудом сообразила, что нужно вернуть объятие. Она что-то сказала мне и посмотрела на Сушмиту, прося переводить.
– Сейчас мы кое-куда пойдем, – сказала тетя. – Тебе обязательно нужно это увидеть.
Заинтригованная, я двинулась за Мамтой-джаан, по-прежнему не выпускающей мою руку. Мы поднялись на второй этаж, прошли два коридора и оказались в круглом помещении, напоминающем главный холл, только чуть поменьше. По кругу располагались двери, и бабушка подвела меня к одной из них. Толкнув дверь, она вошла и пригласила меня сделать то же самое. Сушма семенила позади. Комната оказалась прямо-таки королевских размеров спальней с широкой кроватью, такой же красивой резной мебелью, как и во всех остальных помещениях, и пушистыми узорчатыми коврами, устилающими пол.
– Туда смотри, – Сушмита тихонько толкнула меня в бок, указывая взглядом направление. На стене напротив кровати висел большой масляный портрет, сделанный так искусно, что я поначалу решила, что это фотография.
– Но это же…
– Ты! – рассмеялась Сушмита. Мамта-джаан вторила ей, покачивая головой.
Женщина на портрете и в самом деле так походила на меня, что, казалось, я смотрюсь в зеркало. Но постепенно я стала замечать различия. Во-первых, ее глаза были темными, как южная ночь, да и волосы, заплетенные по индийской моде, гораздо темнее моих, почти черные. Она также была смуглее, но черты лица – нос, брови, скулы – все это было моим!
– На самом деле это – твоя прабабушка, – перевела Сушма слова Мамты-джаан. – Мы и сами не ожидали, что снова встретим Кундалини-джаан, но, как только увидели тебя, поняли, что никакой генетический анализ не нужен: ты – Варма, и твое лицо, твои глаза и фигура полностью это доказывают!
После завтрака, сидя с бабушкой и Сушмой в качестве переводчика в гостиной, сплошь уставленной длинными мягкими диванами, я услышала много интересного о прабабушке Кундалини. Она вышла замуж в пятнадцать лет – так было принято в те времена. Ей повезло: богатый муж взял ее почти без приданого, но он был намного старше. Тем не менее, если верить Мамте-джаан, Кундалини любила его и родила троих детей. Рано овдовев, она оказалась перед тяжелым выбором: выйти замуж вторично, передав дела новому супругу, или встать во главе семьи и занять место мужа, богатого землевладельца, ссужавшего деньгами всю округу. И прабабушка выбрала второе. Во времена, когда женщина занимала место далеко позади мужчины, это было нелегко, но Кундалини обладала железным характером – она справилась. Прабабушка выучила всех своих детей женского и мужеского пола и дала им высшее образование. После нее во главе семьи встал старший сын, брат Мамты-джаан, а после его смерти, за неимением у него детей, все перешло к ее сыну – моему отцу. Тому участь землевладельца казалась незавидной, тогда большая часть их стремительно беднела, не имея ничего, кроме земли. Требовалось осваивать новые области, и отец выбрал медицину.
– Это просто дар судьбы, что ты появилась, – говорила бабушка через Сушмиту. – И так похожа на маму Кундалини!
И тут я решилась задать вопрос, который давно крутился у меня на языке.
– Мамта-джаан… – начала я, но бабушка прервала меня нетерпеливым жестом:
– Нани, – сказала она.
– Зови ее бабушкой, – пояснила Сушмита. – «Нани», поняла?
– Хорошо… нани, – согласилась я. – Скажите, почему папа выбрал меня? У вас же есть… по крайней мере, были два внука!
Бабушка погрустнела.
– Твой отец считал, что по-настоящему у него есть только один сын, Аамир, – вздохнула она, отводя глаза к окну, за которым пышно цвели азалии. – Он и в самом деле был милым мальчиком, очень целеустремленным, трудолюбивым, и мой сын считал, что лишь он способен возглавить семейный бизнес. Аамир был светом в этом доме…
Слезы навернулись на глаза Мамты-джаан, но она тут же сморгнула их и продолжила:
– Аамир погиб. Он домой ехал из Дели, и тормоза внезапно отказали. Машина рухнула с обрыва.
– От тела нашего бедного Аамира почти ничего не осталось, – всхлипнула Сушмита: я уже успела заметить, что в этом семействе ее легче всего растрогать – любой повод сойдет, а уже тем более такой серьезный, как гибель двоюродного племянника. – Твой папа едва с ума не сошел, когда узнал!
– А как же Санджай, мой второй брат? – спросила я.
– Санджай…
Бабушка произнесла его имя так, словно оно одно уже о многом говорило. Возможно, и так, но я-то человек новый!
– Санджай – хороший парень, – начала переводить Сушмита бабушкины слова. – Правда, он никогда не любил учебу, но Пратап заставил его окончить Кембридж. Санджай не хотел быть врачом, поэтому поступил на менеджмент, однако эта профессия ему тоже не нравилась, и он предпочитал проводить время с друзьями в ночных клубах, барах и на вечеринках. Все кончилось тем, что Пратап лишил его содержания, но даже это не остановило Санджая: он быстренько подыскал себе приработок в качестве модели и стал зарабатывать неплохие деньги.
– Мой брат – модель?!
– Был, – поправила Сушмита. – Но у Санджая и в самом деле исключительные внешние данные, поэтому он три года проработал в одном известном британском глянцевом журнале.
В ее голосе звучала гордость за племянника, хотя, думаю, в семье полагалось его осуждать за неподобающую положению профессию.
– Университет он с грехом пополам окончил, – продолжала бабушка. – Журнал предложил ему продлить контракт, и Санджай склонен был согласиться, но Пратап встал на дыбы. Пришлось ему возвращаться… Ох, сейчас я считаю, что это была страшная ошибка моего сына: если бы он не настоял на возвращении Санджая, мальчик не оказался бы в тюрьме!
– За что же его посадили, нани?
– Есть свидетели того, что твой отец страшно поругался с Санджаем накануне своей гибели. Они постоянно цапались, но в тот день, говорят, они едва не подрались!
Переводя это, Сушмита выкатила глаза так сильно, что я испугалась, как бы они не выпали из орбит.
– И что, только поэтому его арестовали? – не поверила я.
– Нет, не поэтому, а из-за оружия.
– Оружия?
– У Санджая есть пистолет. Не знаю, где он его достал: в этом доме полно мечей, сабель и ружей, но все они коллекционные – твой папа любил такие штуки, хоть я этого и не одобряла. А у Санджая был пистолет.
– «Глок», – подсказала Сушмита.
– Да, – подтвердила бабушка. – Незарегистрированный, но никто из нас об этом не знал, пока полиция не пришла за Санджаем. При обыске обнаружили и пистолет – тот самый, из которого застрелили Пратапа, и патроны к нему.
– А все остальное – к примеру, следы пороха на руках, одежде? – спросила я.
– Я ничего этого не знаю! – развела руками Мамта-джаан.
– Она была в таком шоке, что сейчас с трудом вспоминает происходившее в тот день, – пояснила Сушма. – К счастью, Милинд взял на себя все заботы о похоронах, потому что в тот момент в доме находились одни женщины, если не считать слуг. Но даже Милинд не сумел сделать так, чтобы Санджая отпустили под залог – как ни старался он, как ни бились Баджпаи, все оказалось бесполезно! Думаю, дело в том, что комиссар полиции Агры с самого начала был настроен против нашей семьи.
– Почему это? – удивилась я. Все выше описанное казалось мне детективной историей, взятой из какой-то книги или фильма.
– Это связано со строительством новой клиники. Сейчас земля вокруг Таджа активно сдается в аренду, и Пратап подсуетился, чтобы получить приличный ее кусок под новую клинику. Это – очень престижное место, как ты понимаешь, поэтому конкуренция огромная, и, похоже, твой отец перешел дорогу брату комиссара, намеревавшемуся открыть там торгово-развлекательный центр.
Господи, как же все это мне знакомо!
– Самое ужасное, – сказала между тем Сушма, – что Санджая обвиняют не просто в убийстве отца – тогда адвокаты Баджпаи попробовали бы доказать состояние аффекта и он получил бы не такой большой срок. Но нет, твоего брата обвиняют в заказном убийстве!
– Считают, он нанял кого-то?
– Именно! Подозревают Дипака Кумара – это местный социальный активист. Он метил в большую политику и считал своим долгом подзуживать народ против строительства клиники Пратапа. Понимаешь, Индира, на земле вокруг Таджа живет и работает куча народу – ткачи, резчики по камню, фотографы, зарабатывающие тем, что снимают туристов на фоне мавзолея, а также там располагаются многочисленные сувенирные лавочки. Городское правительство хочет избавиться от трущоб, от всей этой бедноты, уродующей окрестности Таджа. Они собираются разбить там сады и парки. Против клиники аюрведы возражений не возникало – в конце концов, это направление медицины очень популярно в Индии и за рубежом, и чиновники рассчитывали, что хорошая клиника привлечет дополнительных туристов. Так же думал и твой папа, но такие, как Дипак Кумар, умеют только орать на митингах и мешать любому хорошему делу!
– Но куда же денутся люди из трущоб? – задала я вопрос.
– Для них разработана программа переселения, ведь нельзя же просто выкинуть людей на улицу! И все прошло бы нормально, если бы не Дипак Кумар, постоянно мутивший воду. Он забросал муниципалитет петициями с подписями жителей трущоб, заставлял их устраивать пикеты. А потом Пратапа убили, и полиция полагает, что для этого Санджай нанял Дипака Кумара, который, между прочим, со дня убийства находится в бегах… Я верю, что Дипак Кумар пошел бы на все, чтобы добиться своего, но вот в участие Санджая не верит ни один человек, который хоть сколько-нибудь с ним знаком!
– По-моему, все это звучит глупо, – заметила я. – Допустим, Санджай убил папу не сам, а решил кому-то заплатить. Тогда зачем он отдал киллеру свой пистолет? Хорошо, может, он сделал это, так как оружие не было зарегистрировано на его имя, и определить его принадлежность было бы невозможно – тогда почему пистолет все-таки обнаружили в доме?
– Все это верно, – раздался голос у меня за спиной. Это оказалась Анита, моя мачеха и, соответственно, мать Санджая. – Но комиссару важно не истину найти, а наказать нас, Варма!
Интересно, как давно она здесь стоит? Удивительная женщина: несмотря на то, что ее сын находится под следствием, она выглядит так, словно полностью готова к съемкам для программы типа «Самые знаменитые дома мира»!
