скачать книгу бесплатно
Мамы у Киры не стало год назад. Маша опять ходила на похороны, но уже чувствовала себя рядом с Кирой совершенно посторонней.
Кода подъезда она не знала, но звонить в домофон не пришлось, из подъезда вышла пожилая пара, и Маша проскользнула внутрь.
В квартиру тоже звонить не пришлось. Оттуда вышел молодой хмурый мужчина, недовольно посмотрел на Машу.
– Я подруга Киры, – решительно сказала Маша. – Она просила меня приехать.
Мужчина не стал ее прогонять, вошел вместе с ней, буркнул:
– Подождите здесь, – и исчез за поворотом коридора.
Она привалилась спиной к косяку двери.
Из глубины квартиры слышались негромкие голоса, появлялись и исчезали люди в полицейской форме и в штатском, без любопытства оглядывая Машу.
В детстве она любила играть у Киры. Машина мама работала дома, заставляла учить уроки, мыть за собой посуду и ужасно мешала, а Кирины родители приходили с работы поздно, и проводить здесь время было сплошным удовольствием.
Подруги прокрадывались к комнате Дениса и смотрели в щелку, чем занят Кирин старший брат. Как правило, Денис сидел за письменным столом. Если замечал девчонок, отгонял их от своей комнаты. Однажды даже дал Маше подзатыльник. Довольно больно, между прочим.
Маша была в Дениса влюблена, пока не встретила Павла.
Наверное, она стояла в коридоре недолго, но ей показалось, что время остановилось.
Потом откуда-то вышел молодой парень в футболке с изображением российского флага на груди, улыбнулся Маше, спросил, кто она такая и где живет.
Маша объяснила, спросила, не показать ли паспорт. Парень отмахнулся.
И тут наконец вышла Кира. Подруга не плакала, только сразу взяла Машу за руку, а Маша ее обняла. Они так и стояли, обнявшись, пока не вынесли тело Дениса и не опустела квартира. Потом квартиру опечатали, и Маша отвезла Киру к ней домой.
Елену Анатолий Михайлович узнал не сразу. Он шел от метро и случайно задержал взгляд на спешащей навстречу женщине. Они уже разминулись, когда он тоскливо подумал – Елена. Она его не заметила, и оборачиваться он не стал.
Елена иногда приезжала к своей сестре, жившей в соседнем с ним доме, и Анатолий Михайлович пару раз ее встречал. Они перекидывались ничего не значащими словами и опять расходились каждый в свою жизнь.
А когда-то ему казалось, что его жизнь – это Елена.
У подъезда Анатолий Михайлович замедлил шаг, даже постоял немного на крыльце, не нажимая кнопки домофона. Идти домой не хотелось. Он подумал, не зайти ли в ближайший ресторан, но тут опять пошел дождь, он неодобрительно посмотрел на свои грязные туфли и наконец вошел в подъезд.
Он уже несколько лет ездил на работу на метро и втайне этим гордился. Своей демократичности он, конечно, не афишировал, и вызвана была демократичность исключительно прагматическими причинами: от дома до метро и от метро до работы было по две минуты небыстрым шагом, и проехать требовалось всего две остановки по прямой, а пробки, несмотря на введенные платные стоянки, московские власти так и не победили.
– Толя! – крикнула из комнаты жена, когда он отпер дверь. – Ты?
– Я! – крикнул в ответ Анатолий Михайлович.
Она не вышла его поцеловать, и он был этому рад. Он понял, что не любит жену давно, когда Але было всего восемь месяцев.
– Аля заходила? – вымыв руки, он заглянул в комнату.
Жена лежала на диване под пледом, листала какую-то книгу.
– Ты не заболела?
– Нет. – Она отложила книгу, ласково улыбнулась. – Аля заходила утром. Мы немного поиграли с Данечкой, потом он закапризничал, и они ушли.
Дочь жила недалеко от них и забегала почти каждый день.
– Ты голоден?
– Нет. – Анатолий Михайлович тоже постарался ласково улыбнуться жене. – Лежи. Захочу есть, сам возьму.
Он понял, что не любит жену, когда осознал, что не верит ни одному ее слову. Не потому что она постоянно его обманывала, наоборот, он был уверен, что ему она как раз говорит правду.
Просто она как будто постоянно играла какие-то роли, а что она при этом чувствует на самом деле, узнать было невозможно.
Анатолий Михайлович заварил себе крепкого чаю, взял конфету из вазочки, повертел в руках. На пробу положил в рот, оказалось вкусно.
Але было восемь месяцев, когда она безучастно проспала сутки, ненадолго открывая глазки. Они не сразу догадались измерить температуру, и, когда вызвали детскую неотложку, температура оказалась под сорок.
Жена плакала, начинала шептать какие-то молитвы, смотрела на него непонимающими глазами, а он носил больного ребенка на руках, боясь положить в кроватку.
Врач выписала какие-то лекарства, он сбегал в аптеку, и вскоре температура упала.
Жена мгновенно успокоилась, заснула, а он сидел возле кроватки дочери, трогая рукой влажный лобик, и боялся отойти. Он так и не заснул в ту ночь, а жена ни разу не проснулась.
На следующее утро она опять плакала и опять шептала молитвы, хотя ребенок уже явно выздоравливал, и жалобно просила, чтобы Анатолий немедленно организовал консилиум или что-нибудь в этом роде, а он ей не верил.
Наверное, он был не прав и она действительно искренне переживала за дочь, но слушать ее ему было противно.
Но скорее всего давняя болезнь дочери и вовсе ни при чем и разлюбил жену Анатолий Михайлович просто потому, что никогда и не любил.
Любил он только одну женщину, Елену.
– Толя! – крикнула из комнаты жена. – В холодильнике мясо.
– Спасибо! – крикнул он в ответ.
Раньше ему казалось, что он заболевает, когда не видит Лену несколько дней.
Странно, но сначала она ему не понравилась.
Дочь училась тогда в десятом классе. Он пришел в школу на родительское собрание, уселся рядом с незнакомой худенькой женщиной и совершенно не смотрел в ее сторону. На родительские собрания он всегда ходил сам, не по каким-то специальным соображениям, а просто потому, что так складывались обстоятельства. Жена то болела, то именно в этот день и в это время ей нужно было в парикмахерскую, то еще что-то ей мешало встретиться с учителями.
Так исторически сложилось, объяснил он потом Лене, когда она спросила, почему Алина мама никогда не приходит в школу.
В тот день учителя, как обычно, дружно хвалили класс и сетовали на некоторых нерадивых учеников, в число которых его дочь, слава богу, никогда не попадала. Собрание было рядовым, скучным, он еле дождался окончания.
На улице к тому времени совсем стемнело. Сидевшая рядом с ним женщина вышла следом, поскользнулась на скользких от ночных заморозков ступенях, и Анатолий едва успел подхватить ее под локоть. Она весело ему улыбнулась, высвободила руку и быстро прошла вперед.
Второй раз она поскользнулась шагов через десять, и он опять чудом ее поймал. Похоже, у нее была очень скользкая обувь.
В тот день он даже не предполагал, что его жизнь меняется. Они посмеялись над ее неуклюжестью и расстались, чтобы больше никогда не встретиться.
– Ну что же ты ничего не ел! – встревожилась жена, садясь напротив Анатолия Михайловича. – Ты плохо себя чувствуешь?
– Я отлично себя чувствую, – заверил он и заставил себя улыбнуться. – Просто нет аппетита.
Жена обиженно покачала головой: я стараюсь, а ты…
Ее старания давно сводились к указаниям теткам, приходившим готовить и убирать квартиру. Домработниц она искала либо через какие-то фирмы, специализирующиеся на подобных услугах, либо через знакомых. Впрочем, тетки надолго не задерживались. Жена сначала начинала обожать и жалеть новую работницу, поскольку женщины, как правило, были приезжими и неустроенными. Потом обожание и жалость сменялись легким раздражением – господи, Толя, она меня сегодня довела до мигрени, принялась мыть ванную какой-то ядовитой химией, а я сто раз предупреждала, что у меня аллергия! Ну а потом раздражение нарастало, и вместо одной женщины появлялась другая.
Анатолий Михайлович допил чай, сунул чашку в посудомойку, поцеловал жену и покосился на часы. Скоро можно ложиться спать. Еще один день прошел.
16 августа, вторник
Кира работала через день, не пришлось звонить в салон и упрашивать, чтобы ее подменили. То есть звонить все равно придется, сил идти в ближайшее время на работу нет, но звонок хотя бы можно отложить на вечер.
Она не думала, что удастся заснуть, а проспала всю ночь, как младенец. И проснулась поздно, почти в девять.
Вчера Киру долго расспрашивали про брата, а сказать ей было нечего. Четыре года назад Денис сбил насмерть беременную женщину, грубо и нагло нарушив правила дорожного движения.
До этого Кира не поверила бы, что брат на такое способен. И никто бы не поверил.
До этого машину Денис водил аккуратно, а в метро уступал старушкам место. Он исписывал кучу бумаги формулами, бренчал на гитаре и каждое утро поднимал шестнадцатикилограммовую гирю.
Вчера она не разглядела его лица, Денис лежал на полу лицом вниз, и она видела только коротко стриженный затылок. Раньше брата считали красавцем.
Ей всегда это казалось несправедливым, потому что они с Денисом были очень похожи, но ее красавицей никто не называл. Впрочем, Кира умела это исправить, особенно работая в дорогом салоне. У женщины должна быть хорошая кожа, хорошие волосы и хороший макияж – вот и вся наука.
Вставать не хотелось, но она себя заставила. Сварила кофе, выпила, сварила еще.
Кира понятия не имела, кто знал о том, что Денис вернулся.
Кира понятия не имела, чем он теперь собирался заниматься. Едва ли вернулся бы к себе в университет, где работал до ареста. В университет, наверное, с судимостью бы не взяли. Она на месте брата туда даже и не сунулась бы.
Вчера на его столе обнаружили раскрытый ноутбук. Ноутбук скорее всего его старый, и скорее всего он работал, иначе зачем бы брату его включать. Но Кира вчера не подошла не только к брату, к ноутбуку тоже. Еще на столе лежал старый альбом с фотографиями, раскрытый там, где они с Денисом совсем маленькие. Альбом Кира зачем-то закрыла, пока ждала полицию.
Внезапно ей стало нехорошо, и Кира схватила себя руками за щеки. Она не подошла к брату и не обняла его и больше никогда не сможет этого сделать.
Вообще-то они с братом никогда не обнимались и не целовались, если не считать совсем редких случаев. Она повисла на Денисе, когда он защитил диссертацию, а он чмокнул сестру в лоб, когда Кира принесла домой диплом о высшем образовании.
Сейчас ей казалось самым страшным, что она никогда больше не сможет его обнять. Это было так ужасно, что Кира застонала.
– Прости меня, если сможешь, – проговорила она в пустоту.
Пустота ей не ответила. Тихо включился бабушкин холодильник, из открытого окна послышался детский плач, стих.
– Я его предала, – сказала вчера Кира подруге Маше.
Маша не ответила, погладила ее по плечу – держись.
Вчера у Киры это вырвалось непонятно почему. Вчера она еще не понимала этого так, как поняла сейчас – она предала брата, и ей нет прощения.
Кира страдала и жалела себя и решила никогда и никому не говорить, что ее брат сидит в тюрьме. Хватит того, что любимый парень, узнав об этом, никогда больше ей не звонил.
Кира на него не обижалась, она и сама держалась бы подальше от семьи уголовника.
Поэтому и устроилась в салон красоты. В нормальной фирме не скроешь, что брат в тюряге, там нужно заполнять полные анкеты.
Кира опять застонала и уткнула лицо в ладони.
Она уже не могла попросить у Дениски прощения, она могла только похоронить его по-человечески и ходить на могилу дважды в год. В день рождения и в день смерти. Нет, еще полагается ходить на Красную горку, это то ли перед Пасхой, то ли после, Кира точно не помнила.
Она заставила себя оторвать ладони от лица и медленно допила остывший кофе.
Брат уже не мог ее простить, и она сама не могла себя простить, но она знала, что будет делать.
За окном светило солнце. Вчерашний дождь опять сменился необычной для августа жарой. Кира быстро сполоснула чашку, натянула на себя первое, что попалось под руку, – белые брюки и белую с синим футболку, сунула ноги в босоножки и вышла на улицу.
Уже почти у метро подумала, что надеть следовало что-нибудь темное, но возвращаться не стала, спустилась по эскалатору, втиснулась в набитый вагон. У молодого парнишки рядом с ней из наушников лилась тяжелая музыка, перекрывая даже шум идущего поезда. Кира пожалела беднягу, парень должен скоро либо оглохнуть, либо заработать жестокую мигрень. Она бы от такого грохота точно заработала.
Денис любил музыку. И современную, и старую. Он и работал всегда в наушниках, чему Кира постоянно удивлялась, ей для мозговой деятельности требовалась абсолютная тишина.
В метро было жарко. Уличный прохладный ветерок приятно охладил кожу. Захотелось мороженого, она остановилась у только что открывшегося киоска, постояла и отошла, так ничего и не купив.
Народу в центре было немного, до родительского дома она дошла почти по пустым улицам. Лифта ждать не стала, поднялась на четвертый этаж пешком. Сосед Иван Яковлевич жил двумя этажами выше родителей, и вообще-то Кира плохо его знала. Собственно, она всех соседей знала плохо, хотя почти всю жизнь прожила в этом доме. Здоровалась при встрече да перекидывалась парой фраз при случае.
Сосед открыл сразу, как будто стоял за дверью, и совершенно не удивился, увидев ее на пороге.
– Проходи, – отступил он.
– Разуваться? – Кира с сомнением посмотрела на босоножки.
– Не надо. Проходи так. Завтракать будешь?
Ивану Яковлевичу было лет семьдесят. Несколько лет назад у него умерла жена, родители ходили на похороны, а они с братом – нет. Тогда у нее еще был брат.
– Нет, – отказалась Кира.
Иван Яковлевич повернулся, направился в комнату, тесно заставленную книжными шкафами.
– Не знаю, куда девать библиотеку, – заметив, что она покосилась на книги, вздохнул старик.
Кира не ответила, опустилась в кожаное кресло. Кресло было новым и явно дорогим, она вспомнила, что дети у соседа давно живут за границей. Это ей еще мама рассказывала. Тогда у нее была мама.
– Дениса убили.
– Знаю. – Старик сел в кресло напротив, тяжело на нее посмотрел. – Я тебя видел вчера, только подходить не стал.
Кира его вчера не заметила, вчера она мало что была способна заметить.
