скачать книгу бесплатно
– Мое рыло даже не в пуху, а в колючей щетине, как и у вас, Баллок. Ни единого шанса на покаяние.
– Отбрось сомнения, – шипел епископ. – Все решаемо. Кто по документам блаженным значится, тот он и есть. Не в пустыне Моисеевой живем, а в развитом обществе. У нас бытие определяет документооборот.
Мне не нравилась ухмылка на лице безумца. Он рассчитывал выйти сухим из воды, не осознавая, что из такого материала Моше не выйдет.
– Здоровья всегда хватит на жизнь, епископ. Разве вы, имея деньги, не тратили бы их? Здоровье – то же золото. Вопрос в том, какую жизнь вы прожили. Зло, выпущенное в мир, всегда возвращается к истокам, и не важно, что на бумажке написано.
– Пути Господни неисповедимы. – Баллок перекрестил грудь в дорогом сукне мелкими крестиками, словно отгонял моль. И слышно было, как лихорадочно скачут мысли за его нахмуренным лбом.
– Все исповедимо.
– Ты потерял веру в Бога, мясник.
– Я не потерял, но вы, возможно, хотели сказать, что власть без веры – орудие дьявола.
Баллок молчал, но даже в смутной серой фигуре, где все черты смазаны, я увидел оскал ужаса. «Генитальная индульгенция, власть… Кетер!»
– Господь не всегда думает, как епископ. И не всегда поступает, как вы хотите. Бог слушает, когда патер перед распятием обвиняет девочку в колдовстве, но вряд ли погубит ее душу на основании придуманных святым отцом доводов. Вы сожгли много невинных, по собственному тщеславию отлучив их от церкви после пыток в подвалах, и что же, они только по вашей прихоти попадут в ад? Вы правда так думаете, или это слишком далекий горизонт понимания? – Я наблюдал за оскалом, плавающим в недрах исповедальни.
Священник задрожал как осенний лист на ветру, его тело скрючилось под сутаной:
– Мне нужно отлучиться… по нужде.
– Не спешите, святой отец. Я пришел не поговорить. Ведь дело не в голосе, полном священного таинства, суть в глазах, в них многое можно прочесть.
– И что написано в моих глазах?
– Безумие и разврат. Заговорив об инквизиторах, вы намекнули на Марену, девушку, обвиненную в колдовстве, и вынужденную бежать от вашего «причастия». Сколько душ вы погубили? Вас заводит их крик, я видел жертвы с перекошенными детскими лицами, выпученными глазами, узревшими ужас последних минут жизни, узревшими вас, святой отец. Вы отнимали у них невинность, а затем, желая сохранить тайну, расчленяли тела. Не Бог убивал тех девочек, и скармливал свиньям не злой рок. Каково это, читая молитву, ощущать себя маньяком? И кто из нас слуга дьявола? Кто из нас Мясорубка?!
– Мы оба – дети одной крови, Альтаир. Чужой крови на руках.
Я улыбнулся устало.
– Сердце кашалота, рвущего живую добычу, производит десять ударов в минуту. Сердце обвиненного в колдовстве человека: сто восемьдесят ударов. Мое бьется быстро, а ваше? Кто вам ближе, Баллок, к какому виду вы себя относите?
Епископ молчал. Я не спеша разорвал медную сетку в окошке между кельями. Ублюдок окаменел, даже не вскрикнул, и я подумал, сколько веревочке ни виться, а конец приходит. Я просунул руки в окно и притянул лицо огромного ракообразного к себе, после чего, обхватив череп, нажал большими пальцами на глаза, топя их в недрах плоти. Его нервы пульсировали на висках, освещенные лампадой. Кровь брызнула густо, обдавая стены и потолок горячим фонтаном, я медленно разжал пальцы. Баллок не издал ни звука, лишь рот округлился в беззвучном крике. Может, он и останется жить, кто знает, ПУТИ ГОСПОДНИ НЕИСПОВЕДИМЫ. Я ушел через центральные ворота, чувствуя во рту горечь масляного перегара.
[ССХЛАЦЦЦ]
Губернатор… Епископ указал, куда тянется дорожка, но зачем тебе столько хлопот? Что, если я ошибся и всему виной мое разыгравшееся воображение? Я ведь болен, бывает и ум заходит за разум. Вдруг это воспаленный мозг все хитро обставил, и я просто маньяк с манией преследования? Нельзя убить большую шишку с кондачка, надо убедиться в правдивости слов епископа. Сейчас одно точно, когда настанут времена получше, надо избавиться от привычки принимать пилюли.
Часы пробили полночь, и мысль почтить визитом загородную виллу Кетера показалась удачной. Недавние события являли собой загадку, ответ на которую ускользал из-под носа. Возможно, следовало бы остановиться, но нельзя упускать шанс. Я не мог оставаться спокойным, зная, что поблизости шныряют псы, водят по земле влажными пятаками, ищут жертву.
Я проехал в упряжке через весь город, зная, что губернатор находится дома и не подозревает, как близко я к нему подобрался. Чтобы не привлекать внимания, оставил карету в миле от виллы, дальше пошел пешком. Когда деревья раздвинулись, и показалась крыша особняка, я почувствовал… Гул. От здания идет что-то. Я опустился на колени и приник ухом к прохладной земле. Ферма тихо гудит. Вокруг даже воздух вибрирует, но… нет, не воздух, дом. Огромный кирпичный бегемот сотрясает чугунные балки своего фундамента и беззвучно ухает ими, как обмотанными тряпкой языками, бьющими в колокола, стараясь войти в резонанс с жутью, рвущейся сюда из-под земли.
Я не знал, какое зло кроется в недрах особняка, но зло пышет от фермы, как от домны, расползается ядовитыми спорами в зыбком мареве. Это место нужно сровнять с землей, иначе оно отравит лес, иссушит почву, загрязнит реки. Дом как огромное сердце, пульсирует, но сердце там, под землей, а здесь… дверь, кривой раззявленный рот… В душе моей зарождался допотопный страх, накатывал волнами, и чутье подсказывало, что ужас не отступит, пока я не уберусь куда подальше.
Я старался не думать об этом, не думать ни о чем. Быстро шел вперед. Забрался, цепляясь за выступы камней, на смотровую площадку планетария, откуда легко допрыгнуть до крыши особняка, побежал, пригибаясь, на противоположную сторону башни. Вдруг справа, из темноты, выдвинулась огромная лапа. Я запоздало дернулся, оглушенный и смущенный необъяснимой энергетикой места, но крепкие пальцы ухватили за горло, пережав трахею. Почувствовал, как ноги отрываются от земли. Превозмогая боль, я выдернул мясницкий нож, но что-то тяжелое выбило его из руки.
Правое предплечье онемело от удара. Хрипя, я ухватился левой рукой за пальцы на горле, но оторвать не мог. Я терял силы, а тварь шумно, словно дыша за нас обоих, прижала меня к стене. Луна выползла из-за облака, обдав площадку свинцовым светом: меня держало, роняя клочья пены, невыразимое. В нем чувствовалось и человеческое, но звериное преобладало. Карикатура, пародия на человека, на жизнь. Тролль. От существа разило, как от куска мяса, забытого в мусорном баке в разгар лета. Вонь так сильна, что просачивалась сквозь перекрытые дыхательные пути.
Задыхаясь, я оттолкнулся ногой от балюстрады. Нас отшвырнуло, тролль завис над бездной. Перед глазами клацнули зубы, но пальцы разжались – хищник не желал умирать даже с добычей в лапах. Я, шатаясь, ухватился за перила, чуть отступил, не раздумывая спрыгнул ниже – там виднелась внутренняя стена особняка.
На спину обрушилось тяжелое. Я не удержался на дрожащих ногах, упал, но тут же поднялся. Тролль мог убить из темноты, но зверь, как кровавый сомелье, желал насладиться агонией жертвы.
Тролль метнулся вперед, надвигаясь грудной клеткой, из глотки вырвался никак не артикулируемый рев ярости. Я подпрыгнул, выставляя ноги, обеими ступнями ударил в грудь врага. Любые кости переломились бы как тростинка под стопой лесоруба, но тот лишь упал, загремел по ступенькам ниже и оказался на первом этаже. Я заметил: в лапе мутанта мелькнул камень.
Глотая прохладный воздух, я кинулся на гребень стены. Луну заштопало облаком, под ногами поплыли чернила – почти не отличишь узкий гурт стены от пустоты. Сзади свистнул рассекаемый воздух, в голову ударило твердое, и сознание покинуло меня.
[ССХЛАЦЦЦ]
«В центре разваливающегося мегаполиса – рабство и ростовщичество. Город прекратит строиться после того, как достижения, накопленные человечеством за тысячелетия эксплуатации, рухнут бесформенной кучей просроченного долга. Люди на прилавках корчатся от недостатка кислорода, а Город на вихляющейся оси неумолимо летит по кругу, нет ни тормозов, ни выбора. Он лишь закручивает волчком рынок, заставляя нас крепче цепляться за разделочные доски».
Выворачивающие на изнанку мысли, перебивая друг друга, бубнили в голове. Я очнулся от холода в подвешенном состоянии – тело распяли на сырой стене, я был как мясо, лохмотьями свисающее с каменного оборванца: запястья в железных кольцах, а c затылка на пол – весенняя капель.
Никому бы не понравилось чувствовать себя куклой, распятой по канонам Бандинелли, не понравилось и мне. Но обстоятельства изменились с головокружительной быстротой, и теперь мне приходилось трястись, как животному на бойне, при виде остро наточенного топора. Когда по мокрому коридору кто-то шел, загребая ботинками мутную воду, мне становилось не по себе. Победитель не думает о поражении, но когда проигрываешь, реальность быстро дает понять: приговор уже вынесен, свидетельство о смерти подписано и отправлено в архив.
Я попытался осмотреться: грязный подвал, под потолком сквозь бойницы проникает лунный свет, ясно ощутим запах плесени. Обе бойницы перекрыты решетками. Губернатор даже своему тайному каземату сделал своеобразные повязки на глаза.
Взгляд зацепился за что-то. «Выхода нет». Большими красными буквами по серому. Краска засохла неравномерно, и запах. Пахнет железом. Писали кровью? Сколько жертв пришлось сцедить? Я заметил: буква «т» не дописана.
Подвал – длинное прямоугольное пространство, пахнущее чем угодно, только не жизнью. В одном углу пророс плющ, сожрав что-то живое. Рядом клетки, ржавые, воняющие болью и страхом.
Наверху монотонно скрипели оконные петли. Только вслушайся, ших-ших, легкое, под чертовым сквознячком. Щелястые ставни, щелястые зубы, дыры в заборах – сквозит отовсюду!
На противоположной стене болталось тело женщины, поблескивая перламутровым потом на висках, почему сразу не заметил? Она очнулась, распахнула зеленые лужи глаз, горящие фосфором, губы округлились в безмолвном восклицании. Она всматривалась в изможденное лицо, покрытое сеточкой морщин, такие же зеленые глаза, что смотрели на нее сквозь мутную кровавую пелену. Я с великим трудом оторвал взгляд. Ярость, кипевшая в нейронах, едва не просочилась сквозь поры на лбу.
– Я вляпалась в неприятности, милый.
– Прости, Мара, я совершил ошибку, подставил тебя под удар. – Мне никогда не удавалось общение. Если нужно успокоить девушку, я в этом деле такой же эксперт как мясник с тесаком в роли хирурга. И вообще, мне давно следовало умереть, тогда Марену не смогли бы схватить. Старику смерть, девочке жизнь. Все честно.
Она улыбнулась, из потрескавшейся губы выступила бусинка крови.
– Можешь восстановить картину событий? От вчерашних побоев у меня провалы в памяти.
Только сейчас я стал замечать, что лицо узницы покрыто глубокими ссадинами, но, несмотря на боль, она не сердится. Удушающее бессилие расползлось по телу.
– Мы в подвале Сергераса Кетера. Твой знакомый из Нотр-Дам посоветовал посетить губернатора, я сначала не поверил, но наводка оказалась честной.
– Теперь ясно, как Кетер связан со шлюхой. – Мара нахмурилась.
– С какой шлюхой?
– Убитой в трактире у ворот Святого Иакова. Ее звали Тиферет, не так ли?
Я вздрогнул, волна холода прошла по телу.
– Игра зашла слишком далеко, уже не важно. Но я не знал, что она на «службе».
– Тиферет считалась лучшей в городе, для особых случаев. Вряд ли она понимала, во что ввязалась, но благодаря ее смерти Кетер в очередной раз тебя подставил.
Я напряг еще теплящиеся в мышцах силы, в новом свете оковы показались игрушечными. Я выдрал кольца вместе с комьями сырой штукатурки; вот и весь дом у Кетера такой – гнилой, как сама власть. Плечи затекли, и пришлось их размять, чтобы разогнать кровь.
Картина огромными кусками начала складываться воедино, прояснялись теневые зоны, и слышно было, как со скрежетом, соприкасаясь пазами, превращаются в единое целое разрозненные части этой запутанной истории.
Я подошел к Марене, та застыла в безмолвном ожидании. Взявшись за крючья, я выдернул их, девушка сползла на мои руки как марионетка без струн. Я усадил ее на островок пола, до которого не могла добраться влага, и отогнул скобы на тяжелых браслетах. Руки ведьмочки безвольно опустились. Затем я высвободил свои руки – оковы впились в кожу глубоко, оставляя широкие борозды полопавшихся сосудов.
Прошлись по подвалу. Потолок то скреб макушку, то поднимался на полтора человеческих роста, прячась в густых простынях паутины, свисающих вниз как на сушке и норовящих лизнуть в лицо. На полу серо-коричневые пятна, остатки штукатурки в углах.
Пройдя вдоль стены, мы оказались перед массивной дубовой дверью. Я слышал, как Мара втянула воздух, очерк ее грудей, скраденных тканью, проступил яснее, а руки поспешно толкнули тяжелую створку. Из глубокого подземелья вместе с влажным холодом пахнуло таким мощным запахом вин, что она пошатнулась. В тусклом багровом свете факела, дрожащего на стене, виднелись три бугристых ряда похожих на спины буйволов бочек с вином. Дурманящий, волнующий кровь аромат в столь черную минуту оказался мне по душе, но увиденное дальше напоминало удар под дых. В конце подвала располагалась тяжеленная металлическая дверь, ведущая наверх.
– Черт, проще сломать стену.
– Не богохульствуй, – мимические мышцы ведьмочки сложились в гримаску вампира. – Враг не дремлет.
Над головой громыхнуло. Несколько секунд Мара задерживала дыхание, пока не зачихала. Вторя ей, прокатился очередной раскат грома, ливень забарабанил по карнизам. Да чтоб эту непогоду! Дождь эмоциональным потоком хлынул в промежность бойницы, а вокруг воцарился настоящий африканский мрак, такой густой, что, казалось, его можно потрогать.
Единственным ориентиром оставался звук журчащей воды, он и навел на верную мысль: основание прута, перекрывавшего оконце, искрошилось из-за постоянной влаги. Я повернул назад. Ноги оттолкнулись от пола, кисти ухватили стальной прут, пересекавший бойницу. Через узкое окошко видны темный двор и багровые вспышки в дверях кузницы. Я дернул прут, потом еще, жилы вздулись на лбу и висках, но перегородка подалась. Рванул изо всех сил, и в следующее мгновение простор открылся.
Пропустив даму, вылез сам. Дождь утих внезапно, как и начался, блестяще исполнив роль камуфляжа. Вдали слабо погромыхивало. Исполинская туча опустилась низко, почти задевая верхушки деревьев. Я рассмотрел дымную полосу, так выглядит издали стена ливня.
Луна неизменно светила на небе. Планетарий, располагавшийся слева, переходил в гребень стены. В трех-четырех шагах поднималась другая стена, пониже, отгораживающая угол двора. Я взял Мару за руку и повел в сторону близкого леса. Я был уверен – путь к свободе открыт, но фатум, старый лис, знал где расставить силки. Именно сейчас, когда я с женщиной и наиболее уязвим, заметил вереницу людей, выдвигающихся из леса с противоположных сторон особняка. Черт! Что за невезение. Я сел на корточки и притянул даму к себе. В голову закралась мысль, что эти скоморохи прибыли на какой-нибудь гуро-спектакль, попетушить друг друга на губернаторской ярмарке тщеславия, но Мара вскрикнула:
– Это они!
– Кто именно?
– Мое ведомство. Побудь здесь, милый, я расскажу им ПРАВДУ!
«Правду? Да кому она нужна…»
– Нет!
– Обо мне не беспокойся, – девушка по-детски шмыгнула. – Я умею говорить с такими парнями.
«Ну конечно, умеешь».
– Я пил твое вино, ел твой хлеб. Ты – все что у меня есть. – Сказал я просто.
– Ничего плохого не случится, вот увидишь! – Мара улыбнулась, и в ее глазах что-то затеплилось, как солнце за глухими тучами.
– Не надо, Мара!
– На все воля Божья.
Я вдохнул так, будто хотел вобрать в себя весь воздух, окружающий Марену.
– Ты тяжело дышишь, – заметила она.
– Дышу, как умею.
– Не бойся за меня! – еще раз сказала ведьмочка.
– Дело не в легких, милая, за ними есть что-то, за органами.
– Ты видишь это?
– Да, я вижу жизнь, с ее бесконечными расстояниями, холодными звездами, с чувствами, полными порока и добродетели. Я сейчас вдохну твой запах и перестану дышать до следующей встречи. Моя душа следует за тобой, а тело неприкаянно бродит в границах Города, где каждая тварь норовит выпустить мне кишки, потому что я не отдал тебя епископу. Почему виноваты мы, а не он? Почему нести крест не тем, кто нагрешил, а тем, кто встал на пути греха?
– Справедливость есть, я докажу!
Ведьмочка поднялась из укрытия в отчаянной попытке вернуть мне веру. Ошибка, ведь любовь ослепляет, что и роднит ее с ненавистью.
Марена шла навстречу монахам, обходившим ее полукольцом. Я услышал девичий голос:
– Не стреляйте, пожалуйста, он не виновен…
Один из монахов ответил ей низким басом, и по тембру голоса я понял – он вовсе не монах. Цепкий взгляд черных глаз. Жесткие неулыбчивые губы. Гладко выбритые скулы. И слова, тяжелые, как чугун. Волна нехорошей дрожи прошла вдоль позвоночника, с языка сорвалось сакраментальное «нет…». Поздно. Выстрел из арбалета завертел Марену в смертельном пируэте. Когда она падала в траву, ее последим воспоминанием было выступление в детской танцевальной труппе, где она порхала и вертелась как юла, быстро забывая о сцене и устремляясь в ночное небо, все выше и выше, почти доставая до звезд. Она умерла еще до того, как упала.
Не веря глазам, я смотрел на Марену. Вот она лежит неподвижно, пронзенная стрелой. Тонкая девичья фигурка, разлетающиеся под напором ветра волосы, слезы в глазах, замершие мягкие губы. Роза, растрепанная грубыми руками. И рот стрелка, изогнувшийся в попытке повторить звук выстрела. Стон вырвался из моей груди, гнев набатом заколотился в мозгу. Гигантская тень мясника поднялась за спиной, расправила паруса изломанных крыльев, завладела мной без остатка.
[ААААААААГГГРРРХXX]
Тесак разрубил двоих, как снулую рыбу, прежде чем остальные поняли, что в темноте кто-то их убивает молча и быстро. Поднялись визги, гвалт и суета, как во всполошенном лисой курятнике. Я видел качавшиеся на стенах тени, слышал торопливое дыхание, наслаждался хрустом перерубаемых позвонков. Старая добрая бойня, когда нет ничего кроме кровавых брызг на лице, криков и тесака во вспотевших от усердий ладонях. Мне всегда говорили, не зацикливайся, научись смотреть вперед, а я вот думаю, что толку вперед смотреть, когда весь опыт позади. К сожалению, время не повернешь вспять, а опыт не пропьешь…
Я подошел к последнему «монаху» в бешенстве. Убийца Марены, оставил его на сладкое. На лице ублюдка отразился первобытный ужас. Меня не отпускали вымаранные глаза, луна освещала их щедро. Я приставил тяжелый тесак с акульей мордой к его диафрагме, провел воображаемую линию разреза, сказал медленно, растягивая удовольствие:
– Я начну с твоих внутренних органов, и выпущу весь романтический бред, что убийствами беззащитных жить красиво. Потом доберусь до сердцевины, то бишь нервов; я заставлю их трепетать как музыкальные струны. Это будет музыка настоящей боли. Под моей рукой ты станешь еще живее, чем сейчас, ведь голову с идиотской ухмылкой я заспиртую, поверь, тебе лучше… в разобранном виде.
Наемник уставился на дом, и я тоже решил посмотреть, что его так занимает. За окном на первом этаже нечто шевельнулось, прижалось к стеклу, зыркая провалом огромного ока. Во тьме проступил неровный, не правильный в своих пропорциях овал головы. В пору бы отпрянуть и бежать без оглядки. Но сейчас мне было плевать.
– Не бери в голову, хозяин решил проветрить, впустить, так сказать, запах земли и свежей крови.
Поначалу наемник гонял желваки под смуглой кожей и пытался предложить денег, а когда не вышло, грозился убить мою маму, хотя маму у сироты убить непросто, но ублюдок божился, что справится, даже плюнул мне в лицо, как точку в споре поставил. Когда я начал работу, гонора у него убавилось.
Пытал я выродка не спеша, с чувством и с толком, предъявляя ему части его же тела за убийство Марены. Жилистый, он напоминал муляж из анатомии, слепленный из красной глины. Голем. Он визжал и лепетал несвязно, я ничего не мог разобрать, да и не хотел. Я методично бил его лицом о стену, как Габриэла недавно, но этот мерзавец заслужил большего. Кровь по стене хлестала косыми струями, точно акриловые краски по холстине. Расплюснутые губы наемника двигались, он лепетал, лепетал… Наконец я расслышал:
– Доктор фарш. Твоя слава обогнула весь мир, психопат!
Слава… Отцы церкви умеют поднять популярность. Слухи раздуваются как на дрожжах, разрастаются до полной неправдоподобности, и либо издыхают от собственной нелепости, либо убивают жертву, к которой обращены. Инквизиторы хорошо научились приемам манипуляции слухами. И счетов от них целый комод набился, пора их оплатить. Я не врал:
– Ты сейчас умрешь, и ничто не спасет. Но сперва скажешь.
– Нет… Тебе не скажу… маньяк!
Я положил его руку на камень и ударил подошвой сапога. Послышался отчетливый хруст, наемник завизжал. Кости переломанных пальцев вспороли мясо, торчали зазубринами, блестел оголившийся нерв.
– Говори, – предложил я холодно.
