скачать книгу бесплатно
Именно таких въедливых генералов и не хватало России в канун Семилетней войны. Румянцев с головой ушёл в подготовку к походу, в воинские учения.
Апраксин прибыл к армии, в Ригу, в начале сентября.
И главнокомандующий – стреляный воробей – вдали от столицы впервые запутался в придворных интригах… Погода в Петербурге менялась – она и перед войной была переменчива. Фельдмаршал пытался, пребывая в походном шатре, разгадать настроения столичных покровителей – явных и потенциальных. Болезнь матушки Елизаветы ни для кого не была секретом, больше всех за неё боялись французы и Апраксин. Главнокомандующий хорошо знал, что Пётр Фёдорович – поклонник Фридриха. Стоит ли воевать с пруссаками, если нашим государем вот-вот станет их союзник? Добродетель полководца – быстрота; мудрость вельможи – медлительность. Степан Фёдорович и в походе оставался царедворцем. Ждал руководящих инструкций от Бестужева-Рюмина – а время шло, и армия потихоньку таяла. Бестужев – человек невоенный, обуреваемый политическими ветрами, и наставления его полны тактических противоречий: «Ежели б вы удобный случай усмотрели какой-либо знатный поиск над войсками его надежно учинить или какою крепостию овладеть, то мы не сумневаемся, что вы оного никогда из pyx не упустите… Но всякое сумнительное, а особливо противу превосходящих сил сражение, сколько можно, всегда избегаемо быть имеет». То есть рекомендовалось действовать только в случае несомненного численного превосходства, а вообще – выжидать, годить. Для такой роли Апраксин годился лучше других. Армия подзадержалась в Риге.
Румянцев устроил вверенные ему войска по зимним квартирам. О его тогдашних хлопотах поведает вот такой ордер Апраксину:
«Во исполнение данного мне от его высокопревосходительства высокоповелительного господина генерал-фельдмаршала и разных орденов кавалера Степана Федоровича Апраксина ордера, вашему сиятельству предлагаю:
1. Во отведенных ныне под полк грузинской квартирах приказать все места осмотреть, нет ли где каковых рек и других переправ, которые в выступлении полку в поход при оттепели или и весною препятствие причинить могут. И где таковые непроходимые места будут, то заблаговременно поместить в квартиры отведенные, где таковых непроходных мест нет, а буде без утеснения обывателям того сделать невозможно, мосты или плоты сделать приказать, дабы при выступлении не последовало ни малейшей остановки.
2. По состоянию ныне полку в квартирах нижним чинам накрепко подтвердить приказать, чтобы обывателям никаковых обид чинено не было и безденежно ничего, да и за деньги насильно брано не было и во всем бы доброй порядок и строгая воинская дисциплина содержана была. А особливо ротным командирам о содержании всех нижних чинов от побегов подтвердить, напротив чего и обывателям объявить, чтобы таковых беглецов отнюдь не держали и не скрывали, а естли у кого таковые беглецы сысканы будут, с таковыми поступлено будет по воинским регулам.
3. При том же вашему сиятельству рекомендую от всяких подозрительных людей иметь предосторожность и где таковые к шпионству приличившиеся или в том действительно употребляющиеся присмотрены и пойманы будут, таковых брав за караул, ко мне присылать».
Армия погрязла в бытовых неурядицах, а офицеры – в штатских заботах.
Но в середине июля 1757-го Бестужев уже упрекает Апраксина в медлительности. И заявляет, что важно не просто занимать территорию Пруссии (с этой задачей Апраксин справлялся тоже вяло), а наносить урон вражеской армии. При таком настроении верхов в обозах не отсидишься. А тут пришла спасительная весть от генерала Фермора: Мемель (в наше время – Клайпеда) сдался русским войскам, не выдержав бомбардировки с моря. Корпус Фермора занял знатную прусскую крепость. Только после этого известия Апраксин – в окружении своих, на патриархальный манер многочисленных слуг – решился перейти прусскую границу. Вот тут-то он и начал по-настоящему беспокоиться о здоровье своей государыни. А комендантом занятого Мемеля Фермор вскоре назначит подполковника Александра Суворова.
Русская кавалерия, по приказу Апраксина, выдвинулась в Латвию и готовилась перейти Неман. Командовали этим авангардом армии Румянцев и Ливен. Они первыми вошли в Пруссию и доскакали почти до Гросс-Егерсдорфа.
Увиливать от генерального сражения становилось всё труднее. Апраксин двинулся в поход, навстречу прусской армии, уповая на Всевышнего и на генерала Веймарна, заправлявшего штабом армии. Иван Иванович Веймарн – сравнительно молодой (ему не было сорока) знаток военной теории состоял при Апраксине генерал-квартирмейстером и пользовался доверием фельдмаршала. Боевого опыта, увы, не хватало и ему, а победного – тем паче. Апраксин был не прочь снова избежать сражения – и, возможно, имел по этому поводу тайные сношения с пруссаками.
Сражение про Гросс-Егерсдорфе
Гросс-Егерсдорф – слава русской армии. Слава, которая могла обернуться позором. Название деревушки легко переводится на русский язык – Большая Охотничья Заимка. Места там лесистые, болотистые, условия для русского крестьянина вполне знакомые – чай, не Альпы.
Действия главнокомандующего в том сражении до сих пор заставляют краснеть патриотически настроенных историков. И в то же время именно в окрестностях этой прусской деревушки рождались победные традиции румянцевской армии.
Селение Гросс-Егерсдорф давно превратилось в хутор, в советские времена носивший название Извилино. В тех же краях расположен и посёлок Междуречье, что неподалёку от города, названного в честь одного из праправнуков Румянцева по линии русской воинской славы, – Черняховск, бывший Инстенбург, в Калининградской области. Генерал армии Иван Данилович Черняховский – герой Великой Отечественной, освобождавший Восточную Пруссию от гитлеровцев.
К августу 1757-го Апраксин разлучил Румянцева с кавалерией и подчинил генерал-майору бригаду из трёх пехотных полков: Воронежского, Новгородского и Троицкого. Солдаты для Румянцева новые, не из числа тех, кого он обучал в Риге. Всего десять дней было у Румянцева, чтобы вникнуть в состояние бригады, а дальше – испытания, равных которому ни он, ни его солдаты не видывали.
Противостояли русской армии войска Иоганна фон Левальда. Это личность замечательная, хотя и не полководец милостью Божьей. Почти десятилетие перед Семилетней войной Левальд служил генерал-губернатором Восточной Пруссии. По существу, управлял всеми делами края – и прослыл вполне умелым администратором. Когда начались бои (первоначально со шведами), ему уже исполнилось семьдесят два года. Глубокий старик по тем временам! Забежим вперёд: после утраты Восточной Пруссии Фридрих назначит его генерал-губернатором Берлина, и Левальд станет организатором обороны столичного города. Когда русские войска покинут Восточную Пруссию – Фридрих вновь доверит ему этот разорённый край. Фельдмаршал дожил до глубокой старости и умер на губернаторском посту в возрасте восьмидесяти трёх лет.
Фельдмаршал Иоганн фон Левальд
Летом 1757-го, когда армия Апраксина вторглась в Пруссию, Фридрих не сомневался, что в первом генеральном сражении варварская армия будет повержена доблестными пруссаками. Он, отбросив суеверия, послал Левальду запальчивые инструкции – как торговаться с русскими парламентёрами после победы. Фридрих намеревался проявить благосклонность к прекрасной Елисавет, чтобы с помощью России проглотить часть Польши.
Армия Апраксина продвигалась медленно. Главнокомандующий не позаботился о разведке – и неожиданно в низине вдоль ручья Ауксине, справа, на поле, за лесом, обнаружилась прусская армия в боевом порядке, готовая к сражению. Апраксин всё объяснял утренним туманом, но как можно было в опасном походе обходиться без дозоров? Неужели продвижение до такой степени было неподготовленным? Определённо, в первый год кампании по линии шпионажа и дозоров пруссаки переигрывали русских с большим перевесом. Левальд – военачальник весьма средних дарований – недурно знал, что происходит в русской армии. Потому и удалось прусскому фельдмаршалу поймать русских в неудобном положении, почти со связанными ногами…
Сначала кавалерия принца Голштинского предприняла стремительную атаку по русскому авангарду. 2-й Московский полк, попавший под главный удар, сражался стойко, атаку выдержал. Но Апраксин запаниковал: обозы делали невозможным отступление. Что это – ловушка? Ситуация вынуждала к серьёзному сражению, которого так опасался фельдмаршал.
Инициативу в свои руки взял генерал Василий Авраамович Лопухин, на войска которого пришёлся удар пруссаков. Ему удалось вывести войска в поле, перестроить их. В сражении 2-я дивизия Лопухина не устояла, но русские выиграли время. Войска успели прийти в себя, храбрость Лопухина воодушевила всех. Первое ранение он получил в начале сражения, но не покинул поле боя.
В реляции Апраскина сказано: «Главная наша потеря в том состоит, что командовавший нашим левым крылом храбрый генерал Василий Абрамович Лопухин убит, но своею неустрашимою храбростью много способствовал одержанию победы, толь славно жизнь свою скончал, что почтение к своим добродетелям тем ещё вящше умножил. Позвольте, всемилостивейшая государыня, что я, упоминая о нём, не могу от слез воздержаться: он до последнего дыхания сохранил мужество и к службе Вашего императорского величества прямое усердие. Быв вдруг тремя пулями весьма тяжко ранен, однако же, сохраняя остатки жизни, спрашивал только: гонят ли неприятеля и здоров ли фельдмаршал? И как ему то и другое уверено, то последние его были слова: теперь умираю спокойно, отдав мой долг всемилостивейшей государыне».
Пехота отважно бросилась в штыковую за раненого Лопухина, он ещё воодушевлял армию. Вскоре бой продолжился с не меньшим ожесточением за тело погибшего генерала.
Героя похоронят на поле боя, с подобающими почестями. Но после войны перезахоронят в Москве, в Андрониковом монастыре, в родовой усыпальнице. В армии имя Лопухина запомнили надолго: у него и до Гросс-Егерсдорфа была репутация честного воина. А гибель генерал-аншефа на поле боя – явление редкое, достойное мемориала в наших сердцах. Это был Багратион 1757 года… Недолго пришлось ждать армейской песни о Лопухине – по-видимому, она сложилась в офицерской среде:
Как не пыль в поле пылит,
Пруссак с армией валит,
Близехонько подвалили,
В полки они становили.
Они зачали палить —
Только дым с сажей валит.
Нам не видно ничего,
Только видно на прекрасе,
На зеленом на лугу
Стоит армия в кругу,
Лопухин ездит в полку,
Курит трубку табаку.
Для того табак курит,
Чтобы смело подступить,
Чтобы смело подступить
Под лютого под врага,
Под лютого под врага,
Под пруцкого короля.
Они билися-рубилися
Четырнадцать часов.
Утолилася баталья,
Стали тела разбирать:
Находили во телах
Полковничков до пяти,
Полковничков до пяти,
Генералов десяти.
Еще того подале
Заставали душу в теле,
Заставали душу в теле —
Лопухин лежит убит…
Для Румянцева пример Лопухина значил не меньше, чем пример павшего в бою фон Вейсмана для Суворова в эпоху русско-турецких войн.
Стыдно было отступать и тем более сдаваться после ранения Лопухина и героической схватки гренадер за тело командира. И Румянцев замыслил неожиданный смелый маневр, который решит исход сражения. В этой битве (да и вообще – в Семилетней войне) в нашей армии инициативы командиров оказывались важнее задумок главнокомандующих. Румянцев почувствовал, что и солдаты (большинство из которых, заметим, он еще не успел досконально изучить) яростно желают броситься в бой – выручать товарищей.
Когда пруссаки теснили 2-й Московский полк – Румянцев находился в Норкиттенском лесу, с пехотным резервом. Конечно, он стремился вмешаться в сражение и вряд ли надеялся, что Апраксин отдаст дельный и смелый приказ. Да он и не дожидался приказов.
Андрей Тимофеевич Болотов – замечательный мемуарист, искренний и тонкий. Но в записках о Гросс-Егерсдорфском сражении он превзошёл себя. Его полк не принимал непосредственного участия в бою. Но Болотов в тот день слышал гром победы и многое видел своими глазами. Его свидетельство ценно: вместе с мемуаристом мы видим события глазами современника, ощущаем и ужас, и подъём того дня. О самых трагических минутах боя он пишет эмоционально, горячо. И минуты перелома, когда русские начали одолевать пруссаков, оживают перед нашими глазами. Вот воины Румянцева пробираются сквозь чащобу. Они готовы погибнуть на поле боя, но отомстить.
Болотов вспоминал: «Проход им был весьма труден: густота леса так была велика, что с нуждою и одному человеку продраться было можно. Однако ничто не могло остановить ревности их и усердия. Два полка, Третий гренадерский и Новгородский, бросив свои пушки, бросив и ящики патронные, увидев, что они им только остановку делают, а провезть их не можно, бросились одни, и сквозь густейший лес, на голос погибающих и вопиющих, пролезать начали. И, по счастию, удалось им выттить в самонужнейшее место, а именно в то, где Нарвский и Второй гренадерский полки совсем уже почти разбиты были и где опасность была больше, нежели в других местах. Приход их был самый благовременный».
Они вышли из леса, сохранив боевой порядок, не превратились в отряд вольных партизан. Румянцев не потерял управления войсками. Явление бригады Румянцева вернуло силы измождённым, израненным русским войскам, которые уже дрогнули под немецким напором.
Вновь предоставим слово Болотову: «Нельзя изобразить той радости, с какою смотрели сражающиеся на сию помощь, к ним идущую, и с каким восхищением вопияли они к ним, поспешать их побуждая. Тогда переменилось тут все прежде бывшее. Свежие сии полки не стали долго медлить, но давши залп, и подняв военный вопль, бросились прямо на штыки против неприятелей, и сие решило нашу судьбу и произвело желаемую перемену. Неприятели дрогнули, подались несколько назад, хотели построиться получше, но некогда уже было. Наши сели им на шею и не давали им времени ни минуты. Тогда прежняя прусская храбрость обратилась в трусость, и в сем месте, не долго медля, обратились они назад и стали искать спасения в ретираде. Сие устрашило прочие их войска, а ободрило наши. Они начали уже повсюду мало-помалу колебаться, а у нас начался огонь сильнее прежнего. Одним словом, не прошло четверти часа, как пруссаки во всех местах сперва было порядочно ретироваться начали, но потом, как скоты, без всякого порядка и строя побежали».
