скачать книгу бесплатно
Точка на карте
Олег Викторович Гордеев
Андрей возвращается после сверхсрочной службы домой и решает начать свой бизнес. Он организовывает подпольную мастерскую, но по доносу попадает под суд, который присуждает ему крупный штраф. Чтобы расплатиться он продает все, что имеет и перебирается в коммуналку, где встречается со всеми реалиями жизни «на дне». Андрей впадает в тяжелую депрессию и пытается покончить жизнь самоубийством. На него обращает внимание девушка, в которую он влюбляется, а она помогает ему начать новую жизнь.
Точка на карте
Олег Викторович Гордеев
© Олег Викторович Гордеев, 2022
ISBN 978-5-0056-2283-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть первая
Саратов
Глава 1
События, о которых далее пойдет речь, начались в славном городе Саратове. На дворе был 1990 год. Зима только вступила в свои права, когда декабрьским утром отставной сержант ВДВ Андрей Фомич Евлаков возвращался на родину, в переполненном плацкартном вагоне, из военной части под Рязанью. Отслужив три года сверхсрочно и получив старшего сержанта, двадцатитрехлетний паренек вдруг почувствовал, что военное дело его больше не привлекает. В ту пору пошло великое шатание в руководящих кругах государства, поползли слухи о возможном смещении генсека. Подобные разговоры не раз уже слышал Андрей и в высших чинах командования.
Отец, Фома Осипович, писал ему из Саратова: «Близятся большие перемены, сынок. Бросай службу, возвращайся скорее домой. Я планирую поехать работать в Германию. У меня уже и место там присмотрено. Квартиру же я оставлю тебе. Дам денег, сможешь начать свое дело».
Андрей не любил отца, считал его виновным в смерти матери. Из-за него и на сверхсрочную решил остаться. Теперь же все переменилось: боль притупилась, а сожительство с отцом, решившим податься за бугор, уже не грозило. «Если что, – решил Андрей, – пойду по контракту, а пока передохну».
Первым делом по возвращении Андрей отнес на могилу матери свежих цветов. Потом пришлось налаживать «одичавшие» за пять лет отношения с отцом. Фома Осипович, как и обещал, дал Андрею денег, и молодой человек со свойственной ему быстротой, пустил наличные в оборот. Арендовал у одного пожилого армянина подвальное помещение и устроил там мастерскую по пошиву обуви. Нашелся и поставщик кожи – некая Елена Сахно. Мастера изготавливали поддельную «адидасовскую» обувь и Андрей сплавлял ее оптовикам. Поначалу «фирмовые» кроссовки были кожаные, хорошего качества, так что покупатели были довольны. Но вскоре Андрей Фомич понял, что «так дела не делаются» и перешел на кожзаменитель, параллельно расширив производство пошивом курток и фуражек.
Фома Осипович через год действительно укатил в Германию, оставив сыну квартиру. Недолго думая, на следующий же день после отъезда отца, Андрей устроил грандиозную вечеринку, пригласив свою девушку Раю и кучу веселых друзей. Новообретенную свободу он щедро оросил шампанским. Гости были в восторге, но в еще большем восторге была Раиса, которую Андрей попросил остаться в его доме навсегда. Они стали жить вдвоем, время от времени устраивая встречи для друзей. Жизнь была легкой, веселой и приятной. Так длилось пару лет, пока над богемой не сдвинулись тучи.
Однажды Андрей получил извещение из нарсуда. Он мысленно прикинул – что бы это могло быть? Прокрутил в голове все значительные события минувшего месяца. Вроде бы ничего не было. А между тем, кое-что было. На позапрошлой неделе, раскричавшись в пьяном споре с одним приятелем, Андрей неосторожно обронил слово о сущности своего процветания. Хвастая предприимчивостью, он хотел поучить друга как надо жить, и проговорился о своем незаконном производстве. Друг оказался завистливым и амбициозным малым, поэтому решил поделиться радостью с компетентными органами. Был совершен рейд уполномоченных на импровизированную обувную фабрику. Партию товара, готовую к отгрузке, конфисковали и представили на суде в качестве вещественного доказательства. Андрею присудили крупный штраф, настолько крупный что, услышав, поначалу и не поверил. Рабочие, что были похитрее, вовремя «рассосались». Но некоторые явились с повинной в расчете на снисхождение. А в результате им тоже присудили штраф. Так что бывшие рабочие на Андрея тоже «окрысились». «Вот идиоты совковые!» – сокрушался Андрей, сидя на скамье, – «Привыкли жить по системе в надежде на доброго дядю».
Но делать было нечего. Чтобы уплатить штраф, неудавшемуся сапожнику, оставшемуся без сапог, пришлось продать все швейное оборудование и двухкомнатную квартиру. Чтобы иметь хоть какое-то жилье, Андрей срочно продал свою «девятку» и стал перебираться в новое обиталище.
«Здравствуй отец!
Прежде всего хочу извиниться за долгое молчание. У меня и оправдания-то нет подходящего. Но вот решил написать, так как это единственное, что меня теперь может утешить. Письмо от тебя я получил в прошлом месяце. Оно сейчас лежит передо мной. Я рад, что ты наконец нашел работу по специальности, ведь ты – хороший инженер! Не стану распространяться на счет твоего сожительства с некой фрау Миллер. Ты свободный, взрослый человек и можешь распоряжаться собой как захочешь.
Приехать к тебе в настоящее время не могу, но даже если бы мог, то все равно не приехал бы. Мне будет стыдно смотреть тебе в глаза. Причину этого я объясню ниже. А пока что должен сообщить тебе самую неприятную весть. Нашу квартиру, что на Первомайской, я продал за долги. Теперь живу на Комсомольской, так что письма пиши мне на тот адрес, что указан на конверте. Да, отец, я стал банкротом. А причиной моего банкротства стало судебное дело, связанное, как ты понимаешь, с моим бывшим производством. Вернее, причиной была моя собственная глупость. Я думаю, ты помнишь некоего товарища, Кожанова Павла Тимофеевича. Он теперь мелким чиновником в горсовете состоит. Так вот, он и был наводчиком, я это знаю. Давно его вычислил, хоть он это и отрицает. Да что там говорить, от меня отвернулись все, кто раньше называл своим другом. Панин Олег, всегдашний мой партнер по сбыту суррогата, совсем меня не узнает, будто никогда не был со мной знаком. Лена Сахно тоже поджала хвост. Она мне сказала: «Я не хочу, чтобы мое имя фигурировало в этом деле».
Даже Раечка от меня сбежала, почуяв запах жареного. Я остался совсем один. Теперь живу в коммуналке. Раньше, честное слово, я не верил в то, что в таких постройках можно жить. Теперь я в этом совершенно убедился. Здесь ведь, если не станешь членом одной большой семьи, пиши – пропало. А я не живу, нет, я существую! Здесь мне все противно и гадко. Уже самые физиономии жильцов вызывают во мне отвращение. Некоторых я успел узнать слишком хорошо. Вот, например, ближайший мой сосед, Михаил Свистунов, – типичный алкоголик. Об этом не надо даже спрашивать – это написано на лице. При каждой встрече просит взаймы денег или закурить. Очень похоже, что за всю свою мерзкую жизнь он не прочитал ни одной книги, хотя работает сторожем в библиотеке. У меня складывается такое впечатление, что здесь пьют абсолютно все. Не проходило и дня, чтобы не устраивалась гулянка. А там и дикий рев и драки и трехэтажный мат. Да вот, к примеру, еще Анжела Серпухова. Грязная бабища, всегда в замызганном халате, растрепанная, с трубным голосом. На всю общагу ее слышно. И ведь – дура. Не в пример ее муж – Борис Николаевич, все время или ест или курит или книгу читает, тихий такой увалень. Есть и старики, доживающие тут свой век. Вот возьмем, к примеру, Бубнова Филарета Иваныча. Пенсионер, любит поиграть в картишки, в домино, почитать газету. Он живет без телевизора, слушает радио. Оно у него не выключается весь день. Есть еще бабушка, Устинья Филатовна, – богомолка. Ранним утром начинает громко молиться, все соседи ее слышат. Ветхая старуха, еле ходит, но в церковь не опаздывает.
Много тут молодежи. Эту молодежь я больше всего ненавижу, хоть и сам еще не старик. Рядом, налево, живет Женька Вихлянцев. Лет ему примерно как мне. Хам и паразит необыкновенный. Постоянно приводит домой пацанов и девок, и там они пьют водку, курят траву, ржут, орут и дерутся. Включают музыку громко, – до полночи невозможно уснуть. А девушка его, Лилия, тощая наркоманка, готовится стать матерью. Я бы не позавидовал ее ребенку.
Но самая видная фигура, «королева» всей коммуналки, это Александра Тихоновна или тетя Саша, как ее тут все называют. Это пожилая, громоздкая женщина, вездесущая и всезнающая. Ни одно дело не обходится без нее. Сплетни – ее призвание, совать нос в чужие дела – ее жизнь. Кажется, она и живет не сама по себе, а чужими жизнями, чужими судьбами, постоянно всем руководя и всех контролируя, как паук, сидящий в углу паутины.
И, черт возьми, постоянно раздражает этот жирный кухонный запах, который напоминает, в какое дерьмо я попал. Наверно, отец, я долго так не выдержу, я чего-нибудь с собой сделаю. От тяжелой депрессии я начал пить. Боюсь стать алкашом, отец. Напиши мне, поддержи, как сможешь. Я хожу на могилу матери по вечерам и там плачу и разговариваю с ней. Это приносит мне хоть какое—то облегчение. Кажется, я начинаю сходить с ума.
Прощай отец, не забывай своего непутевого сына. Пиши мне на новый адрес. Бог знает, когда мы теперь свидимся».
Всю эту ночь Андрей пролежал, не сомкнув глаз. В голове ворочались горькие думы, мешали уснуть. Подкатывала к горлу обида, большая, всеобъемлющая обида на все и всех. Тяжелым, потным кулаком душила жалость к себе.
Утром он не захотел вставать, не стал готовить себе завтрак. Просто продолжал неподвижно лежать, бесцельно глядя в потолок. В глазах его исчезли всякие признаки мысли. Казалось, он впал в летаргический сон и достиг нирваны. Даже выражение лица сделалось пустым, как у покойника. Дверь была заперта на ключ. Андрей не отзывался на стук, не реагировал на крики. Когда начали подсыхать и резать глаза, он инстинктивно опустил веки.
Через неделю кто-то вспомнил об Андрее. Послали лазутчика.
Женька Вихлянцев, стоя на газовой трубе, уцепился за подоконник и заглянул в комнату Андрея. Сквозь грязные стекла он разглядел на кровати неподвижное тело.
– Ну что? – крикнул снизу Миша Свистунов.
– Да там он…
– Живой? – высунулась в окно тетя Саша.
– Не знаю я, не шевелится.
– А ты, сынок, в окно постучи.
– На кой хрен! Я ему в дверь сто раз стучал.
– Значит помер, – решил Свистунов и машинально стащил с лысеющей головы кепку.
– С чего бы ему помереть, – протрубила вышедшая во двор Анжела Серпухова, – Молодой вроде, здоровый…
– Это вы его довели, – с содроганием выговорила тетя Саша.
– Как же, мы! – огрызнулась Серпиха. – Это вон Женька Вихлянцев.
– Чего?! – возмутился парень и в раздражении забарабанил по стеклу. – Андрюха! А ну вставай, сукин ты сын!
– Наверно, выпил чего-нибудь не того, – сообразил Свистунов, – и загнулся. Я вот, один раз, было, развел полстакана спирта, а он, зараза, оказался техническим…
– Чего тут думать, дверь надо ломать, – вмешалась Анжела.
– Может лучше… пусть милиция, – предложил Свистунов.
– Еще ментов нам тут не хватало, – заревел сверху Вихлянцев, припоминая початый стакан анаши под кроватью, – сами справимся.
Стали ломать дверь. Она не поддавалась.
– Женя, фомка нужна, – сказал Михаил, потирая отбитое плечо.
– У меня нету…
– Сгоняй к Филиппычу, у него должна быть.
– Ага, делать мне больше нечего, – возмутился Вихлянцев, однако ж, пошел.
Минут через пять Женька вернулся с арматурной монтировкой. На шум собралась толпа зевак. Стали давать советы.
– Сильнее вбивай, – кричал сзади бритый наголо Филиппыч, пришедший сюда же из интереса. – Зацепил? Отжимай! Вдвоем! И дверь толкай!
– А за взлом ничего не будет? – забеспокоился Борис Серпухов. – Это же взлом!
– Не бойся, Боря, никто ничего не узнает, – процедила Анжела, не глядя на мужа.
Наконец дверь с треском поддалась, растворилась.
Свистунов прошел первым. За ним, пригнувшись и оглядываясь, вошли остальные. С первого взгляда могло показаться, что вы попали в усыпальницу египетского вельможи: на всем лежала пыль. Тут же была и мумия – тело Андрея, и священные драгоценности – пустая бутылка из-под вина, засохший кусок сыра, колбасная кожура.
– А—а! Что я говорил! – обрадовался Михаил, указывая на бутылку.
Филиппыч огляделся: «И взять-то нечего… Как мышь церковная».
– Глядите! У него веки дрогнули! – воскликнула Валя Луговая, девушка, стоявшая среди прочих зевак.
– А ну, пустите меня! – раздался сзади голос тети Саши. Расталкивая толпу мясистыми локтями, она пробиралась к Андрею. Ее опытные пальцы быстро нащупали пульс.
– Как есть живой, – возвестила королева коммуналки. – Миша, позвони в скорую, живо! Надо ему водки капнуть, ато совсем стрясут по дороге, не дотянет. Мотя, сходи, дружок, там у меня заначка за радиатором стоит…
– А—а, теть Саш! – лукаво подмигнул Вихлянцев. – Водчонку подтариваешь, и – ни гу—гу.
– Молчал бы уж! – замахнулась на него тетя Саша.
Принесли водку. Народ с интересом поглядывал на происходящее. Тетя Саша накапала Андрею сквозь сжатые зубы грамм тридцать и сама приложилась.
Андрей резко, с хрипом вздохнул, закашлялся. Но ни рукой, ни ногой он так и не смог пошевелить. Раздались радостные возгласы.
– Ну вот, дружок, так-то лучше! – пробасил Мотя, который вообще-то был женщиной, но об этом мало кто догадывался.
Филиппыч крякнул, забрал монтировку и, что-то бормоча, ушел.
Вскоре явилась скорая. Длинный, редкозубый фельдшер с выкаченными глазами оказался юмористом. Быстро осмотрев Андрея, он сказал:
– Цепляй его за ноги кто-нибудь, а я – за голову, будем выносить.
– Да ты что, сдурел! – надвинулась на него тетя Саша. – Совсем мозги пропил!
– Ладно ладно, уж и пошутить нельзя, – засмеялся медик. – Щас носилки припрут, будем грузить. Выходите все, нечего тут глазеть!
– Смотри, – пригрозила тетя Саша. – Если с ним чего случится!
Фельдшер только смеялся, оскаливая желтые зубы.
Спустя полчаса Андрей находился в приемном отделении Саратовской городской клинической больницы №8. Растянувшись на пружинной койке, он медленно восстанавливал силы, всасывая набухшей веной питательную жидкость из змеящейся сверху системы. Дыхание стало явственное и ровное.
Накурившаяся черноволосая медсестра Танюша, опираясь о спинку койки, следила за выражением лица пациента. Большие и маленькие мускулы на заострившемся лице Андрея вздрагивали, будто кто-то изнутри подергивал их за ниточки.
К полудню Андрей открыл глаза, огляделся – глазам стало больно от окружающей белизны. Подумал: «В раю я что ли?». Но вскоре вместо архангела Гавриила явилась все та же медсестра и заставила выпить какую-то мерзкую жидкость. Скоро Андрей понял, что это слабительное.
Ближе к вечеру, когда вдоль улиц зажглись фонари, начал накрапывать мелкий, полный тихой свежести осенний дождь. Он барабанил о подоконник, выводя какой-то невнятный, но приятный своей непредсказуемостью, блюзовый ритм.
Медсестра Танечка последний раз навестила пациента, измерила давление, температуру, велела не вставать и, пожелав спокойной ночи, ушла.
Но долго лежать в одиночестве Андрей устал. Захотелось вдохнуть свежего воздуха, послушать шумы засыпающего города, поэтому он все же встал на ноги и, нетвердо ступая, направился к окну…
Вон там, за стеклом, где-то в своей черной массе жил муравейник. Вдоль освещенных тротуаров, укрывшись зонтами, бодро шагали поздние прохожие. Промчалась новенькая «девятка», прорычал грязный злой «жигуленок». Андрей растворил окно. В палату моментально ворвался одичавший осенний ветер. Ухватив парня за шиворот, щедро окатил холодными брызгами. Андрей вздрогнул и рассмеялся. Ему вновь захотелось жить.
На другой день, как полагается, явились посетители. Это были все те же соседи по коммуналке.
Спозаранку приперся Миша Свистунов. Достал из-под полы бутылку, предложил Андрею. Но, сославшись на слабость, Андрей отказался.
Миша глотнул из горла и уставился на больного человечным, чуть ироничным взглядом. Такие глаза у него Андрей видел впервые.
– Ну давай, братец, рассказывай, зачем ты себя уморил? – произнес алкоголик мягким голосом.
Андрей машинально ухватил со стола апельсин и с хрустом содрал кожуру.
– Это не важно, Миша. Теперь не важно. Ведь жизнь продолжается, да?
– Да вроде как… продолжается, – согласился Свистунов с ухмылкой.
– Ну вот… Знаешь, если бы я там помер, ничего бы не изменилось.
– Этот мир не изменит даже сам дьявол, – ответил Михаил.
– Он уже изменил его! – возразил Андрей. – Но я хотел изменить свою жизнь, а не весь мир.
– Ну и как, получается?
– Получается, – твердо заявил Андрей и перевел взгляд на окно. – Ведь жизнь… она не ограничивается четырьмя стенами. Она может быть красивой и яркой, как этот апельсин.
Он с удовольствием вдохнул цитрусовый запах и закрыл глаза.
– Всякое может быть, – отрешенно согласился Свистунов.
К полудню пришли сразу трое: Анжела Серпухова и тетя Саша с Мотей. Все трое принялись кричать и тормошить Андрея. Они были из тех людей, которые живут нынешним днем. И живут полной жизнью. Когда человек ищет быстрых перемен, он спивается. Обитатели коммуналки не искали перемен. Они просто размерено жили и размеренно пили. Те редкие психически срывы, которые происходят временами со всеми, не являлись для них глобальными событиями.
Вся троица была в добром расположении духа. Сказать, что они были выпивши, значит ничего не сказать, так как это был образ их жизни. Правильнее сказать – они были в норме.
– А я утром встал, – декламировал Мотя, который, все же, был женщиной, – и подумал, а как же там Андрюха? Потом мы вместе решили выпить за твое здоровье. Правильно, Желка? Это уж всем известно, если не выпить за здоровье больного, то никакого здоровья ему не видать. Так что ты можешь быть совершенно спокоен. А ты че такой скучный?
– А чему радоваться? – криво ухмыльнулся Андрей.
– Э нет, мальчик, так не пойдет, – возмутилась тетя Саша. – Не для того мы тебя из могилы вытаскивали, чтобы ты тут прокисал. Сейчас мы тебя накормим как следует.
Из обширной вещевой сумки тети Саши одна за другой начали появляться закуски, купленные специально и домашнего приготовления. Под конец появилась бутылка вина.
– Хоть этого здесь и не разрешают – прошептала королева коммуналки, – но Мотя прав, если не выпить, никакого здоровья не будет.
