скачать книгу бесплатно
Восточный рубеж. ОКДВА против японской армии
Евгений Александрович Горбунов
Военные тайны ХХ века
Конец 20-х и 30-е годы ХХ века прошли для СССР под знаком противостояния с милитаристской Японией. Несмотря на то, что это противостояние имело характер «горячего мира», несколько раз дело доходило до серьезных вооруженных конфликтов, которые едва не вылились в полномасштабную войну. Для защиты восточного рубежа страны была создана Отдельная Краснознаменная Дальневосточная Армия (ОКДВА), которая разбила японцев на озере Хасан и у реки Халхин-Гол и смогла предотвратить японскую агрессию против Советского Союза в годы Великой Отечественной войны. Истории ОКДВА посвящена эта книга.
Евгений Горбунов
Восточный рубеж. ОКДВА против японской армии
© Горбунов Е.А., 2010
© ООО «Издательский дом «Вече», 2010
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
Вместо предисловия
Дальневосточный регион всегда привлекал пристальное внимание политиков, дипломатов, военных и, конечно, разведчиков. События на огромной территории от Байкала и Владивостока до Токио всегда влияли на мировую политику и учитывались не только в политических салонах и дипломатических кабинетах, но и в генеральных штабах и разведывательных центрах крупнейших мировых держав. Всё, что происходило на просторах этого региона, учитывалось в Москве, Токио, Лондоне, Париже и, конечно, в Вашингтоне.
После эвакуации японских оккупационных войск из Владивостока в 1922 г. и подписания Пекинской конвенции 1925 г. между Советским Союзом и Японией были установлены нормальные дипломатические отношения. Заработали посольства и консульства, начали развиваться торговые отношения, и вроде бы ничего не омрачало мира и спокойствия в этом регионе.
Но, несмотря на внешнее благополучие, тайная война между разведками: нашими военной и политической и японской продолжалась, не утихая ни на один год. Тайный фронт не знал перемирия. Даже тогда, когда дипломаты обеих стран демонстрировали друг другу и мировому сообществу своё миролюбие, сражения тайного фронта были в полном разгаре. И воевали не только разведки. Тайные сражения велись и в генштабовских кабинетах, когда на стратегические карты наносились стрелы сокрушительных ударов по воображаемому противнику. И это было характерно не только для японского генштаба, который стремился переиграть позорный финал дальневосточной оккупации 1918–1922 гг. и смыть пятно с мундира «непобедимой» японской армии. В Москве, после оккупации Маньчжурии и наращивания сил своей дальневосточной группировки войск, тоже готовились к тому, чтобы смыть позор проигранной русско-японской войны и вернуть всё утерянное: южный Сахалин, Курилы, КВЖД и доминирующее влияние в Северной Маньчжурии.
Готовились серьёзно и основательно. Создавали военно-промышленный комплекс в Дальневосточном регионе, чтобы во время будущей русско-японской войны не зависеть от перебросок по единственной Транссибирской магистрали. Авиационные заводы в Комсомольске-на-Амуре и в Иркутске, также как и крупнейший судостроительный комплекс в том же Комсомольске, тому примеры. На создание военно-промышленного комплекса в оккупированной Маньчжурии Москва отвечала созданием такого же комплекса на Дальнем Востоке. Чтобы обезопасить себя от возможных налётов японской авиации на Транссиб, во второй половине 1930-х началось проектирование и строительство Байкало-Амурской магистрали. Так же, как и в Маньчжурии, в глухих таёжных районах подальше от любопытных глаз агентуры японской разведки развёртывалось строительство складов для мобилизационных запасов на год ведения дальневосточной войны. В общем, с нашей стороны делалось то же самое, что и по ту сторону Амура и Уссури. И ответ на вопрос, актуальный и для Москвы и для Токио: у кого больше сил и средств и кто сильнее в Дальневосточном регионе, должны были дать разведки. Японская разведка активно действовала на советской территории. Обе наши разведки, политическая и военная, покрыли густой агентурной сетью Маньчжурию и Корею и стремились проникнуть на японские острова. На этом участке сражения тайного фронта были в полном разгаре и в 1920-х, и в 1930-х гг.
От разведчиков не отставали и стратеги в генштабах Токио и Москвы. Различные варианты японского плана «ОЦУ» – плана нападения на Советский Союз – хорошо известны историкам. Советские оперативные планы, планы разгрома Квантунской армии и захвата северной Маньчжурии, известны меньше. Но все эти планы, а их варианты разрабатывались регулярно на каждый год, были наступательными. Оборона в чистом виде, то есть отсиживание за Амуром и Уссури и системой наших пограничных укреплённых районов не предусматривалась. Только вперёд в глубь Маньчжурии – на КВЖД и Харбин. Такое оперативное планирование было характерно в московском генштабе не только для дальневосточного региона, но и для наших южных соседей: Афганистана, Ирана, Турции. Так что Япония в середине 30-х не составляла исключения. Ударные группировки тяжёлой дальней бомбардировочной авиации – Авиационные армии особого назначения (АОН) – были развёрнуты в середине 30-х в европейской части страны и нацелены против западных соседей. Но точно такая же группировка АОН была развёрнута на Дальнем Востоке и нацелена на столицу островной империи.
Тяжёлые бомбардировщики ТБ-3 могли взлететь с аэродромов около Владивостока, долететь до Токио, ПВО токийского района в те годы была очень слабой, отбомбиться и вернуться обратно. Для граждан Советского Союза наличие такой группировки было одной из важнейших военных тайн. Но для японского генштаба и для генштабов крупнейших мировых держав наличие АОН у Владивостока никогда не было военной тайной, как и то, что наличие такой армии было одной из составляющих наступательных, а не оборонительных планов Советского Союза на Дальнем Востоке.
Автор считает, что сражения на тайном фронте между тремя разведками, военными ведомствами двух стран и их генеральными штабами в 20-х и 30-х гг. велись на равных. Дипломатия обеих сторон прикрывала дипломатическим флёром подготовку к войне, сосредоточение крупных группировок, диверсии, террор, действия разведок на территории друг друга. Япония была грозным хищником. Но таким же хищником был и Советский Союз, который готовил большую войну в дальневосточном регионе не только для того, чтобы вернуть потеряное в начале века, но и для того, чтобы урвать кусок, который никогда не принадлежал Российской империи.
* * *
25 февраля 1926 г. японские города оделись в траурный наряд. Умер император Японии Иосихито. Ушла в прошлое эра Тайсё. На престол вступил молодой император Хирохито. Началась новая эра – эра Сёва. Нового императора, приступившего к осуществлению государственных дел, нужно было посвятить во внешнеполитические и экспансионистские планы империи. Эту задачу взял на себя премьер-министр Японии Танака, правительство которого пришло к власти весной 1927 г.
Барон, отставной генерал, премьер-министр Гиити Танака занимал одновременно и должность министра иностранных дел. Он принадлежал к древнему самурайскому роду и как потомственный самурай, гордящийся своей родословной, хранил приверженность к прошлому, стремился умножить славу воинственных предков. Превыше всего он ставил военную профессию и клан, к которому принадлежал. Послужной список генерала был обычным для самурайского рода. Кадетский корпус и первый офицерский чин, служба в войсках и учёба в академии генерального штаба. После академии военная служба за пределами империи – в Китае и Корее. Затем участие в войне с Россией, опять служба, новые воинские звания и ордена с экзотическими названиями. И вот он уже военный министр и возглавляет интервенцию на Дальнем Востоке…
Отдав более сорока лет военной службе, генерал вышел в отставку, занявшись политической деятельностью. Он становится председателем партии сеёюкай, самой правой и реакционной партии в империи, опиравшейся на круги японской аристократии и крупного капитала. Эти агрессивные круги и выдвинули отставного генерала на пост премьер-министра, сделав его вторым человеком в стране после божественного императора.
В июне 1927 г. премьер-министр созвал конференцию по делам Востока. Проводили её за закрытыми дверями под покровом непроницаемой тайны. Пригласили членов кабинета, некоторых дипломатов, служивших в Китае, а также высокопоставленных военных: командующего Квантунской армией, начальника генерального штаба и руководителей военного и морского министерств. И, конечно, на совещании присутствовали представители крупнейших концернов и банков, заинтересованные в «освоении» богатств Востока, и в первую очередь Китая. На конференции высказывались различные предложения, пожелания, планы. Всё сказанное необходимо было систематизировать, обобщить и, сгладив возникшие противоречия, объединить в план внешнеполитической экспансии. Этим и занялся генерал-премьер, составляя свой знаменитый меморандум.
Документ был адресован императору – «сыну неба». И, естественно, форма обращения к нему была самой почтительной: «Премьер-министр Танака Гиити от имени Ваших многочисленных подданных нижайше вручает Вашему Величеству меморандум об основах позитивной политики в Маньчжурии и Монголии». Но это было только обращение – дань верноподданной почтительности божественному микадо. Дальше шёл деловой текст без каких-либо лирических отступлений.
Планы этапов экспансии в борьбе за передел мира излагались в документе с военной чёткостью и предельно откровенно. Никакого камуфляжа, никаких завуалированных форм изложения. Конечная цель – мировое господство! Сейчас, когда во всех подробностях стали известны планы Гитлера, этим трудно кого-то удивить. Но меморандум писался в 1927 г., за несколько лет до прихода Гитлера к власти, так что первенство в составлении подобных планов принадлежало японским милитаристам.
Первый раздел меморандума был озаглавлен: «Позитивная политика в Маньчжурии и Монголии». Для того чтобы понять, почему отставной генерал начал с этих районов, достаточно лишь взглянуть на географическую карту. Провинции Маньчжурии огромным клином вдаются в территорию Советского Союза, занимая выгодное положение по отношению к районам Забайкалья, Приамурья и Приморья. 3500 километров границ Маньчжурии проходят рядом с самыми развитыми и заселёнными районами советского Дальнего Востока. Плодородные земли у берегов Амура, такие крупные города как Владивосток, Хабаровск и Благовещенск, линия Транссибирской магистрали – всё это находится у самой границы. Захват Маньчжурии и использование её в качестве плацдарма агрессии позволило бы ударным группировкам японской армии наносить удары по любым дальневосточным районам. В случае успеха можно было бы перерезать Амурскую и Уссурийскую железные дороги и захватить Приморье.
Захват Монголии, а под этим названием подразумевались районы Внутренней Монголии Китая и территория Монгольской Народной Республики, также сулил будущему агрессору заманчивые перспективы. Оккупация Внутренней Монголии позволяла выйти к Великой Китайской стене, крупнейшим городам и густонаселённым районам Китая. И именно с этого плацдарма в 1937 г. началась необъявленная война Японии против Китая, продолжавшаяся до разгрома Японии в августе 1945 г. Овладение же, в случае успеха, территорией МНР выводила Японию в район Байкала. Это открывало перед ней возможность перерезать Транссибирскую магистраль в самом уязвимом месте – районе байкальских туннелей и в случае выхода японских войск к Иркутску отторгнуть Дальний Восток от Советского Союза.
Японский премьер-министр при составлении меморандума не страдал отсутствием воображения. Планы его были грандиозными – огромная азиатская континентальная империя, а затем и мировое господство. «…Для того чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай», – утверждал он в меморандуме. Отставному генералу казалось, что захвата Китая будет достаточно, чтобы обеспечить господство на всём азиатском материке: «Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малые страны, Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймёт, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права». Сказано цинично, откровенно и в полном соответствии с желаниями истинных хозяев островной империи, выразителем взглядов которых и был Танака.
Были расписаны все этапы агрессии, определена последовательность стран и континентов. Вот выдержка из этого документа: «Овладев всеми ресурсами Китая, мы перейдём к завоеванию Индии, стран Южных морей, а затем к завоеванию Малой Азии, Центральной Азии и, наконец, Европы». Барон мыслил с солдатской прямолинейностью, когда в одном из разделов меморандума писал: «Под предлогом того, что Красная Россия готовится к продвижению на юг, мы прежде всего должны усилить наше продвижение в район Северной Маньчжурии и захватить таким путём богатейшие ресурсы этого района страны».
Хотя в те годы с севера Стране восходящего солнца никто не угрожал, война с Советским Союзом представлялась неизбежной: «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведёт к неминуемому конфликту с Красной Россией. В этом случае нам вновь придётся сыграть ту же роль, которую мы играли в русско-японской войне… В программу нашего национального развития входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией…» (1).
Под меморандумом стояла дата – 7 июля 1927 года. 25 июля он был представлен императору Хирохито. Ознакомившись с планом завоевания мирового господства, император одобрил документ. Генеральный штаб в Токио и штаб Квантунской армии в Порт-Артуре, получив меморандум, взяли его положения за основу при разработке планов будущей войны.
Автор меморандума, будучи премьер-министром и одновременно министром иностранных дел, должен был тщательно скрывать свои мысли и планы при общении с иностранными дипломатами, аккредитированными в столице империи. И особенно при встречах с советскими дипломатами. Нужно было играть в миролюбие и выдавать чёрное за белое. Одна из таких встреч состоялась 8 марта 1928 г. через семь месяцев после вручения меморандума императору. Наши газеты тех лет не сообщали о содержании беседы полпреда СССР в Японии Трояновского с Гиити Танака. Запись беседы была отправлена полпредом в Москву и только в 1966 г., когда МИД СССР выпустил очередной том документов внешней политики, этот документ стал достоянием гласности.
Инициатива встречи принадлежала советскому полпреду. Танака согласился на неё, изъявив желание прийти в советское посольство, как он выразился, «запросто, пешком, дабы слишком частыми разговорами не вызвать ревность со стороны послов других государств и не создавать почву для излишних разговоров». Так он и сделал, придя на встречу в сопровождении переводчика. В полпредстве был накрыт стол, и премьер-министра угощали по русскому обычаю блинами с икрой. Беседовали два часа.
– Я хотел бы иметь с господином послом неофициальный, совершенно частный и совершенно откровенный разговор, – начал беседу Танака. – Я бы просил говорить мне всё, что он думает по поводу русско-японских отношений, как приятное, так и неприятное, начистоту, не как дипломат с дипломатом, а как частное лицо, желающее устранить все недоразумения и создать почву для укрепления дружбы между Японией и СССР. Я, не будучи дипломатом по профессии, предпочитаю такие разговоры, полагая, что они больше способствуют сближению, чем переговоры, связанные с разного рода формальностями. И вообще мне, как человеку военному, весьма тяжелы разного рода протокольные дела.
– Я буду говорить совершенно откровенно, – ответил полпред, – следуя предложению господина премьер-министра, и прошу его не обижаться, если действительно кое-что из сказанного мною будет ему не совсем приятно. У нас в СССР ещё не вполне изгладился неприятный осадок от недавнего прошлого и в настоящее время имеются кое-какие опасения… Кое-какие отдельные заявления, имевшие место здесь в Токио, кое-какие намёки… всё это даёт повод для недоразумений, создаёт почву для разного рода предположений и затрудняет благоприятное решение целого ряда конкретных вопросов тем, что заставляет думать о каких-то широких планах Японии в отношении нашего Дальнего Востока.
Отставной генерал явно переигрывал, изображая простого солдата, чуждого дипломатических церемоний. Откровенности и искренности в его словах не было. Трояновский, естественно, не обольщался на этот счёт. В то время меморандум ещё не был ему известен, но общая тенденция японской политики по отношению к советскому Дальнему Востоку была для него ясна. Танака почувствовал это и пытался вернуть беседу в спокойное русло пустых, ничего не значащих заявлений.
– Это не более как недоразумение. Я торжественно заявляю, – сказал он, – что никаких намерений и планов, даже самых отдалённых, в какой-либо мере напоминающих политику территориальных захватов, нападений на СССР, интервенций или чего-либо тому подобного у японского правительства нет, что никаких инструкций кому бы то ни было предпринимать в этом направлении, никаких пожеланий никогда японское правительство и я никому не давали. Никаких мыслей относительно нападений на СССР и территориальных захватов у нас нет и быть не может. Я это совершенно открыто и твёрдо заявляю. Это, несомненно, какое-то недоразумение.
– Я лично тоже в этом убеждён. Я тоже думаю, что это недоразумение, – продолжал Трояновский. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что у японского правительства не может быть каких-либо захватнических планов, но и само существование таких планов могло бы иметь очень тяжёлые последствия и для нас, и в не меньшей степени для Японии. Существование таких планов омрачило бы наши взаимоотношения, создало бы тяжёлую атмосферу для всякого рода переговоров. Я не думаю, чтобы это было выгодно для Японии. А существование таких планов привело бы к борьбе не на жизнь, а на смерть, ибо при всей силе и мощи японского народа, в особенности его армии, всякий знает, что мы тоже умеем за себя постоять и в обиду себя не дадим.
– Я думаю, что на эту тему много не стоит говорить. Вопрос совершенно ясен. Я уже сказал, что на этот счёт советское правительство и господин посол могут быть совершенно спокойны и выкинуть из головы всякие мысли о каких-либо агрессивных планах со стороны Японии» (2).
«Язык дан дипломату для того, чтобы скрывать свои мысли» – это основное правило дипломатии отставной генерал усвоил очень хорошо, хотя и кичился солдатской прямотой и откровенностью. Его задачей было убедить полпреда, что северному соседу ничего не угрожает, что в Москве могут быть спокойны и заниматься своими европейскими делами без оглядки на дальневосточные границы Союза. Что при этом чёрное выдаётся за белое, а агрессивные планы, изложенные в меморандуме, за миролюбивую политику, премьера нисколько не смущало. В дипломатии такие понятия, как открытость, честность, верность своему слову, стоили очень немного. Главное – высшие интересы своей страны. Этим и руководствовался Танака во время беседы с полпредом.
В беседе с японским премьером советский полпред был дипломатичным, хотя и достаточно откровенным. В миролюбие отставного генерала верилось слабо, и поэтому предупреждение любителям военных авантюр было высказано Трояновским вполне определённо. Но тогда шёл только 1928 г., японские войска ещё не стояли у дальневосточных границ нашей страны, не было ещё ни нарушений границ, ни провокаций. Всё это было в будущем…
* * *
В разведывательном управлении генштаба империи разрабатывались подробные, рассчитанные на долгие годы, планы разведывательной, подрывной и диверсионной деятельности против СССР. Такая деятельность в конце 20-х и в 30-х гг. была одним из важнейших элементов подготовки к захвату советских дальневосточных территорий. Тайная война против нашей страны велась непрерывно, настойчиво, не ослабевая ни на один год. Она не знала перемирий. Задолго до того, как в мае 1939 г. первые залпы необъявленной войны нарушили предрассветную тишину на Халхин-Голе, сражения на этом тайном фронте были в полном разгаре.
В 1925 г. дипломатические представители СССР и Японии подписали в Пекине конвенцию, определявшую основные принципы мирных взаимоотношений между двумя странами. Япония приняла на себя обязательства не поддерживать ни прямо, ни косвенно никаких организаций и группировок, деятельность которых была бы направлена против СССР. Был подтверждён Портсмутский мирный договор, заключённый между Россией и Японией после русско-японской войны. По этому договору Япония была обязана не проводить никаких военных приготовлений в Маньчжурии и Корее и не использовать принадлежащую ей Южно-Маньчжурскую железную дорогу в военных целях. Между двумя странами были установлены нормальные дипломатические отношения, и казалось, ничего не должно было омрачить добрососедских отношений между двумя странами. Но в действительности всё было иначе.
В апреле 1925 г. в штаб Квантунской армии, расположенный в Порт-Артуре, прибыл из Токио майор Канда Масатанэ. Офицер имел рекомендации начальника разведывательного управления генштаба, что уже говорило о многом, и направлялся в Харбинскую военную миссию, где он должен был заниматься вместе с сотрудниками миссии сбором стратегически важных сведений о северной Маньчжурии и СССР.
Скромный майор, в течение года проработавший до этого в разведывательном управлении генштаба, оказался ревностным служакой. По собственной инициативе, разумеется, испросив разрешения своего разведывательного начальства, которым подобные инициативы всячески поощрялись, он решил заняться разработкой плана основных мероприятий подрывной деятельности против СССР.
В конце 1927 г. Канда Масатанэ закончил разработку подробного и обстоятельного доклада, где каждое положение было взвешено и тщательно продумано. Документ занимал 50 страниц убористого текста и был озаглавлен: «Материалы по изучению подрывной деятельности против России» и был направлен с соответствующими грифами секретности в штаб Квантунской армии и генеральный штаб. Доклад произвёл соответствующее впечатление, скромный майор был замечен, и это позволило ему сделать в дальнейшем блестящую карьеру. К концу Второй мировой войны он был уже генерал-лейтенантом и увешен почти всеми орденами островной империи.
Доклад был программой разведывательных, диверсионных и подрывных мероприятий против СССР, причём эта программа предназначалась как для мирного, так и для военного времени. Первый раздел документа назывался «общие принципы подрывной деятельности против России». Автор доклада рекомендовал принять меры к обострению национальной, идеологической и классовой борьбы внутри нашей страны. Предлагалось подстрекать государства, лежащие на западных и южных границах Союза. Угрожать ему таким образом, чтобы не дать возможности перебросить на Дальний Восток большую армию. При помощи экономической блокады мешать ввозу в Союз материальных средств и, в частности, предметов военного снаряжения. Рекомендовалось также разрушать транспортные сооружения, телеграфную связь, задерживать мобилизацию и концентрацию армии. Главная ставка при этом делалась на сибирские железные дороги.
Второй раздел доклада был посвящён разработке важнейших мероприятий по подрывной деятельности на территории Восточной Сибири. Здесь предусматривалось ведение антисоветской агитации и пропаганды, засылка на советскую территорию антисоветских групп, чтобы мешать в военное время действиям частей Красной Армии. Предлагалось «в связи с развитием общего военного положения создать на русской территории антисоветское правительство и побудить свергнуть советскую власть одновременно в Сибири и на Кавказе». Предусматривалось сделать Внешнюю Монголию антисоветской, то есть свергнуть правительство Монгольской народной республики.
В приложении к докладу были разработаны «Важнейшие мероприятия мирного времени на Дальнем Востоке в связи с подрывной деятельностью против России». Среди этих мероприятий предусматривалось создание за границей белоэмигрантских организаций для враждебной деятельности против Советского Союза.
Доклад Масатанэ можно было бы выдать за личную инициативу офицера разведки и не принимать его всерьёз, если бы подобные документы не подкреплялись официальной секретной документацией, проходившей через МИД Японии. Ещё до того, как доклад Масатанэ был отправлен в Токио и Порт-Артур, японский военный атташе в Советском Союзе Мицутаро Камацубара, будущий генерал и командир 23-й пехотной дивизии, разгромленной на Халхин-Голе, получил из Токио инструкцию генштаба № 908, датированную: октябрь 1927 г. В ней военному атташе, возглавлявшему резидентуру японской разведки в СССР, предписывалось заняться изучением организаций, обществ и отдельных лиц, которых можно было бы использовать для получения разведывательной информации, проведения антисоветской пропаганды и подрывной деятельности и давались практические указания по организации подрывной работы в СССР. Документ был подписан помощником начальника генштаба Минами Дзиро.
Этот документ, будучи официальным, естественно, привлёк к себе внимание обвинения на Токийском процессе. При допросе на вопрос обвинителя: «Не было ли обычной практикой инструктировать военных атташе, что они должны заниматься шпионажем и подрывной деятельностью?», – подсудимый Минами, подписавший эту инструкцию, ответил: «Такими глупыми делами я никогда не занимался». Когда же он был уличён фотокопией этого документа, то ему ничего не оставалось как признать, что в действительности он очень даже занимался этими «глупыми делами», и добавить: «Я думаю, что было послано много таких писем».
Разведывательный отдел генштаба начал практическую разработку мероприятий подрывной и диверсионной деятельности против СССР стремясь, как это и было предусмотрено в докладе Масатанэ, распространить сферу применения этих мероприятий на весь мир. В инспекционную поездку по европейским странам отправился начальник разведывательного отдела генштаба генерал-лейтенант Мацуи Иванэ, занявший в 1946 г., так же как и Минами, место на скамье подсудимых Токийского трибунала.
В апреле 1929 г. Мацуи, очевидно, под другим именем и с другими документами, прибыл в столицу Веймарской республики. После его приезда японский военный атташе в Берлине развил бурную деятельность. В европейские столицы полетели шифрованные телеграммы: японские военные атташе в Европе созывались на важное совещание. Вскоре японские разведчики, снабжённые дипломатическими паспортами и пользующиеся дипломатической неприкосновенностью, приехали в Берлин из Великобритании, Франции, Польши, Австрии, Италии, Советского Союза и даже Турции.
Мацуи выступил на совещании с обстоятельным докладом о расширении шпионской и подрывной деятельности против СССР. После этого на совещании обсуждались вопросы о способах, методах и организации диверсий, которые будут проводиться из европейских государств против нашей страны во время войны. Большое внимание было уделено положению русских белоэмигрантов в Европе с учётом их возможного использования в будущем. Обсуждался и вопрос об агентурно-разведывательной работе против СССР, проводимой японскими военными атташе в Европе. В целом на совещании разрабатывалась долговременная, рассчитанная на многие годы стратегия шпионажа, диверсий и террора против Советского Союза.
Может быть, и само совещание в японском посольстве, и фамилии его участников так навсегда и остались бы одной из сокровенных тайн японской разведки, но некоторые из присутствующих делали по ходу совещания заметки. Записи одного из участников совещания удалось сфотографировать советскому агенту, и плёнка попала в Москву. Поэтому в 1946 г., когда на Токийском процессе началось представление документов по советской фазе обвинения, фотокопии заметок, сделанных в Берлине в 1929 г., были приобщены к делу. Генерал Мацуи, как профессиональный разведчик, конечно, отлично помнил и совещание, которое он провёл 17 лет тому назад, и те вопросы, которые на нём обсуждались. Но он хорошо помнил и то, что разоблачение на суде его роли как одного из организаторов подрывной деятельности против Советского Союза может только ухудшить его положение на скамье подсудимых. Поэтому при первом же упоминании о совещании во время допроса его начала «подводить» память, хотя после представления неопровержимых доказательств ему ничего не оставалось, как во всём сознаться.
* * *
Уже в следующем году после эвакуации японских войск из Приморья в Токио начались совещания военно-политического руководства под председательством императора. На совещаниях вырабатывали новую внешнеполитическую стратегию на будущее. Были определены два главных направления японской экспансии – северное и южное. Южное (морское) направление предусматривало в перспективе войну с США за господство на Тихом океане. Северное (сухопутное) направление предусматривало в будущем захваты на азиатском материке, в частности, в Китае, а в перспективе войну с Советским Союзом для захвата северного Сахалина, Камчатки и в первую очередь Приморья и Приамурья. В соответствии с рекомендациями совещания у императора Генштаб начал разработку планов новой войны.
Первый вариант нового плана был разработан уже в 1923 г. По этому варианту предусматривалось «разгромить противника на Дальнем Востоке и оккупировать важнейшие районы к востоку от озера Байкал. Основной удар нанести по северной Маньчжурии. Наступать на Приморскую область, северный Сахалин и побережье континента. В зависимости от обстановки оккупировать и Петропавловск-Камчатский». Такие были замыслы в начале 1920-х. Но для их осуществления нужны были годы упорного труда и, конечно, благоприятная обстановка внутри Японии и за её пределами.
К концу 1920-х гг. разработка этих планов в Токио и в штабе Квантунской армии на материке была в полном разгаре. Кто мог знать о них? В первую очередь командующий Квантунской армией и начальник его штаба. Под любым документом, который отправлялся в Токио из Порт-Артура, где размещался тогда штаб армии, стояли их подписи и личные печати. Ясно было и то, что для осуществления этих планов нужен был плацдарм на материке, примыкающем к советским дальневосточным границам. Ляодунского полуострова, которым владела Япония, для будущей агрессии против северного Китая и Советского Союза было явно недостаточно. Таким плацдармом могла быть только Маньчжурия. И планы захвата этого обширного района Китая, которые разрабатывались в штабе Квантунской армии, были частью плана войны против Советского Союза.
В июле 1928 г. штабные офицеры Квантунской армии ожидали на набережной Порт-Артура японский пароход из Токио. По трапу сошёл офицер с погонами подполковника, который представился встречавшим как Мияке Мацухара, новый начальник штаба Квантунской армии. Подполковник прослужил в этой должности до лета 1932 г. и принимал непосредственное участие в разработке планов нападения на Советский Союз и в захвате Маньчжурии. Затем он служил в Токио, а в конце войны был опять переведён в Маньчжурию, где после разгрома Квантунской армии и попал в плен уже в чине генерал-лейтенанта. В своих показаниях, принятых Токийским трибуналом в качестве документа обвинения, он заявил, что «план операций, который был должен привести к оккупации Маньчжурии, являлся одной из важнейших составных частей общего плана операций японских войск против СССР, имевшегося в японском генштабе. Впервые о существовании плана нападения на СССР я узнал, прибыв в июле 1928 г. на должность начальника штаба Квантунской армии». Признание красноречивое! В 1928 г. план нападения на Советский Союз уже лежал в сейфах генштабовских кабинетов.
Хотелось бы подчеркнуть, что это были только планы. До прямой агрессии и даже до угрозы агрессии было ещё очень далеко. Можно понять стремление японских генералов в Токио и в Порт-Артуре рассчитаться за бесславное возвращение в Японию в 1922-м после эвакуации из Приморья. Это было первое поражение японской армии, и офицерский корпус переживал его очень болезненно. Отсюда и стремление взять реванш как можно скорее хотя бы на бумаге в виде плана будущей войны. Для середины 1920-х вариант плана «ОЦУ» можно было считать наиболее оптимальным. При отсутствии плацдарма в Маньчжурии вести сухопутные операции можно было только через советско-корейскую границу, используя дивизии Корейской армии. А высадка крупного морского десанта в Приморье при полном отсутствии у Советского Союза флота и береговой обороны побережья представлялась вполне реальной операцией с хорошими шансами на успех. Разоруженная Владивостокская крепость при отсутствии необходимых запасов не могла бы долго продержаться в случае её блокады.
Стратеги из японского генштаба, разрабатывавшие этот план войны, учитывали в полной мере и международный фактор. Обстановка на западных границах Союза была тревожной. Взаимоотношения с западными соседями: Польшей, Румынией, Финляндией ухудшились, и «первая военная тревога», как называли этот период наши военные историки, была в полном разгаре. Все скудные военные ресурсы были брошены на укрепление западных границ. В случае одновременного военного конфликта на Западе и Востоке, а с таким вариантом считались в штабе РККА, Дальний Восток не мог рассчитывать на получение резервов из центральных районов страны и должен был обходиться только своими очень незначительными силами. В случае такого конфликта могла возникнуть ситуация времён Гражданской войны, когда основные военные операции проводились в центральных районах страны, а всё, что было на территории за Байкалом, было оставлено на потом.
И ещё одно обстоятельство надо было учитывать при анализе обстановки конца 1920-х гг. Военные круги и военная партия не были тогда ещё так сильны, как десять лет спустя, когда генералы, имея огромную армию и мощный маньчжурский плацдарм, становились премьерами и определяли внутреннюю и внешнюю политику империи. В те годы во главе страны стояли другие более трезвомыслящие люди, которые учитывали Пекинскую конвенцию 1925 г., вывод японских войск с северного Сахалина и установление дипломатических и добрососедских отношений со своим северным соседом. В этих условиях, с учётом международного престижа империи, ни о каком внезапном военном конфликте с Советским Союзом не могло быть и речи. И это хорошо понимали и в Токио, и в Москве. Тем более что никакого реального союзника в Европе пока ещё не было, а начинать в одиночку новую интервенцию, хорошо зная о результатах предыдущей, было боязно.
Поэтому все варианты плана «ОЦУ», во всяком случае до второй половины 1930-х, можно рассматривать как обычные штабные разработки, которые хорошо выглядят на бумаге и очень далеки от действительности. Подобными разработками в межвоенное двадцатилетие занимались все генштабы крупнейших государств мира. В тиши генштабовских кабинетов разрабатывались планы войны на все случаи жизни. И в штабе РККА в этом случае не было исключения. В Москве планировались варианты наступательной войны против государств, с которыми в то время поддерживались нормальные добрососедские отношения. Так что отношения, например, с Ираном и Афганистаном поддерживались, а планы войны на всякий случай разрабатывались. И никого в штабе РККА это не смущало, и никто не высказывал протестов. Просто командиры оперативного управления занимались своим делом и своей работой, очевидно чтобы не потерять квалификацию при разработке в будущем более серьёзных планов войны.
Глава первая
Отпор (1931–1932 годы)
1931 г. был для Дальнего Востока особенным годом. Руководство армии и генштаба империи готовилось к важным мероприятиям, которые должны были на годы вперёд определить обстановку на азиатском континенте и повлиять на судьбу многих стран. Через девять лет после того, как японские солдаты были вынуждены уйти из Приморья, в Токио снова решили попробовать закрепиться на материке. Но на этот раз в точном соответствии с положениями меморандума Танака решили начать с Маньчжурии. Японской армии нужен был большой плацдарм на континенте, где можно было бы развернуться и создать базу агрессии: разместить крупную ударную группировку, сеть аэродромов для формирования мощного воздушного кулака, способного решать оперативные задачи. Квантунский полуостров, полученный в аренду после Русско-японской войны, был забит войсками Квантунской армии и не годился для этих целей. И взоры японских генералов в Токио и Порт-Артуре всё чаще устремлялись за его пределы – на бескрайние просторы Китая.
* * *
Три китайские провинции – Хэйлунцзян, Гирин и Ляонин – составляли обширный район Северо-Восточного Китая. Здесь проживали десятки миллионов жителей, были богатые залежи угля, железной руды и других полезных ископаемых, так необходимых островной империи для ведения захватнических войн. На севере по Аргуни и Амуру и на востоке по Уссури Маньчжурия граничила с Советским Союзом, на западе – с МНР и китайской провинцией Жехэ, на юге по реке Ялу – с Кореей, в то время колонией Японии.
Если посмотреть на крупномасштабную карту Маньчжурии, то можно увидеть железнодорожную магистраль, прорезающую всю территорию с северо-запада на юго-восток. Начинаясь у пограничной станции Маньчжурия, магистраль через Харбин проходит к Владивостоку. От Харбина по территории южной Маньчжурии через Мукден к Дальнему и Порт-Артуру была проложена другая железнодорожная магистраль. Обе дороги были построены Россией и обошлись русскому народу в сотни миллионов рублей. Китайско-Восточная железная дорога (КВЖД) к началу 1930-х гг. принадлежала Советскому Союзу и находилась под совместным советско-китайским управлением. Это было коммерческое предприятие, доход от которого распределялся между советским и китайским правительствами. Дорога не должна была использоваться в военных целях. Южно-Маньчжурская железная дорога (ЮМЖД) после Русско-японской войны 1904–1905 гг. принадлежала Японии и её охрану несли специальные батальоны японских охранных войск. На Ляодунском полуострове были размещены отборные части японской армии, отлично вооружённые и обученные. Это была Квантунская армия – передовой отряд для будущих завоеваний.
В начале 30-х гг. в Китае продолжала сохраняться довольно сложная политическая обстановка. После поражения революции 1925–1927 гг. власть в стране захватили сторонники национальной партии (гоминдан). Гоминдановское правительство во главе с Чан Кайши, располагавшееся в Нанкине и представлявшее главным образом, интересы крупной буржуазии, вело упорную борьбу против милитаристских клик, контролировавших Северный Китай и другие районы страны. С другой стороны, оно вынуждено было всё больше внимания обращать на борьбу против революционного движения и прежде всего против советских районов, созданных в 1928–1930 гг. под руководством китайской коммунистической партии в Южном и Центральном Китае.
Правителем и командующим вооружёнными силами Маньчжурии был Чжан Сюэлян – сын диктатора Маньчжурии Чжан Цзолиня, погибшего 4 июня 1928 г. при взрыве поезда, организованного группой офицеров Квантунской армии. Он, как и другие милитаристы, принимал активное участие в борьбе с нанкинским правительством, хотя в декабре 1928 г. и объявил о признании его власти. Под его командованием было около 300 тысяч человек, однако они были неудачно дислоцированы, и в случае внезапного выступления частей Квантунской армии против Маньчжурии её правитель не мог противопоставить японским войскам достаточно крупные силы. Вооружены китайские части были плохо, слабой была и их боевая подготовка. Во всех отношениях они значительно уступали японским частям.
Советская военная разведка в Хабаровске внимательно следила за событиями в этом районе. После конфликта на КВЖД в 1929 г. в Советском Союзе были военнопленные: китайские солдаты и офицеры. После урегулирования конфликта они были возвращены в Маньчжурию. Но перед отправкой с ними «поработали» и сотрудники ОГПУ, и сотрудники военной разведки – разведывательного отдела штаба ОКДВА. Упустить такой удобный случай было нельзя. Оба ведомства, соревнуясь друг с другом, фильтровали пленных, вербуя для себя агентуру, которая в будущем могла бы достаточно подробно освещать события в Маньчжурии. Очевидно, от этой агентуры была получена в 1930-м и начале 1931-го та информация, которая закладывалась в военно-политические сводки по Японии и Китаю, регулярно выпускавшиеся разведывательным отделом штаба ОКДВА. Первые экземпляры сводок ложились на стол командующего ОКДВА Блюхера, позволяя ему быть в курсе событий за Амуром и Уссури.
В сводке № 8 от первого января 1931 г. отмечалось, что с усилением общей агрессивности внешней политики Япония активизирует свою деятельность и в Маньчжурии. Во всех крупнейших пунктах трассы КВЖД японская разведка увеличивает сеть своей агентуры. Отмечались также и упорные слухи о подготовке Японией какой-то грандиозной провокации в Маньчжурии. Очевидно, что-то из разрабатываемых японским генеральным штабом планов просочилось наружу и стало предметом обсуждения в китайских и эмигрантских кругах, а разведка всегда прислушивалась к подобной информации. Агентура также подтверждала сведения о намерении Японии усилить свои вооружённые силы в Маньчжурии для обеспечения проведения своей агрессивной политики. В генеральном штабе Японии решили перебросить в Маньчжурию дивизию, усиленную кавалерийской и артиллерийской бригадами, а также ещё один авиационный полк. Переброску этих войск планировали осуществить в начале 1931 г. Такая переброска крупной группировки на материк значительно усиливала численность Квантунской армии, нарушая все статьи Портсмутского договора. В китайских военных кругах предполагаемое усиление японских войск было расценено как намерение японского правительства оказать давление на Мукден и как переход к более активной политике в Маньчжурии.
Анализ имевшейся в разведывательном отделе информации позволил сделать вывод: «Экономический кризис в Японии и стремление Китая, в частности, Мукденской группировки, вести независимую от Японии политику толкает японское правительство на усиление агрессии в Маньчжурии как против Китая, так и против СССР. Отмечается увеличение военных сил в южной Маньчжурии, усиление разведывательной деятельности и организации белых банд…»
В сводке № 10 на первое марта отмечалось, что японская разведка усиленно вербует новых агентов по всей трассе КВЖД и что в последнее время Япония проявляет особый интерес к западной линии КВЖД, идущей от Харбина к советскому Забайкалью. Подчёркивалось, что эти сведения заслуживают доверия, то есть получены от проверенного и надёжного источника. В заключении сводки указывалось: «Всё, вместе взятое, заставляет прийти к определённому выводу о крайней серьёзности положения в северной Маньчжурии. Подготовка новой провокации весной этого года идёт усиленными темпами». Сводка была подписана начальником 4-го (разведывательного) отдела штаба ОКДВА Карповым. Это был псевдоним будущего героя Сталинградской битвы Чуйкова. В 1931-м он возглавлял военную разведку на Дальнем Востоке. Обстановка в регионе накалялась, и разведчики верно зафиксировали нарастание тревожных событий. В сроках ошиблись на полгода – агрессия началась осенью. Но у Москвы и у Хабаровска было время подготовиться и принять необходимые меры.
Интересно отметить, что разведывательный отдел в Хабаровске занимался не только составлением сводок и анализом военно-политической обстановки. В архивном деле между разведывательных сводок лежит любопытный документ, весьма характерный для начала 1930-х. Это статья, напечатанная в харбинской эмигрантской газете «Русское слово» от 24 июня 1931 г. В передовице под заголовком «Второй лик пятилетки» говорилось о назначении Сталина членом Совета Труда и Обороны и отмечается, что это назначение произвело во всех кругах Советского Союза огромное впечатление. Этому назначению, пишет газета, предшествовало появление книги Ворошилова «Сталин и Красная Армия», в которой «Ворошилов доказывает, что Сталин является не только выдающимся организатором партии, но имеет и исключительно военные заслуги, что ему принадлежит мысль и осуществление организации 1-й Конной армии и ему обязана она своими победами».
Газета писала: «Вслед за Ворошиловым выступил и Егоров, ныне командующий Белорусским военным округом, а во время Гражданской войны бывший командующий Юго-Западным фронтом. Он точно так же подчёркивал стратегические и военные таланты Сталина и утверждал, что не только организация 1-й Конной, но и выработка стратегического направления принадлежит Сталину, у которого, таким образом, должен быть признан, наряду с другими необычайными качествами, выдающийся военный гений».
Основной вывод в передовице заключался в том, что назначение Сталина в СТО приобретает огромное значение именно с точки зрения милитаристской, ибо, как известно, задача СТО заключается прежде всего в руководстве обеспечением нужд армии и удовлетворении требований обороны. Харбинские эмигрантские газеты регулярно поступали в Хабаровск, и эта статья была, конечно, не единственная, которая легла на стол Блюхера. Разведка регулярно снабжала командующего эмигрантской периодикой.
У документов, которые добывала разведка в 30-х гг., разная судьба. Некоторые остаются в Центре и используются при составлении докладов и аналитических записок, предназначенных руководству страны. Другие, более важные, с сопроводительными письмами отправляются «наверх» и ложатся на стол государственных, партийных, военных или дипломатических руководителей. Их читают, изучают и, если необходимо, по ним принимаются решения на высшем государственном, военном или дипломатическом уровне. После этого они оседают в личных архивах руководителей страны. Некоторые из этих документов с соответствующими резолюциями или пометками возвращаются обратно в аппарат той разведки (политической или военной), которая их отправила руководству страны, для дальнейшей работы с ними. Затем они поступают в архив разведки и становятся недоступными для независимых исследователей. Архив разведки – святая святых ведомства, и никогда ни при каких обстоятельствах чужака и близко не подпустят к его дверям. И здесь не имеют значения ни законы о рассекречивании в связи со сроком давности, ни череда десятилетий, прошедших после получения документа. К примеру: в архиве знаменитого ГРУ (Главного разведывательного управления), а там все документы секретны или совершенно секретны, хранятся документы военной разведки Российской империи периода 80-х гг. прошлого века. Четыре войны прошло, империя исчезла, её преемник Советский Союз развалился, а документы столетней давности засекречены до сих пор. Какой смысл в этом – известно только руководству разведки. Исследователям знать этого не дано.
У Службы внешней разведки такое же положение. В архиве стеллажи забиты папками с фотокопиями подлинных документов Форин Офис и других английских учреждений, полученных перед Второй мировой войной от членов знаменитой кембриджской пятёрки – и ни одной так нужной историкам публикации. Ни одной публикации по документам 1920-х гг. и первой половины 30-х, когда разведкой руководил Артузов. А что касается периода 1940–1941 гг., то сообщая в печати агентурные донесения, вообще не указывают, кому они докладывались и на какой высокий уровень шла эта ценнейшая информация, если она туда шла, а не отправлялась в мусорную корзину. Двухтомник документов «1941 г.» является характерным примером такого использования разведывательной информации политической разведки. Десятки агентурных донесений – и ни одного адресата, ни одной фамилии того, кому она была доложена, если она была доложена, а не осела в архиве разведки. Ведь не имея никаких данных о прохождении информации «наверх», исследователь может предположить и такой вариант. И остаётся только одно – искать информацию разведки в других архивах, «копать» в архивах государственных, не связанных с ограничениями ведомственных архивов, а также писаными и не писаными законами разведки.
* * *
3 августа 1931 г. командующий войсками Квантунского округа (так в документе) генерал-лейтенант Хондзио отправил в Токио доклад, адресованный военному министру генералу Минами по вопросу об образовании маньчжуро-монгольского государства под протекторатом Японии и мировой гегемонии империи. Доклад развивал и дополнял основные положения уже знаменитого к тому времени меморандума Танака, но уже с учётом военно-политической обстановки 1931 г. в Дальневосточном регионе. В этом документе генерал утверждал, что: «Теперь настало время решительных действий, и мы должны присоединить Маньчжурию, Монголию и Сибирь к Японии и образовать одну мощную и единственную в мире Империю» (3). Он также считал, что возрождение Китая, существование Советской России и усиление влияния Америки в восточной части Тихого океана – всё это в корне несовместимо с основной политикой империи.
Конечно, генерал не советовал сразу же начинать войну с могущественной Америкой. Сил и материальных ресурсов для этого у империи в 31-м ещё не было. Поэтому и предлагал стремительно занять важные в стратегическом отношении пункты Китая и Советской Сибири, усилить армию и обеспечить Японию всеми нужными продуктами и материалами, чтобы она в этом отношении была бы совершенно независима. Он утверждал, что: «Мы (т. е. Япония) должны совершенно парализовать боеспособность Китая и Советской России и привести эти государства в такое состояние, чтобы они в короткий срок не могли оправиться, оказывать нам сопротивление и восстановить своё прежнее положение» (4). За высокопарными и витиеватыми фразами было твёрдое желание разгромить обе страны, занять обширный плацдарм на материке, совершенно недоступный для главного противника – Америки и создать там мощную военно-экономическую базу агрессии в сторону азиатского материка и стран Южных морей.
Генерал предлагал после занятия важных стратегических пунктов в Китае и Сибири, чтобы империя начала разрабатывать природные багатства во вновь занятых странах, удовлетворяя нужды императорского флота по государственной обороне и по оттеснению американского влияния к востоку от Гавайских островов. Он также считал, что необходимо при удобном случае занять Филиппинские острова, чтобы обеспечить господство империи в западной части Тихого океана. Хондзио определял следующий порядок действий: первый шаг – захват Маньчжурии и Монголии, вторым – необходимо использовать КВЖД для вторжения в Сибирь, чтобы занять её до Верхнеудинска и принудить Советскую Россию отдать Японии территорию, лежащую к востоку от реки Лена вплоть до Берингова пролива. В докладе предусматривалось создание Дальневосточного государства, по типу Маньчжуро-монгольского. Контроль за обоими государствами предусматривался со стороны лиц, назначаемых и утверждаемых Японией.
В докладе отмечалось, что: «Если указанные выше страны будут управляться нами, то в течение не более 10 лет благосостояние и процветание нашей империи превзойдёт благосостояние Америки. Какое тогда государство в мире осмелится оказывать нашей империи противодействие?» (5). Конечно, при разработке такого грандиозного плана не были забыты южные острова и архипелаги в Индийском океане, а также Австралия и Новая Зеландия, которые должны были войти в состав империи. Вот такие «скромные» планы были у командующего Квантунской армией. А что же в перспективе? Здесь фантазия генерала разгулялась в полной мере. «Согласно оставленному нам нашим покойным Великим Императором наказу, обязанность нашего народа, а вместе с тем и его процветание, заключаются в том, что он должен в первую очередь покорить весь Китай и всю Азию, а потом всю Европу и Африку, господствуя на всём громадном Восточном полушарии и разграничив сферу мирового владычества с Америкой» (6).
Скромное желание, США – американский континент, а всё остальное наше. Но вот сил и средств для выполнения этих мечтаний у империи не было. Конечно, любой японский генерал может писать и мечтать о чём угодно. Но если после меморандума генерала Танака появляется подобный доклад, то это уже тенденция, которую можно назвать «синдромом Квантунской армии». Возможно, что присутствие на азиатском континенте действовало на японских генералов несколько возбуждающе, и фантазия у них разыгрывалась сверх всякой меры.
Генерал рекомендовал военному министру, а через него и правительству поторопиться. По его мнению, в настоящее время Советская Россия и Китай уже идут по пути возрождения и готовятся к будущей войне, но сила их пока слаба. Поэтому надо воспользоваться теперешним удобным моментом и стремительно двинуть мощную японскую армию, чтобы одним ударом сломить сопротивление Китая и России.
Вот такие предложения военный министр Японии получал от своих подчинённых. Командование и офицерский состав Квантунской армии отличались чрезмерной воинственностью и желанием повоевать, разумеется победоносно. Что касается самого доклада, то по содержанию он мало отличался от меморандума Танака. Можно было бы не обратить особого внимания на этот документ, но он был получен в Москве только в марте 32-го, когда японская агрессия в Маньчжурии была в самом разгаре, подтверждая основные положения доклада. Поэтому в Разведупре отнеслись к нему серьёзно, доложив его содержание Ворошилову, а возможно и Сталину. Весной 32-го доклад дополнял тревожную информацию о предполагаемой войне Японии против СССР в ближайшее время.
И вот за несколько месяцев до начала агрессии, в июле 1931 г., Высший военный совет империи рассматривает и утверждает проект реорганизации армии, основной целью которого являлось оснащение войск новейшей военной техникой и расширение производственных мощностей военной промышленности. Реорганизация армии, согласно этому проекту, была рассчитана на семь лет (1932–1938), но в Токио торопились, и реорганизацию начали уже в 1931 г., ведя её усиленными темпами. Основное внимание уделялось военно-воздушным силам и противовоздушной обороне, а также механизации и моторизации армии на основе производства современной техники (7).
К июлю 1931 г. в штабе Квантунской армии была завершена разработка плана оккупации Маньчжурии. План был направлен в генштаб и в том же месяце утверждён его начальником. После проведения целого ряда совещаний с дипломатами и представителями монополий армейское командование приступило к практическому воплощению этого плана в жизнь.
Закончился первый этап планировавшейся японской агрессии, выразившийся в подготовке захвата плацдарма на континенте. Интересно отметить, что в приговоре Токийского трибунала, этом итоговом документе тщательной трёхлетней работы юристов многих стран, было зафиксировано, что «военные планы японского генштаба с начала рассматриваемого периода (с 1928 г.) предусматривали в качестве первого мероприятия оккупацию Маньчжурии. В японских военных планах захват Маньчжурии рассматривался не только как этап в завоевании Китая, но также как средство обеспечения плацдарма для наступательных военных операций против СССР в будущем».
В состав Квантунской армии перед вторжением входила 2-я пехотная дивизия и шесть отдельных батальонов охранных войск ЮМЖД. Пехотные, артиллерийские и кавалерийские полки дивизии были расквартированы в крупнейших городах южной Маньчжурии. Общая численность армии составляла около 15 тысяч человек. По плану, разработанному штабом Квантунской армии, проведение операции возлагалось именно на эти части. Мобилизация дивизий, расположенных на японских островах, и их переброска на континент не предусматривались. И хотя китайские войска, дислоцированные в Маньчжурии, обладали огромным численным превосходством, в штабе Квантунской армии не сомневались в победе. На всякий случай в боевую готовность были приведены части 19-й и 20-й пехотных дивизий, расположенных в Корее, а в метрополии были подготовлены к отправке одна пехотная дивизия и одна пехотная бригада.
Согласно расчётам, сделанным в Токио, войну нужно было закончить в кратчайший срок, используя раздробленность китайских вооружённых сил в Маньчжурии. Все операции должны были освещаться в прессе только как карательные экспедиции, употреблять слово «война» на страницах газет запрещалось. И японскому народу, и мировому общественному мнению все боевые действия должны были преподноситься только как инцидент, имеющий чисто внутренний характер. Подобная трактовка событий должна была устранить повод для вмешательства в войну других государств. Особое значение придавалось тому, чтобы привлечь на свою сторону отдельных китайских генералов с их армиями и натравить их друг на друга. Первым этапом плана предусматривался захват китайских городов, расположенных на трассе ЮМЖД. После этого, если ни Лига Наций, ни США не вмешаются в конфликт, должен был последовать захват остальной территории Маньчжурии (8).
Японское командование тщательно готовилось к захвату Маньчжурии, сохраняя свои приготовления в глубокой тайне. И всё-таки на страницах газет иногда появлялись тревожные, как предвестники бури, сообщения.
5 сентября 1931 г. корреспондент ТАСС сообщил из Токио, что японские газеты в течение последнего времени поднимают большой шум вокруг убийства во Внутренней Монголии капитана японского генштаба Накамура. По их сообщениям капитан совместно с двумя спутниками занимался исследованием Хинганского хребта и был убит китайскими солдатами. В кругах военного министерства, как сообщили те же японские газеты, открыто говорят о необходимости в ответ на убийство Накамура оккупировать часть маньчжурской территории.
7 сентября в Москву из Шанхая поступает короткое сообщение корреспондента ТАСС, которое не оставляет сомнения в том, как развернутся события в ближайшие дни: «Как сообщают из Маньчжурии, мукденские правительственные круги (правительство Маньчжурии. – Е.Г.) встревожены увеличением японских гарнизонов в Корее и Маньчжурии на одну дивизию и организацией около Дайрена военно-воздушной базы. Мукденские китайские газеты расценивают эти мероприятия как переход японской политики на путь вооружённого захвата Маньчжурии». Японскому командованию не удалось скрыть подготовку к агрессии на континенте.
Конечно, в Москве получали информацию об обстановке на Дальнем Востоке не только из сообщений тассовских корреспондентов. С полной нагрузкой работала агентура разведывательного отдела штаба ОКДВА на территории Маньчжурии. Полученная разведывательная информация обрабатывалась, анализировалась и отправлялась командованию ОКДВА и в Москву в виде военно-политических сводок с подробными оценками обстановки. В сводке № 8 от 1 января отмечалось, что во всех значительных пунктах по линии КВЖД японцы усиливают свою разведывательную работу и увеличивают сеть своих агентов. Ходят слухи о подготовке Японией какой-то грандиозной провокации в Маньчжурии в результате которой якобы советские консульства будут вынуждены покинуть пределы Китая. Маньчжурская агентура военной разведки подтверждала сведения о намерении Японии усилить свои вооружённые силы в Маньчжурии для обеспечения проведения агрессивной политики на континенте. Были подтверждены данные о намерении перебросить в начале 1931 г. в Маньчжурию дивизию, усиленную отдельной кавалерийской бригадой, артиллерийской бригадой и авиационным полком. В китайских военных кругах усиление японских войск было расценено как намерение японского правительства оказать давление на Мукден в первую очередь в вопросах железнодорожного строительства и как переход Японии к более активной политике (9).
В военно-политической сводке по Китаю и Японии № 10 на 1 марта отмечалось, что японская разведка проявляет большую активность, усиленно вербуя новых агентов по линии КВЖД. Японские агенты вели полный учёт всех лиц, прибывающих из СССР, и собирали сведения об их политических убеждениях. В сводке также указывалось, что в последнее время Япония проявляла особый интерес к западной линии КВЖД. Агентура японской разведки собирала сведения о состоянии и работе этого участка трассы, и по линии посылались офицеры для производства топографических работ. В документе отмечалось, что эти сведения заслуживают доверия. В сводке отмечалось, что приход к власти партии Сейюкай означает крайнюю агрессивность Японии в Китае. А Северная Маньчжурия представляется этой партии тем спасительным «кораблём», который выведет Японию из тяжёлого экономического и политического положения. Основной вывод этого документа заключался в том, что: «…В настоящее время Северная Маньчжурия как никогда становится тем узловым вопросом на Дальнем Востоке необходимость разрешения которого для Японии, Китая и США становится настоятельным и безотлагательным. Всё вместе взятое заставляет прийти к определённому выводу о крайней серьёзности положения в Северной Маньчжурии. Подготовка новой провокации весной этого года идёт усиленными темпами» (10).
Подобные военно-политические сводки выпускались 4-м (разведывательным) отделом штаба ОКДВА регулярно. Иногда в этих документах были и ошибки по срокам начала японской агрессии в Маньчжурии, но общая тенденция нарастания напряжённости в дальневосточном регионе была определена верно.
Захват Маньчжурии
