Когда возвращается радуга. Книга 1

скачать книгу бесплатно


Та довольно кивнула.

Слухи, как водится, разносятся быстро. Значит, то, что заика Кекем – новая и перспективная ученица самой подруги валиде, стало известно и на кухне. Вот и ладно. Давно пора подкормить эту худышку, глядишь, и грудь начнёт расти… Да разузнать, к кому она убегала в банях с персиком в кармане. Если к родственнице – подумать и о той, а то ведь эта рыжая упрямица от себя кусок оторвёт, а голодающей принесёт. Хоть кол на голове теши, всё одно – влезет со своей помощью, по глазам видно. Ну, ничего. Ученье всегда идёт на пользу, не сейчас, так позже…

В уголке алькова тихонько поскуливали две девы, не сдавшие сегодня испытаний на одалисок. Уже наказанные, отчитанные Нухой-ханум и оставленные без обеда и ужина. Явно часть инжирин перекочует после ухода Айлин в уголок для провинившихся, но, даже если кто и наябедничает – главной смотрительнице придётся сей факт проглотить и зажевать собственным самомнением. Она, Айлин, вольная танцовщица, почтенная вдова, приглашённая самой валиде, и вправе оставлять девочкам угощение.

И у Луноликой были когда-то в Серале подруги. Несмотря на жёсткость и цинизм, взращенные в себе с годами, хотелось думать, что есть в этом мире место и доброте. Особенно когда она ничего не стоит, а ценится так дорого…

Она ещё успела погрозить Кекем пальцем и заставить съесть всё до крошки. Слишком уж голодно блестели у той глаза. Судя по задумчивому виду, с которым, отдуваясь, девчонка приканчивала чашку йогурта, часть вечерней трапезы всё же будет утаена и снесена…снова в хаммам? Надо поговорить с Нухой: кто там у неё, всё-таки? Хорошо, если мать или сестра, или ещё какая родственница или подруга; а если евнух или приходящий работник – пресечь немедля. Впрочем, что зря раньше времени себя распалять?

Айлин не любила откладывать дела на «потом». И не удивительно, что, после короткого разговора с главной смотрительницей у неё состоялась куда более длинная беседа с красноволосой когда-то Мэг. После этого разговора дотошной вдове стало многое понятно, как и то, что осталось в прошлом её новой «бабочки» обширное тёмное пятно, сквозь которое ей нипочём не позволят взглянуть. Что-то там, в прошлом матери и дочери, скрывалось такое, отчего на лицо Мэгги Северянки ложилась тень замкнутости и тайного страха.

Айлин-ханум была терпеливой. И понимала, что о страшных семейных тайнах не рассказывают первым встречным, хоть и благодетельницам. Она подождёт.

А пока что заглянет к валиде Гизем, как и обещала. Сегодняшние разговоры о рыжих ещё не окончены.

…Вечером всех «младшеньких» и не готовых пока предстать перед ликом светлейшего султана, спровадили в сад, в отдалённый уголок, чтобы не попались на глаза Величайшему, буде тому вздумается пройтись среди тенистых деревьев с какой-нибудь пери, полюбоваться розами и павлинами и вкусить сладостей на зелёной лужайке, овеваемой не опахалами арапов, но нежнейшим ветерком с Босфора. В Большом гаремном зале остались избранные. И новенькие одалиски, удостоенные великой чести предстать. Гарем лихорадило.

В который раз пересматривались наряды, укладывались или вроде бы небрежно рассыпались кудри, деликатнейшим образом, чтобы практически не было заметно краски, сурьмились брови и ресницы. Возжигались курильницы, но только с одним видом благовония: сегодня была середина недели, день жасмина. Но курильниц ставилось не более одной в каждом из двух отделений-эркеров, чтобы аромат не накапливался до удушливого. Духами на смотринах пользоваться не разрешали: повелитель не любил слишком уж буйного разгула ароматов, а когда под одной крышей собирается не менее полусотни надушенных красавиц – этого не избежать. Надевались лучшие серьги и звончайшие браслеты, тонкие щиколотки украшались цепочками, доставались шали и прозрачнейшие ткани, вроде бы и облекающие тонкие станы и полные груди, но в то же время ничего не скрывающие. Горели глаза. Пылали щёки, не нуждающиеся в румянах. Всё вокруг жило лихорадочным ожиданием.

Одна Марджина была спокойна, как стойкий воин своего племени. Она вышла на охоту во всеоружии и теперь не торопилась выложиться в броске, который мог стать первым и последним. К зверю нужно было присмотреться. Изучить вблизи. Почувствовать его запах – а, значит, вдохнуть частичку его самого. Самой же остаться пока незамеченной.

Поэтому… она и ухом не повела, когда её едва ли не нагло оттеснила из первого ряда наложниц одна из наиболее шустрых дев, метящих в икбал. Марджина знала: всё равно кальян, предназначенный для величайшего султана, возжечь и преподнести будет поручено ей. Так распорядилась валиде

Прежде, чем подсоединить верхнюю часть кальяна, она опустила в колбу несколько кубиков льда из замороженного крепкого настоя лимонной и перечной мяты. А в табачную смесь добавила три щепотки смеси степных трав – чабреца, ковыли и полыни. Этой хитрости научила её валиде-султан, а секрет замороженных кубиков поведал один умелец, с которым нубийка расплатилась за науку двумя золотыми кольцами. Краем глаза она заметила, что Великий, с удовольствием расположившийся на широком низком диване в окружении своих пери и подушек, наблюдает за её манипуляциями. Пожалуй, его заинтересовали не только новые ингредиенты в табаке, но и сама девушка, казалось, не испытывающая к нему, великому, ни страха, вполне естественного, ни ещё более естественного желания понравиться. Все девы так и увивались вокруг него, великого Хромца. Эта же вела себя, как королева. И в почтении, с которым преподнесла ему мундштук, сквозило не более уважения или любви, чем, допустим, к пожилому отцу. Что ж, пожалуй, такая игра… забавляла. Равнодушных к нему здесь быть не могло, а, значит, девушка искусно притворялась.

Усмехнувшись, Хромец протянул ей мундштук – раскурить. Обычно он не доверял этой привилегии никому, но… хотел посмотреть, что из этого выйдет. И не пожалел. Не торопясь, чернокожая красавица подсела рядом, и, пока втягивала в себя дым, её щёки слегка западали, подчёркивая красивые скулы, высокие, как у самого чингизида. Дым приятно контрастировал с чёрной атласной кожей и навевал воспоминания о молодости: о бескрайних степях, табунах диких кобылиц, необузданных, как, наверняка, и эта гордячка, если сбросит с себя личину бесстрастного идола…

Вместо не совсем желанного в душный вечер согревания, дым, пропитанный ароматом диких трав, обволок горло приятным холодком. В этом и заключался секрет ледяных кубиков, добавленных в фарфоровую ёмкость с водой. Тамерлан удивлённо приподнял бровь. Одобрительно кивнул. И протянул второй мундштук чернокожей красавице.

На ложе он в эту ночь выбрал другую. Ту, что до этого нахально отпихнула нубийку; он ведь всё заметил единственным живым оком. Выбрал интереса ради, поглядеть, как на это среагирует чернокожая гордячка. У той не дрогнул на лице ни один мускул. Что ж, решил Хромец, посмотрим, что будет дальше…

Уходя, он бросил на ту, что его заинтриговала, пристальный взгляд, и в единственном его живом глазу вспыхнула искра.

Глава 3

– Ты не зашёл ко мне сразу.

Эти слова прочнее якорных крюков пригвоздили капа-агасы – главу белых евнухов – к узорчатому ковру в покоях матери Великого султана.

Гневливый голос хозяйки покоев отразился от фарфоровых стенных изразцов с причудливой вязью арабского орнамента, от купола парадного приёмного зала, и зазвенел в ушах злополучного капа-агасы той самой иерихонской трубой, которой так опасаются услышать христиане. А ведь предстоящий разговор мог и впрямь оказаться для Махмуд-бека крушением всех, казалось бы, непоколебимых бастионов его карьеры, выстраиваемых любовно год за годом, кирпичик за кирпичиком. Крахом. Апокалипсисом.

Память у валиде-султан была отменная и злая, и то, что в назначенный час глава белых евнухов так и не явился на её зов, она запомнила хорошо. Приступ малярии, сваливший провинившегося, проступка не умалял, поскольку вышколенный слуга должен помнить о своих обязанностях всегда и приползти по первому зову, даже умирая. Плевать, что госпожа до трясучки боится заразы! Мог бы прислать мальчика с извинениями и подарками. Она бы их не приняла, из-за тех же опасений заразиться, но традиции, на соблюдении которых валиде настаивала, были бы соблюдены.

Поэтому даже то, что по своему влиянию и полномочиям главный евнух занимал при Дворце Наслаждений примерно такую же ступень, как первый министр какого-нибудь короля в неверной Европе, на снисхождение он не рассчитывал, слишком хорошо осознавая свою вину. И не только ту, за которую сейчас получал выволочку от валиде. Давно уже носил он в сердце груз тяжкого преступления, и нечистая совесть не давала ему покоя с той самой поры, как повелитель призвал на ложе прекрасную Гюнез, новую рыжекудрую звезду гарема…

Потому и прошиб его холодный пот, когда, две недели назад, примчался мальчик-посыльный с требованием Сиятельной зайти к ней после утреннего шербета. Случаи, когда матери-султанше взбредало в голову переговорить с гаремным министром помимо обычного ежеутреннего доклада, можно было пересчитать по пальцам, и ни один из них ещё не заканчивался для Махмуда благополучно. Уж сколько раз клял он себя за проклятое тщеславие, толкающее порой на действия, не вполне совместимые с обликом истинного правоверного мужа, иначе говоря – на хитрости и подкупы, клевету и зряшные посулы, наушничанье, а иногда и кое-что посерьёзнее. Дорога к сияющей вершине давалась нелегко, но ведь капа-агасы отнюдь не святой, каяться не привык, а потому – ничего у него не свербело под ложечкой, и спал он до поры, до времени, спокойно, не отягощённый муками совести, и никогда не являлся ему в кошмарах призрак предшественника, зарубленного янычарами при взятии дворца ТопКапы. Ибо нельзя стыдиться, будучи охваченным благородным стремлением исполнять свой священный долг: служить господину! А служение тем полнее, чем выше твои возможности. Всё правильно. Вознестись над толпой нужно для того, чтобы затем отдавать себя полностью воле и желаниям Великого Султана.

Но с недавних пор его стройная, сказать лучше – безупречная система жизненных устоев пошатнулась. Он сам нанёс по ней удар, когда увидел на невольничьем рынке рыжекудрую варварку с прекрасной кожей, не попорченной веснушками, что удивительно, с колдовскими глазами… А оценивающий взгляд, отнюдь не стыдливый или испуганный, которым красавица буквально прощупывала будущих покупателей, заставляя многих проверять содержимое кошелька или пояса на предмет, хватит ли денег на столь яркую птичку… О, этот взгляд сразу дал понять прожженному интригану-евнуху, что перед ним не какая-нибудь скромница и пугливая лань, но хищница, которая, при соответствующем воспитании превратится в пушистую, с виду ласковую кошечку, но, цепляясь железными ядовитыми коготками, сумеет вскарабкаться по золотым ступенькам не просто на ложе Хромца, но и на спинку трона. Сердце кастрата дрогнуло впервые в жизни. Он узрел, наконец, смысл существования, мечту, к которой тянулся неосознанно долгие десятилетья: свою фаворитку, свою будущую хасеки, а, возможно затем и валиде. Ставленницу. Он взрастит из неё достойную султаншу, свою опору и власть, а, возможно, и всемогущество, ибо нашёптывающий умной валиде умные мысли, заправляет уже не Сералем, но… Империей.

Не удивительно, что ещё там, у помоста, на котором невольниц заставляли демонстрировать свои прелести, он видел перед собой не совершенную грудь и тончайшую талию, не холмы ягодиц и пышную гриву, переливающуюся всеми оттенками охры, кармина и меди, а грядущее, от которого кружилась голова.

Покупкой этой невольницы он обеспечил себе блестящее будущее.

А заодно… вроде бы походя решил одну небольшую проблему, которая, на самом-то деле, беспокоила его давно, как заноза в заднице.

Вернее, думал, что решил. До тех пор, пока уважаемая Айлин-ханум, чтоб ей больше не найти себе достойного мужа и покровителя, не обратила внимания на рыжеволосую соплячку, веснушчатую, как воробьиное яйцо. О Аллах, что за блажь? Кто вообще видел конопатых танцовщиц? Но нет, Луноликая носилась с ней, как курица… тоже с яйцом, заставив заговорить о себе и своей ученице весь гарем. И теперь с каждым днём капа-агасы бледнел и худел от опасения, что рыжая мелочь, тощая, как скелет, место которой было где-нибудь на кухнях, а не в ногах Великого, хоть случайно, но попадётся ему на глаза. А к тому шло. Пока она числилась просто выбракованной из-за своего недостатка одалиской, её не пускали на общие смотрины наложниц, но теперь она будет танцевать! Перед державными очами! Убрать же её незаметно уже не получится: пропажа ученицы самой подруги валиде не сойдёт с рук.

Эх, жаль, что он не сделал этого раньше… Впрочем, сетования ни к чему: сама валиде после смотрин велела учить девчонку танцам; а память у неё, как и у сына, была крепка. Она могла в любой момент вспомнить о маленькой нескладной Кекем, и поинтересоваться ею просто, чтобы узнать, как выполняются распоряжения. Поэтому давно уже над рыжей висел незримый статус неприкосновенности.

Но самое главное – о ней могла вспомнить не только Гизем-ханум.

И вроде бы Махмуд-бек решил застарелую проблему, но… способом, опять-таки недостойным честного слуги. Нарушил свой долг. Обманул, и кого? Господина всей Вселенной… О Аллах, только бы ему не попалась на глаза эта худышка!

Ах, если бы она оказалась негодной танцовщицей! И что в ней нашла Луноликая?

Потому-то и затрясся Махмуд от вызова к султанше, как банановый лист, побиваемый градом, ибо теперь в каждом слове и жесте великих мира сего чувствовал изобличение… Но, догадливый, вывернулся и на этот раз: списал трясучку на малярию и передал через мальчика, что нижайше и припадая к стопам, просит Солнцеликую его извинить, ибо вот только что, на глазах у всех, сражён приступом не опасной, но очень приставучей болезни, но явится, как только будет в состоянии ползти к Величайшей и Милостивой.

Использовал панический страх стареющей и молодящейся валиде перед любого рода болезнями.

И теперь дрожал ещё и по этой причине: что, если она раскусила нехитрый манёвр, и палач уже поджидает за узорчатыми дверьми её покоев? Сейчас его выведут во дворик, уткнут физиономией в клумбу, дабы не орошать нечистой кровью белые плиты, по которым ступает нога Великой Матери, а сама она будет смотреть из-за раззолоченной решётки окна, как взмахнёт ятаган и со свистом обрушится на его голую, такую тонкую шею. Она любит доводить задуманное до конца, их Госпожа.

… – Ты не зашёл ко мне сразу, – припечатала она, оборвав на полуслове приветствия Главного евнуха и гневно сведя брови. Как ни странно, Махмуд-бек понял, что спасён. Этот тон, тон показательного выговора, он хорошо отличал от другого, нарочито спокойного, которого следовало бояться всерьёз. О Аллах! Пусть его сейчас отчитают, пусть отлупят палками по пяткам, пусть лишат привилегий дегустировать еду на кухне и подносить валиде левую туфлю – но оставят в живых! И на его прекрасной должности! И…

– Я ещё подумаю о наказании. Впрочем, твоё стремление не подвергать меня риску болезни похвально, и будет учитываться. Однако всё это время я вынуждена была ждать ответа на один-единственный вопрос…

Прекрасная даже в своей приближающейся, но пока ещё никак не настигшей старости, Гизем-ханум развернула свой знаменитый веер из пластин слоновой кости и глянула на своего «министра» поверх, остро и недобро, как будто хотела поймать ничтожного раба на чём-то преступном.

– Слушай меня, негодный, и не говори, что не понял. Почему среди одалисок моего сына, среди столь изумляющего количества дев со всех стран мира, нашлись только две рыжеволосые? Больше всего брюнеток, затем идут девушки каштановой масти, шатенки, русые, блондинки всех оттенков; и при таком богатстве – всего две рыжих? Нет даже крашенных, хоть давно уже в Италии и Франкии женщины умеют придавать своим волосам охряной и медный оттенок. Махмуд, при всём признании твоих несомненных достоинств – не понимаю такой странности. У тебя предубеждение к определённому цвету волос? Или ты временно слепнешь, когда выбираешь красавиц для Сераля? А меж тем рыжими пери хвастает половина визирей моего сына, и твоё счастье, что он пока не вызвал тебя для объяснений сам! И уж тогда – берегись, он не будет с тобой столь терпелив!

Главный евнух почувствовал, что его голова, вроде бы недавно надёжно прилепившаяся, вновь несколько отделяется от плеч. И пусть лишь в его воображении…

Спасаться.

Заматеревший в интригах хитрец рухнул в ноги хозяйки Сераля, умело подставив локти, дабы не ушибиться.

– Помилуй, владычица! О да, я пристрастен! Вели отрубить мне голову! Я слишком придирчив в выборе красавиц, но ничего не могу поделать… – Султанша поморщилась, подобрала полы кафтана, отодвигаясь на широком диване, и проныра пополз за её туфлями, глядя снизу вверх, преданно, как пёс. – Ну, кем, кем они хвастаются, о луноподобная? Кем? Хюррем из гарема Великого Визиря? Так она косоглазая, клянусь Всевышним, косоглазая, но наш Визирь помешан на женщинах с ведьмовской косинкой, он сам так говорит. Кто ещё? Амина, любимая наложница доблестного Мюрид-паши? Она косноязычна, хоть и совсем немного, но предпочитает молчать, а все знают, что молчащая женщина – золотая женщина, есть чему восторгаться! К тому же, она неуклюжа и стыдлива, как бессмертная девственница, и каждый раз в постели вопит и рыдает, будто её берут силой. Наш же доблестный паша, говорят, представляет себя в тот момент воином, насилующим девушку в захваченном городе, оттого-то ему и по нраву такая недотрога. Кем ещё похваляются? Синеглазой Сайрой, женой Главного Мудреца? Так у неё шесть пальцев на левой ноге, а люди невежественные называют лишний палец отметкой шайтана. Аллах с ними со всеми; но на самом деле их суеверие возникло не на пустом месте. Сей порок, как писал ещё великий Ибн Сина, указывает на склонность к нездоровым страстям, при которых порой преданность к своему хозяину у женщин перерождается в безумную ревность. Нужно ли подобное огорчение нашему господину, вашему великому сыну?

Несколько заинтригованная, валиде откинулась на спинку дивана, пристроила ноги на оттоманку.

– Шестипалая, говоришь? Ты-то откуда знаешь?

– О, сияющая! – Капа-агасы возвёл очи к небесам, украдкой переводя дух. Верноподданнически поправил двумя пальчиками туфлю, готовую свалиться с левой ноги державной матери. – Как же мне не собирать слухи о жемчужинах в чужих раковинах, ведь я не должен прозевать среди них самую драгоценную! Я не вхож в чужие дома, но хорошо плачу слугам, а также торговцам, которые предпочитают сами рассказать о тайных изъянах девушек, выставляемых на продажу, ибо обман или сокрытие подобных сведений от меня, ничтожного, обойдутся им куда дороже, ежели их плутни раскроются здесь, во Дворце наслаждений. Поэтому-то за долгие годы я ещё ни разу не ошибся в выборе, о, пресветлая! Но порой лучше отказаться от дорогого и красивого приобретения с червоточиной, нежели навлечь на себя твой высочайший гнев, о, многомудрая!

– Хватит! – уже намного снисходительней, чем раньше, отозвалась валиде Гизем. – Я поняла. Отсутствие рыжих в Серале ты объясняешь своими завышенными требованиями к их достоинствам, из-за желания угодить моему венценосному сыну. Так? Поднимайся. Я больше не гневаюсь. И расскажи мне о других наложницах паши. Они такие же, как ты говоришь, недотроги? И… что, он каждую берёт силой? Ах, проказник!

Вроде бы верховный гнев поутих, и разговор ушёл в совсем иную сторону. Великая женщина в минуты отдыха становилась и впрямь женщиной, и любила послушать о том, что творится вне её владений, особенно, если эти знания впоследствии можно было использовать с толком. Осведомителей у неё хватало, и не только здесь, в Серале; однако новости извне касались, в основном, политики, а вот подробностей интимного, так сказать, характера не хватало. А ведь именно их лучше всего использовать при манипулировании нужными или ненужными престолу людьми, сам Махмуд-бек давно уже усвоил эту нехитрую истину.

Капа-агасы совсем уж было успокоился, и счёл, что на сегодня мера его дневных страстей отмеряна с избытком, когда валиде, отпуская его, неожиданно жёстко сказала:

– Смотри, Махмуд, если ты что-то скрываешь от меня или от моего сына…

Посеревшему Главному евнуху мир показался с маленькую кошачью шкурку. Из покоев властительницы он вышел на отнимающихся ногах. Хорошо, что по случаю визита к Госпоже он принарядился, надев поверх парчового халата ещё один, с дорогой меховой опушкой, и под этим, вторым, никто не видел насквозь промокшую от холодного пота спину первого…

Надо было что-то делать с этой рыжей. С этой тощей дрянной девчонкой, в недобрый для него час однажды попавшейся на глаза Хромцу.

Подобно подстреленному зверю, ему требовалось уползти в свою нору, зализать раны и отлежаться. Выпить успокоительного эликсира, унять жжение в груди, отдающееся ломотой под левой лопаткой, обдумать всё, понять, чего на самом деле стоит бояться, а что из опасений преувеличено… Должно быть, он стареет. Ещё лет пять назад предостережение валиде не застало бы его врасплох, не поразило бы, подобно удару молнии, от макушки до пяток; напротив, он нашёл бы силы поклониться с достоинством и с печатью оскорблённой невинности на лице, как вернейший слуга, на которого возводят напраслину. И проклятое сердце тогда не дёрнулось бы лишний раз, не заметалось, как птичка, рвущаяся из клетки. Впрочем, тогда груз его грехов был меньше на целых пять лет.

Но ведь он и сейчас ещё умеет не терять лицо. Да, он получил недвусмысленное предупреждение – но не скончался на месте, а ушёл с достоинством, невозмутимо, как и полагается всеми уважаемому человеку… Он уловил краем глаза склонившихся в подобострастных поклонах молоденьких евнухов, что вечно дежурили под окнами валиде в ожидании распоряжений; расправил плечи и приосанился. Жаль, что не растут усы и борода, а то он огладил бы их сейчас, вроде как в благородной задумчивости, как это не раз проделывали наимудрейшие визири Великого. Очень уж этот жест придаёт значимости…

Он всё ещё у власти. Он не менее важен для Хромца, чем все его советники и янычары, не стоит об этом забывать. Как часто на его памяти случалось, что опасения, из-за которых он рисовал в своём воображении голый камень-надгробье на своей свежайшей безымянной могиле, оказывались ложными! Даст Аллах, пронесёт и сейчас.

А пока – ему надо отлежаться.

Нет. Сперва он навестит невольную виновницу своих возможных несчастий, или будущую повелительницу, это уж как кинет кости переменчивая Судьба, как её называли древние латиняне – Фортуна… Но чтобы эта переменчивая в своих пристрастиях особа проявила благосклонность – надо хоть раз в жизни рискнуть по-крупному.

Главный евнух, не выдержав, оглянулся на просторный двор, окружённый высокими стенами дома Гизем и её внучки, на пышные розовые кусты, так сегодня и не обагрённые его кровью… У него слишком богатое воображение. Пора идти, да придаст Всевышний силы его ногам, которым долго сегодня ещё вышагивать по бесконечным залам, коридорам и лестницам Дворца наслаждений!

Сераль, это маленькое государство, на самом деле представлял собой обособленный квартал внутри целого комплекса зданий великолепной ТопКапы, резиденции Великого Султана. В нём хватало места и для нескольких дворцов – гаремов для рядовых одалисок; и для покоев валиде-султан; и для изолированного от остальных, пока пустующего, домика для возможных шахзаде, не допускаемых к власти, но оставленных в живых. Был здесь и отдельный особнячок Избранных, куда переселялись фаворитки, удостоенные высокого звания икбал. Туда-то и направил стопы злополучный Махмуд-бек, решив на всякий случай переговорить с прекрасной новой звездой Сераля о только что произошедшем разговоре. Кто-кто, а Гюнез должна знать о возникших у матери султана подозрениях, в общем-то, не беспочвенных. Рыжегривая однажды согласилась на его игру, так пусть теперь сама ощутит, каково это – рисковать собой. Не всё же ему подставлять свою многострадальную голову. А плахи не миновать, если Повелитель узнает о том, как он его… Нет, не обманул, просто старался сделать, как лучше!..

У самого входа в Дом Избранных, когда разряженные чёрные стражи уже распахнули перед капа-агасы высокие двери, украшенные лазуритом, его догнал мальчик-посыльный, из тех скороходов, не достигших двенадцати лет, которых отправляли по дворцам и залам с поручениями. Ибо ТопКапы был воистину громаден – только в длину он протянулся на три с лишним европейских мили, а с обеих сторон выходил и на Босфор, и на Мраморное море, занимая по ширине чуть ли не весь мыс Сарайбурну. И для того, чтобы доставить известие от входных ворот до Ворот Счастья, например, или из Дивана в Дом Звездочёта, требовалось не менее четверти часа, и это для молодых и быстрых ног, а ведь ещё нужно было отнести ответ! Вот и шныряли по всем углам юркие мальчишки, которые, впрочем, несмотря на нежный возраст, уже прошли некую обязательную операцию, после чего отпадала необходимость дотошно следить за их взрослением. Просто после достижения двенадцати лет они переходили в ранг евнухов или прислуги…

– О многомудрый! – зачастил запыхавшийся парнишка и, вспомнив о правилах, истово поклонился, уронив с обритой головы тюрбанчик и страшно покраснев ушами. – О…

Запнулся, позабыв слова традиционного приветствия. В иное время ему такое не простилось бы, но сейчас Главный Евнух лишь отмахнулся.

– Короче, бестолковейший отрок! Кто тебя послал?

– Велено передать, что Величайший из величайших ждёт тебя после заседания Дивана, о Махмуд-бек-ага, сразу же после того, как разойдутся визири. Нурислан-бей, его учёный секретарь, просил сказать от себя лично, чтобы ты поторопился, потому что через час после этого ожидается приезд франс…ц … франн… – Мальчик зажмурился, помотал головой, отчаявшись выговорить трудное слово. Нашёлся: – …Послов из Франкии, с которыми у Повелителя важные переговоры, поэтому тебе никак нельзя задерживаться. Нурислан-бей очень советовал не испытывать терпение Повелителя.

Махмуд-бек в который раз за это позднее утро приложил руку к сердцу, ощущая неприятное жжение под грудиной. Взгляд его невольно устремился за край особняка, где, в отдалённом углу высокого забора таилась крошечная, вроде бы заброшенная, дверка. Мало кто знал, что открывалась она в широкую наклонную трубу, по которой, щедро политой маслом, прямо в глубокие воды Босфора отправлялось ещё живое тело очередной провинившейся одалиски. Неожиданно для себя он представил, как двое мускулистых арапов запихивают в мешок связанную по рукам и ногам, извивающуюся и мычащую сквозь запихнутую в рот тряпку женщину, как скрывается в кожаном жерле знакомая рыжая грива, перевитая нитями жемчуга…

Всё зло от женщин.

Как бы не взрастил он, на свою голову, не Повелительницу, а Лилит, что погубит его и себя…

Однако прочь дурные мысли. Это всего лишь неудачный день. Его надо просто пережить.

– Не говорил ли почтенный Нурислан-бей, в каком настроении сегодня Повелитель? – обратился он к мальчику. Всегда, прежде чем идти на подобные встречи, он предпочитал узнавать, не штормит ли над морем Высочайшего благополучия духа. Бывало, что даже очередная непогода в Стамбуле вызывала ломоту в застуженных однажды на зимовке суставах Хромца, отзываясь весьма весомыми громами и молниями, летящими в его подданных.

– Великий Султан нынче, как и обычно, подобен солнцу, радующему мир. Он в добром здравии, полон сил и здоровья, да продлятся его дни ещё тысячу лет, – заученно отбарабанил посыльный. – Изволил дважды пошутить и почти ни на кого не сердился.

Украдкой капа-агасы сложил пальцы левой руки в благодарном жесте Судьбе. Ну… глядишь, не за тем же самым зовёт, что и валиде. Глядишь… обойдётся.

***

Нуха-ханум заметно нервничала. И эта её нервозность невольно передавалась всем – и простым служанкам, на которых так и сыпались пинки и затрещины, и наставницам-«курицам», из чьих подопечных предстояло выбрать «подарки»… Злыдню лихорадило. Все вокруг понимали, что поручение ей дано ответственное, политически важное, и ничего удивительного, что уважаемая Нуха пребывает с небольшом расстройстве чувств. Но никому и в голову не приходило, что в первую очередь она бесилась из-за Кекем.

За остальных одалисок Нуха была спокойна. Как-никак, их выберут из достойнейших, прошедших испытания. Но эта, эта…

Пользуясь тем, что наставницы из-за её косноязычия не любили вести с ней долгие беседы, Кекем училась, спустя рукава, больше уделяя внимание чтению и рукоделью, а уроками любовной страсти откровенно пренебрегала. Да никто, собственно, и не думал всерьёз предложить ей однажды остаться на смотрины; в дни посещения Великим их уголка гарема рыжую заику поспешно выпихивали в сад с младшими девочками, чтобы не путалась под ногами у настоящих красавиц, достойных получить каплю внимания от Солнцеликого. Кто же знал, что она потребуется сегодня! Она, видите ли, подходит под запросы франков!

Началось с того, что полчаса назад капа-агасы вызвал к себе главную смотрительницу гарема и объявил волю Великого султана.

Распоряжение не являлось из ряда вон выходящим, всего-то отправить нынче вечером пятерых девушек во франкское посольство. Формально – скрасить послам скучный вечер танцами, пением и декламацией, на самом же деле – в качестве «подарков». Да, девушек отправляли к неверным, но к послам самого Его Величества Генриха, с которыми Повелитель Османской Империи, да продлятся дни его вечно, беседует уже вторую неделю, но никак не придёт к соглашению по важному вопросу. А потому, гяуры они там или правоверные – это Важные Гости, и надо рассыпаться перед ними в прах, но устроить отдых и развлечение после тяжких трудов. Завтра обсуждается судьба нескольких стратегически важных крепостей, и Повелитель желает, чтобы ночь перед этим важным событием послы провели с приятностью, увозя с собой в далёкую и прекрасную Франкию незабываемые воспоминания.

«Незабываемые, ты поняла, Нуха-ханум?» – подчеркнул Махмуд-бек, многозначительно сдвинув брови и воздевая к небесам указательный перст.

А потому – девушек желательно отобрать поискуснее.

Но, вместе с тем, и девственниц. Лучших учениц, сдавших блестяще испытания на одалисок, но ещё не успевших взойти на ложе Великого. Нужна непорочность, ибо, как наслышан Махмуд-бек, хоть эти франки весьма искусны в любовных утехах, но так же весьма разборчивы и осторожны в связях на стороне, а потому здесь, в Стамбуле, не посещают даже дома наслаждений, открытые для иноверцев, опасаясь дурных болезней. Обретя для ночи любви не многоопытных мастериц своего дела, а всего лишь юных дев, они будут спокойны за своё драгоценное здоровье.

Нужно непременно подобрать девушек, соответствующих европейским вкусам, продолжал Главный Евнух. Это важно. Не надо излишней телесной полноты, сросшихся густых бровей и разрисованных хной рук и ног, их это почему-то отвращает. Впрочем, небольшое количество краски на лицах допустимо. Прозрачность одежд исключается, дабы потом не называли нас в Европах распутниками. Если есть среди твоих девушек уроженки Франкии… Есть? Прекрасно. Подбери двух, не больше, чтобы понимали, о чём там говорят послы, и могли объяснить их желания подругам. Ибо изъясняться по человечески… по-османски умеет лишь один из послов франков, остальные общаются через толмача, но вряд ли пригласят его скоротать вечер в обществе с их «подарками». Но наши пери не должны показывать своё знание языка, чтобы не вызвать потом ин-ци-ден-та с вопросами, почему да отчего свободные франкцуженки оказались в Серале. Если хоть кто-то их них обронит слово по франкски – наутро останется без языка.

Девушек надо выбрать разных по сложению, цвету кожи и волос, наставлял капа-агасы. Франки ничем не отличаются от правоверных, они любят этакие цветники, чтобы было, на кого поглядеть и из кого выбрать. Пусть будут и худощавые, и чуть полноватые, разного роста, белокожие и смуглые, брюнетка, блондинка, русая, каштановая и… кто там ещё может быть? И рыжая. Да-да, именно так. Чтобы предусмотреть любые пристрастия ценных гостей.

Уважаема Нуха, ты всё поняла? Не узнаю тебя. В чём дело, отчего ты впадаешь в задумчивость? Или толпы наших пери сильно поредели в последнее время, и тебе не из кого выбрать? По мне, так их стало слишком много, надо проредить. Если гости останутся довольны, султан отдаст им девушек в жёны. Ты сбудешь с рук лишние хлопоты, и оба мы получим награду от Повелителя.

Если не угодят… Всё, как обычно. Можешь прямо сейчас сводить их к той калитке, показать, как выходят из Дворца Наслаждений те, кто не оправдал ожиданий Великого Султана. Очень поучительное зрелище, наставляет на путь истинный самых строптивых.

Нуха-ханум, что тебе ещё?

Ах, рыжая у тебя единственная? Ах, та самая, заика? Ничего, она туда не разговаривать едет, вряд ли ей придётся читать стихи. Не слишком усердная ученица, говоришь? Ммм… Нехорошо. Однако… гяурам и в голову не придёт ждать от девственницы изысков в любовных играх. Окажись она полной неумёхой – в их понятии это лишь подтвердит её невинность. Это тебе не персы, которые требуют от дев таких изысков, что далеко не каждому из них угодишь… Ничего. Посылай. Главное что она рыженькая, франкам такие нравятся, я узнавал…

Нуха, я больше не желаю слышать твои возражения. Мне пойти и сказать Повелителю, что ты не справляешься со своими обязанностями? Боюсь, в этом случае наши головы покинут нас ещё до заката. Всевышний, да при чём здесь Айлин-ханум? И мной, и тобой распоряжается здесь не она, напомню. Найдёт себе новую ученицу. И потом: возможно, эта девчонка ещё вернётся. Если эти франки все окажутся женатыми, девушку им уже не подаришь, чтобы не вызвать осложнений у них на родине, они ведь все одноженцы… Всё, иди, Нуха-ханум. Иди, не утомляй меня, и выполняй как следует приказ нашего Повелителя, да живёт он ещё тысячу лет…

Оттого-то и нервничала Нуха-ханум, и злилась, полностью оправдывая своё прозвище – «Злыдня»!

А вот Махмуд-бей, наконец, воспарил своей евнуховской душонкой к благостным небесам спокойствия и умиротворения. Воистину, Фортуна-таки повернулась к нему благосклонным ликом! Как он умён! Как ловко оборотил слова Повелителя себе на пользу! Теперь рыжая заноза после ночи в посольстве задержится в гареме ненадолго: или отбудет навсегда, с глаз долой, в чужедальнюю страну, женой или игрушкой посла, или… Тоже отбудет. В мешок и в Босфор. Третьего не дано.

***

Двоих из тех, с кем предстояло ехать, Риму и Захиру, ослепительную кареглазую блондинку и черноокую брюнетку, Ирис немного знала. Они были из их гаремного зала, совсем недавно прошли собеседование с валиде, и уже успели покрасоваться на первых смотринах. И теперь не очень сокрушались тому, что выбор султана пал не на них. Уж эти-то готовы были расстараться, дабы доставить франкским гостям удовольствие! Ещё бы, такой шанс проявить себя, а заодно и урвать от этой жизни мужа или нового хозяина, не дожидаясь, пока тебя затолкают в Серале локтями более удачливые соперницы! Девы уже упорхнули в хамам, вместе с наставницами, которые сочли своим долгом непременно оделить бывших своих цыпляток последним напутствием. А как же! Лучшие ученицы! Надо непременно проследить за их подготовкой к первому серьёзному испытанию.

По-иному складывалось с Ильхам и Хайят из второго гарема, которых Ирис почти не знала. Но, похоже, всеведущей Злыдне что-то было известно о норове девушек, потому что именно их, вместе с Кекем, в воспитательных целях Нуха-ханум препроводила к страшной калитке во дворе икбал. Должно быть, не увидела должной радости на девичьих лицах при известии о высокой миссии в посольстве. Главную смотрительницу не волновало, чем вызвано тайное недовольство избранниц. Служил ли причиной понятный девичий страх, свойственный до поры, до времени каждой второй одалиске, или мучила несвоевременная головная боль, или досада, что, если всё-таки угодят послам, то придётся отправиться вместе с ними в страшную холодную страну, оставив заветную мечту стать когда-нибудь валиде – кому какое дело? Их долг – выполнить то, для чего готовят здесь рабыней страсти. Для чего и тратится из казны полновесное золото.