скачать книгу бесплатно
– Мышонок, что случилось?
– Петя, ну а если она всё-таки не…
В глазах Лики было столько отчаяния и боли, что Петра, как холодной водой, окатило жалостью. Его Мышонок целых пол дня страдал, как он мог допустить такое?! Полный раскаяния, он плюхнулся на кровать рядом со своей любимой жёнушкой и произнёс, как мог более проникновенно:
– Лика, ну ты посмотри на Маньку: да она сама без мужика пяти дней не протянет, а прошло уже семь, как она на корабле. Пойми, ты со своей колокольни страдаешь, а она… не та-ка-я… как ты!!!
Мурка-Манька действительно была «не такая». Это была яркая брюнетка, как
было уже сказано выше, с восточным разрезом глаз горячего оливкового цвета, от матери, с белой кожей и лёгкой, острой фигуркой, от отца. Но, как верно подметил Бузука, «запущенная» деваха, не тронутая ни на йоту ни социальным, ни эстетическим воспитанием.
Хотя… могла ли быть другой девочка, выросшая в северном, провинциальном, забытом богом и людьми городке с алкоголичкой матерью? К тому же, с самого начала всё окружение матери, а значит, косвенно, её окружение, пророчило ей повторение материной судьбы. Ей словно печать припечатали и подписались, что быть ей шлюхой и алкоголичкой.
И Маня, поначалу, как лунатик в лунную ночь, выходящий на карниз, стала балансировать именно на этом своём узеньком карнизе. К моменту прихода на корабль у неё за плечами уже было восемнадцать с половиной лет, два аборта и один выкидыш, о котором позаботилась она сама. И ничто не предвещало какого-то иного развития событий.
Но Маня уродилась вся в мать, а та не всегда была такой, какой она стала, благодаря пришедшему в её жизнь страшному сожителю, женскому алкоголизму. Лидку Крайцман ещё помнили совсем в другой ипостаси. Весёлая, хваткая, независимая, страстно желающая быть счастливой! Вот какой она была на заре туманной своей юности.
Эта ли независимость, это ли страстное желание быть счастливой и сослужило ей злую службу. Замуж Лидка выходила три раза и ни с одним избранником создать не только счастливую, но хотя бы сносную семейную жизнь не смогла. Мужики всё были не те: хлипкие, не достойные её яркой красоты, какие-то и не мужики вовсе, не было с ними счастья, хоть тресни! Но Лидка верила в счастье до тех пор, пока счастье это не подвернулось, наконец, ей под руку. Она влюбилась так, что небо скукожилось в овчинку, а счастье… оказалось прочно женатым. Мир рухнул, а Лидка надломилась, как былиночка на ветру.
Дочь она любила, но ничегошеньки дать ей не могла, кроме кромешной нищеты, муторного похмельного запаха в неустроенном их сиротском домишке, поутухшего, но всё ещё не погасшего окончательно желания быть счастливой, склочности и драчливости, да… ненависти и зависти к другим, уже счастливым, которым тупо повезло, а они этого счастья вовсе не достойны.
А ещё она дала дочери сумасшедшую какую-то притягательную женскую силу. Не было такого мужика, который в её присутствии мог бы оставаться в спокойном, уравновешенном состоянии. И не важно, что это всего лишь молоденькая соплячка, не слишком хорошо одетая, наштукатуренная, как стена в подъезде, с декольте до пупа, но… каким декольте! Грубоватая, несносная, опасная, но чертовски желанная. Это была самка в самом ярком своём воплощении. И Мурка понимала это и уже умела этим пользоваться.
Она тоже мстила, но кому и за что? Правда просветление иногда находило, и она хотела быть просто счастливой, а не назло кому-то. Но это не долго гостило в её мятежной душе, и она снова искала своё счастье не ради, а вопреки.
Гл.6 СИРЕНЕВАЯ СКАЗКА
Поднимались по Витиму к Маме. Для Лики Витим навсегда останется сиреневой сказкой. У этой реки не зря было мужское имя. Неширокий, но со скалистыми берегами, стремительный, с настолько мощным течением, что суда вверх по течению идут почти что шагом. Зато обратно их движение по реке напоминает полёт. За две вахты река выталкивает любое судно из себя, как пробку из бутылки, так не любит чужаков. Сиреневый красавец, одним словом, к тому же капризный.
Почему же всё-таки сиреневый? А вот закрался этот цвет в подсознание: яркий, насыщенный, счастливый! А составляли его и зелень берегов, от глубоко тёмно-зелёного оттенка, до легко, ярко, светло-салатового, и утренний восход, нежно-нежно розовый, и небо в полдень, прозрачно-лазоревое. Как-будто ребёнок взял акварельные краски с богатой палитрой и, не задумываясь о бренности земного существования, ничего о нём ещё не ведая, обмакивает беззаботно кисточку то в ярко-красный, то в радостно-зелёный, то в беззаботно-розовый, то в солнечно-жёлтый… А, в результате, возникает ощущение счастливого сиреневого, цвета романтики, желания объять весь мир, жить и любить!
Север! Ну почему ты такой разный? И видишься то прекрасным исполином, то несчастным, промёрзшим, голым и босым сиротой? И не в такие ли минуты светло-печальных раздумий о судьбе этого огромного ареала, под названием Север, вызревало в душе Лики решение остаться здесь навсегда, внести, так сказать, посильную лепту…
«Господи! Лика! О чём ты? Какая лепта? – скажешь ты себе через двадцать восемь лет. – Разве от тебя зависит хоть что-то в этом мире? Разве пришло твоё время? Или время этого исполина, под названием Север, заснувшего на миллионы лет среди льда и белых-белых, как всё неизведанное, снегов? Разве пришло время таяния ледников?!!»
Как бы то ни было, но этот рейс на Витим, Лика всегда вспоминает, как нечто особенное, по сравнению с тем, что стало происходить потом. На судне царило полное спокойствие, порядок, даже какая-то речная идиллия. Экипаж казался настолько идеально подобранным, дружески настроенным, что Владимир Иванович нет-нет, да сплёвывал через левое плечо и даже крестился украдкой, хоть ни во что толком не верил, когда слышал то добрый смех, то незлобливое подначивание, то дружеские приколы, заканчивающиеся, как правило, сдержанно-радостным ржаньем. Двух молодых и красивых женщин, так неожиданно и так кстати появившихся на судне, все яростно любили, правда, разною любовью. Перед одной благоговели, для другой готовы были на всё, лишь бы… да хоть бровью повела.
И этот ослепительно-сиреневый красавец Витим и эти мужчины, так красиво и достойно делающие свою не простую, мужскую работу, бесконечно восхищали Лику. Ей уже не казалась трудной её собственная работа на кухне, и она уже не жалела, что согласилась с предложением Пети поработать поваром. Ведь она должна увидеть Лену всю, целиком, теперь уже точно должна! Да если всего лишь один её приток так хорош, то что же вся она?
Быстро скатились по Витиму назад в Лену. После сумасшедшего полёта вниз по течению мстительного Витима, как в стоячую воду плюхнулись в Лену. Однако очухались, отдышались и бодро потянулись, теперь уже, вверх по течению, в Осетрово, под погрузку. Ещё до прихода на нефтебазу, по рации сообщили, что арктическая навигация открыта и назначение их следующего груза – порт Тикси!
Иваныч с Бузукой потирали руки, были довольны и остальные члены экипажа. Ещё бы, арктический рейс, это для речника всё: и выполнение плана, и премии считай в кармане, а с ними почёт и уважение, с грамотами и наградами в конце навигации, да и другие респекты, не такие официальные, о которых, впрочем, чуть позже.
Гл.7 КЕЙТ УИНСЛЕТ
Корабль уже четвёртые сутки шёл по голубой артерии реки. И с каждым днём Лика всё отчётливее понимала, что имел в виду Петр, когда произнёс ту многообещающую фразу:
– Да ты знаешь, какая Лена в низовьях? Ну, ничего-ничего, посмотришь, скоро уже.
И она смотрела. Смотрела каждую свободную для неё минуту. Их было у повара грузового судна не очень много, и Лика использовала любую возможность, чтобы убежать на нос корабля, на бак, как здесь говорили. В рубку, после того случая, ей ходить было как-то неудобно, хотя Петя её уже снова звал.
Но она сделала открытие, и этим открытием было прийти рано утречком, до восхода, или, наоборот, вечерком, перед самым закатом солнца на нос корабля. И здесь, стоя у борта корабля, обдуваемая ветром, она наслаждалась чистотой и сладостью великолепного, настоящего, речного воздуха, пахнущего свежестью, немного рыбой, здоровьем и вечностью.
А ещё здесь было тихо, потому что машинное отделение в корме, и шум работающих двигателей совершенно не слышен на баке. И эта потрясающая тишина так гармонировала с открывающейся природой, которая надвигалась, наплывала на Лику из зелёно-голубой бесконечности реки, тайги, неба, облаков, одним словом, из мироздания, которое охватывало, заключало в объятия и уносило в неведомые параллельные миры. Лика становилась в самой оконечности носа, где два борта сходились, образовывая угол, поднимала руки над головой и, наполняясь счастьем единения с природой, отдавала себя этой тишине, и бесконечности.
Ещё не было Титаника с Ди-Каприо и Кейт Уинслет, не было кадров, потрясших мир своей страстной монументальностью, но уже была никому неизвестная девчонка на носу грузового корабля, идущего по великой северной реке. Ей ещё некому было подражать, но она так же вытягивалась стрункой над поверхностью реки, как главная героиня того будущего великого фильма, над поверхностью океана.
Река зачаровывала, она тянула к себе, она втягивала в себя. Лика наклонялась над бортом и подолгу всматривалась в поверхность воды, покрытую рябью. Зеркальная поверхность не впускала в себя, она отталкивала неверующих и боязливых. Она словно бы говорила: хочешь знать, что внутри меня? А что тебе мешает? Надо лишь пройти тонкую-тонкую грань. Это так легко, так просто, и ты узнаешь всё-всё, что хочешь знать обо мне. Более того, ты войдёшь в мой мир, ты станешь частью его. Возможно, ты станешь русалкой и, тогда будешь вечно резвиться и плескаться в моих водах, любимая и оберегаемая мною, великой рекой. Но для этого надо уверовать, а ещё перестать бояться.
Так уговаривала река, но Лика не была готова поверить ей. Ну, уж нет, здесь у неё Петя, а что даст ей река?
– Нет-нет, я пойду лучше. – говорила она реке, поворачивалась и шла по протопчине, придерживаясь за леера, обратно в надстройку корабля. Она шла, легкая, наполненная свежим речным ветром, небом, тайгой и своими фантазиями.
– Вон, твоя возвращается, надышалась речным воздухом. – говорил Владимир Иванович Петру, и добрая отеческая улыбка появлялась в уголках его глаз. И вдруг добавлял: – Ты, Пётр, поглядывай за ней. Глупо, конечно, но мне иной раз кажется, что ей летать хочется. Восторженная она у тебя, не улетела бы.
– Да ну, Владимир Иванович, нормальная она. – возражал каждый раз гордый Пётр, но на всякий случай спускался из рубки в камбуз, удостовериться, добежал ли его Мышонок до места назначения, не растворился ли по дороге в своих бурных фантазиях.
Гл.8 ДРУЖБА
Лика и Мурка, как и предсказывал Пётр, всё-таки подружились. Такое
могло произойти только здесь, на судне. Больше нигде эти две планеты, летящие по параллельным орбитам, встретиться бы не могли. Одна любимица солнца, сама не обделённая ни теплом, ни светом. Другая – и не планета вовсе, так, беспризорная комета, летящая в пространстве вселенной. Она тянется к живительным солнечным лучам, она хочет быть обогретой и обласканной, но дорогу к свету не знает, летит наугад, её движение хаотично: найдёт-не найдёт, повезёт-не повезёт.
Где в обычной жизни могли пересечься Лика и Мурка? В очереди в магазине? Ну да, если бы жили в одном городе. У дверей кабинета врача? Опять же, если бы. К тому же обе были ещё настолько здоровы, что, где больницы толком не знали, не то что отдельные кабинеты.
Зато такие вот замкнутые пространства, как корабль, были вполне удобны для встречи двух совершенно разных людей. И не только для встречи, но и для общения, а может быть, тьфу-тьфу-тьфу, и дружбы. Нет, до дружбы у них, конечно, не дойдёт, а вот запомнит Лика Маню надолго. Да и Мурка Лику забудет, пожалуй, не скоро.
Для восемнадцатилетней Мурки двадцатитрёхлетняя, только что закончившая Новосибирский государственный университет, замужняя Лика уже по определению была взрослой женщиной, которую, в силу именно этих обстоятельств, нельзя было не уважать. Для Мурки авторитетов не существовало, но Лику она зауважала, и уважение это, как ни странно, очень скоро переросло даже… нет, не в дружбу, но в искреннюю и глубокую симпатию.
Конечно, они откровенничали и, однажды сойдясь, за рекордно короткие сроки, вывалили друг на друга почти все свои секреты. И были потрясены ими! Причём, каждая секретами другой.
Мурке было, ох, как много чего непонятно и неприемлемо в Лике. Например, тот факт, что у Лики, за всю её длинную жизнь, был только один мужчина. Она просто отказывалась верить в такую чепуху. Но отказывалась, так сказать, внешним сознанием. Внутреннее, уже на третий день знакомства, не сомневалось: Лика – не врёт!
Лике было ещё труднее осознать, что Маня, эта совсем ещё юная девочка, имела именно то количество мужчин, которое она заявляла. Но больше её поражало, что Маня при этом позиционировала себя как очень разборчивую в мужчинах честную особу.
Внешнее сознание Лики так же отказывалось воспринимать и два Маниных аборта с третьим там чего-то ещё. И когда Мурка в очередной сеанс откровенности расписывала Лике про этот третий, так называемый выкидыш, который произошёл прямо у неё дома. И что она его сама вызвала, при этом она делала что-то такое ужасное, что Лика даже не запомнила, что. И как потом чуть не умерла, потому что долго не приезжала скорая. Про грубость этих сучек медсестёр и презрительно-высокомерное отношение врачих этой долбаной больницы. Лика слушала, и ей казалось, что она попала в параллельный мир, и что на самом деле ничего такого не может быть, потому что не может быть никогда. Но так считало только её внешнее сознание, внутреннее прекрасно понимало, что всё, о чём повествует Маня – сущая правда!
Если бы они были не на судне, разве, после таких откровений, они бы продолжали общаться? Конечно же, нет! Но они были «две бабы на корабле», как сказал Пётр, и им уже некуда было деваться от своих откровений. И они снова и снова искали встречи друг с другом, чтобы ещё более полно, уже не утаивая ничего, досуха, до донышка, так сказать, выворачивать и выворачивать друг другу души наизнанку.
Работал эффект купе поезда, когда пассажир за два-три дня умудряется выдать всю свою подноготную абсолютно незнакомому человеку, другому пассажиру, чтобы, сойдя на своей остановке, напрочь забыть про доверителя в тот же день и час, навсегда.
Здесь имелось в распоряжении гораздо большее количество времени и, чем больше тайн Лика и Манька открывали, тем больше они были интересны друг другу. И вот уже Лике не так дико и невероятно всё, что довелось испытать Мане. А той, хоть и жалко бедную Лику, что так мало видела, но уже казалось вполне приемлемо: да, один мужик, но какие её годы, ещё не старая! Но в одном они сходились определённо: каждая, ни за что на свете не желала оказаться в шкуре другой. Хотя, это только сплачивало женщин перед ней: безжалостной, неумолимой, жестокой, капризной злодейкой – бабьей долей!
Не мудрено, что уже очень скоро их пресловутая «дружба» определилась окончательно и даже несколько обескуражила некоторых провидцев, предсказывавших именно такое развитие событий, то есть Петра. Что нашёл его светлый, нежный, невинный Мышонок в этой Маньке-Мурке, на которой клейма ставить негде? Он даже заревновал: угораздило же его ляпнуть тогда про эту чёртову дружбу. Но делать было нечего, и Пётр решил пока посмотреть, а там видно будет.
Гл.9 КОДОВОЕ СЛОВО
На четвёртый день подходили к Якутску. И в этот же день праздновали день рождения Мишки Резника. Делалось это, по традиции, вечером: организовывался праздничный ужин. Сегодня должны были прийти в порт Якутск, и торжество обещало быть особенно интересным: возможно приглашение на праздничный ужин Мишкиных друзей с других судов, случайно оказавшихся в Якутске в то же самое время. Но, самое главное: можно, наконец, расслабиться. Даже на берег, наверное, отпустят, именинника уж точно, если придут не слишком поздно.
