скачать книгу бесплатно
– Я и не дежурил.
– А что ты тогда делал?
В этот раз ответа всё-таки не последовало.
Несмотря на то что в первородном облике Солярис весил пару тонн, из-за чего крыши под ним частенько проламывались, в человеческой форме он передвигался плавно и тихо, как сам ветер. Даже старые доски, которыми были вымощены полы башни, не скрипели от его шагов так, как от моих, хоть я и была в два раза меньше. Без единого звука Солярис обошёл постель и водрузил капающие свечи на каменные выступы в углах комнаты, что обычно предназначались для алтарей, но сейчас пустовали.
– Солярис… – позвала я, заставляя его повернуться.
Когда зернистый свет растёкся и рассредоточился по комнате вместе с расставленными свечами, глаза Соляриса погасли, сделавшись золотисто-медовыми, как пчелиные соты. В них отражалось не только свечное пламя, но и те невзгоды, что Солу довелось пережить, когда меня ещё не было и в помине. Чешуя окончательно сползла с его фарфоровых рук, выглядывающих из-под закатанных рукавов домотканой рубашки – так же легко на улице таял снег с приходом весны. Сейчас он таял и в его взъерошенных волосах, тоже жемчужных, как украшения в моей королевской шкатулке. Они никогда не отрастали, не меняли ни цвета, ни длины – Солярис не менялся тоже, застыл на пике своей юности. Внешне он был одного возраста с самым молодым ярлом, назначенным моим отцом в прошлом году, но достаточно было заглянуть в эти красивые светящиеся глаза, чтобы понять – Сол намного старше.
– Если ты соскучился по полётам и первородному облику, то мог бы просто сказать, – прошептала я, даже не пытаясь скрыть вину, которую чувствовала за это. За его жизнь в заточении и неволе. – Моё Вознесение уже завтра. Мы сможем летать столько, сколько захотим. Главное, не нарушай запреты отца и не досаждай ему. Иначе я… не смогу защитить тебя.
В башне пахло старостью и пылью, но, когда здесь находился Солярис, её заполнял запах пергамента, кожаных переплётов, мускуса и сухого тепла. Эти ароматы окутали меня, когда он подошёл вплотную. Я увидела, как смягчилось его лицо со строгими и упрямыми чертами, и уже в тысячный раз поймала себя на мысли о том, какие же у него белые брови и ресницы: те почти сливались с кожей. Зато губы горели ярко, обветренные на морозе.
Когда Солярис нагнулся ко мне, рубаха с широким воротом сползла с одного его плеча, оголяя шею. Тонкая полоса цвета запёкшейся крови, охватывающая её, была шершавой на ощупь. Я точно знала это, потому что собственноручно сняла с Сола тот ошейник из чёрного серебра, который её оставил.
– Рыбья кость, – удручённо вздохнул Солярис, смотря на меня сверху вниз, и я вспыхнула. Теперь он вздумал бросаться глупыми детскими прозвищами?! – Подойди сюда.
Он попятился и возвратился к той стороне постели, на которой лежал холщовый мешок. От близости Соляриса к канделябру по всей спальне рассыпались тени – так мерцала серьга из латуни в его левом ухе. Свет играл на всех тринадцати гранях маленького изумрудного шарика на конце её подвески. Как только я двинулась следом за Солом, теней на полу стало в два раза больше: в моём ухе, только правом, свет приветствовала идентичная серьга.
– Что это? – спросила я, наклоняясь ближе к мешку, и тогда Солярис дёрнул за шнурок, высвобождая его содержимое. – Дикий!
Ругательство само слетело с уст, когда на покрывале передо мной рассыпались черепа. Большинство из них уже начали крошиться, молочно-белые после обжига в ритуальном огне, в котором торжественно сгорала их плоть после смерти. Солярис протянул к ним руку и подхватил один черепок, продев в его глазницу заострённый коготь. В черепе совсем не осталось зубов и даже отсутствовала нижняя челюсть, отчего он выглядел ещё более жутко, чем остальные.
– Где ты их взял? – скривилась я, тронув черепок лишь кончиком указательного пальца, когда Солярис забавы ради протянул его мне, как увеселительную игрушку.
– Собрал трофеи после плотного ужина.
– Какого ещё ужина?! Ты сегодня ел пирог с лососем, я же видела.
– Это с позапрошлого.
Я скептически приподняла одну бровь и оглянулась на комнату. Из здешней мебели Солярис использовал только письменный стол, заваленный старыми книгами, и шкаф с одеждой, которую мне регулярно приходилось штопать у портнихи. Всё остальное занимало место коллекции ради: потемневшие зеркала и надколотые витражи, ржавые ремесленные инструменты и резные фигурки, сломанные луки и затупленные мечи… Я считала это сором, а Солярис – своими сокровищами. Он находил особую прелесть в тех вещах, что другие отвергали или считали уродливыми. Наверное, то, что теперь он начал коллекционировать человеческие останки, тоже не должно было меня удивлять.
– Они из склепа Тысячи Потерь, – неожиданно сознался Солярис и выбросил крутящийся на когте черепок обратно в груду прочих.
Нет, всё-таки я удивилась. А ещё почувствовала, как даже в овечьей накидке и рядом с драконом мороз пробрал меня до костей.
– Ты вторгся в склеп хирда, павшего в битве при Рубиновом лесу?! – Я терпеливо дождалась, когда Солярис кивнёт, и только тогда закричала: – Разорять захоронения запрещено точно так же, как и ломать крышу! Если кто-нибудь узнает…
– Не узнает, если перестанешь орать как кошка, которой на хвост наступили.
– Зачем тебе останки бедных воинов, скажи на милость?
– Вечером я застал возвращение Мидира в замок. Судя по выражению его лица и грязной одежде, Красный туман снова объявился.
– Туман?.. – Я осела на постель в изножье, так, чтобы не касаться разбросанных черепов, и устало помассировала пальцами занывший от перенапряжения лоб. – Дикий. Это поистине дурное известие. Но я всё равно не понимаю… Зачем ты вторгся в склеп хирда? Думаешь, если лес зовётся «рубиновым», а туман «красным», то у них обязательно должно найтись нечто общее?
Солярис снисходительно цокнул языком и, поставив локти на изножье кровати, посмотрел на меня со смесью умиления и разочарования.
– Красный цвет – цвет потустороннего мира. Недаром кровь и у людей, и у драконов красная. Мы все пришли оттуда.
– И чем, по-твоему, Рубиновый лес и Красный туман могут быть связаны?
Солярис опять ничего не ответил – только моргнул медленно, будто рептилия, которой я часто его дразнила. Возможно, отвечать ему было и нечего – о Красном тумане, уносящем по сотне человек разом в местах своего появления, было почти ничего не известно. Всё, что находили воины хирда, прибывая на место, где успел побывать туман, – это куцые кровавые облачка, стелющиеся низко к земле, словно неаккуратно состриженная овечья шерсть. И абсолютно пустые деревни. Фермерские угодья, домашний скот и даже мебель – туман не трогал ничего, кроме самих людей. Те растворялись вместе с ним так, словно их никогда не существовало. Из-за этого никто толком и не видел, как именно приходил туман и как он исчезал, – за все полгода с момента его первого появления очевидцев набралось меньше, чем пальцев на одной руке.
Рубиновый лес сильно отличался от того, что беззастенчиво сожрало уже четверть туата Талиесин и навело панику на все близлежащие земли. Ведь Рубиновый лес был страшен разве что своей историей, которая насчитывала уже семнадцать зим. Остроконечные изумрудные листья окрасились в цвет потрошённой плоти после того, как на землю пролилась кровь тысячи славных воинов хирда, полёгших в войне от драконьих когтей. Корни деревьев впитали её, а вместе с тем впитали жизнь: отныне даже зима не могла заставить листья посереть и опасть. Лес дышал, потому что его недра согревали неупокоенные души. И всё-таки он был безопасен… В отличие от тумана, который, поглощая, никогда и никого не возвращал.
– Иди спать, – сказал Солярис в который раз. – В такое позднее время даже вёльвы к сейду не взывают. Скоро начнёт светать, а у тебя Вознесение на носу. Тебе тоже не стоит сердить короля Оникса, хоть он тебя и любит.
Солярис знал, на что давить. Я заворчала, неохотно слезая с постели, и одёрнула ночную сорочку под накидкой, нецеломудренно задравшуюся до самых бёдер. Впрочем, Солярис даже бровью не повёл, уже полностью поглощённый книгой, оставленной на дырявом кресле. Что бы Сол ни собирался делать с похищенными черепами, он явно хотел сначала дождаться моего ухода. Попытки провести его, снова расспросить или переубедить не имели смысла: там, где я была просто упряма, Солярис был невыносим.
– Эй, постой-ка.
– А?
– Вот, держи. Только цыц!
Моя ступня уже зависла над порогом комнаты, когда Солярис, как всегда, сменил гнев на милость. Порой он был так же непредсказуем в своём настроении, как месяц синиц, когда Изумрудное море не знало покоя и за одни сутки штиль сменялся штормом, а затем снова штилем. Отложив книгу и подхватив вместо неё с тумбы грушевидную склянку, помутневшую от пыли и времени, Солярис быстро наполнил её своим дыханием и впихнул мне в руки.
– Этого должно хватить, чтобы ты смогла уснуть.
Я опустила глаза на склянку, обёрнутую в лоскут ткани, чтобы я не обожглась: в закалённом стекле плескалось настоящее пламя, только искристо-синее, словно сапфиры, – самый горячий огонь из тех, который умели выдыхать драконы. У меня оставались считаные минуты на то, чтобы добраться до спальни и выпустить его в очаг. Только поэтому я ограничилась улыбкой и шепнула:
– Спасибо. А ты не читай слишком долго! Иначе опять завтра глаз не разомкнёшь.
Солярис молча уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, уткнулся в книгу, будто мне назло. К его счастью, мне действительно нужно было спешить.
Когда я возвратилась в свои покои, по наитию миновав посты стражи точно так же, как и до этого, Матти даже не изменила своего положения на постели. Она всегда спала как убитая и наверняка продолжила бы спать, даже если бы Солярис тогда не ушёл с крыши башни, а постучался в окно и попросил его впустить. Камин же как раз успел угаснуть: я торопливо подбросила в него колбу, побоявшись открывать её голыми руками, и несколько раз стукнула по ней кочергой, пока на стекле не проступила трещина. Голубой огонь полился наружу, и закопчённые поленья вновь вспыхнули, да так ярко и высоко, что едва не подпалили мне брови.
Довольная результатом и волной жара, прокатившейся по студёной спальне, я забралась к Матти под слой сшитых медвежьих шкур. Из дальнего конца комнаты со стороны запада на меня смотрел алтарь: в предрассветный час глаза Кроличьей Невесты всегда наливались жемчужным блеском – согласно преданиям, такого же цвета были шкурки её звёздных крольчат. В месяц воя живые цветы достать было практически невозможно, но вёльвы знали толк в обращении с дарами природы и умели подолгу сохранять их первозданную красоту. Именно поэтому алтарь, сплетённый в пирамидку из живых венков, всё ещё цвёл и благоухал, распуская по комнате приглушённую сладость вербены. Смешиваясь с запахом лаванды, набитой в мою подушку, и запахом Соляриса, оставшемся на моих волосах, он убаюкивал. Я быстро уснула, согретая изнутри.
Правда, спалось мне пускай и сладко, но недолго.
– Драгоценная госпожа!
Сколь бы крепко или мало ни спала Матти, она всегда просыпалась с восходом солнца, будто её в детстве петух клюнул в темечко. Я застонала, пряча голову под подушку, и, кажется, случайно выбила ногой жаровню: что-то металлическое покатилось по полу, грохоча.
– Драгоценная госпожа, сегодня ваш первый Совет, вы забыли? Уже почти семь утра! Драгоценная госпожа… Рубин, Дикий тебя побери, вставай же!
Матти дёрнула на себя медвежьи шкуры и легко перевернула меня на спину.
– Прошу тебя, поднимись! Или я больше никогда не буду гадать с тобой на углях! Из-за этого мы снова легли так поздно…
– Именно так и нужно ложиться накануне Вознесения, – сонно пробормотала я, свешивая с кровати ноги и растирая слезящиеся глаза: Матти уже раздвинула шторы, и за окном оказалось так бело от снегопада, что меня ослепило. – Кто знает, когда ещё мне доведётся провести вечер в компании моей любимой молочной сестры?
Будучи старше меня на четыре года и приходясь мне не только главной служанкой, но и единственной подругой, чья мать стала моей кормилицей, Матти всегда крайне ответственно подходила к своему «титулу». Впрочем, её работа заключалась лишь в том, чтобы следить за моим расписанием, помогать выбирать лучшие наряды и развеивать мою величественную скуку. Матти была со мной почти так же давно, как и Солярис: мы вместе учили арифметику, вместе перечитали половину книг в библиотеке и вместе таскали сливовые плюшки с кухни, а затем так же вместе получали за это нагоняи. Пусть я и не просила об этом, но порой Матти даже брала на себя вину за мои проступки, будь то разбитая ваза или дорожка из капель крови на полу, один вид которой приводил моего отца в неистовство. Будто бы справедливости ради боги наделили Матти не только львиной храбростью, но и соразмерной красотой, подобной красоте Кроличьей Невесты, из-за чего Матти всегда окружали мужчины. Но, какой бы высокородный господин ни приходил к ней свататься, она оставалась преданна лишь мне одной.
– В этом платье ты, кажется, была на приёме ярла Олвена… А этому бежевому вообще не место в шкафу! С твоей персиковой кожей ты будешь похожа в нём на бледную моль. Хм… Может быть, винно-красный… Или красно-гранатовый…
Моих нахмуренных бровей было достаточно, чтобы Матти, неловко улыбнувшись, отбросила все красные платья в сторону. Ярлы, посещающие Столицу, считали, что это страшное неуважение – не подарить мне нечто такого же цвета, как камни, в честь которых меня назвали. Именно поэтому при одном лишь взгляде на мой гардероб в глазах рябило от алого цвета, а в каждой шкатулке можно было найти минимум пять рубиновых украшений. Уже в десять лет при виде и того и другого меня сразу начинало тошнить.
– Фиалковое! – озарило Матти, и она вскинула над своей головой фиолетовое платье с аметистовым поясом и типпетами на рукавах из тафты.
Я одобрительно кивнула, глядя на неё с деревянного табурета, на котором сонно раскачивалась всё это время. Цвет платья напоминал мне не фиалки, а чернику, которую мы с Солом добывали на скорость, пробираясь по летнему лесу с плетёными корзинками наперевес. В этой чернике быстро оказывались и наши рты, и наши руки. Такого же цвета было небо, когда мы возвращались домой. Такой цвет был у моего детского счастья.
– Да, согласна. Замечательное платье.
Матти расплылась в улыбке с обворожительной щербинкой между верхними зубами и принялась подыскивать мне башмаки. Сама она уже нарядилась в платье, выгодно выделяющее её пышную грудь и похожее на то, что прежде она отбросила в сторону. В отличие от меня, Матти, с её вороными волосами, очень шли светлые оттенки, а диадема с дымчатыми бриллиантами идеально подчёркивала серые глаза с вкраплениями весенней зелени. Несомненно, Матти знала толк в моде, и потому я безоговорочно доверяла её вкусу.
Подняв вверх руки, я позволила Маттиоле одеть меня сначала в нижнее платье, затем в верхнее. Усыпанное камнями, последнее весило почти как половина меня, и вскоре я почувствовала, как ноют плечи. Когда же на них легла ещё и выбитая накидка из заячьего меха, до того длинная, что волочилась за мной по полу, я едва сдержалась, чтобы не согнуться пополам.
– Зато тепло. И красиво! – как всегда, приободрила меня Матти, и я сдержанно кивнула.
По её мнению, такую красоту было неприлично прятать за длинными волосами, поэтому Матти прилежно расчесала мои локоны гребнем и забрала их на затылке фибулой[4 - Фибула – металлическая заколка или булавка, которая может использоваться как для украшения одежды, так и для украшения причёски.]. Слитая из золота в форме трёх лунных ипостасей, фибула почти терялась в такого же цвета волосах, но зато придавала уверенности – когда-то давно её носила моя мать.
– А ты чем займёшься сегодня? – спросила я напоследок, когда, ущипнув за щёки, чтобы придать им здоровый румянец, Матти подтолкнула меня к двери.
– Подготовкой к пиру, конечно! Нужно забрать твоё платье у портнихи и масло из ветивера для ванны, созвать филидов и проследить, чтобы на кухне с блюдами никто не напортачил. Вечером соберутся все ярлы, в том числе новый ярл твоего отца, Дайре. Самый молодой и, между прочим, самый красивый, если верить слухам. – Матти многозначительно понизила голос, но, не встретив ожидаемой реакции, насупилась: – Тебе что, совсем неинтересно посмотреть на него?
– Почему же? Интересно. Он должен быть очень убедителен и хорош в политике, раз сумел понравиться моему отцу настолько, что обошёл своих старших братьев и родного дядю в очереди на трон.
Матти скривилась так, будто глотнула скисшей браги, а затем бросила задумчивый взгляд на камин, пылающий слишком бодро для зимнего утра и подозрительно отливающий синевой. В огне всё ещё потрескивали осколки разбитой склянки.
– Ох, кажется, я поняла…
– Маттиола, не начинай.
– Слушаюсь, драгоценная госпожа.
Это было моим единственным аргументом, когда речь заходила о Солярисе. Отношения между ним и Матти были чуть лучше, чем его отношения с моим отцом, но не более того. Виной всему был сам Солярис. Иногда мне казалось, что он не просто носит, а хвастается клеймом королевского зверя – привязанного, но не приручённого. Сол делал всё для того, чтобы ненависть к нему не утихла с годами и чтобы его не смогли принять: огрызался, ссорился, преступал закон и даже перевоплощался там, где это было неуместно. Немудрено, что новые сплетни о нём рождались чуть ли не ежечасно. Особенно Солярису нравились слухи из туата Немайн о том, как он пожирает младенцев и спит в гнезде из их изуродованных тел. Видимо, быть покорённым врагом человечества казалось ему престижнее, чем быть его другом. Иногда я задавалась вопросом: Солярис действительно презирает людей? Значит ли это, что в глубине души он презирает и меня тоже?
Почему-то я думала об этом всю дорогу до зала Совета, пока шла в сопровождении трёх угрюмых хускарлов. Наверное, просто думать о Солярисе, неразлучном со мною против собственной воли, было проще, чем размышлять о Красном тумане, с которым я могла сражаться лишь библиотечными фолиантами и пустыми теориями.
Благодаря расположению на пике холма замок в любую погоду со всех сторон заливало солнце. Даже сейчас, в лютую пургу, что забелила весь пейзаж за витражом окон, солнечные лучи обтачивали серые камни и раскрашивали их в шафрановый цвет, отражаясь от специальных зеркал, развешенных под потолком по всему замку. Кованые решётки и высокие своды арок нависали над коридорами, а художественные барельефы на стенах рассказывали истории о божественных сидах и прославленной королеве Дейрдре, которая произошла от них и воздвигла это место.
Зал Совета располагался в самой удалённой части замка. Из-за толстых стен слышимость здесь стремилась к нулю, и, если бы не частичная глухота отца, заставляющая говорить громче и советников, и его самого, я бы точно не смогла подслушивать Совет так, как делала это сейчас, прильнув ухом к расщелине между дверями.
– Мидир, кто-нибудь из ярлов уже в курсе?
– Никто, мой господин.
– О чём речь? Мы снова будем обсуждать туман?
– Уже десятая деревня на его счету. Считаешь, что уместнее было бы обсудить повышение налогов?
– Возможно. Вознесение предполагает минимум семидневное празднество, а это немалые расходы. Запасы драконьих драгоценностей не бесконечны. Пир Темры и так нас разорил…
– Так продай тот золотой слиток, что носишь на груди и называешь брошью. Разве эта вещица не из сокровищницы Дейрдре?
Два мужских голоса, затеявших спор, заглушили моё тяжёлое дыхание и разбегающиеся мысли. Значит, Солярис оказался прав: Мидир и впрямь вернулся с дурными вестями…
– Прикусите языки! – Голос отца, сухой, как осенние листья, но твёрдый, как воля Медвежьего Стража, восстановил порядок и тишину в зале меньше чем за секунду. – Совет ещё не начался, а вы уже сцепились как кошка с собакой. Мидир, пока мы ожидаем, я хочу знать больше…
Голоса снова смешались. В основном я слышала Мидира, но и второй советник, Гвидион, тоже вставил пару слов. Правда, слишком тихих, а оттого неразборчивых. До сих пор молчал только четвёртый советник – за всё то время, что я морально и физически готовилась войти в зал, а заодно собирала полезную информацию, которой со мной могли не решиться поделиться открыто, голос четвёртого советника так ни разу и не прозвучал.
– Где Дикий носит этого крамольца?! – вдруг воскликнул Гвидион. – Уже давно пора начинать!
Так в замке могли обозвать лишь одного человека. Выходит, четвёртый советник до сих пор отсутствует? Тоже опаздывает, как и я? Раз так, то…
– Должно быть, вы захотите войти первой, драгоценная госпожа?
Я вмиг покрылась испариной и отскочила от двери так, будто не имела права здесь находиться. Четвёртый королевский советник, Ллеу, которому прямо сейчас Гвидион беззастенчиво перемывал кости, стоял прямо за моей спиной.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, почему именно он опоздал: румяные от пара щёки, запах елового масла и сырого дерева купальни, растянутая рубашка, надетая так спешно, что шнуровка на груди осталась развязанной и обнажала тело до пупка. Левая часть головы, выбритая и расписанная хной, всё ещё блестела от влаги. С правой же стороны вились вороные косы – с них тоже капала вода. Почему Ллеу разгуливал практически голым и мокрым в такую лютую стужу, оставалось для меня загадкой, но в этом и заключалась вся суть Ллеу: чувство холода было чуждо ему точно так же, как пунктуальность или совесть. Во многом благодаря именно этому он и стал королевским сейдманом.
– Тоже увлеклись утренними процедурами и задержались? – Ллеу сложил руки за спиной и по-птичьи склонил голову вбок. – Уверен, на вас не станут серчать так, как на меня.
– Думаю, меня там и не ждут так, как вас, – ответила я, на что Ллеу вновь улыбнулся. Впрочем, улыбаться он, кажется, не переставал даже во сне.
Если бы Ллеу распустил свои косы, прикрыл выбритую часть головы и сгорбился, дабы замаскировать в складках рубахи отсутствие пышной груди, любой принял бы его за Матти. Не только потому, что Матти была его сестрой-близнецом, но и потому, что худощавая фигура, узкие плечи и тонкие запястья действительно делали Ллеу похожим на женщину. Черты лица у него были даже нежнее, чем у меня, а серо-зелёные глаза с кошачьим разрезом напоминали драгоценные камни на манжетах моего платья. Он будто бы всегда немного щурился, глядя на мир сквозь низко опущенные ресницы, как мой отец смотрел сквозь пальцы на его зверские практики в катакомбах. Те были далеки от того сейда, который практиковала их с Матти мать – Виланда, прошлая королевская вёльва, подарившая мне Соляриса, а спустя несколько лет сгинувшая от паучьей лихорадки словно в наказание.
С тех самых пор, как Матти отреклась от наследства вёльвы и сей путь вместо неё избрал Ллеу, в замке стали поговаривать, будто Виланда зачала близнецов от разных мужчин. В одну ночь она разделила ложе сначала со своим мужем, а затем с Совиным Принцем, произведя от первого на свет Матти, а от второго – Ллеу. Мол, только это объясняло, откуда у Ллеу, как у мужчины, такие способности к сейду. И никого не смущало, что вообще-то создательницей всех тайных практик считалась Волчья Госпожа, и Совиный Принц не имел к ним никакого отношения. Из-за этого слухи звучали вдвойне нелепо. Так что если я во что-то и верила, то только в одно: Ллеу был крайне талантлив, а талантливые люди не могут быть просты.
– Я подожду здесь, – учтиво произнёс Ллеу, и улыбка, намертво прилипшая к его лицу, натолкнула меня на мысли о лисах. Если они прикрывают морду пушистым хвостом, то это не значит, что за ним не оскалены зубы. – Дам вам несколько минут.
– Благодарю, – кивнула я и, дождавшись, когда Ллеу уйдёт с прохода и спрячется за угол, кивнула хускарлам, дабы те отворили для меня неподатливые двери.
Даже Матти держала с Ллеу ухо востро. Но раз он давал мне возможность явиться на Совет первой и тем самым произвести не такое плохое впечатление, какое я бы точно произвела, явись на него последней…
– Доброе утро, благочестивые господа. Надеюсь, я не слишком припозднилась.
– Драгоценная госпожа!
На поверку зал Совета, где творилась история, представлял собой всего лишь небольшую каменную комнату, похожую на короб, – в пять раз меньше тронного зала, но в два раза больше моей спальни. Прежде я никогда не бывала здесь, но часто подглядывала за заседаниями в замочную скважину. Вблизи легендарный стол выглядел куда внушительнее: из шлифованного белого камня, словно обтянутого рыболовной сетью из яхонта, он служил не только местом заседаний, но и картой. Прямо на его поверхности был выточен весь Круг – девять туатов, названные в честь своих героев-основателей и покорённые Ониксом в ходе десятилетних завоеваний ещё до моего рождения: Найси, Дану, Ши, Немайн, Талиесин, Керидвен, Медб, Фергус и, конечно, сам Дейрдре. Реки, леса, горные хребты и два моря по двум краям нашего необъятного мира, за одним из которых пряталась вымершая драконья обитель, – всё это тоже было здесь. Я едва удержалась, чтобы не начать лапать карту руками: интересно, какая она на ощупь? Вырезанные в камне шпили наверняка острые, а вот что насчёт городов, Столицы и нашего собственного замка? Работа мастера была настолько изящна, что, казалось, в последнем даже можно пересчитать окна…
Кроме стола в зале Совета, увы, больше не было ничего примечательного: лишь пять одинаковых стульев с резными спинками, банки с разноцветными красками для разметки обстановки на карте, вышитые гобелены на стенах и двое крупных мужчин у дверей. Те были такими неподвижными, что походили на часть декора. Парадные золотые пластины, ножны, инкрустированные камнями, и кожаные доспехи с ониксовыми наручами… Тех, кто служил лично королю и кого называли берсерками, от рядовых хирдманов и хускарлов отличала не только лучшая в Дейрдре одежда, но и нечеловеческая сила. Поговаривали, будто лишь благодаря целой армии таких берсерков мой отец и завоевал Круг, ведь они дрались яростнее медведей, а раны у них заживали так же быстро, как на собаках.
Но было в них и ещё кое-что особенное… А именно отсутствие языка в сочетании с незнанием грамоты. В период завоеваний мой отец соблюл все возможные и невозможные меры для того, чтобы ни один его военный план не покинул этот замок. С тех пор ряды берсерков заметно поредели из-за ненадобности, грозные воины даже почти исчезли, но отец по-прежнему держал парочку из них под рукой.
– Драгоценная госпожа! – воскликнул Гвидион снова. – Мы не ожидали вашего визита…
Не обращая на него внимания, я повернулась к стулу во главе стола и, даже не успев толком рассмотреть отца, сидящего на нём, тут же поклонилась так низко, как только позволяли платье и меховая накидка, путающаяся у ног.
– Истинный господин, я прошу дозволения занять своё законное место.
– Законное место?..
