Брачное агентство

скачать книгу бесплатно


– Прям как в «Жди меня!». Светка, когда ж ты успела-то? Мы ж со школы знакомы.

Геля и Светлана Эдуардовна молча боролись между собой: Геля пыталась обнять будущую свекровь – Светлана, опасаясь, что руки незнакомки тянутся к ее шее, отчаянно отбивалась. Артур Борисович стоял, смотрел завороженно, в налаживание контактов между женщинами не вмешивался – не мужское это дело.

На шум из дальней комнаты вышел Гена. Увидев Гелю, обалдел. Но вежливость проявил:

– О, привет! Какими судьбами?

Все замерли. Генина реплика ситуацию несколько изменила. Антонина, которая было бросилась спасать дочь, увидев будущего зятя, стала рассматривать его. Артур и Светлана переводили взгляд с сына на гостей и обратно. У Светланы в глазах забрезжила грусть: как мама взрослого сына и умная женщина, она первая начала соображать, что случилось, складывая в голове Генино приветствие и выкрик «Мама!» от этой девицы. Артур был уже без бутерброда (вторую половину успел положить в рот), но опять с полным ртом: не до жевания тут, когда такие события.

Все в конце концов разрешилось ко всеобщему удовлетворению, хотя удовольствия от беседы никто не получил. Как порядочные люди, Светлана и Артур готовы были принять Гелю в семью, раз так получилось. Да и Геннадий под испепеляющим взглядом матери признал интрижку и был готов жениться. Антонина радовалась, что знакомство прошло без скандала. Смущало только то, что любви особой между ее дочерью и Геной не наблюдалось. «Стерпится – слюбится», – утешила она себя дежурным тезисом и перестала думать на эту тему.

Гелю терзали разноречивые чувства. С одной стороны, Москва – мечта на глазах превращалась в реальность. С другой – не так она себе представляла свое замужество, вовсе не так…

Свадьбу откладывать не стали. Погуляли скромно, человек тридцать, в столовой радиолампового завода, где трудился свежеиспеченный свекор. А вот с ребеночком в этот раз не получилось: через три месяца после свадьбы Геля попала в больницу с кровотечением, беременность сохранить не удалось. Но дело уже было сделано, не разводиться же теперь из-за этого, столько в свадьбу денег вбухано было! Тем более что за это время много событий произошло: умерла бабушка, мать Артура, оставив в наследство трехкомнатную квартиру в районе Ботанического сада, и молодых уже успели переселить туда, чтобы не делить одну кухню на двух хозяек. А ребеночка они потом родили, даже двух.

* * *

Визит Маши к врачу состоялся буквально через несколько дней после запоздалого празднования Международного женского дня у Гели. Но облегчения он вовсе не принес: гинеколог отправила Машу собирать кучу анализов, отсрочив вынесение диагноза. На обследование ушел почти месяц. Маша, обычно довольно легкомысленная в заботах о своем здоровье, теперь ходила в лабораторию и к врачам как на работу, прилежно выполняя все указания и рекомендации. По ходу сдачи первых анализов возникала необходимость сделать дополнительные, потом еще и еще, так что Маше стало казаться: все это, все эти КТ, МРТ и другие новые для нее слова и медицинские манипуляции, не кончится никогда.

В последний рабочий день апреля, накануне майских праздников, эпопея с анализами наконец окончилась. Вечером, после работы, Маша зашла к врачу, чтобы получить финальный вердикт и с чистой совестью пойти домой и собираться на отдых: Геля с Геной и детьми еще вчера уехали на дачу готовиться к традиционным майским шашлыкам, которые ежегодно открывали теплый сезон для всей компании. Договорились, что Гриша заедет за Машей на следующий день с утра, и они вместе прибудут наслаждаться первыми теплыми деньками.

В этот ее визит к врачу все как-то сразу пошло не так. Сначала Маша попала в очередь у кабинета гинеколога: желающих убедиться в своем женском здоровье в этот пятничный вечер было необычно много. Потом пришлось долго ждать решения врачебного вердикта. Доктор внимательно рассматривала собранные Машины анализы, то и дело возвращаясь к тем или иным собранным в общую кучу бумажкам, потом, извинившись, куда-то вышла и вернулась минут через десять с коллегой-мужчиной. Машу попросили лечь в кресло для осмотра, что очень ее расстроило: она не любила и стеснялась гинекологов-мужчин. Но врач, Маргарита Борисовна, настояла на своем, объяснив необходимость дополнительного осмотра строгой врачебной необходимостью.

Напряжение в воздухе нарастало. Маша изрядно струхнула, видя, как врачи долго осматривают ее, переглядываются, негромко обсуждая ситуацию рваными, одним им понятными предложениями с массой специальных терминов.

Когда ей разрешили слезть с кресла и попросили подождать в коридоре, Маша послушно оделась и вышла. Достала телефон, хотела побродить по соцсетям, но привычный интернет-серфинг так и не смог отвлечь ее от напряженного ожидания развязки. К тому же руки были потные, подрагивали и она то и дело промахивалась при пользовании сенсорным экраном. В конце концов плюнула, решила спрятать телефон и просто посидеть, подождать, пока вызовут.

В этот момент ей позвонила Геля, которая знала о ее сегодняшнем визите в клинику и волновалась за подругу.

– Ну, чего там? – нетерпеливо перешла сразу к делу она. – Что там тебе Маргарита сказала?

– Да ничего пока не сказала. Тянут чего-то, шушукаются. Обещали позвать. Сижу вот под дверью, трясусь, – коротко ввела подругу в курс дела Маша.

– Да не трясись ты раньше времени, все будет хорошо, – постаралась успокоить Машу Геля. – Давай я тебя отвлеку. Прикинь, мне сегодня Петр звонил.

– Какой Петр? – не сразу поняла, о ком речь, Маша.

– Ну Петр Яковлевич, муж Резеды.

– Да ты что? – удивилась Маша. – Вот не ожидала! Что ему нужно?

– Резеде работу ищет.

– Она поправилась, что ли?

– Ну не совсем, как он говорит. Ноги не слушаются. А все остальное нормально уже вроде. Но ногами, он сказал, еще заниматься и заниматься.

– И чего ты ему сказала? – заинтересовалась Маша.

– Конкретного ничего пока. Обещала с тобой поговорить.

– Надо будет набрать ее после праздников, поболтать. Хорошая она баба. Может, и придумаем чего для нее, – задумчиво сказала Маша. – Я давно хотела человека дополнительного. Не в офис, на удаленке как раз. Для поиска новых клиентов, продвижения нашего агентства в соцсетях. Вот если бы она согласилась…

Из приоткрывшейся двери выглянула Маргарита Борисовна и пригласила Машу в кабинет.

– Все, Гель, не могу больше, – торопливо закончила разговор Маша. – Потом наберу, как от врача выйду. Пока!

Через пятнадцать минут Маша вышла из кабинета врача другим человеком. Есть такое заношенное, банальное выражение: «Жизнь разделилась на до и после». Вот ровно так и произошло с Машиной жизнью, после того как она узнала, что в районе самых важных женских органов у нее найдена опухоль, происхождение которой непонятно, но она в любом случае требует срочного оперативного вмешательства. Надо ее как можно быстрее удалять и исследовать. Ибо медицинская статистика по таким опухолям свидетельствует не в Машину пользу. И дети, в смысле обзаведение ими, ей пока противопоказаны – потому что изменение гормонального статуса может привести к росту опухоли или к рецидиву после ее удаления.

Это был удар. Не то чтобы Маша хотела детей – прямо вот сейчас ей и не от кого было их заводить. Но она была очень напугана: и опухолью, и возможной своей женской неполноценностью. Опухолью, конечно, больше. Она панически боялась всяких медицинских манипуляций, а уж перспектива того, что ее разрежут и кусок из нее достанут, вообще повергала ее в панику. Умом Маша понимала, что кусок этот лишний и может натворить больших бед, если она не предпримет срочных мер. Но от ужаса перед всеми этими новостями и предстоящим лечением с неочевидным исходом это совершенно не избавляло.

Ни на какую дачу Маша на следующий день не поехала. Сказалась больной, не открыла дверь заехавшему за ней Григорию, что-то вяло бормотала в ответ на расспросы Гели, чем изрядно ту напугала. Геля хотела было уже бросить своих на даче и срочно приехать к ней – Маша отказалась: ее так парализовал страх, что даже пятиминутный разговор по телефону представлялся ей большой проблемой. Хотелось молчать, лежать и не понуждать себя не то что ехать куда-то, но даже просто открывать глаза. Казалось бы, на фоне таких волнений должна была нагрянуть бессонница, но все оказалось ровным счетом наоборот: Маша легла и проспала с небольшими перерывами почти двое суток подряд.

Встала она по-прежнему напуганной, но хотя бы отдохнувшей, без учащенного сердцебиения где-то в районе горла и трясущихся, как у бывалого алкоголика, рук. Изрядную и единственную радость ей, пожалуй, сейчас доставляло только то, что на дворе были майские праздники и не было необходимости поднимать себя за шкирку из кровати и тащить в офис. Маша пользовалась этой возможностью вовсю: ела приблизительно раз в день, и то какую-то сухомятку, ходила в ночной рубашке, нечесаная, неумытая, целыми днями валялась с Пикселью под мышкой перед телевизором. И думала, думала, думала… Если не спала.

Понятно, что сначала мысли ее начинались и заканчивались двумя нехитрыми вопросами: как же так могло произойти и как теперь быть? Но тут разогнаться возможности не было: до появления результатов гистологического исследования по итогам операции особенной фактуры для рассуждений не было – чистый страх, да и только. Поэтому мысли, предоставленные сами себе, мчали ее дальше, к любимому во все времена вопросу о смысле жизни. Вот так вот, и не меньше.

В Машином исполнении вопрос этот касался в первую очередь работы. Личная жизнь у нее давно уже отсутствовала, хобби особенных не наблюдалось. Получается, если по каким-то делам о ней и стоит судить, так именно по рабочим.

Маше всегда казалось, что у нее лучшая работа из всех, что могут быть, работа мечты. Во-первых, она по душе. Во-вторых, отсутствуют обязаловка и начальники. И пусть она, работа эта, не приносит ей особых доходов, зато дает возможность испытать большое удовлетворение и желание с утра идти быстрее в офис, к новым делам, людям и задачам. В-третьих, ей очень повезло: она дарит радость людям, борется с человеческим одиночеством, помогает созданию новых семей. Так что работа не только приятная, но и очень полезная. Приходя к такому выводу, Маша ощущала прилив бодрости и сил, будто этот вывод имел значение в данной ситуации.

С другой стороны, кто их знает, эти пары? Маша соединяет их, а что происходит дальше? Может, через месяц-другой они разбегаются в разные стороны, проклиная агентство «Счастливая пара» вообще и Машу в частности, а также тот день и час, когда они встретились. И вся эта польза от созидательного труда – она ложная и дутая, обычное такое зарабатывание денег: я вас свела, деньги получила, а дальше – хоть трава не расти. И выходит, что толку от стольких лет ее жизни и работы – примерно ноль, если не минус.

Мысли мешались в голове. Настроение постоянно менялось: то Маша радовалась и бодрилась, что Вселенная, Господь Бог и иные высшие силы не могут не присмотреть за таким важным и полезным человеком, как она, несущим столько добра людям. То, наоборот, падала духом, ощущая себя паразитом и лишним человеком, зря коптящим небо и путающимся у мироздания под ногами.

По телевизору шел какой-то фильм, судя по деталям происходящего на экране – кинокомедия. У Маши не было сил следить за сюжетом. Но ТВ она не выключала: в тишине квартиры ей казалось, что вот-вот на нее упадет потолок, следом сложатся стены. И вопрос опухоли тогда решится сам собой, о ее зло- или доброкачественности узнает только патологоанатом.

Она лежала, грызла пошлые семечки (о, мама, видела бы ты этот подбородок в шелухе и забитые мелкими черными крошками межзубные промежутки!) и пыталась разговорить мироздание. «Дорогое мрзд! – вежливо и немного заискивающе обращалась к нему Маша. – Тварь ли я дрожащая, как говорил классик, или право имею? В смысле, право жить. Достойна ли? Или это начало конца?» Маше стало грустно. «Следующий мой мужик должен быть сварщик, – собирая мусор с кровати, подумала она. – Связь с мозгом явно нарушена. Надо перепаять соединение».

На память ей невольно пришла история с отцом, ушедшим из жизни пару лет назад. Раковая опухоль в желудке была, по словам врачей, выявлена слишком поздно. Отца до поры до времени ничего не беспокоило. А потом так быстро покатилось все – как с горки: диагноз – операция – пара курсов химиотерапии – сильные боли и уколы наркотических обезболивающих – смерть. Она хорошо помнила, как мучился во время химии отец. В самом начале, еще после операции, когда злокачественный характер опухоли был только что подтвержден, он отказывался от лечения. Говорил, что хочет дожить сколько Богом отпущено и не мучить себя химиями и операциями. На активном лечении настояла мать: она очень любила мужа и старалась сделать все возможное, чтобы он выжил. Не помогло.

Теперь, кажется, Маша больше понимала отца, хотя, несомненно, это очень тяжелый выбор, между «провести отпущенные месяцы в покое» и «провести отпущенные месяцы в больничной суете и мучениях от тяжелого лечения», когда конец все равно один. Интересно, сожалела ли мать о своем решении, о том, что надавила на отца и заставила начать-таки лечение? Жаль, что ее теперь не спросишь: угасла в течение шести месяцев после ухода мужа. Никаких особенных болячек врачи у нее не нашли, просто заснула и не проснулась, во сне остановилось сердце, на которое она никогда не жаловалась. Маша знала истинную причину происшедшего: мать не смогла жить без отца. Они всегда были вместе, как два попугайчика-неразлучника, и жизнь ее стала невыносимо пустой и бессмысленной после его ухода.

Теперь, получается, и Маша может встать перед аналогичным выбором. Только решать вопрос о том, сдаться или бороться, она будет для самой себя.

Наконец майские каникулы были позади, пора было выходить на работу. Маша была даже рада тому, что есть объективная причина вытащить себя из болота депрессии за волосы, как Мюнхгаузен, и отправиться на работу, так ее замучили мысли о состоянии здоровья и предстоящей операции. Стоял жаркий, почти летний май, напоминавший о том, что он вообще-то весенний месяц, лишь прохладными вечерами, приходившими на смену жарким дням.

Пару недель Маша еще придумывала отговорки, для того чтобы избежать похода в клинику с целью назначения точной даты госпитализации. Потом взяла себя в руки, да и Геля на нее насела: решила начать с похода к онкологу, для предварительной консультации. Правда, никакой особой ясности визит этот в ее ситуацию не внес. Анализы на онкомаркеры, во множестве сданные ею, ничего ясного не показали, запутав картину еще больше. Врач лишь подтвердил необходимость срочной госпитализации и операции, после которой на основе гистологического исследования того, что вырежут из Машиного живота, и будут сделаны окончательные выводы о характере опухоли и прогнозы на дальнейшую жизнь.

Маша тянула время, боясь решиться на операцию. Ей казалось, что это будет чем-то совершенно необратимым: приняв решение и улегшись под нож хирурга, она окажется беззащитной и беспомощной, будто сорвется с горы, и хода назад уже не будет. У нее отрежут полживота, и встанет она с операционного стола не совсем женщиной. Интересно, на место вырезанного ничего не вставляют, никакого муляжа? Это же прямо дырка у нее будет, она в Интернете смотрела: ей предстоит лишиться изрядного куска внутренностей, если вдруг что-то пойдет не так и опухоль уже задела внутренние органы.

Машу пугали предстоящая госпитализация, абсолютная неспособность повлиять на то, что с ней будут делать и чем в итоге дело закончится. Сейчас, пока окончательное решение не было принято, пока она не сказала своего финального «да» и день операции еще не назначен, есть иллюзия того, что она, Маша, – хозяйка положения, как скажет, так и будет, а не эта чертова опухоль, нависшая над ней мрачной тучей. Она искала в сети фильмы про страшные болезни с хеппи-эндом, примеривала ситуации и поведение героинь на себя. В общем, колдовала, медитировала, копалась в себе – все, что угодно, лишь бы потянуть время.

Геля жестко высмеивала ее детские мысли, инфантильное поведение, упрекала в легкомыслии, подсовывала различные статьи на эту тему, в которых доступно разъяснялась опасность затягивания времени в таких ситуациях и приводились примеры удачных исходов у тех, кто был ответствен, ничего не откладывал в долгий ящик и в финале получал заключение о доброкачественности опухоли и путевку в счастливую долгую жизнь. Маша очень сомневалась в наличии четкой взаимосвязи между решительностью и дисциплинированностью пациента и характером опухоли, трусила, переводила разговор на другие темы и всячески увиливала от конкретики при планировании своих дальнейших действий.

В конце концов Геля и Интернет, после первых же поисковых запросов по теме онкологии подсовывающий Маше много пищи для размышления в виде контекстной рекламы, добили ее, и она назначила себе дату визита к врачу с целью решения вопроса об операции на пятнадцатое июня. А тринадцатого июня ей позвонил журналист, и жизнь ее потекла совсем в другую сторону.

* * *

Семья Подгорных была, как говорится, сто лет в обед знакома с родителями Гели, с Горными. Они даже состояли пусть в дальнем, но все же родстве друг с другом. По местной легенде, наверху большого холма, в старой части Коробчевска, «на горе», жили Горные, а внизу, у подножия, в новой части города, – Подгорные. Так было и с этими двумя семьями: Горные жили в старом доме, перестроенном из дедовского пятистенка, на самой маковке горы, а Подгорные отделились от родителей, получив после свадьбы от совхоза участок внизу, у дороги, прямо за их усадьбой поворачивающей резко вверх.

Тоня Горная и Вера Подгорная дружили с детства. Их прадеды были родными братьями – для Коробчевска, почти деревни, это серьезное родство. Так что и они, и их родители регулярно встречались на самых важных местных мероприятиях типа свадеб, дней рождений и поминок, напоминая друг другу о себе и своих родственных связях.

Мужа Георгия Вера привезла из города, куда после школы, как и Тоня, поехала учиться на медсестру. Жорик, как его сразу стали называть в Коробчевске, оказался очень рукастым парнем: механик, инженер, что называется, от бога. Его с удовольствием взяли на работу в местную МТС – станцию по обслуживанию сельхозтехники. В конце восьмидесятых, когда все совхозно-колхозное начало постепенно приходить в упадок, а кооперативное движение, наоборот, развиваться, Жорик открыл свою мастерскую, где ремонтировалось все – от машин до электрических утюгов. И молодые быстро встали на ноги в финансовом смысле. Родив второго ребенка, Вера ушла с работы, а из декрета и возвращаться обратно не стала: Георгий достаточно зарабатывал, чтобы обеспечить семью и обойтись без ее небольшой зарплаты. А если добавить к списку его достоинств еще и тот факт, что он был непьющим, то по местным меркам семья их была практически недосягаемым идеалом.

Жена, Вера, при регистрации взяла, конечно, Жорину фамилию, какую-то, правда, неблагозвучную: не то Геев, не то Вшивцев. Но ее, фамилию эту, никто не помнил, и по ней ни Жору, ни Веру никто не называл, только в официальных документах она и фигурировала. Их обоих называли Подгорными, и в глаза, и за глаза. Да Жорик и не спорил, ему нравилось: благозвучно – Георгий Подгорный!

Подгорными пара была до самой середины девяностых. А потом вдруг начало происходить неожиданное. Сначала Вера с Георгием появились в местном загсе и подали заявление на смену фамилии, уже через пару месяцев став Фейхельбаумами. А через некоторое время Тамара, жена местного начальника милиции, проговорилась теткам в местной парикмахерской, что ее Толик был в городе на совещании и привез оттуда сногсшибательную новость: Фейхельбаумы подали заявление на выезд.

Тетки от любопытства высунули головы в бигудях из-под колпаков сушилок с профилем металлической ракеты на корпусе:

– Это куда ж они?

– Куда-куда, – потянула время Тамара, наслаждаясь ролью звезды на сцене. – В Израиловку свою.

Тетки ахнули хором.

– За границу? В командировку просятся? – первой глуповато нарушила тишину жена заведующего колхозным рынком.

Тамара презрительно фыркнула:

– Бери выше: в э-ми-гра-ци-ю!

– Навсегда? – изумленно выдохнула аудитория.

– А то как же! Что им тут делать, когда у них теперь такие возможности, – заверила всех Тамара. Вообще, другой информации, кроме, собственно, факта подачи Фейхельбаумами документов на отъезд, муж ей не предоставил. Но этого было слишком мало для нормального женского разговора и удержания всеобщего внимания. Поэтому она вынуждена была подключить свою фантазию.

Тетки посудачили еще немного, дружно осудив Фейхельбаумов за предательство родины в пользу израильской военщины, и сошлись во мнении, что муж-еврей – это, оказывается, очень неплохой вариант. Антисемитов в Коробчевске не водилось, но было в Георгии что-то такое, непонятное для местных, чужое, странноватое: сначала думали, что городское, а оно вона как оказалось – не городское, а еврейское! А иного, в самом широком смысле этого слова, в деревне не любят. Ну а теперь отношение общественности к нему резко переменилось: Георгий вдруг оказался как бы человеком с выигрышным лотерейным билетом, в отличие от всех остальных, способных эмигрировать максимум в Магадан, и то при соблюдении определенных условий. Времена, так сказать, менялись, а с ними менялась и шкала ценностей.

На самом деле все было куда проще, но знали об этом только близкие друзья собравшейся в эмиграцию семьи.

Широко известен тот факт, что поскреби любого русского – и что-нибудь да наскребешь: еврея, татарина, мордву какую или, может, вообще немца или даже француза, пригретого русской крестьянкой во время отступления войск Наполеона из Москвы через деревню Большие Батманы. Главное – уметь скрести. А учиться этому в те времена стало модно: жизнь вдруг пошла трудная, несытая и с непонятными перспективами, многим хотелось покинуть вдруг ставшую мачехой родину. Далее понятно: как известно, эмиграция через родство – самый простой вариант.

Больше всех о своих тогда заботились Израиль и Германия: эти два потока большого бывшесоветского исхода были самыми полноводными. Да и что касается документальной стороны вопроса, именно с этими странами дело обстояло проще всего. Вере скрести свое генеалогическое древо смысла не было: весь ее род испокон веку жил здесь, в этих местах, в Коробчевске и окрестностях, на виду у общества. С Георгием было несколько проще, его род был плодовитым, в семьях зачастую рождалось не менее четырех детей, и разъезжались они по разным городам и весям, женясь или выходя замуж за всяких иноземцев, даже не предполагая тогда, какую перспективу они таким образом дарят своему будущему потомству.

После тщательных поисков было найдено три перспективных предка: японец Акихира Ногихата, чилиец Карлос Камарадос и еврейка Сара Фейхельбаум. Японца отвергли после первого же посещения японского посольства в Москве. Сотрудники были вежливы, предоставили всю необходимую информацию, но как-то так четко дали понять молодой чете Подгорных, что не стоит и затевать попытки репатриироваться. Чили они отвергли сами: во-первых, зачем они убили Виктора Хару? Во-вторых, она (или Чили – все-таки «оно»?) входит в десятку тех стран, которые чаще всего страдают от землетрясений. Это им сказал их сын Матвей, а Матвей рос настоящим вундеркиндом. Оставалась только Сара, на нее была вся надежда. И Сара не подвела.

С отъездом у Подгорных-Фейхельбаумов сильно затянулось. То мать Верина умерла, и от тоски запил отец. То у Георгия нехорошее случилось с младшим братом, нужна была помощь, не уедешь ведь и не бросишь – родная кровь. В общем, по факту уехали они не так давно, когда Геля уже вышла замуж и переехала в Москву, правда, Максика еще на свете не было, но они с Геной уже жили в своей отдельной квартире у Ботанического сада. Подгорным нужно было на несколько дней остановиться в столице, Вера обратилась за помощью к подруге Антонине, а та позвонила в Москву, попросила дочь приютить Веру с Георгием и двумя детьми по-родственному.

Детьми младших Фейхельбаумов можно было назвать с большой натяжкой: сыну Матвею, их старшему ребенку, было уже восемнадцать лет, дочери Стефании – тринадцать. Сын учился на экономическом в университете, куда Геля так и не смогла поступить, в Израиле собирался продолжать обучение в Технионе, девочка была еще школьницей. Языка они все почти не знали: в Коробчевске ивритом заниматься было негде, а в Воронеж за этим не наездишься – не ближний свет. Так что планировали заниматься погружением в язык уже на новой родине, благо возможностей для представителей новой алии в стране была масса. Суетились, бегали по Москве с документами, пытались успеть и столицу посмотреть (кто знает, когда еще доведется и доведется ли?), и дела свои как следует обустроить. Наконец уехали, а то Геля уже нервничать начала, так раздражался с каждым днем Геннадий от образовавшейся вдруг у них дома коммуналки.

Постепенно весь негатив забылся. Вера с Георгием оказались людьми благодарными и, как только устроились, стали звать всех к себе в гости: жили они в пригороде Хайфы, на Средиземном море, и слали очень соблазнительные фото вместе с приглашениями. Антонина Леонидовна с Иваном Николаевичем так и не выбрались пока к ним, а вот Геля с Геной съездили, с маленьким Максиком вместе. Им очень понравилась израильская жизнь, шумоватые и экзальтированные израильтяне, обилие русских вокруг, климат, вкусная и необычная еда, их большая комната под крышей, на которую навесом улеглась старая олива, плодов которой никто не собирал, да и вообще никто к ней не относился как к плодоносящей единице, так что дерево разрослось до огромных размеров.

По возрасту Геля и Гена оказались между двух поколений репатриантов: младше Веры с Георгием, но старше их детей. Девочка, Стефания, младшенькая, балованная, была совсем ребенком. Высокая, модельной внешности тростиночка, с вьющимися крупными локонами светло-пшеничного цвета и смугло-золотистой кожей. Хороша – глаз не отвести! Геля очень ревновала своего Гену к ней, видела, какими он на нее смотрит глазами, когда девочка в комнату входит. Стефания говорила по-русски уже с легким акцентом, иногда нет-нет да и заменяя русские слова, из редко употребляемых, ивритом. Молчалива, улыбчива, добродушна – кому-то очень повезет с женой.