скачать книгу бесплатно
Из окутанного туманом далекого прошлого, передо мной совершенно отчетливо предстает, пожалуй, только образ отца – высокого и весьма тучного человека, рост которого составлял не менее шести футов и двух дюймов. Он был самым крупным мужчиной из тех, кого я когда-либо знал. Мой родитель – добрейшей души и чистой совести человек, пользовался большим успехом как врач, хотя и не выносил вида крови.
Учеба в школе мне давалась с трудом, и я предпочитал уединенные прогулки в окрестностях Шрусбери, позволявшие мне предаваться размышлениям и созерцать природу, которая казалась бесконечно удивительной и много более познавательной, нежели школьные дисциплины. Как-то раз, отец с неприсущей ему строгостью заметил: «Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю нашу семью!». Но даже столь серьёзное порицание не могло удержать меня от неосознанного стремления постичь величие окружающего мира.
Однако, одно событие детства, о котором я многие годы предпочитал не вспоминать, всё же на удивление прочно запечатлелось в моей памяти.
В тот день, мы с отцом и моим братом Эразмом, гостили в поместье Уэджвуд в Дорсете, принадлежавшем Элен Уэджвуд – незамужней кузине моего знаменитого деда Джозая Уэджвуда. Прежде милая и радушная женщина, по словам отца, со временем сделалась капризной и требовательной старухой. Я помню её неизменный чепец, прикрывающий гладко зачесанные седые волосы, и темно-синее платье узкого покроя, с белыми манжетами на запястьях. Кажется, она очень любила мою мать, поэтому для мисс Уэджвуд мы всегда являлись желанными родственниками.
Места вокруг поместья были изумительные: живописные поросшие кустарником холмы, сочные поля и густые леса, простирающиеся так далеко, что глаз не мог охватить их целиком.
Представляя разнообразие птиц, гнездящихся в кронах раскидистых тополей и дубов, красоту обитающих в цветущих лугах бабочек, обилие рыбы в маленьких озерцах, я чувствовал восторженное предвкушение.
На следующий день после нашего приезда, я проснулся так рано, что в первый момент принял утро за вечер и лежал, прислушиваясь. Дом был совсем тих, и я понял, что близится новый день, потому что такая нерушимая тишина бывает только перед рассветом. И в самом деле, совсем скоро легкое розовое свечение наполнило комнату. Тихонько поднявшись, чтобы не разбудить Эразма, я сунул ноги в войлочные туфли и выглянул в окно. Предрассветная синева постепенно рассеивалась, и сквозь неё осторожно проступили: буковая аллея, отделявшая сад от лужайки, арки, увитые колючими плетьми роз, старый каштан, на котором круглый год хозяйничали белки, и тонкий шпиль деревянной часовенки.
Стараясь двигаться бесшумно, я наспех натянул плотные вельветовые штаны, накинул куртку и выскользнул из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь. Желание выбраться поскорее наружу так увлекло меня, что, сбегая по лестнице со второго этажа, я не заметил Марии – кухарки мисс Уэджвуд, вышедшей из кухни на звук моих шагов.
– Мистер Чарли! – воскликнула она удивленно, – Не могу поверить, что вы поднялись в такую рань.
– Доброе утро, – собираясь покинуть дом незамеченным, я был слегка смущен. – Хочу немного прогуляться до завтрака.
– Без чашки шоколада я никуда вас не выпущу. Доктор Дарвин будет очень недоволен, если узнает, что вы так не бережете свой желудок.
Мысль о горячем шоколаде пробудила во мне лёгкое чувство голода, и я без особого сопротивления согласился. Мария усадила меня на кухне, где уже завтракал Моррис, садовник мисс Уэджвуд.
Мария и Моррис были мужем и женой и работали в доме Уэджвудов более двадцати лет. Меня всегда удивляло, что внешне они сильно походили друг на друга, точно состояли в кровном родстве. Хотя на самом деле, я слышал, что родители Морриса выходцы из Голландии, а многодетная семья Марии едва сводит концы с концами в Уэльсе. И, тем не менее, в их лицах было очень много общего: круглые внимательные глаза, оттенка болотной травы, аккуратно уложенные пшеничные волосы, неизменный румянец на щеках.
«Должно быть, когда-то давным-давно их предки жили на одной земле, – думал я. – Иначе, каким образом в разных уголках Европы могли родиться дети со столь схожими внешними признаками?»
– И куда же вы планируете направиться, мистер Чарли? – поинтересовался Моррис, аппетитно уплетая овсяную кашу.
– Пока ещё точно не знаю, – ответил я честно. – Меня привлекает всё: и сад, и лес, и озёра. Я хотел бы осмотреться, ведь последний раз мы гостили здесь три года назад, после смерти мамы, и я уже многое подзабыл.
– Ваш отец рассказывал, что вы имеете большую склонность к охоте и ужению рыбы, а также коллекционируете яйца птиц. Я могу показать вам отличные места для рыбалки.
– Это было бы превосходно! – воскликнул я воодушевленно, и чуть было не обжегся о чашку, поставленную передо мной Марией.
– А что же мистер Эразм? – поинтересовалась женщина.
– Он предпочитает чтение и покой, – охотно отозвался я, – Он очень умный и серьёзный. Отец возлагает на него большие надежды.
Мария кивнула и многозначительно посмотрела на мужа. Тогда мне очень хотелось растолковать тот взгляд, но и сейчас, спустя много лет, я могу лишь строить догадки.
– В лесу будьте осторожны, – серьёзно сказал Моррис. – Вот уже второй день пастухи жалуются, что у них пропадают овцы. Похоже, в наших местах снова завелись волки.
Волками меня пугали и в Шрусбери, чтобы я не слишком увлекался прогулками, поэтому во избежание новых наставлений мне пришлось поторопиться.
Поблагодарив Марию, я поднялся из-за стола, и, выслушав её просьбу вернуться домой к десяти часам, чтобы позавтракать в обществе отца и мисс Уэджвуд, выскочил из дома.
Солнечное утро обещало чудесный день, а природа находилась в том своем изумительном цвету, какой принято описывать только самыми восторженными словами. Надо ли говорить, что голова моя пошла кругом и я, будучи любознательным одиннадцатилетним мальчишкой, решительно устремился исследовать окрестности.
Выбравшись на дорогу, проходящую мимо поместья, я огляделся. С одной стороны, на лесистом склоне, лежала крохотная деревня, впереди – изумрудный луг, а чуть поодаль дорога раздваивалась, углубляясь в обширную дубовую рощу, за которой высился густой, темный лес.
Вскоре до моего слуха донеслась характерная дребезжащая дробь – большой пестрый дятел. Я видел эту птицу всего несколько раз в Шропшире, и давно хотел отыскать его дупло с кладкой. На этот раз, это был крупный, яркий самец, который тут же затеял со мной излюбленную птичью игру. Дятел весело перелетал с одного дерева на другое, и стоило ему опуститься на новый ствол, как он издавал свою победную барабанную дробь. Лелея в душе надежду, что птица всё же приведет меня к своему дуплу, я непрерывно следовал за ним. Эта забава меня так распалила, что увела от поместья довольно далеко, и над головой высились уже не только резные кроны дубов, но и тёмные верхушки елей.
Повернув назад, я направился в сторону дома, но не прошло и пяти минут, как странная находка заставила остановиться. Благодаря привычке высматривать среди ветвей гнёзда, на стволе старого, с потрескавшейся корой вяза, я обнаружил клок овечьей шерсти, и немало удивился. Клок повис футах в трех от земли, даже волк, рост которого в холке обычно не превышает двух футов восьмидесяти дюймов, не смог бы так высоко поднять добычу. Я осторожно снял шерсть и размял её пальцами.
Какой зверь мог это сделать? Любопытство привело меня через неплотно смыкающийся кустарник на небольшую поляну, где та же шерсть была разбросана повсюду. Присев на корточки, я осмотрел землю. Прошлогодние листья были пропитаны кровью, к ним розоватыми кольцами приклеились овечьи завитки. Никогда прежде в лесу мне не попадалось ничего, что могло бы причинить вред. И вот теперь, где-то поблизости находился тот, кто убил овцу и поднял её на три фута над землей.
Однако не успел я опомниться, как ветви позади меня затрещали, и из-за них появилась неуклюжая косматая фигура.
Человек выбрался на поляну и застыл прямо передо мной. Наружность он имел весьма странную, неопрятную и отталкивающую. Лицо его закрывала нечесаная борода, длинные спутанные волосы доходили до самых плеч, а из-под мохнатых насупившихся бровей на меня глядели два огромных черных глаза. На нем был надет теплый меховой жилет и высокие сапоги до колена, из-за пояса торчала рукоятка охотничьего ножа. Весь его вид внушал страх.
– Кто вы? – едва слышно пролепетал я, подспудно присматривая путь для отступления.
Незнакомец прищурился, вглядываясь в меня, точно я был крохотным, и почему-то сокрушенно покачал головой.
– Кажется, я немного заблудился. Вы должно быть лесник…
Но он продолжал смотреть на меня так же безмолвно, как и прежде, однако стоило сделать шаг, как он одним прыжком оказался рядом. Прижал заскорузлый палец к моим губам и забубнил полушепотом:
– Молчать, молчать. Не говорить. Про здесь не говорить.
– Вы не хотите, чтобы я рассказывал о встрече с вами?
– Никому, – повторил он, кивая. – Я буду умирать. Святогор умирать. Не можно говорить.
Он с трудом подбирал слова, выговаривая их с акцентом, который никогда доселе мне не приходилось слышать.
– Хорошо. Не скажу, – растерянно пообещал я, в этот момент можно было согласиться с чем угодно. – Ни про вас, ни про овец…
– Овца. Две овцы я взять. Да. – Он отодвинулся от меня, и в подтверждении своих слов принялся размахивать руками.
Дышать стало легче.
– Не себе взять. Святогор очень плох. Очень.
Человек внезапно вскинулся, черные глаза-колеса возбужденно завращались, взгляд переметнулся вправо, к высоченной ели, и застыл у её подножья. Я проследил за ним и был потрясен увиденным.
Большой бурый медведь лежал на подстилке изо мха и травы. Его голова покоилась на передних лапах, глаза были прикрыты, морда – стянута красным ремешком.
Незнакомец схватил меня за локоть своей огромной лапой и подтолкнул к медведю. Зверь никак не отреагировал на наше появление, и только вздымающиеся бока указывали на то, что он живой.
– Святогор, – сказал бородач, точно знакомя нас, и в голосе его послышались теплые нотки. – Бедный мой медведь. В него стрелять. На охоте. Но Святогор добрый, не дикий. Мы из русского шапито. Я – Григорий, – он похлопал себя по груди. – Хозяин наш – Пахом, в прошлый год отдать нас графу Бофору на потеху. Мы гостей веселить: петь, танцевать, различные вещи делать. Святогор добрый, сахар любит. За него любой фокус покажет. Гости графа злые, обижать его часто: пинать и обзывать. Они не знать медведей, бояться. А ты не бойся. Его русские дети любить. Его все русские любить.
Григорий легонько потрепал Святогора за ухом. Тот едва слышно заворчал и приоткрыл глаза. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга, точно безмолвно переговариваясь, после чего медведь снова опустил тяжелые веки.
Моё любопытство превзошло страх, и я подошел к зверю поближе, чтобы лучше разглядеть его. Тело у него было мощное, напоминающее огромную золотисто-коричневую глыбу, около шести с половиной футов в длину, на лапах – опасные черные когти, а нос курносый, подвижный и вполне миролюбивый.
– Так вы из России? – заинтересовался я. – Никогда раньше не видел русских. Хотя, в самом деле, слышал, что они живут под одной крышей с медведями. Неужели такое возможно? По своей природе медведь совершенно не склонен к одомашниванию. Возможно, это касается отдельных…
Русский хмыкнул и пожал плечами. Сложно было сказать, понимает ли он смысл моих слов. Вместо ответа он погладил Святогора по широкому круглому лбу, удивительно ласково провел пальцем по переносице и неожиданно сказал:
– Урсус.
– Что?
– Урсус, – сказал он так же отрывисто и тихо.
Я подумал, что это какое-то специальное русское слово и охотно повторил за ним:
– Урсус!
– Тихо, громко нельзя, иначе отзовётся он и придет, – зашипел на меня Григорий. – Все русские происходят от самый старый и самый главный медведь. Его нельзя просто так звать, он будет злой. Но Урсус велик и силен, он жалеть хороших и наказывать плохих. Если он захотеть, то помогать своим детям: мне и Святогору. У нас с ним общая кровь.
Не удержавшись, я попытался оспорить столь нелепые рассуждения:
– Вы определенно заблуждаетесь. Всех людей создал Бог, по своему образу и подобию.
– Неужели? – и без того круглые глаза Григория ещё больше расширились.
– Три дня назад граф взять Святогора на охоту для гостей. Они травить его собаками и стрелять. Я умолять и просить не делать этого, я плакать, но граф наказывать меня плеткой. Они травить ручной медведь собаками! После я убегать в лес и искать его долго-долго. Находить живым, но очень плохим. И ты думать, что все эти люди походить на Бога?
– Ну, а как же иначе? – другое мне никогда и в голову не приходило.
– Да разве Бог он такой? Разве он потешаться над слабыми? Разве он убивать живое для веселья? Бог создавать мир, природу, любовь, но не человека.
Его слова были мне не понятны. В нашей семье никто и никогда не рассуждал о религиозных верованиях, хоть моя мать и принадлежала к унитарианской церкви. Эти вопросы не ставились под сомнение и не подлежали обсуждению, как и любое отступление от веры.
– Откуда же, по-вашему, тогда взялись люди?
– Люди родились от обезьяны. У них и по сей день сердце обезьяны, – уверенно сказал Григорий. – Я в разных городах бывать. Много ходить с шапито. Много знать людей. Наполеона видеть. Всё человеческое племя идет от этих хитрых двуличных тварей. У нас в шапито быть такая – Луиза. Когда с хозяином – тихая и смирная, а только он за порог, как она шпильки хватать, да в живность прочую тыкать. Крольчонка без глаза оставлять, пса хорошего калечить, Святогору лапу дырявить. Забавляло её всё это…
– Ну, а как же русские? Урсус?
– Люди – от обезьяны, русские – от медведей, – лаконично подытожил Григорий, жалостливо глядя на Святогора.
– Ты иди, иди, – подпихнул он меня в плечо. – Про Святогора никому не говорить. Он хороший, добрый.
Щёки русского как-то странно заблестели, он наклонился к медведю и стал заботливо наглаживать тому бока. Я понял, что Григорий плачет.
Находясь под сильным впечатлением от необычной встречи, я кое-как выбрался на дорогу. От былой приподнятости духа не осталось и следа.
Когда я добрел до дома, вся семья завтракала на веранде. Издалека был слышен раскатистый голос отца, по своему обыкновению он рассказывал очередную историю из своей врачебной практики.
– И вот вхожу я к нему в спальню, а там уже и священник к изголовью прибыл, и жена в черное обрядилась. Вхожу, шторы-то отодвигаю, окно приоткрываю. Болезни, говорю, у вас никакой не выявлено, и вряд ли вы распрощаетесь с жизнью раньше, чем Бони, ну, Наполеон, выберется с острова Святой Елены.
– Отец, а как ты считаешь, Россия и в самом деле так сильна, раз сумела дать пинка Бонапарту? – осторожно спросил Эразм.
Если доктор Дарвин начинал говорить о своих пациентах, он мог это делать часами, и для того, чтобы перевести разговор на другую тему, требовалось поинтересоваться его мнением в каком-либо не менее существенном вопросе.
– Это вполне вероятно, – охотно откликнулся доктор. – Он полагал, что сможет задушить нас, если завоюет Россию, но сильно просчитался.
– Точно, точно, – проскрипела мисс Уэджвуд. – Этот орешек оказался ему не по зубам. Как там было у Фрира:
О шкуре Альбиона алчно бредя,
На выделку ее, мы узнаем,
Парижские дельцы дают заем.
Эй, шкурники, а кто убьёт медведя?
Они дружно засмеялись.
Моё появление прервало столь бурное веселье и три пары глаз выжидающе уставились на меня.
– Доброе утро, – сказала Элен Уэджвуд, – Удачно ли прошла прогулка?
– Доброе утро, – отозвался я, адресуя свое приветствие всем собравшимся. – Великолепно. Спасибо.
В этот момент из дома появилась Мария, неся поднос с кофейными принадлежностями. При виде меня она приветливо заулыбалась:
– Не угодно ли мистеру Чарльзу горячего тоста с сыром?
– Да, Мария, я очень проголодался, – отозвался я, всё ещё наблюдая за отцом. Сложно было предугадать, как он отнесся к моему отсутствию за завтраком.
– Что ж, – сказал доктор дружелюбно. – Давай рассказывай, какое оно – раннее утро в Дорсете.
– Чудесное, – восхищенно признался я, стараясь припоминать всё, что видел до встречи с русским. – Представляешь, отец, я почти выследил Большого пестрого дятла. Сейчас его встретить – это большая редкость. Мне очень хотелось добавить в свою коллекцию его яйцо.
– Превосходно. Я рад, – ответил он сдержано.
После завтрака Рас с отцом отправились на конюшню, Морис обещал показать им новорождённого жеребёнка дартмурского пони. Брат был страшно удивлен, когда я отказался сопровождать их. Вместо этого я удалился в сад, на скамейку под цветущий каштан, чтобы остаться наедине со своими размышлениями. Моё сердце переполняло сочувствие к отчаявшемуся русскому, столь крепко привязанному к своему умирающему питомцу. Поистине человеческая жестокость не знает границ! Но я мог поклясться, что знаю немало добрых и отзывчивых людей. Мой отец, например, его сердце сострадало не только физическим тяготам своих подопечных, но было отзывчиво и к их душевным невзгодам.
Что бы сказал он, узнав, как там, в глуши леса одинокий и никому не нужный человек оставлен на произвол судьбы? Как бы отнесся отец к тому, что я утаил правду и позволил человеку погибнуть?
– Быть может отец сможет вылечить Святогора? – Неожиданно пришла мне в голову утешительная мысль. – Он отличный доктор и когда медведь поправится, обязательно поможет устроить их обоих в цирк. Кроме того, потом можно будет обратиться к Джозая Уэджвуду. Уж кто-кто как не дед умел замолвить словечко за нуждающегося в помощи.
Вдохновленный прекрасным замыслом, и не замечая ничего вокруг, я вскочил со скамейки и тут же чуть не сбил с ног Элен Уэджвуд, неожиданно появившуюся на дорожке в сопровождении своей гувернантки мисс Баклер.
– Так, так, молодой человек, умерьте свой пыл, – старуха уцепилась за перила скамейки и грузно опустилась на неё. Затем пренебрежительным взмахом пальцев велела мисс Баклер уйти.
– Мисс Уэджвуд, я вернусь через полчаса. Сегодня холодный ветер, – чопорно произнесла гувернантка и удалилась.
Элен Уэджвуд накрыла мою руку своей холодной высохшей кистью:
– Итак, извольте сообщить, мистер Дарвин, какие тревожные мысли омрачают ваше юношеское чело.
Такой прямолинейный вопрос застал меня врасплох. Но, боясь показаться невежливым, вместо подобающего ответа я задал встречный вопрос:
