скачать книгу бесплатно
Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни. Спиноза, Этика, ч. IV, теор. 67.
Эпиграф Эрвина Шрёдингера к лекциям 1943 г. "ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ с точки зрения физики?"
Работал на крыше склада парашютов – это около 4 м. над полем аэродрома, как над уровнем моря. Залезал туда со стремянки, а т. к. высота стремянки – 3,25 м., то на необходимый «уровень» надо было ещё и запрыгнуть.
Облокотился локтями на «уровень», подтянулся и, оттолкнувшись, «запрыгнул».
Встал на ноги, а когда вытягивал на крышу кабель (от артскважины), для ремонта которого и полез, услышал специфический звук упавшей алюминиевой конструкции. Вернулся сверху посмотреть, – что бы это значило?
Такая совпадения: стремянка, задетая кабелем, упала…
Путь к возвращению на грешную землю невозможен.
«Всё, можно впадать в отчаяние».
Что делать? – этот, первый из двух сакральных вопросов, присущих русскому человеку, категорически взбудоражил меня до потери сознательности. Но второго – кто виноват? – не возникло, т. к. на крыше был в одиночестве, если не считать больших птиц, кружащих надо мной. Нет, это не были коршуны или тому подобные стервятники, чтобы поживиться мною, умершим от голода и жажды, т. е. чтобы склевать меня (хотя мною можно было подавиться – если Маяковский говорил о себе: «Я из мяса и костей весь», то во мне сравнительно больше второго из упомянутого рагу – может потому, что купили в магазине).
Это были аисты – из сочувствия, может быть, собиравшиеся отнести меня кому-нибудь в подарок (в противоположность тому случаю, когда моя мама – по её рассказу – нашла меня на острове, около коровы, которая зализывала вторую макушку – эта мамина наивная метафора составляет, тем не менее, историческую правду, т. к. макушки образовалось две – вторая надо лбом, которая и является, якобы, результатом парикмахерской деятельности упомянутой коровы).
Кроме аистов – в воздухе, мне молча сочувствовали – на поле аэродрома, сиротливо стоящие несколько самолётов.
Если спрыгнуть – можно разбиться, т. к. земля мёрзлая и бетонные ступени на расстоянии прыжка.
Пошёл по пресловутой крыше по периметру: два-три места позволяли как бы спастись, но при этом обещали покалечить.
Передо мной замаячила перспектива голодной смерти в одиночестве (не в яме, но и без Аиды.
«Да, есть из чего впасть в отчаяние».
Ещё побродив по крыше с печальной мыслью о превратностях судьбы и загробной жизни, обнаружил близко растущее дерево и вспомнил барона Мюнхаузена. Одно из двух: либо он утонул бы в болоте, куда угодил вместе с конём, либо… одно из двух (как говорил ироничный Швейк: «… либо пациент жив, либо пациент мёртв»).
Все знают, что выбрал Мюнхаузен. Правильно – жизнь, потому что голова у барона была думающая, а рука сильная – и он вытащил себя за волосы из болота, разумеется, вместе с конём.
Очевидно невооружённым глазом, что мне далеко до милого моему сердцу Мюнхаузена, во всех смыслах, но я последовал его примеру и предпочёл жизнь, потому что ничего ещё не успел совершить героического – даже пообедать сам и накормить Джемму, вернуть долги, обнять кого-то и даже написать эту записку.
Коротко говоря, попёрся к дереву – спускаться. Как – это надо рассказывать отдельно и в другом месте. Однако, не буду преувеличивать своё достижение: спускался-то я без лошади (правда, у меня была нелёгкая сумка с инструментом, которая оседлала меня, как барон – своего коня).
Да, а ведь спустился-таки – несколько ободранный, но в общем – без потерь, чтоб, как было сказано поэтом: «ногою твёрдой встать при море» (в моём случае – при аэродроме).
Опять нет повода не выпить.
К чему привело это эпохальное событие, почти героический поступок, мини подвиг, удачно завершившийся?
К философскому резюме: чтобы что-то получить, надо чем-то пожертвовать (как в шахматах: количеством – за качество или в моём случае – ободранностью за спасение, хотя бы и временное).
Что сказал персонаж в «Особенностях национальной охоты»? Он сказал:
– Не надо впадать в отчаяние. Найдём.
В несчастьях можно утешаться тем, что самый тёмный час – перед рассветом.
Об образах любви и бога
Человечество придумало бога и его образ. Почему? «Идея бога самая простая – кто всё это сделал. Нет чудес – всё чудо». Вместе с тем, «Иисус Христос не был бы богом, если бы не умер на кресте».
Житейским умом представить и понять бога если не невозможно, то также трудно, как… теорию относительности или бесконечность, или Вселенную (их оказывается – не одна)… Человечество поступило рационально: создало его образ и всё стало понятным и конкретным (бог стал видим и осязаем).
Ровно тоже произошло (придумано человечеством) во взаимоотношениях женщины и мужчины. Как совместить это несовместное, «единство и борьбу противоположеностей»? Придумано некое понятие и «образ любви». Это ровно то, что было сделано для ощущения и видения бога: вот имя, вот образ.
Но «любить – единственное и неповторимое свойство феномена человека» (Вишневский).
Наивно то и тогда, если придуманный образ приравнять к оригиналу.
Придуманное – слово, образ. Это – не обман, однако – это упрощение для понимания (как в шахматах – стремление к сокращению фигурок на доске). А изначально и психологически то, что обозвали любовью (которая представлена, в качестве образа для облегчения понимания и общения) – Вселенная, бог, бесконечность.
А в случае принятия образа и обращение к иконе с мольбою – последовательно, и физиология отношений естественна.
Взаимопроникновение – это последовательность, логика.
События развиваются по фазам: «сначала libido, влечение, вожделение, потом eros как стремление к высшей форме эротической близости в союзе двух, затем philia, или дружба, и в конце аdаде, или соединение во взаимном безусловном желании добра друг для друга» (Вишневский).
Итак, образы бога и любви – и то, и другое придумано для упрощения, для возможности объясниться. На самом деле – это отражение, синоним, проекция на сознание (любви, как и бога) в образах, слове…
Диалектическое болеро
Уникальный фолиант 16-го века, изданный во Франции, но на русском языке, с «ятями». Несколько сотен листов, коричневый кожаный потёртый переплёт с пряжкой жёлтого металла и вставленными в обложку цветными камешками, из которых осталось несколько: жёлтого, зелёного и красного цвета, а также прозрачные, сверкающие на свету – лучшие друзья девушек, и с гнёздами – от отсутствующих. Напечатан фолиант в издательстве и типографии Нострадамуса, ещё при его жизни, с автографом, в котором автор упоминает настоящее время.
Небольшой отрывок из книги, по прочтении которого становится ясно, что – это беллетризованное изложение катренов.
Полное название фолианта:
«Диалектические болеро – спираль развития частной собственности, семьи, любви и государства».
Ремарка.
Во Франции практиковал после Нострадамуса врач, некий Гали Матье. От него, говорят, в России пошло выражение «галиматья». Упомянутый мсье лечил разговорами, болтовнёй и всякой ерундой. И что характерно, были случаи – пациенты выздоравливали.
А собственно «Болеро» Мориса Равеля – это музыкальная иллюстрация диалектической спирали, музыкальное представление в отличие от словесного. Замечательно «Болеро» в исполнение оркестра Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.
Вместе с тем, необходимое предупреждение для слабонервных родителей: во-первых, отправьте детей спать, во-вторых, приготовьте на всякий случай коньяк, валидол, йод, бинт, валерьянку, нитроглицерин или другие подручные народные средства, и только после приступайте к чтению.
Предисловие к книге (отрывок):
Когда это будут читать в 21 веке, в России уже опубликуют или разместят в интернете: «Апокрифы», «Ветки персика», «Красную звезду», «Разговоры запросто», «Озорные рассказы», «Декамерон», «Гаврилиада» и т. п.
Глава… Параграф…
Ранним декабрьским морозным утром дворецкий заглянул в приоткрытую дверь спальни графини. Графиня сладко посапывала, разметавшись на громадной кровати под балдахином. В спальне было жарко натоплено.
– Ни хрена не берегут энергоресурсы – пробормотал на ломаном русском дворецкий – а экономика должна быть экономной: нефть кончается, газ – на исходе… – И тихо, на цыпочках протиснулся в приоткрытую дверь спальни. Если бы графиня проснулась и даже взглянула по направлению к двери, она ничего не увидела, кроме черноты, в которую упиралось микшированное излучение инфракрасной лампады из «красного угла» перед иконой Сергия Радонежского. Галогенные свечи в канделябре и подсвечниках были погашены перед сном самой графиней после чтения на сон грядущий «Государства» Платона, где тот писал об общих жёнах, как идеальном устройстве государства.
Граф был в командировке, а Эзоп – так звали по рождению дворецкого, но получившего у графа имя Позэ и Озик – у графини, происходил из семьи афроленинградцев. Эзоп был эфиопом (его вывезли в Первопрестольную из второй столицы).
Озик мягко, как кот приблизился к алькову графини. Графиня тихонько застонала во сне. Эзоп положил свою светлую – по сравнению с тыльной стороной – огромную пятерню на бело-розовую округлость, открытую задравшейся ночной сорочкой.
– Вам кофе – в постель…или – куда? – спросил Эзоп с придыханием. Графиня сонно ответила:
– Туда, туда, мой хороший.
Эзоп аккуратно поднял, сползшее на пол, пуховое одеяло графини.
– Как можно, в такую жару – пробормотал он – Нет, не берегут эти графья наше национальное достояние и птиц не щадят. Не могут «верхи», вот мы не захотим, наконец; и будет вам революционная ситуация.
Он слегка пошлёпал рукой там, куда он её положил, потому что в это время раздалось мелодичное: – «Ау, Ау-у-у» видеотелефона.
– Звонят – сказал при этом Эзоп. Графиня почти проснулась, спрыгнула с кровати, сразу попав ступнями в свои атласные шлёпанцы с пуховками наверху, и приняла вертикальное положение. Эзопа она не заметила в темноте, да и мерцающий свет объёмной цветной голограммы не давал возможности что-то увидеть, а лампада с иконой находились позади дворецкого.
В голограмме был граф:
– Как ты там, моя радость?
– Ничего идут дела, голова пока цела – ответила графиня цитатой из детской книжки, подавив гримасу зевоты преждевременного пробуждения.
– А у тебя, милый, что нового на Марсе?
– Что тут может быть «нового» без тебя, Аэлита? Всё – в красном цвете, как наша спальня…
Эзоп шевельнулся к кровати графини, звякнув хрустальным графином с шербетом, охлаждаемым микроволновым холодильником на прикроватной тумбочке…
Глория Дей
Беги по небу.
Только не упади.
М. Фадеев
Его усадили на этот страшный, с подлокотниками – как электрический – стул. И опять эта дурацкая процедура. Снова эти штатские в костюмах универсального серого цвета. И доктор с медсестрой во всём белом.
– Игорь, расскажите нам, пожалуйста, вашу историю – попросил один из штатских ровным спокойным голосом.
– Я же её… уже тысячу раз. И вам, и докторам. – Простонал тот, кого назвали Игорем. Он был заметно измучен, неровно сидел на стуле, согнувшись, будто его тошнило, с лицом такого же цвета, как костюмы допрашивающих.
– Понимаем… Но это необходимо. Для дела. Прошу вас, пожалуйста.
– Ладно… – хрипло согласился Игорь.
Он обречённо задумался. Взгляд потухших глаз как будто ушёл в себя.
– Давно… Встретил Наташу…
Это имя Игорь произнес, наверное, так, как верующий в молитве – «Отче наш».
– Весной. Солнечно, пахло черёмухой… или белой акацией… Наташа дала мне свой телефон… номер телефона. Через день позвонил и пригласил в парк. – Игорь выпрямился на своём «электрическом» стуле, взгляд его ожил, и он мечтательно продолжил:
– У нас в городе замечательный парк: с водоёмом, у воды богатыри – из цельного дерева вырезанные – стоят, вокруг – деревья, детская железная дорога, здесь же – исток Дона… – И умолк, задумавшись.
Доктор и медсестра отошли к столу у окна рядом с топчаном под белой простынёй и такой же подушкой.
Игорь очнулся когда доктор и медсестра, садясь, задвигали металлическим ножками стульев по кафельному полу.
– Так начался наш роман. Не рассказ и не повесть… Встречались по выходным, иногда по будням – после работы. Цветы, конфеты – ассорти… Кафе. Как это обычно бывает. Кино, театр, на концерты, в парк, на выставки. Она была чудесной девушкой. Я не смогу её описать. Была похожа на фею, лёгкая, как белые облачка в голубом небе…
Оказалось, она работала в той же высотке, где располагалась наша фирма. Почему я её раньше не видел? – рассеянно пробормотал он. – Хотя и не мудрено: суета…
А ещё, знаете, она мне как-то сказала… не знаю, как бы смеясь, что она, когда ей плохо, бродит по облакам. Понимаете? По облакам…
– Ваши отношения были близкими? – осведомился один из двоих.
– Вы хотите знать, насколько? Мне кажется, я… Без неё мне было плохо, а с ней – хорошо…
– Что же произошло?
По выражению лица Игоря было заметно, что он – в некой прострации.
– Потом? – очнулся он после повторения вопроса.
– Потом – тихо повторил он – на концерте, к нам приехал японский джаз… Не знаю, как я там оказался без Наташи. В антракте ко мне подошла девушка. Она сказала, что знает меня, у нас оказались общие знакомые. После концерта мы вышли вместе…
– Дальше – подтолкнули, остановившегося Игоря.
– А что «дальше»? – скривился тот – Известное дело… – Но продолжил с паузами и выговаривая слова, как ребёнок – по слогам:
– В тот же вечер… мы по-ехали к ней…
– Утром вы проснулись в одной постели? – с иронией подсказал Игорю один из серых.
– А? – Игорь поднял на него свой потухший взгляд.
– В общем – да… – ответил он печально. – А Наташа пропала.
Игорь сжал голову руками.
– Как долго это продолжалось? – напомнили ему о себе серые.
– «Недолго музыка играла» – с усмешкой промолвил Игорь. – Мне надо было вернуть Наташу. Звонил ей, но она не отвечала.
Купил как-то большой букет цветов, которые ей очень нравились: розы, жёлтые, «Глория Дей». Зашёл в офис, где работала Наташа… с букетом… В перерыв. Там сказали, что она только что вышла…
