скачать книгу бесплатно
И более того: вряд ли произошли одно без другого.
Смертника только что покинул весьма удрученный отец Флоринский: Каляев отказался от исповеди. Он заявил, что хотя он и ощущает себя человеком верующим, обрядов не признает.
Но едва Иван Платонович улегся на койку и вроде бы соснул, как почувствовал, что в камере кто-то есть. Перевернувшись на другой бок, он и вправду увидел незнакомого человека, вздрогнул и устремил на него тяжелый взгляд.
Это был Ландо.
– Вы врач? – спросил он гостя с малозаметным польским акцентом, произнося вместо «ч» звук, похожий на «тчш». – Ступайте прочь. Мне не нужна помощь.
– Меня зовут Максим Павлович, – молвил гость. – Я не доктор, но у меня для вас кое-какие новости.
– Максим? – вялым эхом отозвался Каляев. – Что вам угодно?
– Дело идет о вашей казни. Вас повесят ночью.
– Ну, это не новость, – угрюмо произнес Каляев, вставая с койки и протирая кулаком глаза. – Так, значит, не помилуют?
Ландо вздохнул.
– Извините, нет.
– Вам совсем ни к чему извиняться, сударь. – Каляев окончательно проснулся. – Слава Богу! Помилование? Это было бы ужасно! Но откуда вам известно?
– Прочитал у Бурцева в «Былом» номер семь за девятьсот восьмой год, – честно признался Ландо.
– Но пока еще девятьсот пятый! Получается, вы прочли об этом… через три года? Что за вздор!
Узник снова лег, устремив глаза к потолку.
Сквозь окно был слышен стук молотков – плотники мастерили во дворе виселицу.
Тут Каляев заговорил тихо. Скорее, для себя, чем для Ландо. Ему рассказывали товарищи, такое бывает перед казнью: кому ангелы являются, кому черти. Поэтому он не боится показаться смешным. Даже если Максим Павлович не очень материален… Или может быть товарища Ландо подослали из ЦК партии эсеров для побега? Тогда пусть им передаст: Каляев никуда бежать не намерен. Даже если все подготовлено. Это оскорбительно и низко. А его казнь определена Провидением! Ее ждет вся Россия!
Гость поморщился. Ему стало неприятно, что Каляев считает его призраком.
– Ах, Иван Платонович, у вас мания величия. Если вы действительно хотите лучшего устройства для России, то не довольно ли жертвоприношений? Сколько ваших друзей погибло даже при неосторожном обращении с бомбой!
Глаза Каляева заблестели.
– О чем вы! Жертвы неизбежны. Вспомните историю. Любая реформа в любой стране имеет свою цену, иногда страшную. Что моя ничтожная жизнь? Еще тысячи погибнут, пока не придет свобода!
– Красиво излагаете. И братья, так сказать, меч вам отдадут? Вы, милейший, не на суде, а я не старшина присяжных. Думаете, ваша смерть войдет в историю? Из-за таких заблуждений я потерял любимую женщину. Вы знали Леонтьеву?
– Да, да! Таня была предана делу фанатически. Прекрасно работала в нашем терроре. Они убили ее?
– Еще нет, – мрачно ответил Максим. – Она умрет через четыре года у меня на руках. Кстати, она из ваших поклонниц.
Эсер принялся нервно вышагивать по камере.
– Вы далеки от революций. Но честно ли перед самой казнью убеждать политического узника, что смерть его напрасна?
– Ничтожная часть радикалов считает вас политическим, – возразил Ландо. – Сторонников ваших было бы еще меньше, не случись Кровавого воскресенья. Аристократию вы раздражаете.
– Боевым эсерам сочувствуют Горький и Андреева, – защищался Каляев. – Я уж не говорю о Гиппиус и Мережковском.
– Не надо! Вы еще Шаляпина назовите. Мали ли чем увлекается интеллигенция? Для нее и жизнь сплошной сюжет. Образованные круги России считают вас уголовником.
Каляев развел руками.
– Вы убиваете меня прежде казни. Все равно ничего не изменишь. К чему ваши слова? Ступайте. Мне нужно теперь одному побыть. – Он посмотрел впереди себя безумно. – Впрочем, вы, скорее всего, мне мерещитесь. Поэтому не имеете значения. Глупо же говорить приведению «уходи»?
Максиму показалось, что он-то как раз и скажет. Еще немного, и станет призывать на помощь всех святых, крест под нос сунет. Но если честно, Каляеву хотелось только одного: чтобы поскорее закончилось дело с повешением.
– Иван Платонович, – осторожно сказал гость, – а что, если с гибелью вашей ничего для вас не кончается? А только начинается?
Террорист кивнул насмешливо.
– В газеты норовите угодить? Deus ex machina? Забавно, сударь мой! Спасибо, развеяли немного. У вас своя машина, а у меня своя, и, боюсь, ее уже не остановить.
– Напрасно мне вас хвалили, – сказал Максим. – Вы, очевидно, кроме динамита и револьверов ничего не видели. Поймите же, наконец! Нет жизни, и нет смерти. Есть только условия пребывания сущности в пространстве! Поэтому вам нечего бояться.
– Я не боюсь. В штаны еще не наделал.
Ландо прищурился.
– Мало ли? Наделаете после веревки! Так что не лгите. Все боятся. Но у вас есть уникальный шанс взглянуть на собственную казнь… со стороны.
Приговоренный облизал губы и наморщил лоб.
– Ну, хватит. Глупая шутка. Скоро за мной должны прийти.
– Вот именно. – Максим достал матово-золотой, на цепочке и довольно массивный, кулон, напоминающий хронометр. – Наденьте это на шею, и мы перенесемся в другое время, безопасное.
Каляев побледнел.
– Серьезно? И куда же мы поедем?
– Недалеко. Месяца на три назад.
– Значит, за три месяца до акции против великого князя? Кровопийца не будет убит?! – Каляев вытаращил и без того навыкате глаза.
– Будет! Бомбу в князя метнете именно вы. Это событие никто не отменит, оно слишком серьезно!
Несмотря на сырость и прохладу, по лицу Каляева катил пот. Он то садился на край койки, то снова вскакивал.
За кованой дверью раздались шаги, лязгнул глазок, послышались голоса:
– С кем он, сука, разговаривает?
– Сам с собой. Сбрендил, наверное.
– А ты бы не сбрендил перед веревкой?
– Ох, ох!..
Шаги удалились, голоса стихли.
– Решайтесь, Иван Платонович, – в нетерпении произнес Ландо. – Линейное время неумолимо.
Каляев морщил лоб, растирал пальцами виски. Потом вдруг схватил ладонь гостя и сильно пожал ее.
– Да, да!
– Хорошо, я рад!
– Об одном лишь умоляю! Никому не рассказывайте, что Янек Каляев испугался! Обещайте же! Вот теперь непременно обещайте! Иначе позову охрану, и пусть все летит вверх дном!
– Успокойтесь, я никому не расскажу, что вы трус.
Ландо раскрыл оба кулона, под крышками которых мелькнули разноцветные индикаторы над рядами кнопок.
– Поехали?
– А куда нам деваться!
– Прощай, каземат! – выкрикнул Янек в возбуждении. – Товарищи, прощайте!
Вслед за его словами стены раздвинулись, зашатались, растворяясь в затхлом воздухе.
Ни в камере смертников, ни после того, как он отправился в прошлое, Каляев не знал, что спаситель его – никакой не призрак, не маг и не факир. Что он изобретатель и военный летчик Императорского воздушного флота, Максим Павлович Ландо.
Глава 4. «АЛЬПИЙСКАЯ РОЗА»
– Как же нам войти? – спросил Фабиан.
– Я полагаю, надо постучать, – ответил Бальтазар.
Э. Гофман, «Крошка Цахес»
Российская Империя, Москва, 2 февраля 1905 года, ближе к полуночи
Ландо с Каляевым из Шлиссельбургской крепости перенеслись в Москву. И оказались на тусклой, морозной, насквозь продуваемой Софийской набережной. Они там сразу едва не погибли, оказавшись перед лошадью, впряженной в сани. Увидев людей, животное отпрянуло. Извозчик плюнул и выругался.
Тут Максим заметил, что сам он в шубе, а узник одет уже не в полосатую робу и шапочку смертника. На нем была поддевка, картуз и высокие сапоги. Они производили впечатление барина и крестьянина.
Каляев ежился, запахивая лицо воротником, глупо спрашивал, какой год и какое число. Узнав же, заметил, что помнит этот день, как не очень удачный. Он собирался бросить бомбу под карету великого князя. Но ничего не вышло: в карете ехали дети. Причем дело происходило ранним вечером. А теперь, поди, начало одиннадцатого? Значит, они с Савинковым уже идут в «Альпийскую розу» перекусить.
Этот день Каляев помнил отлично.
Днем Савинков получил две бомбы у Доры Бриллиант в «Славянском базаре». Одна предназначалась для Каляева, который дежурил у городской думы. Другая для Куликовского, что маячил в проезде Александровского сада.
У великого князя, собравшегося в Большой театр на «Снегурочку», другого маршрута не было. И карета с кучером Рудинкиным на облучке покатила прямо на Каляева.
Но не метнул бомбы Иван Платонович. Не метнул исключительно из-за детей великого князя Павла и великой княгини Елизаветы, ехавших в том же экипаже. Рука не поднялась.
Опустил сверток, отошел, незамеченный.
После «Снегурочки» – ровно так же.
Только теперь, выбравшись из Шлиссельбурга, Каляев признался Ландо, как страшно ему теперь стоять тут с ним.
И кто же тогда отправился в «Альпийскую розу»?
Максим принялся хлопать боевого эсера по спине, чтоб смирился с новой реальностью.
Но Каляев не мог смириться. Он сходил с ума от одной мысли, что осужденный к повешению Каляев сидит в Шлиссельбурге, другой Каляев направился вместе с Савинковым в ресторан. А третий – мерзнет на Софийской набережной. Ландо тоже нелегко было смириться, что одна и та же его сущность может иметь различные воплощения.
– Не понимаю я ничего в вашей метафизике, – горевал эсер, раскачиваясь, как китайский фарфоровый болванчик. – Грустно и горько необыкновенно. Что я? Где я?
– Ну, представьте слоеный пирог, Платоныч, – терпеливо объяснял Ландо. – Под одним коржом вы изюм, под другим вишня, под третьим слива. Но пирог-то единое целое, прости Господи!
– А кто же убил Сергея Романова? – упорствовал эсер, игнорируя кондитерский образ.
– Вы, батюшка, – твердил Максим. – Именно вы, воля ваша! Натурально, вы бомбу метнули. Из-за чего жертва разлетелась в клочья. А до того неудача вышла. Она как раз сегодня случилась. Но между одним Каляевым и другим – три месяца. Поэтому нам нечего делать в «Альпийской розе». Ваша встреча с самим собой радости вам не принесет. А Савинкова напугает и запутает.
Каляев неуверенно кивнул. Потом указал в сторону ресторанной вывески, крыльца с елками в гипсовых горшках и мерцающих желтых окон. Пресвятые угодники! Да вон же они стоят, Савинков, Куликовский и он, их пускать не хотят.
– Я бы тоже не пустил, – язвительно заметил Ландо. – Два крестьянина приперлись с барином. Это не слишком ли?
Каляев инстинктивно отошел за спину изобретателя.
У крыльца дорогу террористам перегородил швейцар в бакенбардах, фуражке с желтым околышем и в ливрее. Разговор происходил на повышенных тонах.
– Виноват, ваше благородие, – объяснял швейцар, приняв Савинкова за офицера, – в поддёвках не велено.
– Прекрати, братец, – уговаривал Савинков. – Это мои люди, управляющий и кучер. Замерзли мы.
– В поддёвках не велено, – сопротивлялся привратник. – Давайте доложу. Вы, ваше благородие, ужинайте, воля ваша. А им, – он показал варежкой на Куликовского и Каляева, – с кухни вынесут.
– Как ты смеешь, дурак?! – рявкнул Савинков, теряя самообладание. – С какой кухни? Они что, собаки? Ну-ка, зови распорядителя!
– Христа ради, уходите, – взмолился швейцар. – Не можно сюда в поддёвках!
Савинков порылся, вытащил деньги.
– По рукам?
– Ваше бла-го-ро-ди-е! – Тот взвыл, неотрывно глядя на монету. – оно, конечно! Но не могу! Со службы уволят! Дети, внуки малые!
