скачать книгу бесплатно
–Чепуха, здорова, бери свою мадам, и приходите сюда.
Папа хотел было возразить, но не стал, потому что слишком сильно было его желание поправиться. Алкогольная зависимость взяла верх над будущими родителями.
–Эх, какая! – засмеялся в трубку веселый грузин. – У нас спирт. Будете?
–Будем, – ответила мама.
На том и порешали. Отец лишь безвольно промолчал, хотя и мог все это остановить. Так и понеслась карусель пьянства во время беременности.
Мама пила спирт с Давидом и его женой и даже не морщилась, с удовольствием запивая его дешевым лимонадом. Седой тоже не отставал. Эти четверо беспринципных ублюдков любому нормальному человеку показались бы жалкими тварями, свиньями, но мне, к сожалению, довелось родиться и расти именно в таком окружении.
Хороша картина: беременная баба распивает спирт, муж ее в этом поддерживает, гости подливают. Не кажется ли вам, что это абсурд? Ни один нормальный человек не останется равнодушным, глядя на женщину, убивающую свой плод спиртом, и на людей, ее окружающих, которые этот плод добивают. Но те, кто был тогда вместе с мамой в комнате, люди абсолютно ненормальные.
В общем, время шло, я росла в животе, не подозревая о том, что меня ждет там, снаружи, а папа и мама возобновили свои гулянки, казалось, забыв о моем грядущем появлении. Мои родители слабые люди, неспособные бороться со своими пороками. Зеленый змей поборол их, и ничто разумное не могло вернуть эту парочку в реальность. Я продолжаю утверждать, что отец любил меня с момента зачатия и до самой своей смерти, несмотря на то, что позволял разрушать меня, находившуюся в утробе матери. Я продолжаю это утверждать, потому что знаю, что говорю правду, просто слабости моего папы оказались сильнее его любви ко мне.
Под натиском алкоголя рассудок сдавал позиции, покидал отца. А тот и не замечал этого. Алкогольный психоз становился все более возможным. Похмельный синдром все чаще лишал Седого самообладания. Где-то внутри он понимал, что происходящее в корне неверно, что невозможно родителям в ожидании чуда пороть так беспросветно и люто. Он понимал все это, но не хотел признать своей вины, поэтому втайне ненавидел с каждым днем все больше мою мать, считая, что лишь она является причиной этого отвратительного запоя. Ох уж эта черта Седого винить во всех бедах кого угодно, кроме себя любимого. Эта особенность, присущая трусам, отравляла жизнь как самому ее носителю, так и его близким людям. Захлебываясь в своей слабости, он злился, что не может ничего изменить, а злость надо было выплескивать.
И почему старость вызывает жалость? Из-за уважения? Из-за немощности? Старый человек прожил долгую жизнь, видел больше – у меня это вызывает зависть, ведь старик получил в жизни гораздо больше меня. В моей семье не было уважения к старикам, не было жалости, поэтому я этого не понимала. В нормальных семьях старость жалеют, уважают, берегут априори. А я не видела с рождения, что подобное выражать к пожилым людям до'лжно, поэтому я задавалась вопросами, за что и почему мне следует уважать и жалеть своих седых и дряблых предков, ведь именно такое воспитание вкладывалось в меня в малолетстве. Из семьи я вынесла лишь грязь. Только с годами другим институтам удалось вложить в мою рыжую голову что-то другое и изменить взгляды на жизнь. Сейчас я хотя бы не считаю, что стариков нужно унижать и презирать. Сейчас мне хотя бы все равно. Не вините меня. Еще в утробе матери я впитывала жестокость по отношению к старым людям. Моя бедная бабушка стала получать в разы больше тумаков в то время. Мой любимый деда Митя все чаще рыдал от страха перед разъяренным сыном. Первое время Седой не решался поднимать руку на Алину, потому что все еще помнил, что она носит в своем животе меня, но позже гнев все же смог поработить остатки его сознания, окунуть в беспамятство и заставить мстить предательнице жене за то, что они вместе подвергают их ребенка риску. Седой начал бить и мою мать.
Впервые она получила во время беременности, когда пошла все к тому же Чепухе ранним утром похмеляться. С Нового года мои родители загуляли, забыв о необходимости просыхать хотя бы временно. Числа третьего-четвертого мама проснулась с чугунной головой, в которой звоном отдавалась похмельная боль, и обнаружила, что в холодильнике нет абсолютно ничего: ни алкоголя для подкрепления здоровья, ни еды для беременной женщины. Будить отца она не стала, потому что он настолько опостылел ей, что возможность хотя бы какое-то время провести вне его влияния казалась ей счастьем. Вместо этого она созвонилась с Чепухой, с которым успела тесно сдружиться. Да, старый бывалый Чепуха проникся к беременной молодой Алине. Он считал ее за дочь, которой ему так не хватало. Дело в том, что этот бездушный сиделец когда-то был даже женат, у него была маленькая чернобровая дочурка, в которой он души не чаял, но ее мать (мудрая женщина) оградила свое чадо от такого нерадивого отца. Чепуха скучал по ней, но как и у всех остальных падших лицемерных людей, тоска его была насквозь фальшивой, выставляемой на всеобщее обозрение самыми показушными методами, чтобы поплакаться и получить порцию жалости в свой адрес, которой так часто не хватает обитателям синих ям. Так вот, Алине было примерно столько же лет, сколько дочери Чепухи, которую он давно не видел. Грузин относился к моей матери с большим теплом и поддержкой, той поддержкой, какую обычно могли оказать люди его сорта: опохмелить, угостить сигареткой, даже если она последняя, побыть собутыльником и даже предоставить ночлег в трудную минуту. Медвежья услуга, не так ли? Это для нас с вами так, а для им подобным это была самая настоящая помощь. В то утро мама пошла за очередной порцией такой вот свойской поддержки. С большим удовольствием она расположилась на кухне Чепухи в компании хозяина и его жены. Тетя Лиза тоже любила маму. Пьянка сближает. Алина сидела на задымленной кухне с пузом и запивала водой спирт, который Чепуха обычно покупал в частном секторе напротив их дома у местного барыги. Мама, ты же убийца… Правда. Я выжила. А если нет? Она ведь могла меня убить.
Пока мама наслаждалась обществом друзей, в соседнем доме проснулся папа. Как ни странно, он чувствовал себя не так плохо, попил воды из-под крана, умыл опухшую рожу и вдруг вспомнил, что чего-то не хватает. Кого-то. Жены. Он сел, нахмурился и набрал ее номер телефона. Она не брала. Ой, зря… Отец сильно разозлился. Эта шалава оставила его, так еще и трубку не берет? Каково! Нет, эту сука надо наказать. У отца зачесались кулаки, гнев норовил вырваться наружу. Когда Седой позвонил второй раз, мама сразу взяла трубку, но было поздно, потому что отца уже было не остановить.
–Где ты шляешься?! – кричал Седой в трубку.
–Ты что, опух? – парировала Алина. – Чего разорался, старый? – нагрубила она. Старым Алина его называла, когда он ее раздражал, чтобы ущемить остатки мужчины в нем. – Я у Чепухи. Чего ты там себе надумал?
–Да мне наплевать, у кого ты там! – орал он, не желая успокаиваться. – Домой!
–Ну уж нет, – отказалась мать, – пока не успокоишься, я не приду. Мне и тут неплохо сидится.
–Олег, – перебил разговор Чепуха, выхватив трубку у мамы из рук, – ты чего разорался? Она ж у нас. Все хорошо. Приходи и ты. Мы тут сидим, отдыхаем.
–Домой, я сказал! Домой! – не унимался отец.
–Я не пойду! – крикнула в трубку мама, отняв ее назад, и сбросила звонок.
–Ну ты даешь, Алинка, – вздохнул обеспокоенный грузин. – Не зря?
Моя мама тогда рассмеялась и сказала:
–А ты мне на что? Не защитишь?
–Ну, – Давид пожал плечами, – защитить-то не проблема. Но зачем ругани лишние.
–Раз защитишь, – отмахнулась мама, – то не гони. Налей лучше. Выпьем.
Пока мама в компании друзей продолжала безмятежно отдыхать, отец оделся, наполнился злостью до самых краев и двинулся в их сторону. Громкий стук напугал веселую троицу – это отец тарабанил в дверь руками и ногами. Обитатели прокуренной кухни напряглись.
–Олег, – пояснила мать.
–Догадался, – сказал Чепуха, – пойду открывать.
Грузин впустил Седого, а тот, даже не поздоровавшись с хозяином, тайфуном влетел внутрь и набросился на жену. Он схватил Алину за волосы и стал мотылять за черный густой хвост. Как он орал… Что он орал… За что он орал? Он же сам позволил все эти пьянки. Да и в то утро ничего сверхъестественного не случилось, рядовая ситуация. Но мой папаша неконтролируемый псих, поэтому сорвался. Давид, обещавший заступиться за маму, остался в стороне как истинный трус. Только Лиза встала между ними, что смогло немного успокоить моего разъяренного отца. Женщины часто бывают смелее и отчаяннее мужчин, вот и в семье Чепухи было так. Грузин обычно с легкостью быковал на свою жену, а вот с мужиками старался не связываться. В тот день благодаря усилиям тети Лизы особых побоев не было.
А вот через неделю случилась ситуация пострашнее. Мама стояла возле подъезда и курила с Иркой Грачевской. Ирка ждала мужа с работы, а Алина составляла ей компанию. Димка приехал с напарником. Они подкатили на десятке Грачевской и вышли поздороваться. Муж Грачевской приволок с собой того залетного, чтобы вместе с ним пропить заработанный калым, а Иринка была только за.
Несмотря на положение, Алина была уже на приличном сроке, но таким беспринципным парням, как напарник Грачевского, плевать на то, беременная баба или хромая: если есть вариант ей воткнуть, то можно и флиртануть. Алина всегда была шалавистой бабенкой, как иногда любя говорил о ней отец, поэтому с радостью отвечала флиртом на флирт, само собой, когда Седой не видел. Но Седой увидел. Это все происходило под нашим балконом. Когда отец глянул в окно и заметил, что Дима подкатил не один, а с каким-то вертлявым сосунком, он вышел на балкон и открыл форточку, стал слушать. Мамин бойкий смех и громкие комплименты залетного мгновенно разозлили Седого. Он выскочил на улицу. Его сильная мужская рука схватила жену, не ожидавшую такого поворота, за голову и с силой ударила о дом. Залетный хотел было вступиться, но Грачевские остановили его, трое прыгнули в машину и уехали, а мама осталась валяться в страхе на снежной куче в палисаднике. Тогда Алина получила сотрясение мозга. Она долго отходила от этого удара, падала в обмороки, висела над унитазом, измученная тошнотой, глотала горстями обезболивающие таблетки. Стыдно не было никому из моих родителей. Каждый искренне считал себя правым.
Еще раз он взбесился, когда в порыве ссоры мама сбежала из дома. Он несколько дней не видел ее, был в неведении, куда делась его жена, где ночует, с кем спит. А потом она явилась. В разъяренном забвении Седой избил Алину, не думая о последствиях. То был конец января, пузо ее было уже очень большим, и сложно было не попасть по нему. Я, такая маленькая и беззащитная, уже терпела сильные удары отца, находясь в утробе матери. Удивительная штука этот жребий жизни: благополучные семьи борются, стараются, отдают все силы, чтобы завести детей, лечатся, используют все мыслимые и немыслимые методы, но у них ничего не получается; а такие вот беззаботные алкоголики, плюющие на все, плодятся, как кролики, и все им ни по чем, ни побои, ни спирт, ни табак, да вообще ничего. Ну разве это справедливо? А детям как быть? Жребий судьбы так часто обрекает безвинное дитя родиться в такой вот неблагополучной семье и жить в мучениях и страданиях, ломающих детскую психику; зато людей, которые могли бы быть прекрасными родителями, обрекает на бесплодие. Мне искренне жаль, что я родилась в такой вот семье. И не надо говорить, что надо довольствоваться тем, что есть, что могло быть даже хуже. К черту! Я ненавижу все, в чем я возилась все свое детство! Я имею на это право! И никто меня не переубедит.
Примерно в таких чертах происходило мое развитие: дешевый алкоголь, сигареты, побои… А потом я родилась.
Это было ледяное время, похожее на то, в которое похоронили отца. Тоже февраль. Конец февраля. Родилась я слабой, выходила на свет долго, мать прокляла все и вся, пока меня рожала. Встречали ее из роддома верные друзья Лиза и Чепуха и мой отец. Дедушка и бабушка и знать меня тогда не хотели, поэтому даже не поздравили моих родителей с появлением долгожданного дитя.
Что такое семья? Для кого-то это святое место с теплым чаем и любимыми родителями. Еще семьи бывают «для приличия»: там отношения основаны лишь на том, как должно быть, вся любовь там фальшива, а сама эта ячейка общества построена в угоду мнения социума. Иногда семья может быть такой: все друг другу чужие, ненавидят друг друга, презирают, воюют за наследство. Еще семья бывает такой, как у меня… Когда я родилась, в нашей ячейке уже сформировались определенные отношения, они были ужасны. И в этом мусоре мне предстояло расти. Мусор этот менялся, отходы со временем перегнивали, появлялись новые, но суть того, что я расту в духовных помоях, оставалась всегда одной.
Отмечали мой день рождения после выписки из роддома долго и громко. Странно, хотя это и был праздник в мою честь, но до меня особо не было никому дела. Пришли все те же, кто был на дне рождения Алины. Соседи, как и до этого, ушли быстро, оставив после себя в подарок розовый комбинезончик для новорожденной девочки. Остальные три семьи и не думали поздравлять меня с появлением на свет, они поздравляли моих родителей, напиваясь за счет пенсии дедушки. Три дня, кажется, шел этот пир горой. Я постоянно кричала, голодная и обоссанная.
Оглядываясь назад, я недоумеваю, какого черта эту парочку так и не лишили родительских прав? Хотя… В моей истории будет много вопросов к власть имущим. Но этот, наверное, главный. Не то чтобы я хотела… Просто странно.
Я сильно раздражала мать, пока была грудным ребенком, а мать раздражала отца. Я раздражала, потому что много плакала, а мать раздражала, потому что не могла меня успокоить. Седой все чаще стал поколачивать жену. Мне жалко маму, правда, но мне кажется, что Алине на самом деле нравилось такое обращение.
Я все еще уверена, что отец всегда меня любил. Я обманываюсь, наверное, потому что любящий отец вряд ли будет пропивать деньги, предназначенные на смеси и ползунки своему малышу. А еще лекарства, которые нужны были, потому что я много болела. Мой педиатр Иван Иванович говорил маме, что я болею гораздо чаще и сильнее, чем среднестатистический ребенок. Но на мое здоровье клали болт.
А я продолжаю утверждать, что отец меня любил. Никто и никогда не переубедит меня в этом, потому что мне плевать на здравый смысл, когда дело касается этого вопроса. Ну как вы не поймете?! Я ребенок, который столько страдал… Не отнимайте у меня хотя бы надежду на ту любовь. Отец меня любил. Просто своей особой любовью.
У отца все мировосприятие было необычным, ненормальным. Его образ чувств тоже был из ряда вон. Как странно он любил меня, так же странно он любил и мою маму. Несмотря на всю проявленную к ней жестокость, он обожал ее, болел ей, и этого моего знания не сможет оспорить никто. Сколько раз я слышала, как он называл ее малышом от всего сердца. Все дивились, с какой нежностью Седой произносил это романтичное прозвище. Да, он любил ее. По-своему. Его любовь чередовала ту облачную нежность со звериной злобой. «Малыш, – говорил он, виновато поглаживая маму по голове, – прости, я не рассчитал, бил слишком сильно». Эти извинения звучали так сладко, и мама прощала. Забавно, однако, что вину он действительно чувствовал, но не за сами побои, а за их чрезмерность. В том, что избиение было, уверялся отец, он несомненно прав. А мама, уже привыкшая, даже не спорила. Вот в таком мире абсурда мы и жили. Когда-то, несколько веков тому назад, муж, колотивший жену, являлся нормой в обществе. Когда-то это не было абсурдом. Но в наши дни это дикость! Общество давно эволюционировало до той стадии, на которой мужчине бить женщину постыдно и наказуемо. Но моего отца, который выбивался из уровня развития общества, мало кто стыдил и уж точно никто не наказывал, что придавало краскам моего мира еще больше дикости и бредовых оттенков.
Способность всю свою злость на себя за свои ошибки переносить на невинных окружающих – верный признак тщеславия. Мой отец был очень тщеславен. Особенно до тех пор, пока не скатился в яму безнадеги. А моя мама, его беспомощные родителя, брат с группой инвалидности – все это инструменты воплощения его тщеславия.
Иногда я жалела Алину, но чаще мне были безразличны гематомы на ее теле. Я циничная и бесчувственная тварь? Возможно. Если кто-то скажет мне это в лицо, я просто пожму плечами и буду жить дальше, забыв о случившемся в ту же секунду. Я не жалею никого, потому что я должна жалеть саму себя. Кто еще, кроме меня, это сделает? Странно, но люди, видевшие, как протекает моя жизнь, если и помогали, то настолько поверхностно, что это почти не ощущалось, а надо было трубить во все рога о происходящем в притоне Седого. Общество? Да ну! Я плюю на общество точно так же, как и оно на меня. И я не жалею свою мать. Во-первых, она всегда была строгой и холодной и никогда не жалела меня. А во-вторых, она сама была вольна выбирать образ жизни. Люди-жертвы по внутренней природе своей привыкли к состоянию бичевания. Там, где нормальный человек взорвется, уйдет, ответит, люди-жертвы будут покорно терпеть и жить как ни в чем не бывало. Жены, которых бьют из раза в раз – это и есть типичные люди-жертвы. Нечего их жалеть, некоторым из них это даже нравится. Нормальная хотя бы разведется и уйдет. А жертву и имеющееся положение дел устраивает. Так зачем дарить ей свое сострадание? Она в нем не нуждается. Если бы ей требовалась помощь, она бы о ней просила. Сострадание можно дарить в комплекте с помощью, в противном случае от него нет никакого толка. А жертвам помощь не нужна, так и на чувства тогда нечего тратиться. Побои – это их привычный образ жизни, ими же и выбранный, поэтому не стоит их жалеть; жалеть надо тех, кто этого заслуживает, кто в этом нуждается: нормальных. Жалеть и предлагать им помощь. Но мою маму жалеть не надо.
Мама… Такое важное слово в жизни каждого, но в моем сознании оно так похабно и мерзко, потому что мой пример этого слова был именно таким. Алина, несмотря на то, что была молодой мамой, совсем не подходила внешне этому статусу. Она, уделяя мне так мало внимания, могла позволить выглядеть себе очень хорошо. Привычный ее образ не изменился. Она не променяла на воспитание ребенка мини-юбки, ботфорты и алую помаду. Все завидовали Седому, еще бы, такая жена, горячая штучка. Седой гордился. К моему глубокому сожалению, гордость эта была ему важнее, чем то, как росла родная дочь. Разумеется, отец мог грозным кулаком заставить Алину уделять мне чуть больше времени, но он был так одурманен комплиментами, которые ему источали все знакомые по поводу красавицы-жены, что даже и не думал о том, что я, возможно, не доедаю. А ведь это так страшно, когда грудничок не получает свое.
Алина тоже гордилась. Собой. Брак и рождение дочери не выбили из нее всей дури. Как была она вертихвосткой, так и осталась. Она грешила со страшной силой. Началось это через месяца три после моего рождения, когда фигура ее приобрела божеский вид. Любую возможность вильнуть хвостом Алина использовала. А гордилась она тем, какое восхищение выражают мужчины, которым эта грязная шалава отдается, пока ее муж качает колыбель их маленькой дочки. Немудрено, что она с такой легкостью прыгала по чужим постелям, ведь когда-то раздвинутые ноги даже приносили ей доход, поэтому чувство морали и стыда было напрочь стерто из мировосприятия Алины. Как она умудрялась гулять, если мой отец был так тоталитарен? Очень просто: Алину прикрывала жена Чепухи, которая и знать не знала, что подруга ее гуляет по кабелям, как течная сука. Алина врала тете Лизе, что надо съездить в приют к сыну, что надо поискать работу, что.... А тетя Лиза верила и, так как мать убеждала ту, что Седой ей всего этого не разрешает, становилась соучастницей греха Алины. Само собой, это случалось не каждый день, но случалось.
У отца был сложный период. Нормальному человеку это покажется смешным, но только не Седому: сложность заключалась в том, что Седой разрывался между компаниями старых добрых друзей с выпивкой и ухаживанием за маленькой дочерью. Часто он старался совмещать, но тогда второй пункт выполнялся через одно место, хотя выполнялся ли он вообще…
Дедушка и бабушка постепенно сменили гнев на милость. Я не укоряю их за нелюбовь, испытываемую ко мне изначально. Хоть это и пожилые люди, которым полагается быть мудрыми, родители Седого были слишком запуганы, что и мешало им руководствоваться здравым смыслом. Мне, даже еще ничего не соображающей, просто необходима была женская ласка, и я очень рада, что бабушка все же стала проявлять заботу ввиду частого отсутствия моей матери, которая бухала то на чьей-то хате, то дома с отцом у моей кроватки. Чувства бабушки были умеренными, на любовь не походили. Бабушка меня не любила, потому что я была дочерью своей матери и воплощением своего отца, только женского пола, как виделось этой несчастной старухе. А вот дедушка растаял. Он действительно полюбил меня, души во мне не чаял, стал потихоньку откладывать деньги с пенсии мне на подарки. Алина имела какой-то материнский инстинкт, хоть и слабый, поэтому дедушка доверял ей, а она не подводила. Да, мама покупала мне что-то с тех денег, которые копил дед. Покупала честно, на всю сумму. Отец об этом не знал. Маме приходилось врать, что это с ее заработанных, чтобы прикрыть деда, который боялся прогневать родного сына, ведь никто не знал, что на уме у Олега. Вопреки страху, дедушка любил меня, а когда моя голова начала что-то соображать, выяснилось, что я тоже очень люблю своего деда. Кто знает, может, потому что у него были деньги? Отец, наверное, любил его по той же причине. Но я не уверена в верности такого суждения, я уверена лишь в том, что дедушка был дорог моему сердцу. Мы с дедушкой часто беседовали: он сажал меня на колени, гладил по голове трясущейся рукой и рассказывал мудрые и полезные истории, замаскированные сказками. Мы часто проводили время вместе. Отец был рад такому положению дел. Позже, когда дедушка умер, фотография, где я сидела на коленях у деда, стала чуть ли не главной гордостью Седого. Он часто проливал над ней слезы, побитый водкой и одиночеством.
Дом мой походил на зверинец, в котором человек человеку волк. Дед кроил деньги в тайне, бабка опасалась родного сына, дядя мой скрывался в своем темном углу, боясь нападения безумного младшего брата, мать гуляла, как самка, отец рвал всех, словно дикий голодный пес. И во всем этом сумбурном зоопарке росла я, запуганная крольчиха, которую со временем жизнь вынудила стать хитрой лисой, а потом и злой волчицей.
Очень долго гости в нашем доме оставались неизменными, все те же три семьи. Редко наведывался кто-то другой. Иногда заскакивали и женщины. Не стоит думать, что мой отец был несчастным рогоносцем. У моих родителей это было взаимно. Часто в отсутствие матери приходили местные бабенки, чтобы попить пивка, послушать музыку, пообщаться. Законченных синюх отец к себе не водил, ограничивался середнячком этого дна. Женщин, приходивших на попойку, к слову, я не смущала. Чужие дети никому не интересны, поэтому на большом кожаном диване напротив моей кроватки нередко творился пьяный грязный секс, пока мамы не было дома, а я спала, и срать все на меня хотели.
Со временем я привыкла к шуму громкой музыки, к крикам, даже стала спокойно спать под весь кутеж, ставший для меня обыденностью. Гости сначала нередко удивлялись тому, как ребенок пары-тройки лет отроду спокойно спит, пока отец в микрофон горланит песни Scorpions и Арии. Да, они удивлялись, но мало кому приходило в голову останавливать разгоряченного Седого, чтобы дать мне тишины. У меня же не было другого выбора: если я хочу спать, то надо приспосабливаться, потому что мои желания в этом притоне на Буровой никого не волновали. Когда я была совсем маленькой, я подолгу плакала, это раздражало моих родителей, и они закрывали меня в комнате бабушки и дедушки. Там, к слову, было не намного тише, ведь стены панельных домов такие картонные. Со временем я училась говорить. Когда мне было около трех лет, я пробовала несколько раз коряво просить родителей разогнать всех, прекратить орать, пить, потому что в мою маленькую голову уже постепенно втесалась мысль о том, что все, происходящее в моем жилище, в корне неправильно. Мои попытки продлились недолго, так как пьяный отец раздражался на них и громко орал, брызгая вонючей слюной в мое детское лицо, а я этого сильно пугалась. Я сама стала уходить к бабушке и дедушке, когда приходили гости. Иногда папаша был зол на своих родителей по каким-то лишь ему ведомым причинам и не позволял мне оставаться на ночь у них. Мне приходилось спать на диване, рядом с которым сидели пьяные бабы и вонючие мужики.
Я помню первые годы своей жизни смутными обрывками или знаю их по рассказам родственников, соседей, по сплетням, как и время до моего рождения. Нелепость того, что отец не работает и грабит своих стариков, абсурд пьянок на глазах несмышленого ребенка, сумбур сексуальных связей моих родителей – все это я в памяти своей вынесла из глубоко детства, воспоминания эти шли со мной бок о бок, нога в ногу, но краски были смутными. Подробно и ярко моя жизнь врезалась в память с момента развода моих родителей. Помните, я говорила в начале своей истории про Вику, молодую подругу моего отца? Она дружит и с матерью. Более того, сейчас она даже является ее родственницей.
Когда начался развал брачных уз моих родителей, мне было около пяти лет. Вика и Настя, тогда еще только достигшие совершеннолетия, ворвались в жизнь моей семьи стремительным ураганом и сыграли с браком моих родителей злую шутку. Наверное, я расскажу обо всем по порядку, потому что с момента их появления краски моей жизни и моей семьи приобрели совершенно другие оттенки. Седой знал этих девчонок чуть ли не с момента их рождения, с отцом Вики он даже тесно общался, дружил, хотя тот и не удостаивал его честью посещать попойки. Они могли выпить вместе, собравшись семьями, пивка и пожарить мяска на воздухе, родители Вики частенько приглашали моих к себе по-соседски, но никогда не участвовали в кутежах, устраиваемых Седым, так как считали себя выше всех этих ледовых побоищ и их участников. В прочем, так и было: тетя Лида и Константин Михайлович и рядом не стояли с теми, кто посещал нашу квартиру. Дружбу с отцом они водили исключительно по причине того, что папа и Константин Михайлович были знакомы в молодости и иногда вместе встревали в передряги, только отец Вики, в отличие от моего, не был настолько омерзительной личностью и преступлений, за которые приходилось платить, не совершал.
Вика и Настя, крепко дружившие с самого детства той дружбой, которой мог бы позавидовать каждый, являли собой зрелище весьма яркое: молодые и привлекательные, шумные и буйные. Буйства их были абсолютно разного характера: от веселых попоек, присущих студентам, до проведения ночей в отделениях тогда еще милиции.
Первый опыт общения моей семьи с этими девушками произошел летом, июльским вечером, когда мне было пять лет. Мои родители, Чепуха и чета Грачевских сидели на лавочке возле подъезда и наслаждались вечерней прохладой после знойного дня. Алкаши не очень любят лето, скажу я вам, потому что водка идет труднее, и пить с утра до ночи не получается. Приходится либо пить пиво, которое дороже, либо ждать вечера, чтобы жара не давила тошнотой на желудок. Я бегала с Вано по площадке напротив подъезда. Вано сын тети Лизы и Чепухи, был тогда моим лучшим другом. Он младше меня на год и очень красивый. Лиза родила его Чепухе, чтобы смыть боль мужа от потери дочери. Грузин был безмерно счастлив появлению сына, который продолжит его род. Это напускное величие жалкого кавказца часто смешило меня, а сына его было жалко. Вано (для меня просто Ванька) рос в строгости, доходившей до абсурда. Когда его неудачник-отец напивался, то начинал дрессировать своего маленького сына, криками и угрозами заставляя отжиматься, бегать кругами или что там еще в голову приходило этому извергу. Чепуха объяснял это тем, что ребенок должен приучаться к дисциплине, но я не вижу ничего общего между дисциплиной и самодурством старого идиота. Вано очень сильно боялся отца, хоть и любил его до какой-то поры. Несмотря на жесткое воспитание, мальчиком он рос нежным и ласковым: всему виной его отношения с матерью. Тетя Лиза внушала сыну, что она слабая женщина, которая нуждается в его помощи, внушала это с любовью и теплом, поэтому мальчик взрастил с помощью матери чувство долга, которое помогло ему в дальнейшем стать неплохим человеком. Еще Вано был невероятно красивым ребенком в детстве, а повзрослевший он был еще лучше. Его большие глаза и длинные реснички, ровный нос, пухлые губы, правильный профиль – все это последствия смешения крови грузина и русской. Женщины души в нем не чаяли, за одни ресницы покупали ему мороженое и леденцы. С годами он стал еще ярче, и внимание женского пола возымело совершенно иной окрас, но Ванька не стал этим пользоваться, ведь его чистое сердце, воспитанное хитрой матерью, искало светлой любви, а не грязной постели. С физической точки зрения у Ваньки был один недостаток: он был слишком мелким, слабым и щуплым ребенком. С самого детства до нашей с ним недавней последней встречи Ваня так и не смог исправить этот свой недостаток ни питанием, ни спортом. Но девушки любили его таким еще больше, ведь у них так развит материнский инстинкт, который и толкает их заботиться о щупленьком.
Я и Ванька на площадке, мои родители с друзьями на лавке. Подъезжает черный Опель с тонированными стеклами, из него слышна громкая музыка. Мы с Ванькой залюбопытствовали, а взрослые напряглись, подумали, что чужие заехали на их территорию, так еще и с непозволительным размахом. Из машины вылезли две подвыпитые стройные фигуры, кричавшие какую-то модную песню. Те самые Вика и Настя. Они громко прощались с водителем, посылая воздушные поцелуи (видимо, это их близкий друг). Девушки заметили, что напротив на лавке сидят люди, еще и знакомые. Они уверенно направились к местным.
–О, здравствуйте, товарищи! Как жизнь? – громко приветствовала всех Настя.
–Доброго вечерочка, ребятки! – дерзко вторила ей Вика.
Старшие отвечали им с уважением и добродушием. А еще с облегчением: хорошо, что приехали свои. Пьяные люди считают себя выше крыши. Если им не хватило за вечер попойки внимания и общения, они вылезут из кожи вон, но найдут добавку. Во время общения они будут уверены, что блистают. У пьяных степень выпендрежа, синей «уважухи», товарищества резко повышается, поэтому эта парочка легко и эффектно вписалась в компанию взрослых людей, а взрослые эти огромным уважением прониклись к ним, но только потому, что на дне этой синей ямы нашего района они обитали поближе к поверхности.
Общение завязалось очень быстро. Особенно его поддерживал мой отец. Этот придурок, окончивший еле-еле среднюю школу, всегда восторгался людьми с высшим образованиям и тягой к познаниям. Так вышло, что эти две дамочки учились в самом престижном университете нашего города на бюджетном отделении с отличием, несмотря на свою тягу к буйству и разгильдяйству. С темы образования и началось общение, точнее восхваление моим отцом прибывших. Приняв с таким радушием этих малолеток в свой круг, Седой вырыл яму своему браку, но тогда он этого не знал, не узнал об этом и после, зато он мечтал, чтобы я была похожа на них, на этих девок, таких умных, образованных… Но почему я должна быть на кого-то похожа? Зачем кому-то подражать? Разве тогда я не рискую прожить чужую жизнь, не свою?
Эти две пьяные лисы не просто умудрились стать центром компании, так еще и пить продолжили за ее счет. Чепуха, обычно отжимавший у всех выпивку и деньги силой или хитростью, отдавал им свои сигареты. Отец мой, несмотря на фырканья Алины, побежал в ларек за пивом, лишь бы, как он сам и выразился, девчонки были довольны.
На следующий день Вика и Настя пришли к нам в гости. Седой с великой радостью открыл перед ними двери своего дома, послал Шкета (всеми любимый, потому что безотказный, сосед наркоман) за пивом и устроил веселую попойку. Маме тоже было интересно с этой парочкой, как оказалось, потому что они молодые. Алина уже устала вертеться среди стариков. И хотя мама моя была достаточно высокомерной и тщеславной, этой парочке она позволила завладеть вниманием, потому что слишком уж весело ей было с ними общаться. В итоге девушки подружились так крепко, что даже Седой заревновал.
У Насти была машина, какая-то подержанная иномарка, на которой мы стали ездить на нашу дачу. Помню, как я, мама, Настя и Вика поехали туда, закупившись выпивкой и мясом на шашлыки. Было весело. Настя и Вика обирали моего отца как липку, но зато мне тоже доставалось с этих денег. Они, имея чуть более нормальное мировоззрение, нежели мои родители, жалели меня, поэтому старались иногда баловать. Иногда девочки даже могли влиять на Седого, и тот переставал на меня орать. Я заметила это очень скоро, поэтому стала к ним подлизываться. Держаться возле их юбок означало быть в безопасности на каждой отцовской пьянке, где они присутствовали. Эти двое были далеко не такими, как мой отец и его окружение. Просто две молодые девки из благополучных семей захлебнулись в правильности своих жизней, решили попробовать, каково это, нырять в грязь по самые ноздри. Для них это все было развлечением.
У Вики есть двоюродный брат, его зовут Алеша, он ровесник моей матери. Алеша не самый благоприятный персонаж, но весьма харизматичный и внешне очень интересный. Нормальная девушка с правильным воспитанием никогда в жизни не позволила бы себе связаться с Алешей, потому что в его биографии фигурируют наркотики и тюрьма. Только кто сказал, что моя мама нормальная? Но по порядку.
Середина сентября выдалась очень теплой. Лето никак не хотело отпускать нас из своих рук. Осень не могла вступить в свои права. Все продолжали веселиться на пляжах и дачах, жаря шашлыки и демонстрируя загорелые тела в купальниках. Я и моя семья не отличались в этом от большинства. Наступила долгожданная пятница, выходные, которые ждали Вика и Настя. А еще выходных ждала моя мама. Я забыла кое-что уточнить: она работала уже с тех пор, как мне исполнился год. Придется отвлечься на подробности, потому что это важно. В общем, отец стал раздражаться грубой непокорной Алиной все больше. Седой все чаще поднимал на жену руку, в неистовстве унижая ее на глазах у всех соседей. Он ненавидел ее иногда, чередуя эту лютую неприязнь с приступами всепоглощающей любви. Такая ненависть, сменяемая сильной любовью, сводила Седого с ума, он перестал понимать, кто для него Алина. Тогда он решил нарисовать ей в своей голове новую роль, роль рабыни. Финансовой рабыни, как он гордо заявлял потом. Желая иметь все то, что было ему тогда недоступно, он погнал свою жену, словно кобылу на пашню, зарабатывать. Нет, ему и в голову не приходило самому найти работу. Седой считал, что должен следить за пожилыми родителями, братом-инвалидом и сидеть с несмышленым ребенком. Он действительно верил в это, странно, не так ли? Слежка его заключалась в постоянных попойках, как вы могли уже догадаться, и в тирании, с помощью которой, как казалось самому Седому, он дисциплинирует членов своей семьи. А вот деньги на подарки самому себе, на дорогую одежду, технику должен был находить кто-то другой, ведь пенсий на такие запросы уже не хватало. Разумеется, зарплата в десять тысяч рублей тоже не стала бы гарантом столь дорогих покупок. Нужен был кто-то, способный брать кредиты. И моя мама, некогда безработная прожигательница жизни, пошла впахивать на удовольствия своего мужа. За несколько лет ее кредитная история превратилась в зыбучие пески, а от купленного не осталось ничего. Она брала самые нелепые кредиты на самые бесполезные нужды. Огромные проценты копились, но всем было наплевать. Покупались телефоны последних моделей, телевизоры, стоившие около ста тысяч рублей, золотые печатки, цепочки (мужские, разумеется). Для себя Алина не купила ничего. Но она продолжала работать и следовать указаниям мужа-самодура.
Так вот, вернемся к тому теплому сентябрю, когда я, мама, Вика и Настя собрались ехать к нам на дачу: закупились, погрузились в машину и рванули отдыхать. Планировалось провести время вчетвером, без мужчин. Мы уже успели разобрать сумки и сходить на пляж. Как я любила тот пляж с этим чистым песком и чудным заливом! Но и его у меня потом отняли. В общем, пока дача была, пока мы на ней отдыхали, случилось следующее… Вике названивал в тот вечер ее двоюродный брат Алеша. Почему не Леша, не Алексей, а именно Алеша? Потому что в глазах всех людей он и был именно Алешей. Такой простой скромный парень, каким-то образом успевший пару-тройку раз сходить в места не столь отдаленные; глуповатый и добрый сосед, живущий с бабушкой; парень, который не способен никого обидеть (это спорно). Наркоман Алеша никогда не был плохим человеком. Знаете, как часто бывает у наркозависимых… Не знаете? А я знаю? Смешно, что я в свои годы знаю об алкоголиках и наркоманах больше, чем многие взрослые люди. Кого-то жизнь участливо ограждает от таких подробностей, а кого-то окунает в них с головой. Обычно у наркозависимых есть такой грешок: обворовывать самых близких, забирать у них все и не бояться, что за это воровство можно получить по заслугам, ведь мало какая мать сдаст сына в полицию, даже если он последний ублюдок. Среди такого рода людей подобное – частое явление, норма. Однако Алеша таким не грешил. Парень этот честно работал на стройках, чтобы хватило и на столь необходимую дурь, и на покушать, ведь, как он сам признавал, на одну бабушкину пенсию не проживешь. Если заветный пакетик не вписывался в месячный бюджет, Алеша сдавал металл, искал калымы, в крайнем случае воровал. Ну, и кто теперь скажет, что Алеша плохой человек? Просто клад какой-то среди внуков-наркоманов! Курит он свою дурь и курит, но людям не мешает, бабку без штанов не оставляет, как другие эти… Несколько раз за жизнь Алеша попадался на кражах, когда взламывал машины или гаражи, за что бывал судим. Сроки были и условными, и реальными. Как раз тогда Алеша вернулся с колонии-поселения и захотел отдохнуть в компании любимой сестренки. С Викой, к слову, у него были очень теплые отношения. Сестра всегда жалела нерадивого братца, журила его, помогала, даже передачки возила.
–Слушайте, девчонки, – обратилась Вика к маме и Насте, – Лешка приехать хочет. Он парень безобидный, вы знаете. Ему бы отдохнуть по-человечески, а не с этими его друзьями. Может, разрешим ему приехать? Он такси поймает, пива наберет и через час уже будет тут. Только Седому главное ничего не говорить.
Не то чтобы мама до этого не была знакома с Алешей, наоборот, она достаточно его знала, чтобы хотеть познакомиться еще ближе. Эта женщина, падкая на молодых и красивых, очень заинтересовалась предложением Вики. Раньше Алина общалась с ним только коротко: здоровалась, переговаривалась парой фраз. С парнем больше знался Седой как мужик с мужиком. Но Алине всегда было интересно узнать поближе Викиного брата, от которого веяло какой-то хулиганской романтикой и таинственностью. Алина сразу согласилась с предложением Вики и с тем, что Седой ничего не должен знать. А мне вертихвостка-мать пригрозила суровым наказанием, если я проговорюсь отцу. Я не собиралась выдавать Седому тайну и без ее угроз, так мои детские инстинкты и страхи подсказывали, что меня ничего хорошего не ждет ни от нее, ни от самого Седого, но мамаша решила подстраховаться. Настя, слышавшая ее грубую реплику в адрес дочери, решила пойти еще и другим путем: она пожалела меня, приласкала и дала сотню. Уж не знаю, подкуп ли это был ради сохранения тайны, акт ли милосердия по отношению к обиженному ребенку, но я была не против лишних денег в моем кармане.
–Лех, приезжай, – довольно говорила в трубку Вика, – только Седому не говори ничего… Потому что! Глупый вопрос! Тебе он не скажет ни слова, он трус. А вот Алинке навтыкает! … Мало ли за что? Он найдет! Скажет, что с мужиком на даче она времени не теряла. … Все, давай, приезжай, мы тебя ждем. … И я тебя целую.
–А точно Седой не приедет? – решила уточнить Настя. – У него колеса есть – прыгнет в тачку и примчит, если желание появится. Он мужик непредсказуемый.
–Нет, – отмахнулась Алина, – он уже со Славиной женой в загуле. Пьяный за руль просто так не сядет, должно случиться что-то невообразимое. Например, он должен узнать, что Алешка здесь. А просто так, – она призадумалась, – да нет, не приедет. Ему там и дома хорошо. Алена давно его обхаживает, – мама брезгливо усмехнулась. Никакой ревности, сплошное мерзкое равнодушие.
Алеша приехал к нам через три часа, когда было уже очень темно. Алина как раз вытащила фонарь на веранду, а Настя готовила мангал. Стол был завален свежими овощами, булками, закусками, пивом. Девушки решили хорошенько гульнуть. Радио играло на всю громкость. Эти трое ржали и орали, а соседи не высовывались, потому что привыкли, что на даче Коневых уже не первый год творится беспредел. Из-за нечеловеческого ржача пьяных кобыл никто даже не заметил, как открылась калитка и Алеша, звеня пивными бутылками, зашел на территорию.
–Здравствуйте, дамочки, – несмело поприветствовал он, но кроме меня его никто не заметил.
Я подошла к парню, взяла его за указательный палец и потянула к себе вниз, он поддался.
–Говори громче! – перекрикивала я радио прямо ему в ухо.
Он ласково улыбнулся, достал из пакета подтаявшее мороженое и протянул его мне. Я взяла и отбежала.
–Добрый вечер, дамы! – уже громче попробовал он, и трое девиц обернулись.
–Леха! – вскочила Вика со стула и бросилась на шею брату. – Ох ты, Леха, мой Леха!
Эти двое даже прослезились.
–Как я тебя ждала, – продолжила Вика после недолгой паузы, – если б ты знал. Тебя мать родная так не ждет, как я. Тебя только бабка сильнее ждет.
–Знаю, Викусь, знаю, – ласково улыбаясь сестре, отвечал он.
Освободившийся Алеша выглядел весьма привлекательно. Верно говорят, что тюрьма спасает пропащих. Когда наркоман уже по кадык в болоте своей зависимости, ему стоит лишь совершить преступление и попасться, чтобы выжить. Там, на государственных харчах, эти твари находятся на курорте, в санатории. Многие из них нагло и открыто говорят, что поправляют здоровье в тюрьмах. Им там можно все, даже иметь телефоны, если есть договоренность. Неплохо сидеть ушлому бандиту в социальных сетях и прямо из тюрьмы пудрить мозги любовными россказнями какой-нибудь наивной девочке, а потом, отмотав срок, выйти на волю, так еще и приехать в новую хату к новой шкуре, или как там еще эти мрази называют женщин. Достаточно полгода, чтобы набрать вес и избавиться от того ужасного состояния, которое провоцируется постоянным употреблением той химической дряни, которая стала так легкодоступна по всей стране. Я все это знаю от папиных дружков, которые бесстыдно обсуждали при мне свои позорные жизни. Скажите, разве справедливо на ваши же налоги, милые граждане, содержать таких ублюдков, поправлять им здоровье, устраивать санатории? Наверное, многие из вас, если бы имели право выбора, свои налоги отдавали бы неимущим детям, тяжелобольным, но никак не преступникам. Возможно, кто-то из них убил чьего-то сына, а теперь жирует на зоне, потому что мать убитого платит налоги на его содержание. Вот раньше тюрьмы были тюрьмами: садизм со стороны надзирателей, похлебка из свиных кишок на воде, вечные побои и рабский труд. Это и есть то, чего заслуживают преступники. Ох уж этот чертов гуманизм, он ведет лишь к разложению общества, которое перестает бояться наказания. Наказание должно устрашать, и под гнетом преследующего испуга преступник будет бояться нарушать закон. А теперь не каждый боится. Семьянин с приличной зарплатой и большой квартирой боится, потому что ему есть что терять. А беспризорник, пьющий водку на теплотрассе, не боится: на нарах ему будет теплее, чем на февральском морозе, так почему бы не совершить преступление и не отправиться туда заблаговременно?
Простите, я же говорила об Алеше. Так вот, этот малый был румян, одет, улыбчив и счастлив. Он улыбался сестре и свободе. Эта искренняя улыбка приковала мою мать. Я стояла в стороне и наблюдала, как жадно Алина впилась в этого парня своими кошачьими глазами. Быть беде, чуяло мое детское сердце, быть беде…
–Давай, садись, Лех! – Настя стукнула парня по плечу и указала на стул. – Сейчас будет мясо. Алин, – обратилась она уже к моей матери, – закинь пиво в холодильник, а нам новое принеси. За встречу будем пить.
Алина послушалась. Виляя бедрами, она удалилась походкой женщины, желавшей получить мужчину. И даже тяжелые пакеты не испортили заднего вида. Жаль, что простофиля его не заметил.
Когда все уселись, первое время разговор шел о том, какой этот Леха красавец. Громче всех его хвалила Настя, но это были всего лишь дружеские подбадривания, адресованные человеку, которого от души жалеешь. Было бы странно, если бы такая разумная девица, как Настя, запала на такого просточка-преступничка. А вот мама моя делала комплименты совсем иначе, и только дурак не понял бы их. К сожалению Алины, Алеша был тем самым дураком. Этот простой парень абсолютно не понял, что женщина, так сладко посасывавшая пиво из стеклянной бутылки, желала его. Первый вечер, который мама провела в компании Алеши, не дал этой охотнице никаких плодов. Сестра видела, как неугомонная соседка пылко ухаживает за ее братом, но лишь небрежно посмеивалась над развернувшейся пьесой. Настя наблюдала за этим цирком с жалостью. Ко мне. А я сидела, забитая, лишь иногда выходила к столу, чтобы взять у Вики из рук кусок жареного мяса, как щенок берет подачку от хозяев, и глотала горькие слезы, катившиеся от обиды за мою несостоявшуюся семью, которые никто не замечал..
Скажите, уважаемые люди, по десятибалльной шкале насколько моя мать, готовая раздвинуть ноги прямо на глазах у малолетней дочери, ненормальная? Я бы сказала, что на все одиннадцать. Я завидую детям, чьи матери не просто самки, а люди с головой и сердцем. Наверное, этих детей воспитывают совсем иначе. Но я не знаю, как.
Алина даже пыталась лечь спать с Алешей в одной постели, но не вышло. Дело в том, что наша большая дача, которая находится в очень престижном районе благодаря прошлым заслугам моего деда, еще не до конца достроена. Изнутри это голый кирпич с железной дверью и пластиковыми окнами. На полу цементная пыль, кругом разбросаны инструменты и стройматериалы. Дача двухэтажная, но второй этаж вообще не пригоден для жизни. На первом стоит стол, табуретки, холодильник и даже телевизор висит. А еще там была пара двуспальных диванов, которые в последствии обоссали папины друзья-алкаши. Алина была убеждена, что на одном из них должны лечь спать Настя и Вика, а на втором – она и Алеша. Про меня, как это водится, эта женщина забыла. Я, привыкшая к такому отношению матери, слушала этот пьяный разговор молча. Настя и Вика, храни их господь, в которого я не верю, помнили обо мне, к моему удивлению, и серьезно отчитали мою бесполезную мамашу. Ими же было решено, что они лягут вдвоем, а я лягу с мамой, что до Алеши, так пусть спит у Насти в машине. Мама долго упорствовала, пытаясь спихнуть меня третьей к подругам, но Настя была строга, а Вика неумолима. Эта пара властных самодурок заткнула за пояс мою мамашу, которую я всегда считала самой неугомонной из женщин, но нет, нашлась на нее управа. Послушный Алеша, полностью солидарный с сестрой и ее подругой, ушел мирно спать в машину, а Алина, кажется, возненавидела меня, никчемную бесполезную дочь, от которой одни проблемы, как она сама тогда и выразилась.
Утром я открыла глаза и почувствовала тепло спящей рядом матери. Я была такой маленькой и беззащитной, я понимала, что мать меня не любит, но как счастлива была я тогда проснуться рядом с ней и греться о ее мягкую грудь. Хотелось в туалет и кушать, но я боялась шевелиться: не дай боженька, чтобы мама проснулась от моей возни.
Ребенку нужна мать. Он будет любить ее до последнего, даже если ребенок будет осознавать всю ее никчемность и негодность, все равно будет любить. Пусть любовь будет чередоваться с неприязнью, а то и с ненавистью, но любовь будет. Даже если мать не любит. А сложно, наверное, особенно таким, как Алина, любить ребенка, если он рожден от ненавистного мужчины. По крайней мере, она как-то пыталась доказать именно этим верность своего небрежного отношения ко мне.
Так вот, я хотела в туалет, но боялась пошевелиться. Меня спасла Настя, которая тоже проснулась и, в отличие от меня, особо не считалась с тем, что кто-то другой может еще хотеть спать. Она прошлась по комнате, осмотрелась и заметила, что я лежу с открытыми глазами.
–Лиска, – шепнула она, – не спишь?
Я кивнула.
–А чего? Пошли на пляж тогда.
Я очень хотела встать, сходить в туалет, сходить на пляж со своей старшей подругой, но очень боялась разбудить мать.
–Чего молчишь? – уже громче спросила Настя. – Пойдешь?
Я неуверенно кивнула.
–Ну вскакивай тогда, – в полный голос велела эта беспечная.
Я отрицательно помотала головой. Настя состроила недовольную мину и подошла к дивану. Она нагнулась ко мне через Алину. Я лежала у стенки, и мне было сложно, такой маленькой и неуклюжей, встать с дивана, не задев мать. Настя без церемоний взяла меня под мышки и поставила на пол. Я в страхе медленно обернулась назад – пронесло, мама спит.
–Пошли, – скомандовала она и направилась к выходу. Я за ней.
–Так, умываться, – строго заявила Настя, когда мы вышли на крыльцо.
Я смотрела на нее глупыми глазами, хлопала жидкими ресницами, упорно не понимая, как я должна умываться и зачем.
