скачать книгу бесплатно
Открылся занавес, и на сцене стоял Санька.
– Дорогие товарищи! Дорогие родители и ребята! Позвольте мне от лица… позвольте мне начать самодеятельность в своём лице… – сказал Санька и запел:
Хотят ли русские войны,
Спросите вы у тишины…
Он изо всех сил старался, и лицо у него было совершенно красное.
Спросите у жены моей!.. —
орал он.
Когда он закончил, все захлопали, и Санька радостно спросил:
– Ещё выступить?
– Ещё! – закричали зрители. – Давай!
– Сейчас, сейчас! – Он поднял кверху голову, а руку выставил вперёд. Видно было, что любит он выступать.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный! —
заорал он.
На сцену выбежал вожатый, взял Саню за руку и увёл. Вожатый сейчас же вернулся и сказал:
– Дорогие гости, наш конферансье несколько превысил свои полномочия, вместо того чтобы объявить номер «Танец матрёшек» в исполнении сестёр Трендафиловых, он спел песню…
Но тут зрители закричали, засмеялись, не дали вожатому говорить, требуя на сцену Саньку.
– Пусть прочтёт! – кричали зрители.
Вожатый ушёл, и опять вышел Санька.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный! —
заорал он сразу.
К нему не зарастёт народная тропа!..
Он прочёл всё стихотворение с вытаращенными глазами, и все остались довольны. Все просили ещё что-нибудь исполнить, а когда появился вожатый, некоторые зрители даже засвистели. Они ни за что не хотели Саньку отпускать, и он рассказал сказку писателя Козлова в своём изложении. Опять все захлопали и не хотели его отпускать. Но тут опять на сцене появился вожатый и, не обращая внимания на недовольство зрителей, всё-таки Саньку увёл.
На сцену выбежали девчонки в костюмах матрёшек.
Сзади шмыгали носом. Я обернулся и увидел того самого мальчишку-рыболова. Он меня тоже узнал и к губам палец приложил, чтоб тише. А рыбой от него пахло – жуть! Он ведь её всё время за пазуху пихал. Может, и сейчас у него там кой-какая рыба есть…
Матрёшки подняли клубы пыли, но, несмотря на это, ещё сильнее застучали ногами, как будто хотели всю пыль выбить окончательно.
После но?мера матрёшек зрители опять стали вызывать Саньку, а матрёшки думали, их вызывают, радостные, выбежали на сцену и ещё раз сплясали. Третий раз они уже не стали плясать – наверное, поняли, что это не им аплодируют. Видно было из-за занавеса в глубине сцены, как вожатый упрашивает Саньку выступить, а он ломается. Наверное, обиделся, что ему вначале не дали выступить. Но в конце концов Санька вышел, оглядел всех, подмигнул кому-то (наверное, мне) и крикнул:
– Концерт пляски!
И стал плясать так, что первые ряды встали со своих мест и отошли в стороны к стенам – он поднял столько пыли, что даже двадцать сестёр Трендафиловых не смогли бы этого сделать. Некоторые стали чихать и кашлять. Способный всё-таки Санька человек, ничего не скажешь! Кончив плясать, он сразу, даже не отдышавшись, запел новую песню. Он, видимо, боялся, что ему не дадут ещё раз спеть. Песня была о том, как любимая провожала на войну солдата, и когда доходило до слов «руку жала, провожала…» – Санька подбегал к самому краю сцены, даже казалось, он может свалиться вниз, и протягивал зрителям обе руки в крепком пожатии. В этом месте некоторые почему-то смеялись, но Санька на таких людей никакого внимания не обращал (не такой он был человек!) и спел до конца всю песню.
Когда он закончил, раздался прямо гром аплодисментов, Санька подождал, когда все успокоятся, и сказал:
– А сейчас я вам прочту стихи собственного сочинения, которые называются «Да здравствует лето».
Да здравствует лето,
Да скроется тьма!
Да здравствует это,
Но не зима!
Нет, лучше я буду купаться,
Чем с горки на лыжах кататься!
В траве лучше буду валяться,
Чем на морозе болтаться!
Послушайте, люди, меня,
Послушайте лучше поэта,
Своими стихами звеня,
Я славлю не зиму, а лето!
Но если попросят меня,
Прославить не лето, а зиму.
То я, ничего не тая,
Своими стихами звеня…
В этом месте Санька остановился и сказал:
– Тут у меня как бы обрывается…
Все засмеялись, захлопали, а Санька сказал:
– Я вам могу прочесть другое своё стихотворение, если вы не устали…
Зрители опять захлопали, давая этим понять, что они нисколько не устали, и Санька сказал:
– Тогда – пожалуйста! Только названия у меня пока нету, и я буду без названия, если можно…
– Можно! Можно! Мы не устали! – закричали зрители.
– Тогда я начну:
Метёт метель за окном,
Мать веником пол метёт…
А я сижу за столом,
Пишу, что на ум придёт…
Санька вдруг тяжело вздохнул и сказал:
– В этом месте у меня тоже обрывается…
К нему шёл вожатый.
А Санька вытащил из кармана два платка и стал ими махать в воздухе. Я сразу понял, что он собирается фокус показать, но другие, наверное, не поняли и продолжали хлопать. Вожатый подскочил к Саньке и стал ему что-то на ухо говорить. А Санька махал платками и не хотел слушать.
В конце концов он спрятал свои платки в карман и совершенно жутким, печальным голосом объявил следующий номер. После этого ушёл со сцены, вызывающе покачиваясь.
Больше Санька со своими номерами не выступал, только выходил объявлять другие номера. Как только он появлялся, зрители оживлялись, смеялись и хлопали. Они его очень тепло, с большой радостью встречали.
После окончания зрители только и говорили о Саньке: какой он замечательный парнишка, забавный парнишка, симпатичный парнишка, удивительный парнишка, редчайший парнишка и ещё какой-то там парнишка. Хотя я бы такие стихи тоже мог бы сочинить, и спеть мог бы (и не хуже), и Пушкина мог бы прочесть даже лучше, и сказку писателя Козлова я тоже читал и мог бы её пересказать. Я всё это мог сделать не хуже, но я этого не сделал, а он взял да и сделал, вот и получается, что самое главное – сделать, а не подумать. Если ты ничего не сделал, никому не показал, то никто и знать не будет, что ты мог. Я твёрдо решил на каком-нибудь вечере в школе выступить с разными номерами: мне тоже захотелось стать замечательным, забавным, удивительным, редчайшим, симпатичным парнишкой… Только вот смогу ли я сплясать? Вот это неизвестно… Но если потренироваться как следует перед зеркалом, то непременно смогу, а если не смогу, заменю пляску художественным свистом – слух у меня неплохой и свистеть умею…
Зрители долго ещё хлопали, не уходили, а рыбак сзади мне в ухо носом шмыгал. Мы с ним вместе вышли.
– Пошли Саньку искать, – сказал я.
– Мне рыбу надо ловить, – сказал он.
– Ты уже простудился, – сказал я.
Он шмыгнул носом.
– А ты откуда знаешь?
Я шмыгнул носом, как он.
– Теперь-то я в лодке ловлю, – сказал он.
Он всё хотел уйти от меня, быстро шёл, а я вижу такое дело – лодка у человека есть, ни на шаг не отстаю.
Потом он побежал, а я за ним, тем более мне показалось, начальник лагеря в нашу сторону направлялся…
В лодке
Он остановился на дороге:
– Ну, чего ты бежишь за мной?
Мы с ним запыхались, стоим, друг на друга смотрим и дышим тяжело.
– Слушай, долго ты так за мной бежать будешь?
Я молчу.
– Если ты так за мной бежать будешь, я не знаю, что тебе сделаю!
Он повернулся и пошёл. А я за ним. На таком расстоянии, чтобы он мне ничего не сделал.
Он опять остановился.
– Послушай, – кричит, – у меня там удочки спрятаны. Не желаю я, чтобы все знали, где у меня удочки спрятаны!
– Я на твои удочки смотреть не буду, ты меня только в лодку возьми, зачем мне твои удочки!
– А ты отвернись, раз тебе мои удочки не нужны!
– А ты в лодке меня покатаешь? – спрашиваю.
– Да чёрт с тобой, садись в лодку, только не гляди, куда я удочки прячу!
Я отвернулся, он свои удочки достал и говорит:
– Смотри, чтобы в лодке шум не производить!
Я ему обещал, что шум производить не буду, и мы в лодку влезли.
Как только немного отъехали, я говорю:
– А что, если на тот берег к нахимовцам катануть? Посмотрим, как там нахимовцы живут, и обратно.
– Больше мне делать нечего, как к нахимовцам ехать, чего это я там не видел! Ты сиди да шум не производи!
– А что, если, – говорю, – я за лодку уцеплюсь и буду плыть, а ты меня будешь везти?
– Да ты что, – говорит, – шутишь, что ли? Как же я тогда рыбу буду ловить? Ты лучше гляди, нет ли коров поблизости, они нам рыбу нашугают…
Коров не было видно, и я сказал:
– Неплохо всё-таки к нахимовцам катануть…
В это время он якорь бросил и мне не ответил. Я всё смотрел на тот берег, а он удочку разматывал.
Он удочку забросил, а я хотел воду рукой зачерпнуть и чуть лодку не перевернул.
– Не производи шум! – заорал он.
Я встал, чтобы шум не производить, а лодка так закачалась, что я чуть в воду не свалился.
– Ну-ка сядь! – орал он. – Ну-ка сядь! Вот чурбан! Не смей мне шум производить!
Он стал вытаскивать якорь и всё повторял, что в этом месте теперь нет смысла рыбу ловить – она вся ушла.
Мы уплыли в другое место, а я всё думал, как бы на тот берег к нахимовцам попасть.
Он снова бросил якорь.
Я старался шума не производить и сидел не двигаясь.
Но рыба не ловилась.
– Чего же это такое, – сказал я, – никакого шума нет, и рыбы нет.
