скачать книгу бесплатно
– Подойди поближе. Я хочу посмотреть на тебя.
Я была уверена, она скажет мне что-нибудь еще, после того как я подойду к ней, но она достала трубку, затем из кармашка на рукаве кимоно вытащила шелковый мешочек, а из него извлекла большую щепоть табака. Она положила табак в трубку, а трубку сунула в рот и прикурила от спички, которую достала из маленькой металлической коробочки, и только после этого впервые пристально посмотрела на меня, попыхивая трубкой. Старуха за ее спиной тяжело вздыхала. Было невозможно смотреть Маме в глаза, ибо от ее лица шел дым, напоминающий пар, выходящий из расщелины в земле. Мои глаза тем временем стали жить своей жизнью. Чем больше я смотрела на Маму, тем больше удивлялась. Ее желтое кимоно было расписано зелеными и оранжевыми лилиями и сшито из шелка, нежного и тонкого, как паутина. Красно-коричневый пояс из ткани той же фактуры, но более массивный, украшали золотые нити. Чем дольше я смотрела на одежду Мамы, тем больше вопросов возникало у меня в голове: что происходит с моей сестрой? С моим отцом и матерью? Что будет со мной? Каждая деталь роскошного кимоно этой женщины отвлекала меня от происходящего. Но потом меня ожидало потрясение: над воротником элегантного кимоно возвышалось до такой степени не соответствующее ему лицо, как если бы я разглядывала тело кошки, а в конце неожиданно обнаружила у нее голову бульдога. Она выглядела просто ужасно, при этом была настолько моложе Анти, что я никак этого не ожидала. Мама оказалась младшей сестрой Анти, правда, они родились не в одной семье, как мы с Сацу, а просто Грэнни их обеих удочерила.
Увиденное так поразило меня, так много мыслей пронеслось в моей голове, что я сделала практически все, от чего меня предостерегала Анти. Я посмотрела Маме прямо в глаза. При этом она вынула трубку и долго сидела с открытым ртом. И хотя я знала, что просто обязана отвести взгляд, но продолжала пялиться на ее глаза, показавшиеся мне совершенно необычными. Белки были не белыми и чистыми, а с ужасным желтым налетом, и этот цвет вызвал у меня ассоциации с туалетом, в который кто-то помочился. Веки были увлажнены, а кожа вокруг них обвисла. Я опустила глаза и наткнулась на ее все еще открытый рот.
Краски на ее лице перемешались: красные, цвета мяса, края век, а десны и язык – серые. Причиной этому была особая диета, которой Мама вынужденно придерживалась последние несколько лет, но, глядя на нее, я не могла отделаться от чувства, что передо мной дерево, сбрасывающее свои листья. И мне захотелось отступить на шаг назад, глубоко вдохнуть или как-то еще освободиться от своих чувств. В это время Мама произнесла своим скрежещущим голосом:
– Что ты рассматриваешь?
– Извините, госпожа. Я рассматриваю ваше кимоно. Мне кажется, я раньше не видела ничего столь же прекрасного.
Должно быть, я ответила правильно, если в такой ситуации это вообще возможно, потому что она издала звуки, напоминающие смех, хотя они и прозвучали скорее как кашель.
– Тебе понравилось кимоно? – спросила она, продолжая то ли кашлять, то ли смеяться. – Ты хоть представляешь, сколько оно стоит?
– Нет, госпожа.
– По крайней мере больше, чем ты, это точно.
В этот момент появилась служанка с чаем. Пока накрывали стол, мне удалось бросить взгляд на Грэнни. Если Мама была полной, с короткими пальцами и толстой шеей, то Грэнни – старой и сморщенной, приблизительно возраста моего отца, но выглядевшей так, словно она иссушала себя медитацией. Ее волосы напомнили мне спутанные шелковые нити, потому что сквозь них виднелась кожа, покрытая чередующимися заплатками коричневатого и красноватого цвета. Хотя сейчас она и не сердилась, у нее был хмурый вид.
Прежде чем заговорить, она сделала глубокий вдох, выдохнула воздух и пробормотала:
– Разве я не сказала, что не хочу никакого чая?
Она опять вздохнула, покачала головой и обратилась ко мне:
– Сколько тебе лет, малышка?
– Она года Обезьяны, – ответила за меня Анти.
– Глупое создание – обезьяна, – произнесла Грэнни.
– Девять лет, – сказала Мама. – Анти, что ты о ней думаешь?
Анти встала напротив меня, приподняла мою голову и посмотрела мне в лицо.
– В ней много воды.
– Красивые глаза, – сказала Мама. – Ты видела, Грэнни?
– Мне кажется, она глупа, – сказала Грэнни. – Хватит нам обезьян.
– Я уверена, ты права, – согласилась с ней Анти, – возможно, она именно такая, какой ты ее считаешь. Но мне она кажется очень умной девочкой, а главное, умеющей приспосабливаться, это можно понять, посмотрев на форму ее ушей.
– С таким количеством воды в ее натуре, – сказала Мама, – она, вероятно, сможет почувствовать огонь прежде, чем он начнется. Это было бы здорово, правда же, Грэнни? Нам не придется беспокоиться о том, что в один прекрасный день наш гардероб сгорит вместе со всеми хранящимися в нем кимоно.
Грэнни, оказывается, больше всего в жизни боялась пожара.
– Несмотря ни на что, она довольно мила, правда же? – спросила Мама.
– В Джионе очень много милых девочек, – сказала Грэнни. – Нам же нужна не просто приятная, а умная девочка. Хацумомо, например, чудо как хороша, но посмотри, как она глупа.
После этого Грэнни встала, и Анти проводила ее из комнаты. Я слышала, как входная дверь открылась и закрылась, и вскоре Анти вернулась в комнату.
– У тебя есть вши? – спросила Мама.
– Нет, – ответила я.
– Тебе следует научиться говорить более вежливо. Анти, постриги ее, пожалуйста, на всякий случай.
Анти позвала служанку и попросила ее принести ножницы.
– Итак, малышка, – обратилась Мама ко мне, – ты сейчас в Киото и либо научишься себя вести, либо будешь бита. Избивает здесь обычно Грэнни, поэтому тебе будет несладко. Мой тебе совет: работай очень прилежно и никогда не покидай окейю без разрешения. Делай, как я говорю, не доставляй лишних хлопот, и ты начнешь обучаться искусству гейши через два или три месяца. Тебя сюда взяли не в услужение. Я не стану тебя держать, если все сведется именно к этому.
Мама набила трубку и пристально посмотрела на меня. Я не осмелилась сдвинуться с места до тех пор, пока она не разрешила мне уйти. Я подумала о своей сестре, наверное, тоже сейчас стоящей перед какой-нибудь суровой женщиной где-нибудь в другом доме в этом ужасном городе. И я вдруг представила свою бедную больную маму, с трудом приподнимающуюся на локте, чтобы посмотреть, где же мы. Мне не хотелось предстать перед Мамой плачущей, но слезы заполнили мои глаза прежде, чем я смогла подумать, как их остановить. Желтое кимоно Мамы становилось все нежнее и нежнее, пока не стало мерцающим. Она выпустила дым из трубки и тотчас же исчезла.
Глава 4
В первые дни пребывания в этом странном месте мне казалось, что лучше потерять руки и ноги, чем семью и дом. Я уже не сомневалась – так, как я жила прежде, мне уже никогда не придется жить. Я думала только о том, насколько я несчастна, и, конечно, меня очень волновало, увижу ли я снова Сацу. Я лишилась отца и матери и даже привычной одежды… И то, что я все же выжила, казалось удивительным. Помню, однажды, оттирая котлы для варки риса, я до такой степени потеряла ощущение реальности происходящего, что, прервав работу, в течение какого-то времени разглядывала свои руки, пытаясь убедиться в том, что именно я оттирала котел в это время и в этом месте.
Мама обещала, что если я буду прилежно трудиться и хорошо себя вести, то через несколько месяцев смогу приступить к учебе. Как я узнала от Тыквы, начало занятий означает ежедневное хождение в школу, расположенную в другом конце Джиона, и постижение там искусства музыки, танца и чайной церемонии. Все девочки – будущие гейши – брали уроки в одной и той же школе. Поэтому я надеялась обязательно встретить там Сацу и к концу первой недели настроилась вести себя как послушная корова, которую ведут на веревке, в надежде, что в конце концов Мама выполнит свое обещание.
Большей частью мне поручалась довольно простая работа. Я убирала в комнатах, подметала грязный коридор и так далее. Иногда меня посылали в аптеку за мазью от чесотки, порой донимавшей повариху, иногда отправляли в магазин на проспекте Шийо за рисовыми крекерами – любимым лакомством Анти. К счастью, самая неприятная работа, как, например, мытье туалетов, поручалась старшим девушкам. Но как я ни старалась, мне все же не удавалось произвести нужного впечатления, ибо в мои каждодневные обязанности входило значительно больше поручений, чем я была в состоянии выполнить. Эту задачу к тому же сильно осложняла Грэнни.
Мне не поручалось прислуживать Грэнни, так по крайней мере я поняла из слов Анти. Но если Грэнни вызывала меня, я не могла проигнорировать просьбу главного человека в окейе. Однажды, например, я несла чай для Мамы, когда услышала ее крик:
– Где эта девчонка? Пришлите ее ко мне!
Я отставила поднос с чаем и поспешила в комнату, где завтракала Грэнни.
– Не кажется ли тебе, что в этой комнате слишком жарко? – спросила она меня, после того как я опустилась перед ней на колени. – Почему ты не зашла и не открыла здесь окно?
– Извините, Грэнни. Я не знала, что вам жарко.
– Мне жарко, неужели не видно?
Она ела рис, и несколько зерен повисли на ее нижней губе. Глядя на нее, я бы не подумала, что ей плохо, но все же направилась к окну и открыла его. В комнату тут же влетела муха и стала кружить над ее едой.
– Что с тобой происходит? – спросила она, отгоняя муху палочками. – Другие девушки, открывая окна, никогда не впускают мух.
Я извинилась и сказала, что принесу хлопушку для мух.
– И убьешь муху на моей еде? Нет-нет, не нужно! Стой рядом со мной, пока я ем, и отгоняй ее от меня.
Так я стояла рядом с Грэнни, пока она ела, и в который раз слушала ее историю о великом актере кабуки Ичимура Узамон XIV, взявшем ее, четырнадцатилетнюю, за руку во время вечеринки, посвященной созерцанию луны. К тому времени, когда она позволила мне уйти, чай Мамы совсем остыл, и нести его ей было просто неудобно. И повар, и Мама остались недовольны мной.
Дело заключалось в особой нелюбви Грэнни к одиночеству. Даже когда она ходила в туалет и сидела на корточках, Анти стояла рядом и держала ее за руки, помогая ей сохранять равновесие. Запах был настолько невыносимым, что бедная Анти буквально ломала себе шею, стараясь как можно дальше отстраниться от происходящего. Мне, к счастью, не приходилось выполнять подобную работу, но Грэнни всегда заставляла меня делать ей массаж, в то время как она чистила уши, и это, надо сказать, куда более неприятно, чем вы думаете. Первое время мне становилось плохо, когда она расстегивала свое платье и спускала его вниз, обнажая плечи и шею, покрытые дряблой и желтой, как у цыпленка, кожей. Во времена ее молодости гейши пользовались разновидностью пудры под названием «китайская глина», приготовленной на основе свинца. Глина от присутствия в ней свинца становилась ядовитой, и этот яд повлиял на кожу, а возможно, и на характер Грэнни, сделав его таким скверным. Кроме того, она любила ходить на горячие ключи на севере Киото. Все было бы отлично, если бы эта свинцовая пудра легко смывалась. Она же, вступая в соединение с каким-то из элементов воды, образовывала краситель, разрушающий кожу. Грэнни была не единственной пострадавшей от этой пудры. Даже в начале Второй мировой войны на улицах Джиона часто встречались старые женщины с обвисшей желтой шеей.
Однажды, спустя три недели после моего появления в окейе, я убирала в комнате Хацумомо позже, чем обычно. Я побаивалась Хацумомо, хотя и очень редко с ней виделась из-за ее напряженного образа жизни. Мне очень не хотелось, чтобы она застала меня одну в своей комнате, поэтому я всегда старалась убрать у нее до того, как она уйдет из окейи на урок танца. К сожалению, в то утро Грэнни задержала меня почти до обеда.
Хацумомо принадлежала самая большая комната в окейе, больше, чем весь наш дом в Йоридо. Я не могла понять, почему ее комната настолько больше, чем у всех остальных, пока старшие девушки не объяснили мне, что сейчас Хацумомо – единственная гейша в окейе, а раньше их бывало и три, и четыре, и все они жили вместе в одной комнате. И хотя Хацумомо жила одна, беспорядок она устраивала за четверых. В тот день в ее комнате вдобавок к разбросанным журналам и кисточкам, оставленным на матах около крошечного столика для макияжа, я обнаружила огрызок яблока, а под столом – пустую бутылку из-под виски. Она, видимо, не закрыла окно, на которое накануне вечером пьяная повесила свое кимоно, и ветер разбил деревянную раму. Обычно к этому времени Анти, обязанная следить за одеждой в окейе, уже собирала кимоно, но тогда по какой-то причине она этого не сделала. Я как раз подошла к окну, чтобы закрыть раму, когда входная дверь настежь распахнулась, я обернулась, и Хацумомо предстала перед моими глазами.
– О, это ты? Я вижу, ты наводишь порядок в моей комнате. Это ты постоянно переставляешь мои баночки с косметикой?
– Прошу прощения, но я только передвигаю их, чтобы вытереть под ними пыль.
– Но ведь если ты будешь дотрагиваться до них, они станут пахнуть так же, как ты, – сказала она. – А потом мужчины будут говорить мне: «Хацумомо-сан, почему ты воняешь, как невежественная девчонка из рыбацкой деревни?» Думаю, ты поняла меня, не правда ли? Но давай для уверенности повторим все еще раз. Итак, почему ты не должна дотрагиваться до моей косметики?
Я долго заставляла себя произнести это и в конце концов сказала:
– Потому что вы станете пахнуть так же, как я.
– Очень хорошо. И что мужчины будут говорить мне?
– Они будут говорить: «О, Хацумомо, от тебя пахнет, как от девушки из рыбацкой деревушки».
– Хм… Что-то мне не нравится в том, как ты произнесла эту фразу. Но я надеюсь, тебе все ясно? Не понимаю, отчего девушки из рыбацких поселков так плохо пахнут. На днях твоя старшая сестра искала тебя здесь, и от нее исходил такой же отвратительный запах.
Я стояла перед ней с опущенной головой, но когда Хацумомо произнесла эти слова, я посмотрела ей прямо в глаза, стараясь понять, правду ли она говорит.
– Ты так удивлена! Неужели я ничего не говорила тебе? Она приходила сюда и рассказала мне, где живет. Возможно, она надеется, что ты найдешь ее и вы сможете вместе убежать.
– Хацумомо-сан…
– Ты хочешь узнать, где она? Хорошо, ты сможешь заработать эту информацию, и когда я придумаю как, поставлю тебя в известность. А сейчас убирайся отсюда.
Мне не хотелось ее злить, но все же, прежде чем выйти из комнаты, я остановилась, надеясь уговорить ее.
– Хацумомо-сан, я знаю, вы меня не любите, – сказала я. – Но не были бы вы так добры сообщить мне, где ее искать. В благодарность за это я обещаю вас больше никогда не беспокоить.
Мне показалось, Хацумомо очень обрадовали мои слова, лицо ее светилось от удовольствия. Признаться, я раньше не видела такой потрясающе красивой женщины. Мужчины на улице иногда останавливались и вынимали изо рта сигарету, залюбовавшись ею. Она подошла ко мне так близко, словно хотела что-то шепнуть на ухо, но, улыбнувшись, неожиданно ударила меня.
– Разве я не велела тебе выйти из моей комнаты?
От неожиданности я растерялась, выбежала из комнаты и упала в коридоре на пол, закрыв лицо руками. Вдруг открылась дверь Маминой комнаты.
– Хацумомо! – закричала Мама, помогая мне подняться. – Что ты сделала Чио?
– Она говорила о побеге из окейи. Я решила, будет лучше, если я ударю ее вместо вас. Мне кажется, вы очень заняты, чтобы заниматься этим самостоятельно.
Мама позвала прислугу, попросила принести ей свежего имбиря, отвела меня к себе в комнату и усадила за стол, а сама направилась к телефону, чтобы закончить прерванный разговор. Единственный телефон в окейе, по которому можно было звонить за пределы Джиона, висел на стене в ее комнате, и никому, кроме нее, не позволялось им пользоваться. Отходя от телефона, она оставила трубку на полке, а когда взяла ее снова, то сжала своими крепкими пальцами так сильно, словно хотела ее расплющить.
– Извините, – сказала она в трубку своим резким голосом, – Хацумомо опять бьет девушек.
В первые недели моего проживания в окейе я чувствовала противоестественное уважение к Маме – нечто сродни тому, что испытывает рыба по отношению к рыбаку, вынимающему крючок из ее рта. Возможно, это было связано с тем, что я видела ее всего несколько минут в день, пока убирала в ее комнате. Она всегда оказывалась на месте, сидела за столом, обычно с бухгалтерской книгой. Мама не любила, когда кто-нибудь прикасался к ее постели, даже менял белье, и в ее комнате постоянно стоял запах грязного белья. А бумажные жалюзи на окнах были перепачканы пеплом ее трубки. Все это придавало ее комнате несколько заброшенный, мрачноватый вид.
Пока Мама разговаривала по телефону, одна из служанок принесла имбирь и приложила его к моему лицу. Постоянное хлопанье дверью разбудило маленькую собачку Мамы Таку – болезненное существо с приплюснутой мордой. Казалось, в ее жизни существовало всего три занятия: лаять, чихать и кусать тех, кто пытался ее погладить. Когда служанка ушла, Таку улеглась за моей спиной. Это был один из ее маленьких трюков: она любила разлечься там, где я могу нечаянно наступить на нее, и как только я делала это, кусала меня. Я начала чувствовать себя между Мамой и Таку как мышь, попавшая в скользящую дверь, но Мама наконец перестала разговаривать по телефону и села за стол. Она посмотрела на меня своими желтыми глазами и произнесла:
– Теперь послушай меня, моя девочка. Возможно, ты слышала, как Хацумомо лжет. Но ей позволяется гораздо больше, чем другим, тем более тебе. Я хочу знать, почему она ударила тебя?
– Она хотела, чтобы я ушла из ее комнаты, Мама, – сказала я. – Мне очень стыдно за случившееся.
Мама потребовала от меня повторить сказанное с правильным акцентом, принятым в Киото и так трудно дававшимся мне. Удовлетворенная ответом, она продолжила:
– Мне кажется, ты не совсем понимаешь свои обязанности в окейе. Мы все здесь думаем только об одном: как помочь Хацумомо оставаться преуспевающей гейшей. Даже Грэнни, хотя ты ее, возможно, воспринимаешь как старуху с противным характером, на самом деле целыми днями думает о том, как помочь Хацумомо. – Понять Мамины слова я совершенно не могла. Честно говоря, даже половую тряпку вряд ли удалось бы убедить, что Грэнни могла кому-нибудь быть полезна. – Если такие уважаемые люди, как Грэнни, целыми днями работают, стараясь облегчить жизнь Хацумомо, представь, насколько упорнее должна работать ты.
– Да, Мама, я буду очень стараться.
– Мне не хотелось бы еще раз услышать, что ты опять расстраиваешь Хацумомо. Другие маленькие девочки умудряются не попадаться ей на глаза, и тебе стоит последовать их примеру.
– Конечно, Мама… Но прежде чем я пойду, можно вас кое о чем спросить? Может ли кто-нибудь знать, где сейчас моя сестра? Мне бы хотелось послать ей записку.
У Мамы был особенный рот, слишком большой для ее лица, и поэтому основную часть времени он оставался открытым. Но сейчас она с усилием сжала свои зубы вместе, как будто давала мне возможность получше рассмотреть их. Оказывается, так выглядела ее улыбка. Я поняла это, услышав кашляющие звуки, означающие, что она смеется.
– Почему я должна говорить тебе это? – спросила она.
Она еще несколько раз ухмыльнулась и махнула мне рукой, предлагая покинуть ее комнату.
Когда я вышла из комнаты, Анти ждала меня на лестничной клетке с поручением. Она дала мне ведро и отправила на крышу.
Я поднялась вверх по лестнице до люка, а затем через него – на крышу. Там, на деревянных подпорках, стоял бак для сбора дождевой воды. Дождевая вода стекала вниз и омывала туалет рядом с комнатой Мамы, так как водопровода в то время у нас еще не было. Погода стояла сухая, и в туалете стало вонять. Мне велели налить в бак столько воды, чтобы Анти смогла несколько раз сполоснуть туалет. Черепица в знойный полдень показалась мне горячей, как кастрюля, и я вспомнила о холодной воде нашего деревенского пруда, в котором мы любили купаться. Всего несколько недель назад я еще жила дома, но все это было уже так далеко от меня, сидевшей на крыше окейи. Анти попросила меня сорвать выросшую на крыше траву, прежде чем я спущусь вниз. Я посмотрела на окутанный туманом город и на горы, окружавшие меня, как тюремные стены. Где-то под одной из этих крыш моя сестра также, как и я, выполняет какие-нибудь поручения. Задумавшись, я случайно задела бак, и часть воды выплеснулась на улицу.
Примерно месяц спустя после моего приезда в окейю Мама объявила, что пришло время отправляться в школу. Проводить меня до школы и представить учителям поручили Тыкве. А Хацумомо после уроков предстояло отвести меня в регистрационный офис, о котором я никогда прежде не слышала. Этим же вечером мне разрешалось понаблюдать за тем, как она накладывает грим и одевается в кимоно. По традиции окейи в тот день, когда девочка первый раз отправляется в школу, ей показывают обряд одевания и украшения главной гейши.
Тыква, узнавшая, что поведет меня в школу следующим утром, очень занервничала.
– Ты ни в коем случае не должна проспать, – говорила она мне. – Лучше утопиться в туалете, чем опоздать…
Я видела, как рано утром готовая расплакаться Тыква выходит из окейи с глазами, не успевшими к тому времени как следует раскрыться. И в самом деле, я несколько раз слышала, как она плакала, проходя в своих деревянных туфлях мимо кухни. Она появилась в окейе всего за полгода до меня, но ходить в школу стала только неделю спустя после моего приезда. Возвращаясь расстроенная днем на обед, она сразу пряталась в комнатах прислуги от посторонних глаз.
На следующее утро я встала раньше, чем обычно, и впервые надела простое хлопчатобумажное бело-голубое, украшенное детским рисунком из квадратов школьное платье. Наверное, оно выглядело не более элегантно, чем гостевое платье в отелях, предназначенное для посещения ванной комнаты, но никогда раньше мне не доводилось надевать ничего лучшего и хоть сколько-нибудь похожего на этот наряд.
Обеспокоенная Тыква ждала меня у входа. Я как раз собиралась засунуть ноги в ботинки, когда Грэнни позвала меня в свою комнату.
– Нет! – закричала Тыква, и ее лицо начало растекаться, как плавящийся воск. – Я опять опоздаю. Давай уйдем и сделаем вид, что мы ее не слышали!
Я хотела последовать ее совету, но Грэнни уже стояла в дверном проеме и ждала меня, испепеляя взглядом. И хотя она задержала меня не более чем на десять – пятнадцать минут, к тому времени у Тыквы в глазах стояли слезы. Когда мы наконец вышли, Тыква пошла так быстро, что я с трудом поспевала за ней.
– Эта старуха ужасна! – сказала она. – После того как ты помоешь ей шею, обязательно положи свои руки в тарелку с солью.
– Для чего?
– Моя мама часто говорила мне: «Зло распространяется в мире через прикосновение». И я знаю, это правда. Мама столкнулась на дороге с дьяволом и после этой встречи умерла. Если ты не будешь очищать свои руки, то превратишься в сморщенную старую селедку, как Грэнни.
Мы с Тыквой одного возраста и жили в абсолютно одинаковых условиях, я думаю, нам было бы о чем поговорить, имей мы такую возможность. Но все наше время уходило на выполнение многочисленных поручений. Нам с трудом удавалось выкроить минутку даже для еды. Но ели мы тоже в разное время. Тыква, как старшая в окейе, ела раньше меня. Таким образом, я не знала о ней практически ничего, кроме того, что она появилась в окейе за шесть месяцев до меня. Поэтому я принялась расспрашивать ее:
– Тыква, ты родом из Киото? У тебя акцент почти такой же, как у всех здесь.
