Солнечный остров

скачать книгу бесплатно


«Вот стою на камне,

Дай-ка брошусь в море!

Что сулит судьба мне?

Радость или горе?

Может озадачит,

Может, не обидит…

Ведь кузнечик скачет,

А куда – не видит…»[1 - К. Прутков «Перед морем житейским»]

Вот уж действительно – куда скакать?

– Почему мне не сообщили?– не переставая наблюдать за невидимым в темноте морем, произнёс лорд-канцлер.

– В дорогу даже и не пытались… Всё произошло настолько стремительно в нашем неторопливом укладе… А первый удобный случай – сегодня… Не один ты, никто из нас картину полностью не видел. Все масштабы беды углядывал только я, и даже я не всё понимал до сегодняшнего дня…

В комнате опять повисла тишина.

– Ненавижу кошек, – вдруг нарушил молчание лорд-канцлер, продолжая смотреть в черноту. Все удивлённо повернулись к нему. Дортмундсен продолжил:

– Единственная скотина, которая живёт за счёт хозяев, ничего не делает, и при этом считает себя главной в доме…

– Якоб… ты о ком то из нас? – спросил, на удивление, не Шпигель, а Лэйкер.

– Нет, – ответил лорд-канцлер, – Просто, мысль пришла… Итак, кабинет республики в полном составе! Какие будут предложения по исправлению ситуации?

– Якоб, Якоб… – грустно отозвался Сэйлер, – не будет предложений… С точки зрения закона они правы, а с точки зрения совести они не могут быть неправы, потому что её у них нет… И не мне тебе рассказывать, ты только что прочитал нам эту лекцию. И если до неё у меня ещё была надежда хоть на что то, то сейчас только Майнер смог бы…

В дверь постучали и почти сразу же она открылась, впустив молодого человека с испуганными и бегающими глазами, видно, откуда-то торопившегося.

– Пакет для министра Виндсторма! – не очень уверенно произнёс он, оглядываясь вокруг и ожидая, кто же откликнется..

– Новенький? Кто? Когда назначен? – Виндсторм поднялся на допрос, одновременно забирая пакет.

– Нет, я не в штате дворца, – робко, но торопливо, с желанием прояснить ситуацию, затараторил юноша.

– Мой отец – личный врач Президента Майнера, а так как я тоже собираюсь стать врачом, он иногда берёт меня с собой. Правда, Президента Майнера я так и не видел, только издали, на президентские процедуры и обследования отец меня не пускает пока. Вот и сегодня он не пустил меня в покои, только выдал мне эту бумагу, и сказал, чтобы я срочно отнёс её сюда. Расположение комнат я знаю, а в халате я совершенно похож на ассистента, ну почти совсем как настоящий, и ни у кого не вызываю подозрений…

Пока молодой человек, ежесекундно сбиваясь, объяснял своё присутствие, Виндсторм вскрыл пакет и прочёл вложенную в него бумажку с какими-то каракулями. Движением руки он остановил монолог юноши.

– Спасибо… идите…

Будущий врач исчез за дверью, радуясь тому, что он видел живыми весь кабинет министров республики и ничем плохим это для него не кончилось. Лорд-канцлер пообещал напомнить себе разобраться с личным врачом и хорошенько отчитать его за посторонних в Президентском дворце.

– Что там?– спросил Виндсторма Поуп, видя, что тот замер с посланием в руке.

Виндсторм взглянул на часы и произнёс надтреснутым и дрожащим голосом:

– Двадцать минут назад Президент Карл Майнер скончался на семьдесят девятом году жизни… после тяжёлой и продолжительной… – добавил он всем известную подробность, и, передав бумагу Дортмундсену, сел в кресло, отвернулся, наклонив голову, и закачался, как старый индеец у костра, кусая пальцы, сжатые в кулак. Дортмундсен невидящим взглядом заглянул за подробностями в бумагу так, как передал ему её Виндсторм, кверху ногами, но ничего не поняв в перевёрнутых буквах, опустил руку с посланием.

Подробности были не нужны. Сам факт смерти отрицал подробности. Он бросил бумагу на столик перед Сэйлером, направился было к креслу, но передумал, и отвернул к окну. Цвет облачной ночи был сейчас для него предпочтительнее освещённого кабинета с растерянно-вопросительными взглядами, ждущими от него решения. Или хотя бы слова. Даже хоть звука, но в голове у лорд-канцлера было пусто, и только совсем издалека опять рефреном из полузабытого детства застучало по вискам:

«Вот стою на камне,

Дай-ка брошусь в море!…»

Рефрен оборвал Сэйлер:

– Что будет, Якоб?

«Герберт, Герберт… На что ты ещё надеешься? Видно, много ты грешил, что Господь не послушал твоих молитв о здоровье Майнера. Или у Господа были свои планы на его счёт… и на наш тоже…» – подумал Якоб, но вслух сказал другое:

– Надо определиться, кто будет вместо Карла, и ждать их предложений…. Мы не умеем стрелять, да и если начнём, стрелять придётся по своим. Те, в кого действительно надо стрелять, в окопах и на баррикадах сидеть не будут. Они будут грамотно осуществлять поставку оружия. Если кто-то из нас НЕ СОГЛАШАЕТСЯ работать с ними, он рискует в один из дней не проснуться. Или не доехать. Или не дойти… На Майнера ещё не посмели бы тявкать, но мы – не майнеры…

Опять наступила тишина, продлившаяся неприлично долго. Первым подал голос Дортмундсен:

– Господа министры! Предлагаю разойтись.. Завтра у нас…. С завтрашнего дня у нас будет чем заняться… Спокойной ночи!

Облака так и не развеялись до похорон. Погода испортилась совершенно. Дождей не было, но солнце не выходило, и появились ветры, дующие, казалось, отовсюду, причём в большинстве своём всегда в лицо. Небо и море сделались серого цвета, изредка меняя оттенки от светло-серого до серо-синего. На церемонии, в некрополе, устроенном во внутреннем дворе Президентского Дворца, стояло два гроба – Президента Карла Майнера и министра торговли и иностранных дел Герберта Сэйлера. Он пережил Майнера на несколько часов, пустив себе пулю в сердце. По молчаливому согласию в некрологе написали «сердечный приступ», рана для островитян не была видна, врач Президентского Дворца не стал препятствовать, заполняя бумаги. Они так и лежали рядом: измученный болезнью Майнер с лицом чуть просветлённым от облегчения смертью, и тело Сэйлера, три дня назад ещё цветущего мужчины. Выражение его лица, полное скорби и безысходности, паталогоанатом так и не смог загримировать.

Почести были соблюдены, солдаты отмаршировали, флаги третий день были приспущены, пушки отстрелили положенное количество выстрелов, цветы и венки были разложены в строгом соответствии с протоколом похорон. Как оказалось, был и такой в протоколах официальных праздников ***ландии, невесть кем разработанный, принятый и подписанный почти полвека назад. Другого не было, поэтому церемония прошла по тому единственному, который был.

Перед самым окончанием траурной церемонии к Дортмундсену подошёл человек. Выглядел он безукоризненно, но всё равно оставлял неприятное впечатление. Вернее, как раз потому, что выглядел он как манекен, и впечатление от него было неприятным. Дортмундсен по опыту знал: тот, кто действительно что-то стоил в деле, мог позволить себе не следить за тем, как он выглядит, а вот те, кто ничего не из себя не представлял, а только пыжился, в первую очередь подбирали ботинки под пуговицы на пальто, причём, подобрав, искренне полагали, что на этом их основная деятельность закончена, и теперь начинается ничего не значащая бестолковая рутина. Человек заговорил торжественно и самодовольно, пытаясь дать собеседнику самому определить его статус и соблюдать иерархию, так и не соизволив хотя бы для приличия выразить соболезнования:

– Я глава управы кантона Серебряный рудник. Я уполномочен действовать по поручению Совета Директоров концерна «The Health». Наше руководство, – он непроизвольно надавил на слово «наше», – для выяснения дальнейшей политики концерна в ***ландии хотело бы встретиться и обсудить некоторые вопросы, требующие безотлагательного вмешательства. Нам хотелось бы знать, когда и в каком представительстве можно назначить встречу?

Лорд-канцлер, временно исполняющий обязанности Президента, подставил лицо прохладному ветру, порывами наскакивавшему на берег. Всё было предсказуемо, и от того противно. Облака, ветер, этот хлюст, мнящий себя как минимум ферзём в этой игре; раскудахтавшиеся чайки, обычно просто пищащие что то нескладное, а сегодня напоминающие лорд канцлеру куриц, вдруг научившихся летать, и мотающихся на ветру по абсолютно непредсказуемой траектории, всё было неправильное, и какое то ненастоящее. «Как, однако, странно,» – подумал он. – «Странно делать всё необходимое для республики, оставаясь в глазах островитян продажной шкурой. И свои не понимают, и чужим мешаешь… Недолюбливают и те и другие… Ну, что ж, ход сделан! Надо отвечать!»

– В республике траур. Я бы не хотел сейчас заниматься делами, оскверняя этим память о человеке, создавшем мой мир … – произнёс, наконец, Дортмундсен вслух, про себя добавив: «делами, которые этот мир разрушат».

– Пришлите представителя в начале следующего месяца, мы обговорим детали и назначим дату. Надеюсь, вы войдёте в положение и поймёте наши временные трудности.

Человек поклонился и исчез.

Начало следующего месяца.. Дортмундсен снял очки, закрыл глаза и устало провёл ладонью по лицу. Затем вздохнул, и вернул очки на место.

Начало следующего месяца…

Доживай, республика! У тебя остался один месяц…

Часть II

Мартин Дюрбахлер

I

Воскресенье!

Мартин уже знал наизусть, как и что случится в воскресенье. Сначала с самого утра, пока все спят, отец поднимется и что-нибудь сготовит. Каждый раз он придумывал что то новое (отец привёз кучу таких рецептов, когда в далёкой уже молодости ходил на торговом корабле); то поджарит лук, который Мартин, в общем-то не ел, и перемешает с кашей – лук почему-то становится сладким, и так непривычно во рту – вкусно! А то возьмёт да и зажарит огурцы. Свежие, с грядки огурцы! Нарежет колечками, насыплет в сковороду каких-то трав и специй и получается не хуже маминой картошки!

Потом мать останется дома, а отец уйдёт в огород – маленький надельчик земли вокруг дома, в окружении таких же крохотных соседских надельчиков, на котором каждый из соседей умудрялся ещё что—то выращивать. Мартин обязательно помогал отцу, ну, если только мальчишки не убегали к морю и детское бесшабашное «А давайте…!» не увлекало его вместе с друзьями. Отец не отпускал Мартина только когда нужно было сделать что-то масштабное, где отец один не справился бы. Потом – обед. Ну, тут уже отец уступал место у плиты матери, и тоже не зря. Если отцовская стряпня была интересной и неожиданной, то у мамы она всегда была просто вкусной. Постоянно вкусной, вкусной всегда; и такой, к какой Мартин всегда привык. Мартин иногда даже задумывался – вот у всех есть мамы, но сколько ни приходилось ему обедать у друзей – всё равно выходило так, что у его, у Мартина, мамы, получалось вкуснее, и ему немного жаль становилось мальчишек – не мог же он их всех каждый раз водить к себе обедать.

После обеда Мартин убегал к друзьям, и сценарий воскресенья с этого места до вечера всегда был смутен для него: во-первых, он не знал, что ещё придумали на этот день мальчишки, а во-вторых, отец пропадал из поля зрения. Мартин точно знал, что отец что-то делает, потому что иногда он не успевал убрать какие-то отвёртки, паяльники и напильники с гаечными ключами, но что именно, Мартин видел не всегда. А вот вечером… Вечером отец садился в кресло-качалку, которое он сам и сделал, приладив полозья из старой виноградной лозы к обычному креслу, обернув их войлоком, чтобы не так шумели; набивал трубку, доставал оплетённую бутыль со «взрослым лимонадом», как он всегда говорил Мартину, и включал телевизор. Старенький телевизор с дрянной самодельной антенной, в котором, как ни крути ручки, всё равно надо было догадывать картинку, получавшуюся из чёрных и белых точек, суетливо бегающих по экрану. Отец всегда смотрел новости, как он сам объяснял: «А вдруг война началась, а мы и не знаем..», и если новости Мартин ещё нормально выдерживал, то после новостей целых сорок минут шло «Международное обозрение» со всякими непонятными сюжетами и долгими разговорами. Вот тут воспитывалось умение ждать, потому что сидел Мартин под столом не ради новостей и тем более не ради международной обстановки. Слишком много в его детской жизни пока ещё случалось в первый раз, чтобы можно было заинтересовать одиннадцатилетнего мальчишку новостями в телевизоре. Была причина, по которой Мартин всегда мужественно сидел до самого конца, хотя каждая следующая минута тянулась чуть не вдвое дольше предыдущей: после «Международного обозрения» всегда целых двадцать минут показывали мультфильмы! Ради них мальчишка готов был вытерпеть и не такое! Нарисованные ёжики, медвежата, зайцы, мыши и кошки жили там, в телевизоре, своей чудной нарисованной жизнью, и на двадцать минут Мартин забывал обо всём. Даже о своём футбольном мяче, который в прошлом году три раза уже приносили ему с улицы, а на четвёртый он так и остался там. На улице. Вернее, он просто исчез. В общем, Мартин его больше не встречал. Грустил он по нему ровно столько времени, сколько оставалось до вечера следующего воскресенья, когда отец снова набил трубку, достал бутыль и включил телевизор.