скачать книгу бесплатно
«Воин, что молодой волк, должен быть поджар, подвижен и всегда голоден» – говорили им опытные наставники. Эти слова пришли на ум Святославу, когда он увидел, с какой охотой все – от простых воев до темников – поглощали свою нехитрую еду, обжигаясь горячим полупрожаренным мясом, со смачным хрустом жуя головки степного лука, чеснока, сухари и коренья, запивая всё это чистой криничной водой, вкуснее которой, кажется, не бывает на свете.
Тут подошёл и гридень Горицвета – полная противоположность своему начальнику: ширококостный, молчаливый и, словно девица, легко впадающий в смущение.
– Давай, что принёс, да и сам поешь! – махнул ему Горицвет, принимая коренья и протягивая дымящуюся конину, насаженную на острие копья. – Князя вон благодари да гридней его ловких, что нас с тобой жалуют да подкармливают, не то давно бы от голода извелись… – шутливо строго журил он увальня. Гридни Святослава прыснули со смеху. Горицветов прислужник сконфуженно засопел, не поднимая очей, сел неподалёку и стал быстро поглощать мясо. Вдруг Горицвет замер, перестал жевать и, прикрыв глаза, потянул носом:
– Эх, благодать какая, жареной дичиной потянуло!
– Это гридень воево… – стременной Святослава запнулся и тут же поправился, – гридень советника Свенельда двух перепелов подстрелил, я видел, когда за водой ходил…
– Видал? – обернулся Горицвет к своему слуге. – Двух перепелов! А ты и корня вырыть не успеваешь, вот как! – с деланой укоризной проговорил молодой темник.
– Так я же… это… – Ланиты богатыря покрылись румянцем смущения. – Сам ведь сказал, лишнего не надо, а то я раздобыл бы дрофу или стрепета… – оправдывался он.
– Ладно, в другой раз добудешь, тогда мы уж князя на трапезу пригласим, гляди, не оплошай у меня! – продолжал балагурить Горицвет.
Святослав понимал, что глубоко в душе друга лежал тяжкий камень из-за дружинников, павших в ночном бою. Но другим было не легче, и Горицвет шуткой и весельем старался отвлечь друзей и развеять тоску.
Насытившись, Святослав собрал крошки и бросил их в тлеющий костерок – малая жертва Огнебогу.
– Сменить дозоры и всем отдыхать, пока Полуденник не смягчит жары! – велел он. И сам тут же улёгся на землю, свободно раскинув руки и ноги.
Сквозь прикрытые веки радужными бликами пробивалось солнце. Тело привычно расслабилось, потеряло ощущение веса, и вскоре возникло чувство полёта, будто он не лежал на земле, а парил в выси, подобно птице. Святослав перестал слышать, что творится вокруг: голоса, звуки, ржание коней – всё куда-то ушло, как вода в степную пыль. С высоты птичьего полёта он увидел весь лагерь – себя, лежащего с раскинутыми руками, дружинников, что ходили, сидели, лежали, лошадей, щипавших траву. Поднявшись ещё выше, узрел дозорных, стоящих на холмах. А потом, воспарив в самую небесную синь, обозрел всю степь в округе и не обнаружил ни войска чужого, ни лазутчиков, ни поселений. Насладившись ещё немного вольным парением, он устремился назад, к себе, лежащему неподвижно и почти бездыханно, и вошёл в своё тело. И лишь после этого уснул настоящим, крепким, безо всяких волховских видений, сном.
Через два часа пение рогов разбудило лагерь.
Начальники выстроили сотни и тьмы. Снова древние курганы и могильники плыли навстречу, а, поравнявшись, уходили назад, как возникает, некоторое время существует, а затем исчезает всё сущее в явском мире.
Никого, кроме уносящихся прочь степных обитателей, войско не встретило до самого вечера. А когда уже проскакал Вечерний вестник, и усталое Солнце двинулось к Сварожьему Поясу, чтобы покинуть там свой золотой воз и уснуть, дружина достигла поля, сплошь усеянного человеческими и конскими костями. Пожелтевшие от времени, ветра, дождей и солнца, они стали хрупкими. Некогда прочная броня доспехов проржавела, и сквозь латы и челюсти прорастала степная трава.
Святослав придержал коня, чтобы тот не наступил на человеческий череп. За ним остановилось и всё войско, озирая бранное поле. Сломанные копья, мечи и стрелы порой торчали, воткнувшись в дёрн, иные застряли в ржавой броне, навеки пригвоздив к земле воинский скелет, а то просто валялись там и тут. У останков, лежавших перед Святославом, стрела торчала меж шейных позвонков, а костлявая рука ещё сжимала ржавый меч, почти неразличимый в жухлой траве.
– Верно, злая сеча шла на поле сём, – промолвил Святослав.
– Гляди, а шелом-то русский! – воскликнул кто-то из воинов, указывая на островерхий шишак в траве.
Другой, спешившись, тоже внимательно оглядывал останки.
– И кольчуга, похоже, нашего плетения! – указал он на куст степной колючки, что проросла сквозь костяк и слегка приподняла его, как бы на обозрение. – А меч как будто варяжский, – продолжал воин, разглядывая широкий обломок. – А вот эти наконечники стрел – хазарские, и меч однолезвийный согнутый. Похоже, тут хазар кто-то крепко бил! – заключил воин.
– Отец мне сказывал, как при княжении светлого князя Игоря, – молодой Горицвет взглянул на Святослава, – хазары коварно истребили наше двадцатититысячное войско, что из земли Ширванской ворочалось с добычей великой. Может, это они?
– Те русы полегли у моря Хвалынского. Мыслю я, сие поле сечи есть Руриково, я о нём от деда слыхал, – отозвался подъехавший Свенельд. – Деда моего тоже Свеном звали, и он, княже, с твоим дедом Руриком бился с хазарами за нашу Киевщину. Через неё ведь идут торговые пути из Тьмуторокани, Синдики и Хвалыни к фрягам, готам и иным народам, что далеко за Лабой живут. Хазары издавна хотели те пути перенять и уже осели в Киеве, но Рурик с Ольгом, слава Перуну, избавили Русь от этого зла. Объединённые силы варягов-руси со словенцами и прочими народами выступили тогда против хазар и дали решающий бой, освободив земли до Дона-реки…
Святослав слушал молча, потом, повернув коня, князь стал лицом к войску и громко изрёк:
– Поелику здесь кровь русская лилась, воздадим же, друзья, почести нашим отцам и дедам-прадедам, что на поле сечи умерли, но землю Русскую не отдали врагу, а нам, детям и внукам своим оставили. И нам, на них глядя, так же поступать следует!
С этими словами он вынул меч и прислонил к правому плечу. Уже порозовевшие солнечные лучи бликами отразились на княжеском клинке, а затем, множась, побежали по рядам воинов по мере того, как сотня за сотней, тысяча за тысячей обнажали свои булаты.
Вслед за князем полки стали обтекать священное поле, отдавая умершим последние почести. Багровеющее солнце блистало на обнажённых клинках, будто кровь павших стекала по ним с небес на землю.
Когда все полки прошли мимо скорбного поля, Святослав велел выстроиться широкой подковой, чтобы слова, сказанные им, услышали даже в последних рядах. Быстро заняв привычные места, дружина замерла.
– Друзья мои! – зычно провозгласил Святослав. – За моей спиной – поле русской славы. Я слышу, как Матерь-Сва бьёт крылами и поёт нам о подвиге отцов наших, дедов и прадедов. И ещё я слышу, как она воспевает имена наших собратьев, что отдали свои жизни прошлой ночью у стен Саркела, ибо слава наша – едина! Умирая с честью на поле брани, мы обретаем бессмертие в войске Перуновом, соединяемся с Богами и Пращурами, а слава наша перетекает к Матери-Славе и становится вечной! Потому здесь, у Священного поля, желаю я нынче отметить храбрость тех, кто отличился во вчерашней битве с хазарами, и перед ликом всех назвать их боярами. Темники! – обратился он. – Реките по порядку, кто из ваших дружинников был самым храбрым и умелым в сече.
Тронув коня, вперёд выехал Издеба-сын, молодой темник.
– В моей тьме много воинов проявили умение и отвагу. Но больше всех отличились простые воины – Блуд из Киева и Путята, сын сотника.
– Желаю видеть Блуда, воина из Киева! – громко рёк Святослав.
Его слова волной побежали по рядам, передавая из уст в уста, до самых крайних рядов, названное имя.
Стройный юноша с тонкими чертами лица и дерзкими выразительными очами, пришпорив коня, подъехал и стал рядом с князем.
Святослав окинул его быстрым внимательным взором, затем, вынув меч, повернулся к дружине.
– Слава храброму воину Блуду! – крикнул он, вздымая меч к густеющей сварге.
– Слава! Слава! Слава! – покатилось по рядам, и догорающая заря отразилась в зерцале поднятых клинков.
– За храбрость проявленную, – обратился Святослав к юноше, – данной мне властью княжеской, отныне нарекаю тебя боярином, дозволяю иметь воина в услужение и ставлю темником! Для начала пойдёшь к Издебе, а как научишься, получишь тьму!
Вздох восхищённого изумления пронёсся по рядам: из простых воев – сразу в темники, такого ещё никто не слыхивал, ай да князь!
Отпустив Блуда, Святослав вызвал Путяту и тоже нарёк его боярином и дал тьму. За ним отличившихся десятских и сотников нарёк тысяцкими и полутемниками и также поставил к старшим в учение.
– Будем тут, у Рурикова поля, три дня стоять, – сказал в заключение Святослав. – Воинам и лошадям отдыхать, новым темникам, полутемникам и тысяцким – учиться, чтоб через три дня всё разумели: какие отдавать команды, как держать порядок в строю, на скаку, в шаге и на отдыхе, а особенно – в сражении. А через три дня новые начальники покажут нам своё умение. Дозоры ночью менять чаще и проверять неустанно, ибо они – наши глаза и уши. Всё, разойтись! – закончил Святослав.
К этому времени уже совсем стемнело. Усталые люди, наскоро перекусив, завернулись в попоны и уснули тут же, рядом с лошадьми, которые впервые за последние дни могли спокойно попастись, а их хозяева – отоспаться после напряженных суток штурма крепости, ночного боя, погребения убитых и борзой скачки в степи до самого вечера.
Три дня стояло войско Святослава у Рурикова поля, набираясь сил. Новые начальники водили свои тьмы и тысячи пред очами старших товарищей, отдавая команды сухими срывающимися голосами.
Наконец, кто лучше, кто хуже, оплошав от волнения, сдали трудное испытание, и на вечерней поверке третьего дня Святослав назвал их темниками, полутемниками и тысяцкими.
А наутро следующего дня, едва червонная Заря встала среди древних могильников, заиграли «зарю» и русские турьи рога.
Отдохнувшие и сытые кони, напасшиеся пырея, щерицы, деревея и жёлтого буркуна, били копытом, вставали на дыбы и ржали, предчувствуя поход. Воины взлетали в сёдла и выстраивались за начальниками. Густо чернели в предутреннем небе русские тьмы и тысячи, над каждой из которых трепетали стяги. И среди прочих впереди стояли новые темники, простые вчерашние воины – Блуд из Киева и Путята, сын сотника.
Ещё первые беженцы не добрались до хазарской столицы, как слухи о том, что князь урусов идёт на Саркел, поползли по всем окрестьям. Обрастая с каждым прибывшим купцом или посыльным новыми подробностями, а ещё более того небылицами, слухи захлестнули одновременно и правобережную, наиболее богатую часть Итиля, и левобережную, населённую менее зажиточными горожанами. Для слухов нет границ и стен, никакая самая бдительная стража не может остановить их проникновение. Поэтому на остров посредине волжского русла, где обитали Божественный каган и Великий бек, они тоже доходили, но чем невероятнее были слухи, тем меньше им верили во дворцах.
Но вот в Итиль с тремя охоронцами прискакал старший из двух греческих стратигосов, находившихся при молодом князе Исааке. Наскоро умывшись и сменив одежду в своём доме на правой стороне града, он явился во дворец бека и развеял все невероятные слухи. Стратигос рассказал, что князь урусов действительно пришёл к Саркелу, но с небольшим числом конницы, и потому взять город, а тем более крепость он, конечно, не сможет. А если и попытается, то напрасно потеряет много людей, и тем легче будет его разбить Итильскому войску, которое немедля должно выступить в поход. Потом к тому же Саркелу подойдут храбрые тарханы с полуночи, и тогда непобедимое хазарское воинство двинется на Киев и сразится с основной киевской дружиной, как и намечалось. Это сообщение несколько успокоило бека, кагана и весь город.
Хазарское войско уже готовилось к выступлению из града, когда дюжие охоронцы представили лику самого бека неожиданного гонца. Едва держась на ногах, почерневший от копоти, пыли, русских плетей и щедрых затрещин Святославовых дружинников, оборванный, жалкий и страшный, он распластался ниц перед владыкой, не смея произнести ни звука.
– Говори! – глухим голосом велел бек.
Согбенная спина посланника вздрогнула, будто по ней снова хлестнула русская плеть. И без того сухой язык вовсе одеревенел.
– Я… Я…
– Ну! – грозно повторил владыка. – Говори же!
От побоев, усталости и страха всё вдруг разом поплыло в мозгу посланника, и он, не ощущая больше измученного тела, приподнял голову и заговорил вдруг быстро, словно в бреду:
– Я остался один… из всех, кто был в Шаркеле… Князь урусов велел оставить в живых только меня… Он сущий дэв, проник сквозь стены… Шаркела больше нет… Яссаах-бей казнён… Никого нет… только я… я один… О!.
Посланник ещё что-то бормотал, но правитель сделал нетерпеливый жест, и стража вмиг выволокла обмякшее тело из дворцового зала. Все знали, что за ужасную весть посланник расстанется со своей головой, но о несчастном почти сразу забыли. Весть о внезапном падении Шаркела и гибели Яссааха застала всех врасплох. Приближённые никогда прежде не видели бека в такой ярости. Теперь эту ужасную весть следовало сообщить самому божественному кагану. Поскольку оба дворца владык располагались в непосредственной близости друг от друга, бек отправился к кагану на обычных носилках с пологом, которые несли крепкие рабы. Охрана осталась, как всегда, у входа, напротив охранников кагана. По лицу бека каган сразу догадался – произошло что-то необычайное.
– Да продлит Великий Яхве твои благословенные дни, о, Божественный! – обратился с положенным приветствием бек, опускаясь на колени и касаясь лбом мозаичного пола.
– Да будет благословен Великий Яхве, – ответствовал каган. – С чем пожаловал, мелех?
Иосиф скосил глаза на двух слуг, что распростёрлись ниц. Каган понял взгляд своего заместителя и отослал прислугу.
– Случилось невозможное, – заговорил бек, – урусы взяли Шаркел. Они его сожгли совсем, в живых никого, кроме одного посланного в Итиль с этой проклятой вестью, не оставили.
– А Ясаах? – вырвалось у кагана.
– Он мёртв. – Бек помолчал, задумавшись, потом продолжил: – Нужно решить, кто теперь поведёт войско, которое должен был вести на Киев Яссаах.
– Уйзен, – с усилием выдавил старый каган.
– Хоп, пусть будет так, – после недолгого раздумья согласился бек.
Горе объяло старого владыку, едва удалился бек. Любимый сын Яссаах, младший из правивших разными землями Хазарии сыновей, мёртв? Как могли урусы столь скоро взять укреплённый град? Крепость, построенную византийским спафарокандидатом Петроной специально для защиты и долгой осады? Или посланника действительно покинул разум и он нёс сущий бред? Но об этом его уже не спросишь… О, Великий Яхве, неужто ты отвернулся от меня?
Быстрые уверенные шаги послышались в зале. Каган поднял голову. Перед ним в походном снаряжении стоял его второй сын Уйзен.
– Отец, мы выступаем немедля! Я встречу Сффентослафа и перегрызу ему глотку, обещаю тебе!
Повинуясь знаку, Уйзен подошёл ближе и склонился в почтительном поклоне.
Короткая речь сына растрогала отцовское сердце, кагану трудно было говорить. Положив руку на крепкое плечо Уйзена, он, сдерживая себя, лишь похлопал его и сказал:
– Да поможет тебе Великий Яхве!
Уйзен во главе Итильской конницы бросился к полуночному закату.
По мере приближения к Дону хазары с часу на час ждали встречи с войском князя урусов.
Но время шло, а неприятель не появлялся.
Разговоры среди итильцев сами собой прекратились, когда всадники достигли окрестностей Шаркела. Их очам предстали разрушенные и сожженные селения, в которых не осталось ни единой живой души.
Почти в полной тишине, без обычных криков и смеха, шли хазарские тьмы, озирая остовы домов, с которых лишь изредка срывались чёрные птицы, будто улетали прочь души несчастных умерших.
Когда же выехали к тому месту, где совсем недавно бурлила жизнь шумного Шаркела, поражённые хазары и вовсе остановились. Чёрные руины, пепел, обгоревшие головешки строений и тяжкий смрад разлагающихся на солнце трупов людей и животных, с которых нехотя взлетали тучи жирных чёрных воронов. Сама крепость пострадала мало, она была лишь кое-где разрушена и обожжена, но и в ней царил только дух мертвечины. Впервые ошеломлённые хазары увидели на своей земле то, что привыкли оставлять на чужой, и некое подобие страха шевельнулось в жёстких душах безжалостных степных воинов.
– Что ж это за дерзостный князь такой у урусов? – не удержавшись, воскликнул кто-то из темников. – Или очень смел, или вовсе глуп!
– Глупостью такую крепость, как Шаркел, в одну ночь не возьмёшь, – угрюмо возразил пожилой. – Будто не люди они, а дэвы…
Уйзен не проронил ни слова, только скулы резче выступили на его волевом лице да глаза блестели сквозь узкие прорези, подобно остриям стрел, готовых настигнуть и поразить врага.
Старший дозора подъехал к нему.
– Уйзен-бей, урусы вернулись на правую сторону реки и ушли туда! – он указал на полночь. – Дня три-четыре тому назад.
– В погоню! – крикнул Уйзен, пришпоривая коня. И вполголоса добавил: – Посмотрим, какие они дэвы… хоп!
– Хоп! Хоп! – разнеслось по рядам.
И вот уже распластались над ковылями в неудержимом беге выносливые хазарские скакуны, неся своих отважных седоков по следам русского воинства, мимо древних курганов и могильных холмов. Летят хазары, припав к шеям коней, свистит в ушах сухой пронзительный ветер, и кажется, что нет во всей степи никого быстрее и сильнее их.
– Догнать! Догнать! Догнать! – дробно выстукивают копыта.
– Убить! Убить! Убить! – слышится в конском топоте хазарскому князю.
Он непременно настигнет этого дерзкого уруса и посчитается с ним! О том стучат копыта его боевого коня, о том поёт в ушах горячий степной ветер. Ясаах был молод и самонадеян, я опытен, и у меня больше воинов. Хороши хазарские кони, быстроноги и неутомимы в скачке.
К вечеру войско Уйзена достигло Рурикова поля.
– Тут урусы долго стояли, дня три! – доложили опытные следопыты.
Это опять обескуражило хазарских военачальников. Когда совершают столь внезапный набег, то потом как можно скорее уходят в свои земли. А урусы сидят на одном месте три дня, будто не опасаются преследования. «Прав старый темник – они либо отчаянно храбры, либо непроходимо глупы», – подумал Уйзен, вновь пускаясь в погоню за странным врагом.
Когда из русского замыкающего полка увидели вздымающуюся сзади тучу пыли, к князю полетел гонец. Святослав тотчас развернул войско и выстроил его в боевой порядок.
– Издеба – начальник шуйского Крыла, Горицвет – десного, Сердце возглавит Притыка. Я всей сечей руководить буду, чтоб приказы мои вмиг исполняли, ибо промедление в бою дорогого стоит!
Хазары тоже перестроились по ходу движения: раскинули Крылья по обеим сторонам от Сердца и, не останавливаясь, грозной силой двигались на киевлян.
– Их числом побольше будет, – прикинул Святослав, – значит, смекалкой и быстротой брать нужно!
По его знаку сигнальщик затрубил в рог.
Тотчас правое Горицветово Крыло стало смещаться в сторону противника, а затем саженей за двести от шуйского Крыла хазар и вовсе завращалось, будто его подхватил невидимый вихрь, и начало передвигаться вправо, будто пыталось уйти из сечи.
Озадаченные столь неожиданным поведением русов, хазары чуть замешкались, их левое Крыло стало вытягиваться наперерез Горицвету. Русская тьма, продолжавшая вихрем вращаться по степи, вдруг развернулась и со всей яростью и лихостью ударила в истончившуюся часть хазарского Крыла.
В смертельной битве схлестнулись опытные и сильные воины. Зазвенел булат, затрещали щиты, послышались стоны раненых, и на горячую пыльную землю стали падать первые окровавленные тела.
Горицвет быстро отсёк хазарское Крыло от ядра и погнал к русам. Здесь оно было охвачено в Перуново коло и почти всё уничтожено.
Уйзен, решив не отвлекать главные силы на спасение левого Крыла, выстроил Сердце стрелой и всей мощью ударил в центр Святославовой дружины, намереваясь расчленить её надвое. Не уступая друг другу, в жестоком единоборстве гибли русы и хазары, но крепко стоял центр русского Сердца.
В это время левое Крыло Издебы быстро сместилось и, обойдя врага, внезапно обрушилось на его правое Крыло, отсекло от него три тысячи и замкнуло в коло. Началась жестокая сеча, много русичей сложили головы, но из окружённых хазар никто не ушёл.
