скачать книгу бесплатно
Единственное, что цвело буйным цветом в мертвых землях, – это преступность. Ни России, ни Китаю они были не нужны. Первая тратила все свои ресурсы на эвакуацию северных городов и готовилась к грядущему переселению Москвы. У второго хватало своих забот, в число которых не входило насаждение закона и порядка в Пропащем Краю. Все в нем выживали как могли. Кто-то, вроде китайских энергетиков и Горюева, держал у себя на объектах вооруженную до зубов охрану. А те, кому она была не по карману, смиряли гордыню и платили бандитам, которые подмяли под себя весь торговый бизнес и сферу услуг, опирающуюся на три священных столпа: бары, казино и бордели.
Как бы то ни было, Мизгирю нравился этот мрачный и жестокий, но простой и по-своему честный мир. Капитан был в нем не последним человеком и зарабатывал деньги. Не такие солидные, что платили нефтяникам, так и Мизгирь, в отличие от них, не надрывал пупок и не пачкался в грязи. Его жена работала на «Гордой» учетчицей, а Горюев был лучшим боссом из всех, каких только можно себе пожелать.
А еще у Мизгиря имелся приработок, за который Мурат Антонович расплачивался отдельно. Раз в два-три месяца комвзвода устраивал полковнику охоту на самого жестокого зверя Пропащего Края – на бандита.
Подобное условие ставил Горюев. Но даже если бы не ставил, комвзвода и сам не посмел бы ловить и бросать в Гламурную яму первого встречного. Потому что Мизгирь был не зверем, а человеком. Человеком чести, то есть солдатом. Которому, чего греха таить, доводилось заниматься грязной работой, но это было на войне и давно. А здесь Мизгирь был сам себе хозяином – до определенной степени – и старался поступать так, чтобы ему не было стыдно смотреть в глаза своим детям.
Во всем остальном Горюев тоже был честен. Он не претендовал на особое место в охотничьем строю, хотя мог, и никто бы ему не возразил. Но нет, Мурат Антонович состязался со всеми на равных. Единственное, что отличало его от одноклубников, – дорогая винтовка итальянской фирмы, название которой Мизгирь никак не мог запомнить.
Само собой, Горюеву не всегда удавалось сделать меткий выстрел. Но даже если это его расстраивало, он не подавал виду. И заработанная Мизгирем сумма, включающая премиальные для его помощников, всегда ложилась к нему в карман.
Сегодня бутылка «Лагавулина» шестнадцатилетней выдержки досталась Кельдыму, чья пуля угодила промеж лопаток Махорке. Это его подранил в плечо Малахай, и потому он отстал от приятелей. Но помогать ему они и не подумали, хотя до этого казались неразлейвода.
Кельдым прикончил Махорку, когда тот выбирался из ложбины. Чегрик и Кукиш уже покинули ее и скрылись за деревьями, поэтому не повезло лишь самому нерасторопному их дружбану.
Простреленный навылет беглец попытался ухватиться за дерево скользкими от крови руками, но не сумел. И закувыркался вниз по склону. В падении он не раз шибанулся о камни, но, видимо, уже не почувствовал этого, так как не издал ни звука.
Зато одобрительно зашумели охотники. В адрес Кельдыма посыпались дружеские шутки. Еще бы, ведь раньше ему не доводилось взять «зверя» с первого выстрела. Да и кроме самогона-бухача он в Погорельске доселе вряд ли что-то пил.
Судя по ровному тарахтенью моторов, загонщики не упускали из виду Чегрика и Кукиша. И двигались с ними параллельными курсами на малой скорости. Не слишком близко, разу-меется. В первую очередь квадроциклисты не желали угодить под пули товарищей, а «зверья» опасались уже во вторую. Правда, стрелять по «зверью», если только оно не набросится на них, загонщики не имели права. Могли лишь припугнуть очередью под ноги, не более.
Охотники пересекли ту же ложбину, что и беглецы. Проходя мимо зацепившегося за корень мертвеца, Илюха не отвел глаза. Хотя мог, и отец его бы за это не осудил. Махорка с развороченной винтовочной пулей грудью и размозженной о камни головой являл собой неприглядное зрелище, но Илюха не дрогнул и даже не поморщился. Что ж, для него это был прогресс. Где и мужать парню по-настоящему, так только здесь, потому что в китайском университете ему таких жизненных уроков не преподадут.
Пока охотники взбирались по склону, Чегрик и Кукиш немного от них оторвались. Однако это не давало «зверью» преимущества. Сухобор вскоре заканчивался, а между ним и шоссе простиралось большое поле. На нем встречались провалы – последствия частых землетрясений, но в них беглецы не сунутся. А если сунутся, то раньше времени загонят себя в могилу.
Сопроводив «зверей» до опушки, загонщики разъехались пошире. Теперь «звери» могли бегать зигзагами, что обещало сделать охоту труднее и интереснее. В бегущую по прямой, выдохшуюся жертву каждый мог легко попасть. Но когда ей давали шанс увернуться от пуль, у нее усиливалась жажда жизни и открывалось второе дыхание. Так же, как у охотников учащался пульс и возрастал азарт.
Сухобор обрывался резко, и это всегда вгоняло «зверей» в замешательство. Они понимали, что ошиблись, рано выскочив из-под защиты деревьев, но возвращаться в лес было поздно. Да и загонщики им в этом помешали бы. Оставалось одно – мчаться через поляну, чтобы удрать как можно дальше от преследователей, прежде чем они выйдут на опушку.
Когда охотники туда вышли, Чегрик и Кукиш сверкали пятками метрах в двухстах впереди. Хорошая дистанция для стрельбы – цели не были легкими, но оставались уязвимыми. Загонщики продолжали их сопровождать, причин для суеты не было, и Мизгирь скомандовал:
– Номера, внимание! Работаем в порядке очередности: доклад и выстрел. Если не можете стрелять – кричите «Переход очереди!». Первый номер – огонь по готовности! Удачи!
– Первый номер готов! – сразу же откликнулся Малахай и выстрелил. Мимо.
– Второй номер готов! – подхватил Боржоми и тоже спустил курок. Тоже не попал.
– Третий номер готов! – Голос Пенделя.
Выстрел. Опять промах.
– Четвертый номер готов!.. А, зараза – переход очереди! – Похоже, у Барсука случилась осечка.
– Пятый номер готов!
Громыхнула аристократичная «итальянка» Горюева, и Чегрик рухнул в сухую траву как подкошенный. Кукиш суматошно обернулся, но, как и в случае с Махоркой, не бросился корешу на подмогу, а, не сбавляя шаг, побежал дальше.
– Пятый номер! Взял! – доложил полковник, хотя все уже и так засвидетельствовали его успех.
– Шестой номер готов! – дрожащим от волнения голосом прокричал Илюха, ловя в прицел «винтореза» Кукиша. А тот, смекнув, что после гибели Чегрика все винтовки нацелились на него, стал петлять еще резче и отчаяннее.
Небольшая задержка между Илюхиным докладом и выстрелом дала понять, что парень все еще не уверен в себе. Тем не менее сегодня у него хватило духу не только нажать на спусковой крючок, но и прицельно выстрелить. Мизгирь допускал, что сын может нарочно промазать, но он сдержал данное отцу обещание. По крайней мере, так показалось. Пуля Илюхи выбила фонтанчик земли левее цели, и Мизгирь отметил, что сын промазал немногим дальше того же Пенделя, который был одним из лучших стрелков в команде.
– Седьмой номер готов! – доложил Мизгирь. Затем попытался угадать, куда метнется «зверь», и, взяв упреждение, выстрелил.
Можно сказать, что попал. Но не взял. Пуля зацепила Кукишу руку, лишь оцарапав ее. Он оступился, но не упал и продолжил бегство. Разве что теперь не размахивал руками, а держался за раненое плечо.
Впрочем, следующие номера – Кельдым, Заика, Ярило, Салаир, Ушатай и Чугун – тоже не смогли отличиться. А у Кельдыма и вовсе заклинило патрон в патроннике. Как бы то ни было, мишень осталась одна, а сплошные промахи лишь раззадорили охотников. Даже Илюха – и тот раскраснелся от азарта, чертыхаясь, когда очередная пуля пролетала мимо цели.
Начали стрельбу по второму кругу. И тут судьба сжалилась над Барсуком, чья винтовка в первый раз дала осечку. Уложить Кукиша наповал ему не удалось – пуля раздробила тому крестец, – но этот «зверь» тоже свое отбегал. Кукиш упал в траву, запричитал во весь голос и забился в конвульсиях, явно сообразив: к доктору его не повезут.
– Четвертый номер! Взял! Добиваю! – доложил Барсук.
– Добро! – отозвался Мизгирь. – Внимание! Четвертый добивает!
Для остальных номеров это был приказ прекратить огонь. Достреливать подранка надлежало тому, чья пуля его обездвижила. И никто не оспаривал у Барсука это право.
А он не отказал себе в удовольствии попрактиковаться в стрельбе по живой мишени. То, что она больше не двигалась, было досадно. Но Мизгирь и его товарищи достреливали в упор лишь обычного четвероногого зверя – когда порой охотились на одичалых собак; иной фауны в Пропащем Краю не водилось. Они не испытывали злости к собакам и убивали их по мере необходимости. «Звери» же вроде Чегрика вообще не должны были жить на белом свете. Ну а раз все-таки жили, любой имел право умертвить их позорной и мучительной смертью.
Теперь, когда никто никуда не спешил, Барсук прицеливался из своего «штейр-манлихера» спокойно и педантично. Разумеется, попал с первого выстрела. Вот только Кукиш оказался на редкость живучей тварью. Барсуку понадобилось еще две пули, чтобы «зверь» прекратил дергаться и угомонился навсегда.
– Ну все, отвели душу. Закругляемся. К нашему приходу как раз банька натопится, – подытожил Мизгирь. И, достав рацию, оповестил загонщиков, чтобы они грузили трупы на квадроциклы и тоже возвращались на форпост.
Но просто так развернуться и уйти не получилось.
– Эй, кто стрелял в этого «зверя»? – поинтересовался по рации Хан, когда подъехал к Чегрику. – Он еще жив и даже ползает. Могу позаботиться о нем, если хотите.
– Передай Хану: не стоит беспокоиться, – попросил Мизгиря Горюев, расслышавший сообщение загонщика. – Моя недоработка. Сейчас все исправлю. А вы идите, не ждите меня. Вернусь сам, дорогу знаю.
– Разрешите составить вам компанию, – вызвался комвзвода. Было бы невежливо бросить высокого гостя в одиночестве.
– И мне! – присоединился к отцу Илюха, явно не желая на обратном пути служить объектом для шуток. Пускай дружеских, но Илюха был в том возрасте, когда даже безобидные подначки воспринимались им болезненно.
– Как пожелаете, – не стал возражать полковник. И они втроем отправились туда, где Чегрик все еще подавал признаки жизни.
– Неплохой у тебя был выстрел, парень, – похвалил Горюев Илюху. – По крайней мере, не хуже, чем у многих сегодня.
– Спасибо, Мурат Антонович! – расцвел тот. – А вот будь у меня винтовка, как у вас, я бы тоже не промахнулся. Или хотя бы как у дяди Горыныча.
– Между прочим, это мысль, – улыбнулся полковник. – Напомни, когда у тебя день рождения. Если не прилечу сам, то отправлю тебе подарок с продуктовым самолетом.
– Еще не скоро – двадцать третьего сентября… Ай! – Илюха поморщился, когда недовольный его запросами отец отвесил ему легкую оплеуху.
– Стало быть, заметано, – кивнул Горюев. – «Блэйзер» не обещаю, но что-нибудь достойное подберу.
Чегрик с простреленным навылет легким и впрямь боролся за свою жизнь, собрав в кулак остаток сил. Он отполз метров на двадцать от того места, где его подстрелили. И все еще полз в сторону шоссе, издавая стоны и оставляя на сухой траве размазанный багровый след.
При виде настигших его охотников у Чегрика иссякло желание бороться. Скрючившись от боли, он взялся надсадно кашлять и пускать изо рта кровавые пузыри.
– Давайте, суки конченые, шмаляйте! – прохрипел он, закрывая глаза и отворачиваясь от нацеленных на него винтовок. Хан на квадроцикле дожидался финала этой расправы чуть поодаль. – Жаль, не услышу, как вы заверещите, когда братаны Дерюжные насадят вас на железные колья!
Полковнику не о чем было разговаривать с издыхающим «зверем». Ничего не ответив, Горюев прицелился ему в левую лопатку с расстояния в пару шагов, положил палец на спусковой крючок… но не выстрелил, а посмотрел на Илюху и предупредил:
– Если хочешь отвернуться – отвернись, это не позорно. У моей «пушки» много дури, и убивает она очень уж неаккуратно. А то, что ты мужик, я и так знаю, поверь.
Илюха нахмурился и перевел взгляд на отца, ища у него совета.
– Поступай как знаешь, сынок, – рассудил тот. – Ты уже взрослый, чтобы ходить на охоту. А значит, и кровью тебя не испугать, ведь так?
– Так, батя, – кивнул Илюха. После чего ответил Горюеву: – Все в порядке, Мурат Антонович, стреляйте. Я не боюсь крови.
– Не сомневаюсь. Лишь предостерег тебя на всякий случай, – подмигнул ему полковник. И, спустив курок, избавил насильника от предсмертных мук, пусть даже тот не заслужил подобной милости.
Илюха и правда не отвернулся. Только моргнул в момент выстрела. Но когда пуля разбросала по траве обломки Чегриковых ребер и ошметки сердца, мальчишка продолжал глядеть на мертвеца, пока отец не тронул его за плечо и не сказал:
– Ладно, хватит таращиться на эту грязь, сынок. Не стоит она того. Пойдем на форпост, пока там без нас все шашлыки не съели.
– Угу, – буркнул Илюха. Он не стал признаваться, что сегодня ему ужинать совсем не хочется. И что он даже побаивается, как бы при виде шашлыков его не стошнило. Кажется, нынче он перебрал свою дозу «взрослых» ощущений. И сейчас куда охотнее завалился бы в кровать, заткнул уши и уснул.
Однако такое было маловероятно. Илюхе еще предстояло до глубокой ночи сидеть и терпеть пьяные разговоры отцовских друзей, их воспоминания об охотах, об Уральских войнах и о павших товарищах. Последние умерли до того, как Илюха родился, и от этих историй его тоже давно тошнило. Но он раз за разом выслушивал их, поскольку отец считал, что это пойдет сыну на пользу. А перечить отцу он не осмеливался. Да и не хотел, ведь когда батя пребывал трезвым и в хорошем настроении, лучшего друга, чем он, у Илюхи не было…
Глава 3
В Погорельске было четыре бара, но на этой неделе Старик захаживал только в «Мазутное счастье». Не потому что там было по-особому уютно или продавали самую дешевую выпивку. Бар как бар – такой же шумный по вечерам и такой же грязный, как остальные. Просто именно здесь впервые за два месяца, что бывший острожник гулял на свободе, он встретил знакомого. Который, правда, его не узнал и вообще не обратил на него внимания. А поговорить с этим человеком без обиняков Старик не осмелился. Но решил, что непременно поговорит, дождавшись удобного момента.
Знакомым этим оказался сам хозяин «Мазутного счастья» – угрюмый коренастый толстяк по прозвищу Крапчатый. Четверть века назад ему было лет двадцать, и с тех пор он, конечно, сильно изменился. Кабы не родимое пятно у него на щеке, Старик его бы и не приметил. Но стариковские глаза зацепились за эту деталь и разглядели в Крапчатом другие памятные черты. После чего откинувшийся зэк убедился в том, что не ошибся.
Он мог расспросить о Крапчатом у посетителей бара или у своих коллег по работе, но не стал. Тюрьма научила его не задавать лишних вопросов – они вызовут подозрение к любопытствующему. Вдруг завтра Крапчатого или его заведение ограбят? Тут-то люди и вспомнят о том, что им интересовался тощий седовласый тип с косым шрамом на горле. А Погорельск был слишком тесен, чтобы «крышующие» бар братья Дерюжные не отыскали по приметам дорожного рабочего, который, на его беду, еще и недавно вышел из тюрьмы.
Старик поступил иначе. Тюрьма заодно научила его не суетиться, поэтому каждый день после работы он стал захаживать в «Мазутное счастье». Где покупал кружку пива и целый вечер потягивал его, наблюдая из своего угла за другими посетителями и за хозяином. Подозрений Старик не вызывал. Здесь выпивали его соседи по бараку и иные знакомцы. Он приветствовал их и время от времени перебрасывался с ними парой слов. Короче говоря, не выделялся из толпы, разве что вел себя тише других.
Так же тихо он вел себя на работе, только там он, разумеется, не пил. От дела Старик не отлынивал, но и в передовики не рвался. Знай себе кидал лопатой щебень или укладывал горячий асфальт перед катком. С бригадиром не спорил, все его распоряжения исправно выполнял. А на вопрос «За что сидел?», отвечал: «Да ввязался по глупости в заваруху с кучей трупов. Кореша-то слиняли, а я, дурак, один попался, вот на меня всю мокруху и повесили».
И ему верили. А почему нет, ведь не было у него ни блатного жаргона, ни уголовных замашек, ни устрашающих татуировок. И впрямь – обычный мужик, вляпавшийся однажды в полное дерьмо и честно оттянувший за это срок.
Шанс поболтать с Крапчатым представился лишь через несколько дней. В этот вечер бармен «Мазутного счастья» куда-то отлучился, и хозяин сам встал за стойку. Тогда как в обычные дни застать его в зале было трудно.
Старик явился в бар в разгар большой попойки – бурилы со станции «Искитим» отмечали юбилей своего бригадира. Взоры всех присутствующих как раз приковали танцующие на столе две стриптизерши. Обе девки были гибкие, пышногрудые и трудились с полной самоотдачей, извиваясь и лаская друг друга на радость не только публике, но и себе. Возле стойки в этот момент никого не наблюдалось, и Старик решил этим воспользоваться.
– Прошу прощения, ваша фамилия случайно не Мотыгин? – сделав свой обычный заказ, как бы невзначай поинтересовался Старик у Крапчатого.
– А твое какое дело? – буркнул тот, подставляя кружку под пивной кран.
– Я знавал вашего отца, – ответил любопытный клиент. Шум в баре вынуждал его говорить довольно громко. – Очень давно. В те годы, когда океан едва вышел из берегов и в здешних местах еще действовали старые законы. Правда, вас я помню смутно. Вы тогда учились в Москве и нечасто приезжали в гости к отцу.
– И насколько хорошо ты его знал?
– Мы занимались общим делом. Хороший был человек. Справедливый, щедрый, уважаемый. Один из лучших людей, которых я встречал в своей жизни.
– Я знал всех тогдашних отцовских друзей. Тебя среди них не припоминаю.
– Немудрено. Скажем так: я не входил в правление его фирмы, а был внештатным сотрудником.
– Так ты, что ли, из «быков»? Ха! А по виду не скажешь. – Крапчатый толкнул Старику по стойке кружку с пивом, хотя мог бы просто ее подать. Надо полагать, так он выразил свое презрение.
– Что верно, то верно. – Старик не обратил внимания на грубость, хотя выплеснувшаяся из кружки пена испачкала ему рукав. – Много воды утекло с тех пор. Даже слишком. Жизнь меня «разбычила»: скрутила в бараний рог и выкинула на обочину. Теперь я простой работяга. Вкалываю с утра до вечера, чтобы заработать на жратву и выпивку.
– Рад за тебя. Ну а от меня-то чего надо? – Крапчатый явно начинал терять терпение.
– Просто хотел узнать, что стало с вашим отцом, – признался Старик. – Я долгое время отсутствовал и вернулся лишь пару месяцев назад. Город, где мы вели дела с Семеном Мотыгиным, давно уничтожен землетрясением. А в Погорельске, что отстроен на его месте, сплошь незнакомые лица и никто ничего не знает о Семене. То, что я наткнулся на вас, – большая удача. Надеюсь, вы поведаете мне о его судьбе? Хотя бы вкратце.
– Хочешь знать, что случилось с моим отцом после того, как не стало нашего города? – переспросил хозяин. И, бросив на стойку полотенце, указал Старику на дверь, что вела в подсобные помещения: – Ладно, не вопрос. Допивай пиво и айда, потолкуем. Только не здесь, а на складе. Здесь слишком шумно.
Благодарный Старик залпом осушил кружку, положил перед Крапчатым монетами два юаня и направился в указанном направлении. Крапчатый сгреб деньги в карман фартука, позвал из кухни повара, чтобы тот в его отсутствие приглядел за баром, и пошел за Стариком.
На складе горела одна тусклая лампочка и воняло крысами. Прикрыв за собой дверь, Крапчатый подошел к Старику… и тут же что было мочи врезал ему кулаком под дых. А когда он, крякнув, согнулся пополам, хозяин зарядил ему другим кулаком в скулу.
Второй удар сбил Старика с ног, и он упал в проход между стеллажами. Крапчатый, однако, не угомонился. Подскочив к Старику, он дважды пнул его по почкам, затем приподнял его одной рукой за грудки и снова впечатал кулак ему в лицо. После чего, не разжимая хватки, осведомился:
– Ну что, тебе все еще нужен ответ на твой вопрос?! Нужен или нет?
– Не… надо! Не… бейте! – прохрипела с трудом дышащая жертва, прикрывая лицо ладонями. – Я… все понял! Я… был не прав! Отпустите… я ухожу!
– Не так быстро, старый хрен! – Грузный хозяин тоже запыхался, но отставать от Старика не желал. – Нет уж, я расскажу тебе, как издох мой отец и какое наследство он мне оставил! А ты лежи и не вякай, раз сам напросился на разговор!
Старик прикусил язык, чуя, что избиение еще не закончилось. Хотя за какие грехи прошлого ему мяли бока, он понятия не имел.
– После Уральских войн, когда отсюда ушел закон, Мотыга… ты ведь помнишь бандитское погоняло моего родителя, да? Так вот, Мотыга бросил мою мать и сошелся с одной потаскухой. А потом застрогал ей ребенка и перестал отсылать мне деньги в Москву. В конце концов я вылетел из института, но и батя после этого протянул недолго. Когда на руинах нашего города возникла эта поганая дыра, Мотыга хотел подмять ее под себя, да не тут-то было. Над Погорельском уже кружили стервятники покрупнее – братья Дерюжные. Стоило лишь отцу рыпнуться, и они тотчас бросили его в камнедробилку. К счастью, не одного, а вместе с той потаскухой и их мелким выродком. После чего ссыклявые папашины кореша и их «быки» сразу разбежались. Еще бы, ведь дерюженцев против них выступило гораздо больше, и каждый был обвешан оружием. Вот так-то. Десять лет Мотыга держал масть в этих краях и все профукал в один день.
Старик хотел вымолвить «соболезную», но вспомнил, что ему велели помалкивать. Да и разве походило на то, что Крапчатый говорит об отце с жалостью?
– Я не знал о его гибели, – продолжал он. – Моя мать к тому времени тоже умерла, но мне сообщили об этом с большим опозданием. А когда сообщили, я вернулся домой с твердым намерением прирезать мерзавца-папашу. Но мне не пришлось марать руки. Он к моему приезду стал мясокостным фаршем, а все нажитое им добро – приличное по нынешним меркам – присвоили себе Дерюжные. Не знаю, чем я думал, когда явился к ним просить, чтобы они вернули мне хотя бы часть моего наследства. Молод был и дерзок – им ведь ничего не стоило засунуть меня в ту же самую камнедробилку. Но Дерюжных, как ни странно, восхитила моя отвага. Настолько, что они даже не разозлились. Наследство, правда, не вернули, а предложили вместо этого работать на них – делать им деньги в Погорельске. А я как раз в торговом институте недоучился, вот и нашел работу по неполученной специальности. А какой у меня был выбор, если в Москве я оставил лишь долги, и немалые?
Выговорившись, Крапчатый остыл и даровал Старику пощаду. Разжав пятерню, он выпустил жертву, и та скрючилась на полу, очухиваясь от побоев. А хозяин взял с полки бутылку водки, распечатал ее и сделал пару больших глотков – видимо, чтобы побыстрее успокоиться. Старику он выпить не предложил, хотя тот сейчас тоже не отказался бы.
– Когда-то я дал самому себе клятву бить в морду любого, кто начнет трепаться при мне о том, какой, дескать, Мотыга был честный и справедливый вор в законе. – Наконец-то Крапчатый поведал избитому о том, за что тот пострадал. – Поэтому извиняться перед тобой я не намерен, тебе ясно?
– Никаких проблем, – просипел Старик, чье сердце едва не остановилось от удара под дых. – Я всего лишь пытался быть вежливым. Не знал, что вас это оскорбит.
– «Оскорби-и-ит!» – передразнил его хозяин и снова приложился к бутылке. – Да что ты знаешь об оскорблениях, ничтожество! По сравнению с тем, как оскорбил меня Дерюга-младший, твои слова – старческое шамканье и сотрясение воздуха.
– Я слышал о том, что случилось с вашей дочерью, – заметил Старик. – Это было чудовищно. Мне очень жаль.
– Хрена с два тебе жаль, ублюдок! – снова взъярился Крапчатый и дернулся, решив отвесить Старику новый пинок, но не отвесил. Видимо, не накопил должной злобы. – Да и не нужна мне твоя жалость! Ни мне, ни моей Марине. Хочешь кого-то пожалеть – жалей Петьку Дерюжного! Если он думал, что это сойдет ему с рук, он здорово ошибся. Видит бог, я терпел, пока моя дочь лежала в больнице и приходила в себя. Но теперь, когда я наконец-то увез ее отсюда, сучара Петька свое получит! С процентами! Ему больше не добраться до Марины, а значит, и мое терпение кончилось! Он думает, что я дрожащая бессловесная тварь, живущая на его подачки? Это хорошо – пусть и дальше так думает. То-то он удивится, когда однажды я подойду и отстрелю ему яйца!
Не иначе, от выпитой махом полбутылки водки хозяин быстро окосел, потому что было очень глупо с его стороны угрожать Дерюжным при незнакомом человеке. Старик не представлял, что он должен на это ответить, поэтому вновь промолчал.
Впрочем, Крапчатый сам догадался, что сболтнул лишнего. Умолкнув и еще раз отхлебнув водки, он протянул опорожненную на две трети бутылку Старику и сказал:
