скачать книгу бесплатно
– Уже звоню. Ой, а номер какой: ноль один, ноль два, ноль три? – В критической ситуации Тонька полностью теряла ориентацию в пространстве и времени, а вместо ясной памяти в голове ее случалось сплошное затмение.
– Да звони скорее, не помню я, какой номер, звони по всем. Нет, скорее всего, ноль три.
Машка побежала на кухню, схватила чайник, торопливо налила воду в стакан и залпом выпила. Картошка на плите продолжала свой процесс горения, и Мария, беззвучно ругаясь, выключила газ.
Ладно, Тонька тормозит, но я-то хороша. Бросила Гришку внизу, испугалась, разоралась. Надо немедленно спуститься вниз и действовать. В это время щелкнул входной замок, дверь распахнулась и вошел Владимир Александров – муж Тоньки.
– Привет, девчонка. – Он поцеловал Антонину, одновременно морщась от запаха подгоревшей картошки. – Привет, Маш. Так что я пропустил? Катастрофа? Все живы или умерли? По-моему, у нас что-то подгорело, – заметил Вовка, снимая обувь.
Тоня пожала плечами и пробормотала:
– Да подгорела немного картошка, но это – ерунда. – Она вопросительно покосилась на Марью.
Сергеева скороговоркой выпалила:
– Там, внизу, в подъезде, Гришка лежит, ты видел? Он жив?
– Какой Гришка, где лежит, в чем дело, наконец? – Владимир искренне удивился. И туман, застилающий его глаза, стал рассеиваться.
– Вов, давай, соображай быстрей. Марья увидела внизу, в подъезде, труп одноклассника Гришки, ну, или не труп, а так – неподвижность полную, у Гришки, я имею в виду.
Владимир задумался и с интересом посмотрел на взволнованных дам.
– Никого внизу нет. Я бы заметил человека.
– Как никого, как это нет! Когда есть, то есть точно был, Гришка там лежит, – закричала Машка.
Александров внушительно помолчал и ответил:
– Никого внизу нет. А почему нет – не знаю. То есть не знаю точно. Возможны варианты. Первый – тебе показалось или привиделось, ну такое временное затмение. Второй – некий Гришка там был, ты его видела, и он исчез, сам или с чьей-то помощью.
С чьей еще помощью, когда все это было минуту назад! Мысль о том, что Машка сошла с ума, Антонина отвергла сразу. Более цельного и практичного человека встретишь редко.
– Вов, затмение исключается, это же Машка видела, а не кто-нибудь.
Сергеева дернула Тоню за рукав старой поношенной кофты и грозно зашипела:
– Пошли вниз, все проверим, и Вовку бери с собой, быстро.
Владимир обреченно вздохнул.
Расслабиться не дадут. Загадочные все-таки существа эти женщины. Мнительные и склонные к истерикам. Трудно с ними спорить, когда они в таком всполошенном состоянии, проще уступить. С одной еще можно справиться, но с двумя не стоит и попробовать. Особенно, если эта вторая – неугомонная Машка, которая всегда и везде была лидером: и в школе, и в институте. Любой спор заканчивался Машкиным триумфом.
Моргнув и зевнув несколько раз, Владимир взял себя в руки и молча вызвал лифт. Троица загрузилась в кабину. Александров молчал. Философский вид, задумчивый отрешенный взгляд мужа всегда сбивали Антонину с толку. Как-то она спросила: «О чем ты думаешь, Вов?» И в ответ услышала незатейливое: «Ни о чем».
Интересно, была ли тема для размышлений у Владимира в данный момент?
Когда они оказались на первом этаже, то увидели, что внизу, в подъезде, никого не было.
Маша думала. Рядом топтались Антонина с Вовкой и тревожно переглядывались.
«Так, никого. А был ли мальчик? Мальчик точно был, но исчез. И что все это означает? Беда со мной или с Гришкой – вот что это означает. Придется разбираться. Надо найти Гришку и поговорить с ним, если, конечно, еще не поздно», – лихорадочно соображала Марья.
– Маш, ты убедилась, что здесь никого нет? – сумрачно осведомился Владимир.
– Да, сейчас нет, но я видела Гришку. Он лежал на полу в полной неподвижности, я еще встряхнула его за плечо, и не надо делать круглые глаза. – Машка оправдываться не умела. – Я еще не спятила.
– А почему ты сразу не позвала на помощь? – удивился Александров.
– Я так испугалась и растерялась, что на автопилоте помчалась к Тоньке и даже про лифт забыла, – объяснила Сергеева.
Повисла долгая пауза.
– Вов, ты что думаешь про все это, а? – вышла из оцепенения Тонька и с хрупкой надеждой в голосе обратилась к мужу.
Александров молчал.
– Вов, что скажешь, Вов? – повторила Тоня.
Александров молчал.
– Ну ответь хоть что-нибудь. – Не сдавалась жена.
Машка с интересом наблюдала за монологом подруги.
Владимир помолчал еще минутку и затем изрек:
– Честно говоря, мистикой попахивает, но тебе, Маш, я верю. – Владимир потер щеки. – Наверное, труп унесли. Ладно, пошли домой, там и поговорим, а если повезет, то и поужинаем.
– Нет уж, я лучше домой пойду, а завтра займусь гришкиными поисками. Я его найду.
– Маш, лучше сначала к нам, а потом уж домой. Выговоришься, обсудим все, тебе полегче станет. – Тонька попыталась успокоить подругу. Но попытка провалилась.
– Я не сумасшедшая и я пойду домой. Созвонимся, все, пока. И сон еще этот дурацкий!
– Какой сон? Про президента? – встрепенулась Александрова.
– Какой к черту президент! – Машка была в ярости. – Мне про Вольского был сон, что на его даче в Малаховке собрание идет какое-то непонятное, кардиналы воду пьют, в общем, фигня полная, но помню я весь сон отлично.
– Выкладывай.
«Бушевали сирень и одуванчики. Дул ветер. Воздух дрожал. В подмосковной Малаховке открылся дачный сезон.
Тишина на даче Вольских казалась обособленной и неживой. В гостиной у круглого стола, в середине которого был водружен стеклянный графин и стояли стаканы, расположились девять персон.
– Господа, приступим, – заявил номер один.
Он заметно картавил, был мал ростом и весьма несдержан.
Собравшиеся хранили молчание.
Глухо стучали ставни.
Номер два откашлялся, погладил свой пышный белокурый парик и произнес:
– В моем секторе проблем нет. Все идет по плану. Ожидается некоторая перестановка сил, но инструктаж я уже провел.
– А персонал? – сварливо осведомился номер первый. – Не следует так идеализировать людей.
Блондин потер переносицу и мягко возразил:
– Я контролирую весь объем работ и отвечаю за него.
– Отвечаете вы, а отчитываюсь я, – погрозил пальцем первый, подошел к окну, развернулся и удобно устроился в старом разлапистом кресле, в некотором отдалении от остальных восьмерых участников собрания.
– Прошу вас, господа. – Он протянул руку к столу.
Исчезли графин и стаканы, столешниц а ожила и стала медленно вскипать вверх. Из бугристой поверхности столешницы формировались материки, океаны, моря и острова в миниатюрном масштабе. Возникали леса, пустыни, водопады и города.
Живая объемная карта переливалась и подрагивала. Внезапно запульсировал квадрат Юго-Восточной Азии, он увеличился и засиял зеленым.
– Таиланд, цунами, – констатировал номер первый.
Картинка происходящего в Таиланде стала постепенно уменьшаться, затихать и окончательно стала неподвижной.
Потом заалели и ожили Гималаи, Северная и Южная Африка.
– Волнения в Непале, военные действия в Чаде и теракты в Дахабе, – кратко резюмировал первый. – Теперь о приятном: Англия, Испания, Хорватия.
Кардиналы вежливо улыбались.
– Помните о равновесии, господа. На следующей неделе мы передвинем некоторые очаги. Я жду ваших предложений. Тихо, господа, тихо, – удовлетворенно заметил первый, хотя в гостиной уж точно шумно не было.
Внезапно перестали биться ставни. И только потом стих ветер. Наступила тяжелая тишина. Необыкновенная карта исчезла. Стол содрогнулся и принял нормальные очертания. Появились стеклянный графин и стаканы.
Графин на столе дернулся, приподнялся вверх, немного наклонился, и вода полилась в стакан. Стакан подлетел к президенту и застыл в воздухе.
– Спасибо, больше ничего не надо. Благодарствуйте, кардинал, – расслабленно промурлыкал номер первый номеру второму, отпил воды и неожиданно завопил: – Что это за вода? Отвратительный вкус! Кардинал, займитесь этим вопросом, и немедленно, мы здесь задержимся недельки на две.
– Как прикажете, господин президент. – Номер второй сдвинул парик и почесал залысины.
– Я жду от вас объяснений, – обратился президент к смуглому высокому номеру третьему.
– Виноват, господин президент. Вольский не успел уничтожить бумаги, но я полагаю, что эту оплошность еще не поздно исправить, и я уже предпринял некоторые шаги.
– Шаги? Предпринял? А о последствиях вы подумали, уважаемый? – зашипел президент. – Нет уж, позвольте теперь мне предпринять определенные шаги. Придется вам, любезный мой, подменить Вольского денька на два, а его пригласить ко мне на приватную беседу. А теперь позвольте откланяться, коллеги. Расписание наше остается в силе.
Президент с некоторой даже лихостью отсалютовал кардиналам и мгновенно растворился в воздухе.
Граненый стакан звонко упал на пол. Захлопали ставни. Поднялся сильнейший ветер. Небо заволокло тучами, и хлынул дождь».
– Круто, – уважительно крякнула Тонька после того, как Мария закончила свой рассказ.
Машка промолчала. Толкнула тяжелую подъездную дверь и вылетела во двор.
В школе Гриша Вольский был отличником. Но лидером не был никогда. Он просто выделялся. Обожал читать запоем, играл на скрипке и фортепьяно, острил и сам же себе заливисто хохотал. Как и вся его семья, он остро ненавидел коммунистов и весь социалистический строй. В дружеских компаниях обожал выступать с антиправительственными проповедями. Сергеева отводила его в сторонку и гневно шипела:
– Ты что, совсем рехнулся? Хватит митинговать! Оглянись вокруг и подумай!
Гриша подмигивал в ответ и орал: «Хочу влиться в североамериканские штаты, вперед, в Америку! И если уж очень сложно всей страной влиться в Америку, то бабушка моя предлагает вливаться просто административными округами, кто куда желает!» В ответ на это заявление Марья закатывала глаза и вертела пальчиком у виска неутомимого оратора.
Заканчивались восьмидесятые. Сергеева и Вольский часто встречались, то у Гришки дома, то у Марьи. Иногда Гришка жаловался Марье, что никак не может уговорить свою бабушку дать ему почитать какие-то рукописи. Марья немедленно удивлялась и задавала простой (как колумбово яйцо) вопрос:
– А что, без разрешения никак нельзя, потихонечку?
В ответ Гришка бешено хохотал.
Бабушка была профессором Московского университета, работала всю жизнь и обладала железной волей. Она отличалась какой-то фантастической работоспособностью и все время открывала для себя, семьи и студентов новые горизонты. Бабушка переписывалась с немалым количеством достойных, на ее взгляд, ученых. Но особенно уважала некоего эстонского академика. Академик имел трудно произносимую фамилию и такой же трудный характер.
Гришка всегда переживал за бабушку и был ее верным адептом. Он обожал слушать рассказы о ее трудном военном детстве в российской глубинке.
Бабушка пережила оккупацию и всю жизнь помнила о голоде и холоде, сопровождавших ее детство и юность. Характер у Анны Петровны сложился сильный. Волевой и независимый человек, всю жизнь она работала и практически никогда не жаловалась. Расслаблялась Анна Петровна только на семейных, праздничных сборах после рюмки коньяка. И уж тогда веселее человека было не найти. Она вспоминала свое детство и, громко смеясь, рассказывала о своих подвигах.
«Однажды, когда немцы стали отступать из нашего городка, пронесся слух, что все их склады открыты – бери что угодно и сколько угодно!
Естественно, все наше население, способное как-то передвигаться, ринулось к складам. Я бежала с соседским мальчишкой, моим ровесником, лет девяти-десяти. Мы едва успели схватить и вынести какие-то ящики, первые попавшиеся нам под руку, и естественно, даже представления не имели, что в этих ящиках. Главное, успели. Склад опустошили моментально.
Прибежали мы к большому погребу, вырытому рядом с домом. Погреб был покрыт бревенчатым настилом, мы его сдвинули и быстренько спустились вниз, чтобы вскрыть ящики и рассмотреть, что в них лежит, пока поблизости нет свидетелей. В оккупации как в оккупации, зевать нельзя. Мигом отнимут добычу.
В одном ящике оказалось мыло в виде овальных вытянутых кругляшей, а в другом – какие-то бутылки изящной формы с золотыми наклейками. Недолго думая, мы решили, что это немецкий лимонад, потому что ничего другого в своей жизни пока не видели, и соответственно вылакали несколько бутылок.
Сколько времени прошло, я не знаю. Помню, что лично мне было очень хорошо, весело, помню, что не слышала даже звуков бомбежки, и еще помню, что совсем ничего не боялась.
Наконец, мы ужасно захотели спать и решили выбираться наружу, подняли головы к потолку, а вместо потолка увидели черно-фиолетовое звездное небо. Так, разинув рты и выпучив глаза, и застыли. При бомбежке тяжелую крышку из бревенчатого настила снесло начисто. А мы ничего не заметили. И даже не пострадали.
Конечно, это был не лимонад, а французское шампанское».
Анна Петровна ерошила густые каштановые кудри и радостно смеялась.
«А еще меня в детстве дразнили: „Анка, бей его коромыслом“. Так меня прозвал мой старший брат. Когда он дрался с превосходящими силами противника и понимал, что нуждается в помощи, он кричал мне:
– Анка, бей его коромыслом!
Жили мы тогда в глубинке, воду таскали из колодца, и, конечно, в каждой семье было коромысло.
Дралась я, как Рембо, до первой крови, никогда не отступала и совершенно никого не боялась; закрывала глаза и лупила по морде противников до полного изнеможения. Вся окрестная детвора, хулиганье и отроческая поросль не то чтобы боялись меня, но опасались, как пить дать.
Если я шла по одной стороне улицы, то встречная стайка подростков немедленно переходила на другую сторону во избежание возможного конфликта».
