скачать книгу бесплатно
Между тем 80-е начались для Нонны Мордюковой со встречи еще с одним режиссером, рожденным в год Петуха – Никитой Михалковым (21 октября 1945 года, Весы-Петух). В его фильме «Родня» (1982) героиня нашего рассказа сыграла главную роль – сельскую жительницу Марию Васильевну Коновалову, которая приезжает в гости к дочери в город и оказывается в эпицентре событий самого разного характера.
Отметим, что сценарий фильма специально писался на Мордюкову, поскольку автором его был все тот же Виктор Мережко (1937, Бык), который написал и сценарий «Трясины». Таким образом, мы видим, что уже третий фильм подряд с участием Мордюковой снимали ее «однокомандники»: «Трясина» (Петух), «Верой и правдой» (Змея), «Родня» (Петух).
Кинопробы к фильму начались 16 июня 1980 года на «Мосфильме». В тот день в них были заняты Нонна Мордюкова и Юрий Богатырев (2 марта 1947 года, Рыбы-Свинья), который в итоге и сыграет роль непутевого зятя Марии Коноваловой Стасика. Утверждение на эту роль именно этого актера оказалось весьма удачным как в актерском плане, так и в астрологическом. Дело в том, что по сюжету у тещи и зятя сложные отношения, которые приводят к тому, что однажды героиня Мордюковой так шарахнула Стасика своим сильным крестьянским кулаком по голове, что тот рухнул на пол как подкошенный. Как написано в гороскопе: «Бык и Свинья не понимают друг друг друга, поэтому лучше будет, если их встречи будут редкими. В противном случае Свинья может довести Быка до белого каления».
Не менее удачными оказались и утверждения актеров и на другие роли. Так, роль дочери Марии Васильевны Нины сыграла Светлана Крючкова (22 июня 1950 года, Рак-Тигр), у которой была круглая дисгармония со Стрельцом-Быком, причем особенно по годам (о перманентном противостоянии Быка и Тигра мы уже говорили выше). В фильме это противостояние показано – отношения между матерью и дочерью далеки от идеальных.
Не понимает Мария Васильевна и свою внучку Иришу, в роли которой снялся… мальчик Федя Стуков (17 сентября 1972 года, Дева-Крыса – снова круглая дисгармония со Стрельцом-Быком).
Понятно, почему не сложилась и личная жизнь Марии Васильевны с ее первым мужем, отцом Нины Владимиром Ивановичем Коноваловым (Вовчик), поскольку его роль в фильме исполнял Иван Бортник (16 апреля 1939 года, Овен-Кот). Как гласит гороскоп: «Бык и Кот могут составить неплохую семейную пару, но только в одном случае – если Бык не будет давить на Кота своим авторитетом. Чаще всего первому редко удается удержать себя в рамках дозволенного, а Кот диктата не переносит».
Заметим, что в первоначальных планах Михалкова и Мережко было пригласить на роль Вовчика ленинградского актера Олега Борисова (8 ноября 1929 года, Скорпион-Змея). Они даже ездили к нему в Ленинград на предмет уговоров. Борисов согласился практически сразу, хотя и сильно сомневался в том, что его утвердят: буквально накануне этого он со скандалом ушел из другого мосфильмовского проекта – «26 дней из жизни Достоевского» – и студийное руководство зареклось его приглашать в свои проекты. Но Михалков был настроен решительно: дескать, это будет прекрасный тандем – Мордюкова и Борисов, который растопит сердце любого начальника. Однако не растопило – кандидатуру Борисова «зарезали» сразу. Так что вновь сыграть в кино любовь, пусть и прошедшую, с мужчиной-Змеей Мордюковой тогда не удалось. Зато на ее горизонте вновь «нарисовался» мужчина-Кот, коих среди ее киношных «воздыхателей» было не меньше, чем мужчин-Змей. Судите сами: Михаил Ульянов (1927) в «Простой истории» (1960), Леонид Марков (1927) в «Русском поле» (1972), Владислав Дворжецкий (1939) в «Возврате нет» (1974) и, наконец, Иван Бортник (1939) в «Родне». Причем во всех этих фильмах отношения у Быка (Мордюкова) с Котами складывались по-разному: с Ульяновым и Дворжецким – благополучно, с Марковым и Бортником – наоборот.
Но вернемся непосредственно к «Родне».
Весьма романтические отношения складываются в фильме у Марии Васильевны с другим мужчиной – Станиславом Павловичем Ляпиным, с которым она знакомится в поезде по пути в город. И это тоже не случайно, поскольку исполнитель роли Ляпина актер Андрей Петров мало того, что астрологический «родственник» Мордюковой – тоже Стрелец (19 декабря), но еще и Петух (1919), который входит в одну команду с Быком. А в гороскопе написано: «Петух – это самая подходящая кандидатура для Быка в качестве супруга. Они очень подходят друг другу по характеру. Общительный Петух будет околдован постоянством Быка, а тот, в свою очередь, позволит проявиться хвастливой натуре Петуха». Правда, в конце концов Бык «даст отставку» Петуху, надеясь восстановить былые отношения с Котом. Но последний на это не пойдет – его свободолюбивая натура попросту испугается повторения прежних отношений, где диктатор-Бык будет давить его своим авторитетом. Так что зря Бык прогонит Петуха – с ним бы у него все сложилось куда лучше. Но, видимо, счастливая концовка не входила в планы создателей фильма.
12 августа 1980 года съемочная группа выехала в экспедицию в Днепропетровск, и уже два дня спустя в местечке Сурское была дана команда «Мотор!». В тот день снимали начальные кадры фильма: Мария Коновалова приезжает на полустанок, чтобы дождаться поезда и отправиться в город. На съемочной площадке работали актеры Мордюкова, Петров, Теплов. Работы шли с девяти утра до шести вечера. 15 августа снимали все тот же «полустанок».
17 августа съемочной площадкой стал вагон пассажирского поезда, где снимали поездку Марии в город: узнав, что в купе она поедет с мужчиной, Мария сбегает, но потом возвращается. На следующий день (и в три последующих) снимали в том же вагоне: Мария знакомится со Станиславом Павловичем Ляпиным (Андрей Петров).
21 августа на Южном вокзале Днепропетровска снимали приезд Марии в город, ее встречу с дочерью Ниной (Светлана Крючкова). А в самом начале сентября начали снимать «квартиру Нины», которая расположилась в доме 102б на проспекте Кирова в Днепропетровске. Весь сентябрь снимали то «квартиру», то «натуру» в городе. Так, например, 28 сентября снимали «квартиру Нины» (Мария на балконе, выходящем на стадион «Метеор»), и в тот же день операторская группа была отправлена в Киев, чтобы снять там фоны стадиона для эпизода «Мария на балконе». Почему? Дело в том, что рядом со стадионом «Метеор» находился какой-то «почтовый ящик» (секретный НИИ), показывать который было ни в коем случае нельзя.
В конце сентября на Октябрьской площади во дворе дома № 9 снимали эпизод «двор Коновалова». А 10–13 октября сняли эпизоды на Южном вокзале: проводы новобранцев, а также финал фильма, где вся родня уходит по шпалам, а Иришка забрасывает ведро бабушки в кусты.
Во время съемок эпизода «проводы новобранцев» случился конфликт, а вернее, настоящая драка Михалкова и Мордюковой. Как мы помним, Бык и Петух из одной астрологической команды, однако конфликты между ними возможны, если Бык не умерит свой диктаторский пыл, который у Петуха-бойца всегда вызывает отторжение. К тому же чрезмерная импульсивность Стрельца может иной раз вывести спокойных Весов из себя. Однако чаще всего в такого рода конфликтах первыми идут на «мировую» именно Весы. Что подтвердится и в нашем случае. Но расскажем обо всем по порядку.
Вспоминает Н. Мордюкова: «Началось с того, что Никите нужно было снять мое лицо с наитрагичнейшим выражением. Это финальный эпизод на вокзале, где провожают новобранцев в армию, и я между ними кручусь с ведрами, ищу бывшего мужа, Вовчика ищу. Я твердо решила позвать его домой, в деревню, обо всем сговорились вчера. «Ведь ты же обещал… Нам надо ехать… Эх, ты!..» Мне сыграть надо было смятение, граничащее с потерей и гибелью. Я знала, как готовиться к такому крупному плану и как его выдать на-гора. Никита знал мои возможности, но хотел чего-то большего. (Мы слышали, что за границей кинорежиссеры сильно бьют актрису по лицу, отскакивают от камеры, и оставленная актриса «гениально» играет – и слезы ручьем, и тоска прощания. Люкс!) И вот Никита «приступил к получению» такого выражения лица, которого не было у меня еще ни в одном фильме.
Уселся, лапочка моя, на кран вместе с камерой и стал истошно орать – командовать огромным количеством новобранцев и выстраивать в толпе мою мизансцену. Я на миг уловила, что ему трудно. Мегафон фонит, его команды путают, а мы с Ванькой Бортником – «мужем» – индо взопрели от повторных репетиций. Вдруг слышу недобрую, нетворческую злость в свой адрес. (Мордюкова не пишет, что Михалкова вывело из себя еще и то, что перед самой съемкой актриса, вместо того чтобы собраться и как следует подготовиться, сидела в вагончике со своей астрологической «родственницей» Риммой Марковой (1925, Бык) и потягивала винцо. – Ф.Р.) Орет что есть духу:
– Ну что, народная артистка, тяжело? Тяжело? Подложите-ка ей камней в чемодан побольше, чтобы едва поднимала.
Шум, гам, я повинуюсь. Чемодан неподъемный, но азарт помогает. Снова, снова и снова дубли. Чувствую, что ему с крана виднее и что-то не нравится. Для него быть в поднебесье на виду у молодежи и не решить на их глазах, как снимать, – невыносимо.
– Ну что, бабуль, тяжело? А? Не слышу! Подложить, может, еще?
– Мне не тяжело! – срывая связки, ору ему в небо. – Давай снимай!
– Нонна Викторовна! Делаю картину я. Могу слезть и показать вам, как нести тяжесть и в это же время искать свою надежду, своего мужа Ваню. Где ты, Иван?
– Здесь я! – с готовностью кричит Ваня Бортник.
– Вы видите его, народная артистка? Или вам уже застило? Да, трудно бабушкам играть такое.
Я поставила тяжеленные вещи и устремилась к вагончику. (На съемке у нас вагончик – комната отдыха.) До сих пор не могу понять, как Никита почти опередил меня, и в тот момент, когда я стала задвигать дверь, он вставил в проем ступню и колено. Не пускает. Я тяжело дышу, вижу, что и он озверел. Ткнула его со всей силы кулаком в грудь – не помогает. Схватила за рубашку, посыпались изящные пуговички с заморской пахучей одежки. Тут я пяткой поддала по его колену и, ничего не добившись, кинулась на постель.
Сердце вырвалось из ушей.
Секунду он постоял молча, потом закрыл дверь и вышел вон.
Через некоторое время входит Павел Лебешев, оператор.
– Нет! – вскакиваю. – Уезжаю в Москву! С этим козлом я больше незнакома.
К окну подъехала «Скорая». Она всегда дежурила у нас на съемке. Пока врачи щупали пульс и готовили укол, я орала на весь вокзал:
– Уйди, Пашка! Не будь подхалимом. Сниматься больше не буду! И его духи больше нюхать не буду.
Пашка садится на противоположное сиденье и говорит:
– Понимаешь, сейчас отличный режим…
– Не буду!
– Солнце садится, объемность нужная!
– Не буду!
– И отменная морда у тебя…
– Не буду! Отстань!
Он встал, попросил сообщить, когда я буду готова продолжить съемку. У меня мелькнула реальная, практическая мысль: «Морда отменная, режим натуры отменный, надо скинуть этот кадр…» И, придерживая ватку на месте укола, я встала как вкопанная в кадр.
Боковым зрением вижу: к камере подходит Никита.
– Значит, так…
– Молчать! – ору я. – Пашке говори, а он – мне! Через переводчика, понятно?
Подходит Павел.
– Сейчас мы снимем крупный план, где ты зовешь мужа.
– Хорошо, – говорю. – Давайте. Ваня, ты здесь?
– Здесь.
– Паша! Слушаюсь твоих команд.
Никита тихо ему в ухо, а Пашка корректирует:
– Приготовились. Начали, – тихо говорит Павел для меня.
Я им выдала нужный дубль и резко пошла к машине.
– Давай еще один, – попросил Павел.
– Обойдетесь! Небось на «кодаке» снимаете. Я сегодня Род Стайгер, даю один дубль.
В гостинице долго стояла под душем, пытаясь решить, что делать. Бросить картину я могла по закону. Но роль бросать жаль…
Вытерлась, застегнула все пуговички халата, слышу деликатный стук в дверь.
– Кто?
– Мы.
Это мои «товарищи по перу» – Всеволод Ларионов и местный, днепропетровец.
– Садитесь, – говорю.
Ставятся пиво, кукуруза вареная и нарезанное сало в газете. Я суечусь с посудой, достаю колбасу, вяленую рыбу, хлеб.
– Негоже позволять мальчишке так унижать тебя перед всем честным народом.
Я молча накрываю на стол, ставлю стулья. Снова стук, но уже не деликатный.
– Да-да, – говорю.
Входит Никита и прямым ходом в спальню. Такое впечатление, что и не выходил из нее никогда.
– Нонночка, – зовет меня. Я не гляжу на него. Он еще раз: – Нонночка…
Обернулась, вижу красное, мокрое, в слезах лицо, тянет ко мне ладони, зовет к себе. Я посмотрела на сидящих, их как корова языком слизала.
Так и стоим – он ни с места и я. «Нонночка», – заплакал.
Ох, негодный, таки добился! Пошла я, не торопясь, к нему, он обнял меня и смиренно застыл.
Так постояли мы, потом он сказал:
– Пойдем, милая моя. Пойдем ко всем нашим, чтоб они видели, что мы помирились.
Выходим, на Танюшку, его жену, наталкиваемся. Она взволнованна.
– Танечка! Посиди у телевизора. Мы скоренько придем, – говорит Никита.
С криками «ура» нас принимали, целовали, угощали, пока Таня не крикнула:
– Никита, тебя Берлин вызывает!
Хорошо, когда у режиссера жена не актриса. Уютно в экспедиции, чистосердечно поболтать можно, потискать маленьких еще тогда их деток. Танюшка – переводчик и в прошлом фотомодель. Что я ей? Чем лучше работаю, тем как бы лучше для фильма, а значит, и для ее мужа Никиты…»
Съемки в Днепропетровске длились до 19 октября, после чего группа вернулась в Москву.
Спустя почти месяц, 14 ноября, съемочная группа выехала для продолжения съемок в город Пущино. Стоит отметить, что перед этим Нонна Мордюкова почти месяц провела в больнице с сердечной недостаточностью. А когда съемки возобновились, ей пообещали, что режим работы для нее будет щадящим. Но актриса сама не согласилась с этим – пользоваться какими-то привилегиями она не умела. И работала на площадке с таким же азартом, как и раньше. Хотя в первые дни сцены у нее были камерными. Так, 15 ноября на территории Института микробиологии снимали эпизод, где Коновалова и Ляпин приходят в гостиницу.
23 ноября в гостинице «Пущино» прошла подготовка к съемкам эпизода «в ресторане». Это был настоящий ресторан, только пока еще не функционирующий – его только построили. Однако для Михалкова решили сделать исключение (его здесь знали еще со съемок «Неоконченной пьесы…») и разрешили ему и его группе стать первыми посетителями заведения.
В тот день Мордюкова репетировала будущий танец со Стасиком. Обучал ее премудростям танца хореограф. Репетиция длилась несколько часов, после чего актриса почувствовала боли в сердце. Однако никому ничего не сказала и кое-как доковыляла до номера своей подруги, которая немедленно дала ей сердечных капель. «Как же ты завтра будешь репетировать?» – спросила подруга, когда Мордюкова, обессиленная, рухнула на кровать. Однако назавтра репетировать не пришлось. Утром 24 ноября выяснилось, что накануне хореограф угодил в автомобильную аварию и в ближайшие день-два не сможет провести репетиции. А пока снимали очередной эпизод: Мария продолжает преследовать Стасика, на этот раз в ресторане. В маленькой роли официанта снялся сам Никита Михалков. Также в кадре можно заметить художника фильма Александра Адабашьяна (официант), оператора Павла Лебешева (повар) и ассистентку режиссера Тамару Кудрину, которая играла посетителя ресторана… с усами.
26—27 ноября начали снимать танец Стасика и Марии.
30 ноября – 1 декабря снова снимали «ресторан»: Стасик поет шлягер «Пора-пора – порадуемся…». На этом съемки фильма (тогда он носил название «Необыкновенная история») были завершены. Вечером в том же ресторане группа с большим воодушевлением отметила окончание съемочных работ. И огромная аппетитная индейка, которую в кадре проносил по залу повар, была съедена под водочку и коньяк.
1 марта картина была показана генеральному директору «Мосфильма» Николаю Сизову. Увиденным тот остался недоволен, узрев в ленте сплошь героев-неудачников. «Мария вечно какая-то грустная, дочь у нее неустроенная, внучка – оторва, бывший муж – алкоголик, зять – шалопутный. Что это за герои? Где вы таких набрали?» – возмущался директор. И потребовал внести в картину первые поправки. Однако работу над ними Михалкову пришлось временно отложить – ему надо было съездить в Америку с другим своим фильмом – «Несколько дней из жизни И. И. Обломова» (1980). И только вернувшись на родину, Михалков взялся за поправки к фильму «Родня». Работы было непочатый край. Надо было переозвучить некоторые реплики из монолога Марии на вокзале, вырезать реплики станционного диктора про меховые полуботинки, изъять два эпизода с пассажиром с лобовым стеклом от автомобиля (эту роль играл Александр Адабашьян), вырезать эпизод, где Мария разувается в вагоне, сократить сцену в ресторане за счет нескольких планов Стасика, где он нарочито пренебрежителен к Марии, сократить сцену с Вовчиком. Также Михалкову пришлось сократить воспоминания Вовчика о матери, его плач; перемонтировать сцену на балконе с Иришкой и сцену, когда Иришка в постели (вместо последней поставили другой дубль, где Иришка плачет после ухода бабушки); переозвучить сцену в такси и сократить эпизод проводов новобранцев в армию. Однако Михалков категорически отказался сокращать сцену в ресторане и убирать пьяного Вовчика, приветствующего мотоциклистов. И когда 30 марта собрался новый худсовет по фильму, он продолжал стоять на своем: вот это сократил, а вот это – не буду!
Однако 1 апреля фильм смотрели в Главной сценарно-редакционной коллегии Госкино, и там тоже Михалкова обязали внести еще целый ряд новых поправок. Короче, давление на него оказывали со всех сторон. Поскольку в противном случае фильму грозила «полка», режиссеру пришлось наступить себе на горло. Он изъял русскую песню в прологе фильма, заменил песню в купе поезда, сократил крупный план солдат, едущих с учений в грузовике (по мнению цензоров, солдаты выглядели слишком уставшими, чего в Советской армии быть не должно – наши солдаты должны были возвращаться с учений полными энергии и желания снова и снова повышать свой морально-боевой дух в окопах и на полигоне), перемонтировал и переозвучил финальную сцену в ресторане, сократил сцену проводов в армию. А вот финал фильма Михалков менять не стал. И в своем письме в Госкино написал: «Относительно финала я убежден, что он должен быть только таким, ибо в противном случае будет разрушен жанр трагикомедии, который не может заканчиваться механическим «хеппи-эндом» (примеры: «Полицейские и воры», «Не горюй!», «Осенний марафон»)».
В итоге из семнадцати поправок Михалков осуществил тринадцать. И 14 апреля «Мосфильм» направил исправленный вариант фильма в Госкино. Но и эту версию не приняли. Михалкову снова пришлось браться за ножницы. Вся эта бодяга с приемкой фильма (впервые в карьере Михалкова) будет длиться аж до осени.
Премьера «Родни» состоялась в августе 1982 года и вызвала жаркую дискуссию в печати. Можно смело сказать, что такой полемики давно уже не удостаивались ни фильмы с участием Нонны Мордюковой, ни роли, исполняемые ею (в последний раз нечто подобное происходило ровно десять лет назад, когда вышел фильм «Русское поле»). Вот что, к примеру, написала в те дни в журнале «Советский экран» кинокритик Е. Бауман:
«Прием известен издавна: провинциал в столице, деревенский житель в городе, «естественный» человек в цивилизованном обществе, мещанин во дворянстве и т. д. Эффект этого противостояния может быть различен: то простодушие торжествует над искушенностью, то неотесанность посрамляется перед лицом культуры. Возможен и третий вариант: недостатки и преимущества обеих сторон с особой очевидностью обнаруживают себя в конфликтной ситуации.
Старый этот прием положен в основу фильма «Родня»… Многое сделано тут лихо. И оператор первоклассный – П. Лебешев. А как играют актеры – Н. Мордюкова, С. Крючкова, Ю. Богатырев и все-все-все!
Но вот смеешься-смеешься, а в то же время испытываешь некоторую неловкость, и ее все труднее становится не замечать. Авторы упорно взвинчивают интонацию, они оснащают свою бытовую, в сущности, комедию символикой поистине зловещей.
Кажется, жизнь напрочь вышла из пазов. Распались всякие человеческие связи. Люди равнодушны – ни горячи, ни холодны. Под свет ложных солнц они преображают ночь в день, под непрестанный грохот перестают друг друга слышать. Жилища и улицы отданы во власть машин, опутаны проводами, техника подчиняет себе человека. Чтобы ощущать себя господином положения, он сам превращается в механизм – как впечатляющая пара мотоциклистов. Какая-то неведомая сила гонит бессмысленно его по кругу – как бегуна на пустом стадионе. Уже и вместо лица у него личина, которую можно снять, когда отпадает надобность. Так и делает по вечерам, к ужасу матери, Нина…
Обессмысливаются слова, обессмысливается функционирование вещей и предметов. Деревянная коряга – модная деталь интерьера – превращается в домашнего идола, а только что приготовленная пища летит в помойное ведро.
И вот в этом всеобщем раскардаше появляется человек, который, похоже, может сказать о себе библейское: «Стою у дверей и стучу». Это наша Мария Васильевна стремится достучаться в сердца. Она отчитывает дочь за курение, за манеру одеваться, за все, что та накрутила-напутала в своей личной жизни. Она применяет энергичнейшие меры воздействия, вплоть до рукоприкладства, к своему зятю Стасику, пытаясь вернуть его к домашнему очагу. Она разыскивает некоего Коновалова – бывшего своего мужа, ныне опустившегося алкоголика, выставленного теперь из его второй семьи. Она мчится и в эту семью, чтобы бросить там обвинение в бездушии и эгоизме.
Мария Васильевна из сильных натур. Похоже, даже из тех русских женщин, о ком сказано: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Кажется, из тех, а впрочем, приглядимся.
Замечает ли она, как муторно и тошно ее неприкаянной Нине? Или только сигарету замечает? Понимает ли, что назойливое приставание к зятю способно лишь обратить его в безоглядное бегство, тем более что Стасик уже «немножко с дамой», при которой вести разговор о возвращении к жене, пожалуй, не совсем уместно? Помнит ли она, когда гневно кричит в лицо сыну Коновалова: «Вы что с человеком делаете?», как еще день назад хвалилась перед дочерью, что когда-то сама выгнала из дому этого же человека, между прочим, родного Нинкиного отца?
Почему же она так упорно стучит у чужих дверей, не ведая, что за своими-то не все ладно, почему останавливает чужих коней, гоня своих по жизни без узды, почему раздувает пламя там, куда кидается его тушить? Даже пустельга Нинка замечает, что мать, как танк, вламывается в души…
Мария Васильевна неодобрительно косится на дочкины туалеты, осуждает чьи-то манеры и привычки. Но сама-то она выряжена чучелом – тесноватая олимпийская майка, кричащая молодежная куртка. Она груба и диковата – может и ругнуться, и по физиономии съездить, не находит другого обращения, кроме как «Эй, дядька».
Пожалуй, мы поторопились зачислить Марию Васильевну на место положительной героини. Но кто же она в этой расстановке сил?
Нонна Мордюкова играет Марию Васильевну виртуозно, с блеском, с безоглядной самоотдачей. Все доведено в роли до предела возможного: героиня уж добра – так добра, уж груба – так груба, уж вульгарна – так вульгарна. Последнее, кстати, чаще всего. Но если вдуматься, парадокс этой фигуры заключается не в сложном единстве противоположностей, а в том, что в ходе действия она потеряна как цельный и органичный образ. Всякий раз она просто такова, какая нужна авторам в тех или иных обстоятельствах. Требуется высший судия – явилась Мария Васильевна карающая, требуется толика сострадания – явилась Мария Васильевна скорбящая, потребовался шут гороховый – и тут сгодилась та же Мария Васильевна: вот она «у ковра», хохочите! А когда стало непонятно, куда Марию Васильевну девать, – ее очень удобно отправить обратно. С пустым ведром – для бытовой достоверности. По шпалам – для жалостности. Омытую светлыми слезами всепрощения – для умиления…»
В «Родне» Мордюкова сыграла свою последнюю заметную главную роль в советском кинематографе. Вплоть до 1991 года ни одной стоящей центральной роли в кино ей сыграть уже не предложат. Впрочем, и фильмов на ее счету в тот период (1983–1991) было мало – всего пять. Назову их все: «Вокзал для двоих» (1983; «дядя Миша»), «От зарплаты до зарплаты» (1986; Ольга Плисова), «Доченька» (1987; вахтерша Зинаида Яковлевна), «Ссуда на брак» (1988; хирург Татьяна Ивановна), «Запретная зона» (1989; вдова Авдотьина).
И только в 1991 году, буквально накануне исчезновения великой страны и ее кинематографа, Мордюкова вновь сыграла главную роль в кино. Однако это было кино из разряда одноразовых. Речь идет о казахском боевике «Бегущая мишень», где наша героиня сыграла роль бабы Зины, прячущей у себя молодого человека, преследуемого мафией. Этот парень становится для нее чуть ли не сыном.
Между тем своего родного сына Мордюкова тогда потеряла навсегда: Владимир Тихонов скончался от передозировки наркотиков. Как мы помним, эта проблема возникла у Владимира давно – еще в подростковом возрасте. И никакое вмешательство родных людей или коллег не смогло отвратить его от пагубного пристрастия. Как вспоминает вторая жена Владимира Наталья:
«В его судьбе друзья сыграли роковую роль. Володя не был тщеславен, не выбирал нужных друзей – дружил с простыми ребятами, бывшими одноклассниками. А друзья эти, на беду, не ослабляли «дружеских» объятий до самой его смерти. Сначала он с ними выпивал, потом пошли наркотики…
Поначалу ничего необычного в его поведении я не видела – слишком часто приходилось уезжать на гастроли. Однако со временем стала замечать довольно странные вещи: то его не добудишься, то не спит ночами. Иногда ни с того ни с сего вдруг начинает звонить куда-то, словно что-то ищет: «Когда стрелка?» Приходили его друзья, сидели на кухне допоздна, курили, пили. Когда однажды я попробовала их выгнать, он ударил меня по лицу. Обычно такой спокойный, ласковый, он неожиданно становился очень агрессивным. Вещи, которые я привозила ему, постепенно пропадали из дома – ему постоянно нужны были деньги.
