скачать книгу бесплатно
Как ни крутись
Екатерина Константиновна Гликен
История талантливого человека, зажатого в тиски могущественным покровителем. Рассказ об уничтожении бессмертной души, о свободе творчества и оправдании злу.С ходом истории процессы глобализации были вытеснены стремлением каждого отдельного государства стать суверенной единицей. Всякий небольшой клочок земли объявил независимость и неприкосновенность, собственные законы и особый путь развития. Моя история – о новой стране под названием Картония, новой, но уже окрепшей. Все персонажи вымышлены. Имена взяты привычные мне, те, что на слуху каждый день, и в этом нет никаких скрытых смыслов. Выдумывать новые имена – значит вкладывать в них какой-нибудь смысл, но я не планирую никаких отдельных скрытых или явных смыслов, кроме тех, которые на виду, а для того, чтобы писать про жизнь Элизабет или Джонса, надобно хоть раз повидать, как они живут, а этого со мною ни разу не случалось.
Екатерина Гликен
Как ни крутись
Предисловие от автора
С ходом истории процессы глобализации были вытеснены стремлением каждого отдельного государства стать суверенной единицей. Карту перерезали тысячи демаркационных линий, всякий небольшой клочок объявил независимость и неприкосновенность, собственную Конституцию и особый путь развития. Молодые государства проходили результат становления каждый по-своему.
Моя история – о новой стране под названием Картония, новой, но уже окрепшей. Все персонажи вымышлены. Имена взяты привычные мне, те, что на слуху каждый день, и в этом нет никаких скрытых смыслов. Выдумывать новые имена – значит вкладывать в них какой-нибудь смысл, но я не планирую никаких отдельных скрытых или явных смыслов, кроме тех, которые на виду, а для того, чтобы писать про жизнь Элизабет или Джонса, надобно хоть раз повидать, как они живут, а этого со мною ни разу не случалось.
***
Маленькая модная собачонка повизгивала у ног Марии Ивановны. Мария Ивановна, устроившись на самом краю резного кресла, глазами, полными слёз, следила за мужем. Ласточкин мерил шагами просторную залу.
– Золото спрячь, – загибал он пальцы на руке. – Бумаги отдай Федотову, он знает, что с ними делать. Сержанту заплати, он пропустит, я договорился. И самое главное, запомни, ни при каких обстоятельствах не сболтни о золоте: ты знаешь только про бумаги, а где остальные деньги молчок, ты просто жена – и всё, а какие я там делишки кручу-верчу, ты знать не знаешь. Поняла?
Ласточкин резко остановился и строго поглядел на жену. Та зашлась в рыданиях.
– Ну, будет, будет, Маша! Ну, дети же, ты посмотри, зачем ты так? Ведь мы всё знали. Знали же?
В комнату, и правда, заглядывали двое белобрысых пухлых детей.
– Ну, ты посмотри на них, – Ласточкин указал на сыновей. – Посмотри, какие у нас дети. Разве это того не стоило? Мы сыты, обуты, одеты. Дети учатся в престижной школе. Маша!
Мария Ивановна выбежала из комнаты.
– Не хочу! Не хочу! – выкрикнула она.
– А что хочу?! – рассердился Ласточкин. – В нищете, как все? Так хочу? Что ж ты сразу не сказала-то? Вот тогда, сразу, лет пять назад, так бы и сказала. Нет, Маша! Тогда ты была не прочь пожить на широкую ногу. Машину, собаку… Маша!
Ласточкин наконец настиг жену в гранатового цвета, обшитой бархатом прихожей и обнял, прижав к себе крепко-крепко.
– Маша, но ведь, может, всё обойдётся?
Мария Ивановна ударила его обеими руками и снова потонула в беззвучных рыданиях.
– Машенька, но ведь мы, мы же, может быть, – словно выдавливал из себя слова Ласточкин. – Ведь мы, Маша, может, и последний раз… видимся.
Он задержал дыхание, чувствуя, что и сам сейчас готов разрыдаться. Готов, как мальчишка, забиться в самый дальний угол квартиры и нипочём не выходить оттуда. Спрятаться, бросить всё. Выйти из дома и больше не возвращаться. Напиться вдрызг… Не получится. Там, за углом, если не сразу в подъезде, поджидает снайпер, а, может, и пацаны с кастетами, кто знает, на что хватило фантазии у конкурентов. Может, напиться сразу в подъезде и заснуть? Пусть делают, что хотят, лишь бы не будили…
– Коля! – Мария Ивановна обвила шею мужа руками. – Коля! Не ходи!
– Маша, ну, как не ходи?.. Я должен…
– Никому ты ничего не должен! Коленька. Останься. Через неделю все это закончится! Коля!
– Но ведь они ворвутся сюда, Маша… И дети увидят, ты только подумай…
– Пусть! Пусть!
– Нет, Маша, так нельзя. Пусть дети растут. Ты знаешь, я, признаться, горжусь собой. Я обеспечил им, – тут Ласточкин немного замешкался. – Обеспечил вам хорошее будущее. Прекрасная квартира, тебе не надо работать больше никогда, денег – куры не клюют. Да, нечестно… Да, Маша! Да! А как? Как, я тебя спрашиваю, ещё можно в нашей стране стать богатым? Диссертацию написать? Изобрести лекарство от рака? Нет, Маша, только грабёж. Грабёж, Маша, да! Да, я обворовываю таких же нищих, каким был сам. Да, но… Но ведь все так. Кто имел возможность, все так, Маша! Кто не так, просто у них нет такой возможности. У сержанта золотой унитаз, мы хотя бы до этой пошлости не опустились… Я смог, Маша, я смог обеспечить себя и свою семью, я мужик. Не хлюпик, не нытик, не бухаю во дворе на скамейке. Разве ты плохо жила до этого проклятого момента?
– Коля, а ты вспомни? Помнишь, как мы к Богомольцеву ходили? На третьем курсе? – Мария Ивановна улыбнулась сквозь слёзы. – А ты зачёт ему с первого раза сдал, помнишь? Мы праздновали! О, какие у нас были праздники. До сих пор запах, когда варится картошка, мне напоминает праздник. Мы тогда раздобыли свиные рёбра где-то по дешёвке, варили их, варили…
– А, знаешь, я заходил к Богомольцеву, – перебил её Ласточкин. – Я не говорил тебе, тогда это казалось несущественным. Сейчас почему-то вспоминаются всякие глупости. Говорят, перед смертью вся жизнь пробегает…
Мария Ивановна снова зашлась слезами. Она сползла по стене на пол и рыдала прямо в прихожей, свернувшись в позу эмбриона.
Ласточкин сел рядом:
– Знаешь, он тогда рыдал…
– Кто? – отняла руки от лица Мария Ивановна.
– Богомольцев рыдал. Как ребёнок. У него, знаешь, Маша, такие кулачки сухонькие, маленькие, почти детские, ведь он совсем старик тогда был… Он этими кулачками себя в грудь бил и плакал.
– Когда же это было?
– Когда он ушёл с кафедры политологии. Я заканчивал пятый курс, думал над темой диссертации. Не говорил тебе, мы и сами концы с концами еле сводили, набрал подарков и – к нему. Ведь он единственный преподаватель был, который заставлял нас учиться. Никого не пропускал просто так ни за какие деньги, ни за связи. Ну, вот я и решил его отблагодарить уже потом, когда это не будет взяткой. Накупил конфет, котлет, овощей, фруктов, что там у него на пенсию-то, не разгуляешься ведь. И с сумками – к нему. Знаешь, о чём он жалел?
Мария Ивановна удивлённо захлопала глазами.
– Что взятки не брал. Понимаешь, Маша? Даже Богомольцев. Он один для меня был такой. Настоящий. Я держался, кажется, только благодаря ему. Верил, что честно прожить можно, Маш! А от Богомольцева вышел, и всё – вокруг другой мир. У него квартирка маленькая, обои старенькие, краны текут, а кругом книги, книги… И в середине всего этого плачет старик. Маш, я ведь тогда всё решил: будет шанс – ухвачусь. И ведь именно тогда этот шанс мне жизнь и подарила. Или чёрт подкинул, теперь не разберёшь…
– Что ты имеешь ввиду? – озадаченно проговорила Мария Ивановна…
– Понимаешь, я вышел от него, как в другую жизнь. Всё, абсолютно всё, во что я верил пропало, исчезло. Всё, чем я гордился, вся эта наша принципиальность и нищета, всё это стало стыдно, нелепо! И тогда мне на глаза попалась эта передача. Вечером. Меня такая злость тогда разбирала. Богомольцев – столп политологии, вся кафедра на нём держалась, он один науку держал, и в такой нищете. Он в нищете, мы в нищете, люди вокруг все злые, как демоны. Я раньше не понимал: они от безысходности хмурые такие, Маш. У них в жизни ничего не будет, понимаешь? Работай не работай, всё одно – нищета. А запить, так всё быстро пройдет, у них никакого света нет, нигде надежда не брезжит, понимаешь? Все эти честность, профессионализм, принципиальность, порядочность, Маш, всё это – дорога вникуда. И по телевизору эти сытые довольные хари. Маш, мы все знаем, отчего они сытые…
– Коленька, ведь и мы тоже теперь, как они?
– Нет, мы не стали, как они. Но и не стали, как Богомольцев, посреди книжек в старости плакать. Это очень страшно, когда старики плачут, Маш. Когда дети – это жалко, когда женщины – это понятно. Но когда старики плачут… В нашей стране или плакать, или воровать… Но я дал им третий вариант, я дал людям шанс.
– К чему ведёт этот твой шанс, Коля?! – вскричала, вскакивая на ноги Мария Петровна.
В коридор вбежали белобрысые мальчишки и обняли мать, исподлобья глядя на отца.
– Но он хотя бы есть, Маша, – тихо проговорил Ласточкин. – Хотя бы есть… И потом, ведь тебе, вам, выплатят компенсацию… Я ухожу, но я спокоен за вас, понимаешь? Но, ведь может статься, что я не погибну… Ты совсем не веришь в это?
Мария Ивановна всхлипнула.
В гостиной, обставленной мебелью и уложенной коврами, включился телевизор. Время шестичасовых новостей.
– С сегодняшнего дня, – щебетал диктор. – объявлен старт недельной предвыборной гонки на выбывание.
На экране замелькали фото кандидатов. Было немного непривычно, перед глазами появлялись не упитанные, уложенные складками, как плиссерованные юбки, хари, а самые что ни на есть настоящие кандидаты в депутаты из народа. Живые лица. Их тасовали, как колоду карт. Колоду, на которой были только масти, но не было ранга, все эти короли и королевы могли в любой момент стать джокером или упасть шестёркой в отбой. Бледные, загорелые, красные от беспробудного пьянства, молодые, старые, чаще старые, но почти все беззубые. Зубы – дорогое удовольствие для плебса. Да и к чему они мертвецу. Мария Ивановна увидела лицо мужа на экране и вскрикнула.
Замелькала сетка тотализатора, забегала, засуетилась золотая денежка возле кандидатов, поползли стрелочки вверх и вниз у каждого лица. Народ сделал ставки…
– Коленька, я поставила на тебя, слышишь?.. – Мария Ивановна крепко прижалась к мужу.
– Маша?! – удивлённо улыбнулся Ласточкин. – Я вернусь, Маша…
Прозвучал сигнал к началу предвыборной гонки на выбывание. Ласточкин вышел за дверь. Спустился ниже этажом. Закурил. Его домашние, он знал это, прильнули к окнам, пытаясь разглядеть в серой осенней улице его. Он медлил. Кто знает, что они увидят: как он скроется за поворотом или как зальёт тёплой кровью асфальт?
Он не решался выйти. Николай Ласточкин, кандидат политических наук, обосновавший принципиально новую систему предвыборной гонки. Ученый, который ввел в социум новый термин – жертва свободной конкуренции. Когда-то блестящий выпускник кафедры политологии. Раньше молодой, влюбленный в науку философ. А теперь известный всей стране отец новых выборов.
***
Несколько лет назад, молодой, умный и дерзкий аспирант предложил своему научному руководителю эпатажную тему диссертации. «Выборы как явление массовой культуры». Профессор одобрил.
За год молодой учёный доказал необходимость введения элементов зрелищности в проведение предвыборной гонки. Ссылаясь на статистические выкладки, которые констатировали смерть выборного процесса в стране (какие-то жалкие 18 процентов проголосовавших от общего числа населения), будущий кандидат политических наук предложил разнообразить скучные обещания чиновников, сделав шоу для электората.
Аспирант обосновал необходимость споров, чёрного пиара, драк, пересудов, доказывая, что общение кандидатов должно в большей степени напоминать ток-шоу с личными обидами и неприличными намёками, чем осточертевшие дебаты с однообразными лозунгами.
Аспиранта заметили «Где Надо» и взяли в оборот. Ближайшие выборы показали довольно высокую, по сравнению с предыдущими годами, явку населения: тридцать два процента против восемнадцати. Это был несомненный успех. На премию от института будущий профессор свозил жену на море. В разгар сезона. На три недели…
По возвращении он купался во внимании коллег. Декан познакомил его с двумя странными людьми, которые, как он шепнул, могут оказать влияние на его будущность. Двое странных людей стали часто встречаться с молодым гением политологии, заговаривать на разные темы, вскоре они были знакомы и с его женой. Люди это были удивительные, подкованные, интересные, чрезвычайно эрудированные, позволяли себе высказывать такие идеи, о которых аспирант не решился бы говорить вслух даже дома.
Будущий отец новых выборов наслаждался общением. Казалось, это была действительно научная среда, они втроём кипели идеями, обсуждали возможности, предполагали развитие страны… А главное – огромное внимание уделяли научной работе Ласточкина. Николай был на вершине мира. С ним спорили, с ним соглашались, искали параллели и аллюзии в его рассуждениях, в общем, относились к нему всерьёз. И Николай работал в это время с полной отдачей над диссертацией, он знал, что есть те, кого он сможет заинтересовать, удивить, шокировать, в общем говоря, было ради кого.
