скачать книгу бесплатно
Подобный ответ, однако, совершенно не успокоил интервьюера. «При всей безопасности трещин жить все-таки в таком доме, где они есть, не особенно приятно, – резюмировал он. – А чтобы подводить балки и заштукатуривать их, каждому домовладельцу необходимо выселить предварительно жильцов. Тут убытки неизбежны, и причем довольно крупные»…
Современники возмущались: строительство новых домов оставляло желать лучшего. Многие домовладельцы следовали обычному желанию: денег вложить поменьше, да еще и провернуть стройку в самые кратчайшие сроки, а прибыли получить побольше. В погоне за дешевизной и, как тогда говорили, «экономичностью», многие строительные подрядчики экономили на всем, что только можно, а потому качество работ неизменно снижалось. Следствием этого стали многочисленные строительные катастрофы, едва ли не каждый год потрясавшие Северную столицу.
Одна из них произошла в октябре 1900 года. Около трех часов дня на углу Дегтярной и 9-й Рождественской улиц раздался оглушительный треск, и вслед за ним над строившимся домом некоего господина Аксенова поднялся громадный столб известковой пыли. Через некоторое время после грохота из строившегося здания начали выбегать насмерть перепуганные рабочие, а перед домом начала собираться толпа. Снаружи он выглядел совершенно целым – как оказалось, рухнула его внутренняя часть. Сначала треснула каменная «перемычка», а затем, один за другим, стали проваливаться потолки всех четырех этажей.
Некоторые из рабочих, не успевшие выскочить, стали жертвами произошедшей катастрофы. Часть из них была отправлена в больницу, иные же к вечеру чувствовали себя уже настолько здоровыми, что отправились в кабаки выпить «по случаю несчастья». Кстати, ближайшая к месту катастрофы портерная, в которой пировали спасшиеся рабочие, принадлежала владельцу того самого провалившегося дома Аксенову.
В тот же день случилась еще одна беда: рухнувшим каменным сводом в доме на Бассейной улице насмерть придавило мальчика, работавшего на постройке. Столичное общество живо обсуждало эти происшествия. «Петербургские „обвалы“ делаются слишком частыми, – писала одна из столичных газет. – Сегодня летят два дома, завтра рухнут три, а послезавтра, если наконец не обратить на это явление должного внимания, дома посыпятся, как детские карточные постройки».
Однако одной из самых громких строительных катастроф начала ХХ века стал обвал дома Залемана на Разъезжей улице, случившийся 10 июля 1909 года. В восемь часов утра обрушился громадный, только что построенный шестиэтажный дом, принадлежавший инженеру путей сообщения Виктору Дмитриевичу Залеману.
Тот рабочий день начинался как обычно: в семь часов утра строители, занимавшиеся внутренней отделкой, приступили к работе. Более трехсот человек разбрелись по этажам. Спустя час они начали замечать подозрительное потрескивание. Левая часть здания стала на глазах заметно оседать, затем покачнулась и со страшным шумом рухнула. Грохот рухнувшего здания был слышен за несколько кварталов. Место катастрофы окутали клубы дыма и песка. Под рухнувшим домом, вмиг превратившимся в груду мусора, нашли свою смерть десятки рабочих.
Уже через двадцать минут на месте трагедии работали пожарные, извлекавшие пострадавших из-под завалов. Через два часа после катастрофы сюда прибыл петербургский градоначальник. Он лично принял энергичное участие в расследовании причины обвала дома, расспрашивал строителей и участвовал в совещании экспертов. Место катастрофы посетили также некоторые сенаторы, члены Государственного совета и Городской управы. Приехал и сам владелец злополучного дома, непрерывно твердивший: «Всех родственников убитых вознагражу».
Многие считали виновником случившейся трагедии инженера Залемана. Влиятельный миллионер-строитель, он выстроил в Петербурге более полутора десятка зданий и сам являлся владельцем одиннадцати больших домов. Почти все залемановские стройки отличалось одной особенностью: на них всегда происходили более-менее крупные катастрофы. Возбуждались уголовные и гражданские дела по факту увечий, причиненных строителям, но Залеману вновь и вновь разрешали строить.
В злополучном строившемся на Разъезжей доме с момента его закладки полиция успела составить бесчисленное количество протоколов, обвиняя строителей в нарушении строительного устава. Несколько раз полиция обращала внимание на трещины в стенах. Но строители клялись, что опасности нет и быть не может. А потом грянула катастрофа…
«Нужны решительные меры против инженеров-от-катастроф, – возмущался обозреватель одной из газет. – Инженер Залеман изобрел новый вид каннибальского спорта. Он строит дома, которые обваливаются от простого дуновения ветра. Три дома Залемана уже прославили его имя своими катастрофами. Вчера обрушился четвертый. Г-н Залеман – инженер путей сообщения на тот свет».
Член городской управы Змеев еще за два года до трагедии на Разъезжей представил в Городскую думу доклад о строительных происшествиях, в котором среди «домовладельцев-от-катастроф» уже фигурировало имя Залемана. По словам Змеева, причинами катастроф являлись «погоня домовладельцев за экономией, которая влечет к приглашению неопытных архитекторов и использованию некачественных материалов», а также слабый технико-полицейский надзор. На весь город было всего восемь городских техников, наблюдавших за строительством.
Традиционный русский вопрос «Кто виноват?» постоянно витал на месте случившейся катастрофы. Гражданский инженер Максимов, наблюдавший за возведением дома на Разъезжей, возлагал вину на Залемана, который постоянно вмешивался в процесс строительства.
«Будучи юридически строителем дома, я фактически должен был постоянно чувствовать над собой власть хозяина, – сетовал Максимов. – Залеман все работы сдавал сдельно, по сильно выторгованной цене. Это страшно отражалось на качестве работ». Между тем сам Залеман категорически отрицал свою вину: он заявлял, что для постройки «употреблялись материалы, купленные у первоклассных фирм, и на достоинство их обращалось должное внимание».
В обществе звучали мнения, что произошедшая трагедия – вовсе не случайность, а просто очередной эпизод в долгой строительной деятельности Залемана. «Архитектурные катастрофы возможны, но когда один и тот же домовладелец годами строит дом за домом, и непременно с обвалом, то какая же это случайность? – вопрошал обозреватель «Петербургской газеты». – Это – систематическая строительная спекуляция, соединенная с общественной опасностью. Возможность безнаказанно заниматься такой спекуляцией ясно свидетельствует, что в городских порядках не все в порядке»…
Архитекторы категорически возражали против своей вины в строительных катастрофах, год от года потрясавших Петербург. Как заявил председатель столичного общества архитекторов Эрнест Жибер, вся вина – на злоупотреблениях рабочих и десятников, и обвалы домов прекратятся только тогда, когда закон точно определит ответственность, которую несут в подобных случаях не только архитекторы, но и подрядчики, десятники и рабочие, иначе последние делают что угодно за спинами архитекторов, а потом пытаются переложить всю вину на них.
А еще говорили, что во всем виноваты нерадивые рабочие, что в их среду все больше и больше проникает «дух хулиганства», поведение их становится несносным, дисциплина падает, на стройках часто можно увидеть пьяных, которые совсем даже не прячутся от глаз технического надзора. Говорили, что причина всех бед – русский «авось».
Искали и другие причины постигших Петербург строительных катастроф. Среди них называли не только плохую постройку домов, но и то, что они строятся на так называемых лежнях, то есть деревянных бревнах, которые кладут прямо на почвенные воды, а на этих лежнях возводится фундамент. Лежни достаточно быстро загнивают, а потому не выдерживают тяжести дома, и он оседает, расползается и накреняется.
«Мне объяснил один архитектор, что некоторые постройки на петербургской зыбкой почве потому только держатся, что соседние здания поддерживают их в состоянии равновесия, – писал обозреватель одной из столичных газет. – В буквальном смысле слова все основано на „добрососедских“ отношениях».
Однако, несмотря на общественное беспокойство, строительная лихорадка продолжалась, а вместе с ней не переставали случаться и катастрофы. Летом 1912 года в столице много говорили о том, что рухнул один из корпусов шестиэтажного дома купца-банщика Торкачева.
Как выяснилось, дело было, как и в прежних случаях, в «экономичности» строительства – использовались старый, уже бывший в употреблении, кирпич и дешевый бетон. Кроме того, как оказалось, первые этажи были сложены всего только в толщину двух с половиной кирпичей, а вместо 9-дюймовых балок укладывались перекрытия толщиной в 6,5 дюйма.
Главным виновником катастрофы городские власти были склонны считать самого хозяина злополучного дома банщика Торкачева. Дело в том, что это был классический пример, когда домовладелец, выступавший еще «по совместительству» и строительным подрядчиком, считал себя умнее архитектора и тайно от него допускал непозволительные отступления от плана работ. Однако Торкачев не падал духом. «Чего унывать? Не унывай! – во всеуслышание заявил он архитектору Владимиру Николя, отвечавшему за постройку. – Ты понесешь уголовную ответственность, а я гражданскую. Как-нибудь вывернемся!» И ведь вывернулся: когда через несколько дней его все-таки арестовали, то он сразу же вышел на свободу под залог в пятьдесят тысяч рублей…
Летом 1913 года для борьбы со злоупотреблениями при строительстве петербургских домов ввели специальные контрольные бланки, в них городские архитекторы должны были вносить все свои замечания по ходу постройки здания. Однако эту меру в обществе встретили с плохо скрываемой иронией.
«Не лучше ли бы вместо контрольных листков увеличить ответственность домовладельцев, которые строят дома из гнилого материала? – восклицал обозреватель «Петербургской газеты». – Человеческая жизнь должна быть обеспечена не бумажкой, прикрепленной к плану, а строгой законностью, которая должна карать всех домовладельцев, рискующих ради обогащения и наживы строить свои дома на человеческих костях…»
Апокалипсис по-петроградски
Любопытно, как отзвуки некачественного строительства времен капиталистического строительного бума отзывались уже в другую, советскую эпоху. В конце июня 1923 года в Петрограде случилось чрезвычайное происшествие: рухнул старый шестиэтажный дом на Екатерингофском проспекте (ныне проспект Римского-Корсакова). К счастью, обошлось без жертв, но несколько десятков семей осталось без имущества и без крыши над головой.
В тот роковой день около пяти часов вечера один из жильцов стоявшего во дворе злополучного дома заметил большую трещину, прорезавшую всю заднюю стену. Он тотчас же поднял тревогу, оповестил управдома и милицию. Специалисты, которые немедленно произвели осмотр дома, озвучили приговор: дому осталось стоять совсем немного, через несколько часов он обрушится. Дальнейшее развитие событий напоминало апокалипсис в отдельно взятом дворе.
Началась срочная эвакуация жильцов и вынос их имущества. Времени было в обрез, счет шел на минуты, и домашнюю утварь, мебель и одежду просто выбрасывали из окон во двор. Дабы избежать мародерства, территорию вокруг оцепили милиция и вызванный наряд военморов из Балтийского флотского экипажа.
Все это время дом издавал тревожные подозрительные звуки, и, в конце концов, вынос имущества пришлось остановить. Ровно в 20 часов 48 минут, то есть через четыре часа после того, как была обнаружена трещина, дом с грохотом рухнул, подняв огромное облако пыли.
Как оказалось, обвалившийся дом еще в апреле 1923 года был признан аварийным. Тогда же начались работы по его укреплению, под все потолки поставили подпорки. Затем дом снова признали безопасным и годным для жилья, так что его внезапный обвал стал для жильцов полнейшей неожиданностью.
По сути дела, жертв удалось избежать только по счастливой случайности. Спасителем дома стал бдительный жилец, заметивший трещину. А если бы он ее не заметил и обвал случился бы ночью, страшной беды было бы не миновать.
Обвал дома на Екатерингофском проспекте вызвал в городе настоящую панику. Многим казалось, что любая трещина на стене дома таит страшную угрозу. Из консерватории сообщили о замеченных на здании глубоких трещинах толщиною в кулак. В технический надзор Петрограда со всех районов неслись заявления жильцов об угрожающем состоянии их домов. Только за три дня после катастрофы поступило около пятисот (!) подобных заявлений из Центрального района.
За дело о катастрофе на Екатерингофском проспекте взялись эксперты, чтобы ответить на традиционный вопрос: «Кто виноват?» Как всегда, причин оказалось две – человеческий фактор и природная стихия.
Главной причиной обвала эксперты называли «формалистику», т. е. формальный подход к ремонту. Виновным называли «Севзапгосстрой», который отремонтировал лишь лицевой фасад, а заднюю стену не тронул. Между тем именно она и стала главной виновницей катастрофы.
Что же касается коварства стихии, то комиссия пришла к выводу: обвал дома вызван появлением подземных течений, способствовавших подмыванию фундамента. Специалисты городского хозяйства констатировали: по всему району последнее время наблюдалась большая утечка воды, что способствовало ее проникновению в грунт. Водопровод там уже давно не ремонтировался, и вода из дырявых труб попадала в почву. Как подтвердил начальник архитектурно-строительного управления губоткомхоза, в Петрограде за последнее время во многих местах появились подземные течи, угрожающие большинству домов. Кроме того, появлению трещин в стенах домов способствовали вода и снег, попадавшие в дымоходы.
Жертвы строительного бума
Летние месяцы служили самой горячей строительным порой, когда, казалось, весь город превращался в сплошную строительную площадку. Основной контингент рабочей силы составляли крестьяне, приходившие в столицу на летние сезонные заработки. Их труд ценился дешево, и ни о какой технике безопасности зачастую не было и речи. Поэтому летний сезон нередко сопровождался строительными катастрофами с человеческими жертвами.
«В Петербурге вырастают как грибы громады домов, – замечал в июле 1913 года обозреватель газеты «Вечернее время». – Стоят они, окутанные лесами, где высоко-высоко копошатся, как муравьи, сотни людей, рискуя каждую минуту свалиться вниз. И валятся, обагряя своей кровью новые жилища».
В 1912 году в столице зарегистрировали 129 пострадавших при строительстве, из них 29 погибло и почти столько же остались калеками. Статистика несчастных случаев на строительстве весьма любопытна. Среди пострадавших первое место занимали плотники (45 человек), за ними следовали чернорабочие (35), затем штукатуры (26), каменщики (23) и так далее. В следующем году травматизм еще возрос: только за первую половину 1913 года в Петербурге зарегистрировали 90 несчастных случаев при строительстве.
«Люди строят другим благополучие, теплый угол, а себе нередко роют могилу, – констатировал газетчик «Вечернего времени». – Но ни городское управление, ни правительство не заботятся об этих скромных тружениках, руками которых создана внешняя красота Петербурга».
А поскольку власти не собирались заниматься проблемами рабочих, то последние двинулись по классическому пути: «спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Энергичные люди среди самих рабочих, подрядчиков и домовладельцев еще в 1882 году организовали «Общество самопомощи». Спустя три десятилетия оно располагало капиталом в 80 тысяч рублей, имело собственный доходный дом на 20 квартир и детский приют, куда помещали детей рабочих, погибших на стройках. Общество нашло средства, чтобы обучать детей не в государственной, а в частной школе, а летом отправляло их на дачу в Келломяки (ныне Комарово).
Главное же внимание «Общества самопомощи» уделялось выдаче пособий пострадавшим при строительстве. К примеру, только в 1913 году общество выдало пособий на сумму более 5600 рублей, причем размер помощи пострадавшим составлял от 25 до 50 рублей, а семьям погибших – от 100 до 700 рублей.
Строительные катастрофы тех лет являлись печальным следствием строительной лихорадки, охватившей Петербург. И сегодня, когда наш город вновь охвачен строительным бумом, нередко приходится слышать о высоком травматизме рабочих. Да, ситуация почти с точностью повторяется, нет только эффективного «Общества самопомощи»…
«Не мог ужиться среди изворотов»
В конце мая 1907 года по Петербургу распространилось необычайное известие о самоубийстве старейшего городского архитектора Петра Сергеевича Самсонова. Его имя было известно почти всему строительному Петербургу: он много лет состоял в должности городского архитектора. До этого Самсонов являлся архитектором детской больницы принца Ольденбургского, Воспитательного общества благородных девиц и Александровского училища, а затем Вдовьего дома. В последние годы жизни он ведал 4-м участком Петербургского городского управления. В «послужном списке» Самсонова значились сооружение и перестройка более двух десятков зданий в столице.
Что же послужило причиной трагического поступка? Современники считали, что Петр Самсонов стал жертвой жестоких нравов, несправедливостей, воровства и прочих безобразий, творившихся в тогдашнем строительном деле Петербурга. «Скромный по характеру, честный по натуре, он не мог ужиться среди различных изворотов городского хозяйства», – говорилось о Самсонове в «Петербургском листке».
Несмотря на солидную архитектурную практику, Самсонову хронически не везло в строительном деле. Предпринимавшиеся городскими властями различные переделки мостов, сооружение домов и т. п. мероприятия, в которых участвовал Самсонов, очень часто сопровождались жертвами и недоразумениями. Получали увечья рабочие, обнаруживались дефекты строительного характера. И хотя Самсонов лично никогда не был замешан в сомнительных «комбинациях», он, как строитель, выступал ответственным лицом.
По мнению современников, многочисленных злоупотребления при постройке городских домов подорвали нервную систему Самсонова. «Скромный труженик» Самсонов не мог равнодушно смотреть на происходившие безобразия.
Особенно сильно повлияла на него история с катастрофой цепного Египетского моста через Фонтанку, случившаяся в начале 1905 года. Как известно, мост рухнул, когда по нему проходила конница.
К счастью, тогда обошлось без жертв. Хотя судебные власти не нашли виноватого в этой катастрофе, темное пятно легло именно на Петра Самсонова. По-видимому, все это крайне тяготило пожилого архитектора, и за некоторое время до трагедии он подал в отставку и отстранился от городских дел.
В личной жизни архитектор Самсонов оказался гораздо счастливей, чем в строительной карьере. Будучи уже в годах (под семьдесят лет), он женился второй раз – на молодой барышне из семьи «среднего круга». Вскоре у них родился ребенок.
Казалось, ничто не предвещало беды. 24 мая 1907 года супруги Самсоновы собирались выехать из Петербурга на дачу, то есть на все лето покинуть городскую квартиру на Серпуховской улице.
Утром перед приходом артельщиков-перевозчиков Самсонов занимался у себя в кабинете. Внезапно тишину дома прорезал грохот выстрела. Когда в кабинет вбежали перепуганные жена и прислуга, их глазам предстала страшная картина: архитектор сидел в кресле, весь залитый кровью. Он выстрелил себе в лоб и через десять минут скончался…
История с катастрофой цепного Египетского моста через Фонтанку, случившаяся в начале 1905 г., удручающе подействовала на архитектора Петра Самсонова
Катастрофа на Михайловском мосту
В один из августовских дней 1906 года петербуржцы, оказавшиеся вблизи Михайловского замка, услышали ужасающий силы треск и грохот. Многие подумали, что стали свидетелями очередного взрыва, устроенного террористами. Однако на сей раз причина оказалась гораздо прозаичнее: в Мойку рухнул Михайловский (ныне 1-й Садовый) мост.
Мост, сооруженный в середине 1830-х годов, перестраивали из-за резкого увеличения транспортной нагрузки. Поэтому во время катастрофы на мосту находились рабочие, занимавшиеся разборкой каменной арки. Дождливая погода привела к подъему воды на целый аршин выше нормы, что сильно тормозило работу.
Арку разбирали одновременно с двух сторон. Оставалось разобрать ее центральную часть – «ключ». Именно эта часть арки, весившая около двух с половиной тысяч тонн, и обрушилась на сваи, которые, не удержав тяжести, обломились, увлекая за собой рабочих.
За несколько мгновений до катастрофы рабочие, находившиеся у концов арки, слышали подозрительный шорох сползающего камня, но не придали этому значения, так как подобное случалось и раньше. Однако затем раздался оглушающий треск, и гранитная арка стала стремительно оседать. Падающие обломки сбивали людей. Некоторые сами бросались в воду, надеясь избежать опасности быть погребенными под грудой камней.
Обрушение моста вызвало громадную волну, которая в один миг качнулась к Фонтанке. Она дошла до перил временного моста и сшибла многих рабочих, возившихся на разбираемом Пантелеймоновском цепном мосту.
«Ужасную картину представляли останки Михайловского моста, – рассказывал очевидец. – В паутине изломанных свай барахтались люди, силясь выбраться на поверхность. Одному из рабочих как ножом отрезало обе ноги, но сам он в полном сознании держался руками за сваю…»
Вскоре вокруг места трагедии собралась громадная толпа. К мосту прибыли пожарники. Они принялись разбирать ближайшие от берега сваи, предполагая найти там задавленных обвалом. Руководили спасательной операцией брандмайор и полицмейстер. В больницу отправили семерых пострадавших рабочих, еще трое числились пропавшими. На следующий день скончался рабочий, лишившийся при катастрофе обеих ног.
Через полчаса после катастрофы известие о ней просочилось в Городскую управу, где в это время шло заседание общего присутствия. Городской голова немедленно закрыл заседание, и вся Городская управа в полном составе (!) отправилась на место трагедии. Еще через два часа к руинам моста прибыл баркас с водолазом, который спустился под обвалившиеся сваи, однако никого из рабочих не обнаружил: если там и были погребенные обвалом, то они находились под грудами рухнувшего кирпича и гранита…
Сразу же после катастрофы началось расследование ее причин. Следствие проводила как судебная власть, так и строительная комиссия. Причину обвала моста объясняли по-разному. Одни говорили о слабости свай, не выдержавших напора арки, другие высказывали мнение о неправильном ведении строительных работ. Старший техник градоначальства архитектор Михаил Гейслер с первого же взгляда довольно ясно определил причину катастрофы: «На голову навалили много, а жидки были ноги!»
Кроме вопроса о причинах трагедии сразу же встал вопрос и о виновниках. Чаще всего звучало имя инженера путей сообщения Александра Станового, наблюдавшего за ходом работ. Намекали на то, что ему все сойдет с рук, поскольку он бывший гласный Городской думы и вообще человек, близкий к Городской управе. Другим «стрелочником» кое-кто хотел видеть инженера Берса, ведавшего трудом безработных, поскольку весь контингент рабочих, занимавшихся тогда разборкой мостов, состоял из безработных.
«Эта катастрофа, как и все предыдущие, указывает на плохую организацию высшего технического надзора и, быть может, на полную его несостоятельность, – возмущалась «Петербургская газета». – Уж сколько раз поднимался вопрос в думе о необходимости преобразования городского технического надзора, но воз и ныне там…»
Можно ли было доверять безработным ответственные строительные работы?
На следующий день после трагедии на Мойке Городская управа обсуждала состояние старых городских мостов. Выяснилось, что мосты не осматривались со времени знаменитого обвала цепного Египетского моста в начале 1905 года, хотя еще тогда особая комиссия инженеров-специалистов признала треть городских мостов опасными и «не допустимыми к дальнейшему существованию».
Что касается провалившегося Михайловского моста, то Управа, основываясь на мнениях своих специалистов, заключила следующее: мост рухнул из-за того, что к работам по его разборке не привлекли специалистов по каменным мостовым сооружениям. Одним словом, трудились не каменщики, а… слесари.
Спустя еще несколько дней вопрос о случившейся катастрофе рассматривался в Городской думе. И опять искали виновных. «Что делать? – восклицал инженер Берс. – Мы не можем сказать, что здесь нет нашей вины». Дума долго искала «стрелочника», пока гласный Федоров не охладил пыл своих коллег: «Предоставьте суду искать виновных, карать и миловать». Тогда главным стал вопрос: можно ли доверять безработным ответственные строительные работы?..
Что же касается простых горожан, то история с обвалом моста недолго будоражила их умы. В те дни столица жила как на вулкане. Уже на следующий день после той катастрофы террористы-бомбисты взорвали дачу премьер-министра Столыпина на Аптекарском острове. Вот это было событие! Один из самых крупных терактов в дореволюционной России – поистине, говоря пушкинскими словами, «бессмысленный и беспощадный». Количество жертв исчислялось десятками. Что уж тут сравнивать с обвалом моста, где была не интрига, а сплошное разгильдяйство и головотяпство.
«Строительная Цусима»
В начале марта 1907 года жертвой строительной катастрофы едва не стали депутаты Государственной думы: за несколько часов до начала очередного заседания парламента на кресла народных избранников рухнул потолок. На счастье, это произошло рано утром, а не в тот момент, когда в Думе собрались бы депутаты, министры и дипломаты. Ждали в тот день в парламенте и самого премьер-министра Столыпина.
Катастрофа в Таврическом дворце, где располагалась тогда Государственная дума, произошла в пять часов утра, на глазах у сторожей, которые не пострадали только по счастливой случайности. Первая мысль, которая пришла всем в голову, – революционеры устроили очередной теракт. По Петербургу поползли слухи: «В Госдуме взрыв!» Столичному градоначальнику генерал-майору Драчевскому так и доложили: в Таврическом дворце взорвалась бомба, а сам дворец разрушен.
Тем, кому удавалось заглянуть в зал заседаний, представала ужасающая картина: рухнула почти вся штукатурка с потолка, обнажив старые почерневшие балки перекрытий. Почти весь зал засыпан обломками.
По странной иронии, катастрофа произошла, главным образом, над местами политиков-радикалов – крайне правых и крайне левых. «Общая картина полного разрушения, – сообщал очевидец. – Куски досок, глыба штукатурки, клочья войлока и туча пыли». Меньше всего пострадали места правых и кадетского центра. Нетронутыми остались ложи журналистов и министров, а также громадный портрет Николая II, возвышавшийся над местом председателя.
Ничего удивительного, что первая мысль у всех была о теракте: в то время страна жила как на вулкане, террористы-бомбисты и экспроприаторы держали в страхе все общество. Однако вскоре выяснилось, что в данном случае никакими террористами не пахло: взрыва в Таврическом дворце не было. Заговорили о преступной небрежности строителей, производивших последний ремонт.
В половине двенадцатого утра заседание Госдумы открылось в тесном соседнем зале. Потрясенные и возмущенные депутаты требовали обеспечить безопасность их работы, в итоге – заседания парламента отложили. «Когда я пришел сюда, я нисколько не удивился, что обвалился потолок над тем местом, где заседают народные представители, – заявил социал-демократ Алексинский. – Я уверен, что потолки крепче всего в министерствах, департаменте полиции, охранном отделении и других подобных местах». В ответ раздался гром аплодисментов левой части зала и страшный негодующий шум справа.
Во второй половине дня в Таврический дворец прибыли власти для проведения предварительного расследования. В комиссию вошли архитекторы Л.Н. Бенуа, А.И. фон Гоген и др. Уже к вечеру причина катастрофы стала ясна – некачественный ремонт, произведенный год назад при подготовке зала под парламентские цели. Выяснилось, что клинообразные гвозди ручной ковки легко выпадали при усушке дерева, что и произошло. Непосредственной же причиной обвала потолка стало то, что накануне, ввиду намеченного приезда в Думу Столыпина, чердак осматривали агенты охраны и пожарные. Полтора десятка человек долго ходили по чердаку и простукивали его. Именно эти сотрясения над ветхим потолком оказались роковыми.
Вина падала на строительную комиссию, но виновнее всех оказался А.А. Бруни, заведовавший ремонтом дворца. «Эта катастрофа явилась для меня страшной неожиданностью, – оправдывался он. – Потолок казался безусловно крепким. Никаких показаний на возможность обвала не было. Нигде ни одной трещинки».
«От покушений со стороны политических фанатиков уберечься невозможно, – резюмировал обозреватель одной из газет. – Здесь же идет речь просто о преступной небрежности господ техников, благодаря которым в Петербурге проваливаются не только потолки, но и целые мосты». Одним словом, происшествие в Таврическом встало в одном ряду с обвалами Египетского и Михайловского мостов. Иначе говоря, речь шла о «системном кризисе» в городском хозяйстве, а все потому, что «рука руку моет и виновный виновного покрывает».
Как иронично замечал современник, оказалось, что жизнь народного избранника зависит от… техника, надзирающего за строителями. Сорвался карниз, упала люстра, провалился потолок – и нет депутата, несмотря на всю его полную или условную неприкосновенность.
Ведь еще за год до катастрофы, когда только начались работы по переделке дворца под парламент, пошли толки о ненадежности потолков. Тем не менее, русский «авось» взял верх, а барон Остен-Сакен и другие лица, ответственные за охрану здания, употребляли всю свою силу не на осмотр здания с точки зрения его технической безопасности, а на борьбу с журналистами, которых постоянно проверяли, как арестантов на перекличке.
По мнению многих современников, в катастрофе в Госдуме отразилась вся нелепица общественного строя. Дальше просто некуда, если уже в парламенте обваливается потолок. «Несчастной России суждено пережить целый ряд Цусим, – писал обозреватель «Петербургской газеты», намекая на сражения Русско-японской войны, проигранные по вине неумелых военачальников. – Теперь дожили до Цусимы строительной. Надо благодарить судьбу за то, что она обошлась без жертв»…
После того как Госдума объявила перерыв в работе до окончания ремонта зала, многие депутаты, несмотря на грозившую опасность обвала остальной части потолка, поспешили к своим креслам, заваленным штукатуркой. Из-под груды мусора они доставали свои книги и записки. А некоторые отламывали себе на память куски щеп, вытаскивали на «сувениры» роковые гвозди.
Кстати, тут же нашлись те, кто сделал «бизнес» на катастрофе в Таврическом. Вечером следующего дня на Невском проспекте появилась шайка неких юнцов, бодро выкрикивавших: «Купите на память останки парламентского зала, осколки потолка!» Многие охотно покупали у них сомнительного вида обрывки войлока, ржавые гвозди и кирпичные обломки.
Между тем в Таврическом дворце уже кипели лихорадочные строительные работы. Примечательнее всего, что руководил ими архитектор Бруни – тот самый, по чьей милости едва не погибли все депутаты. Уже через полторы недели депутаты вернулись в отремонтированный зал заседаний.
«Секретное дело» коммерсанта Кутузова
Вопрос об обеспечении центра Петербурга общественными туалетами, или, выражаясь прежними терминами, «публичными уборными», всегда был одним из злободневных. Хотя это очень редко обсуждалось вслух – для русских людей, в соответствии со сложившимся веками культурным стереотипом, тема физиологических потребностей вообще считалась низкой, непристойной, да и просто запретной. Тем не менее, разумеется, запрет на обсуждение не означал отсутствие самой потребности.
Первый в Петербурге «публичный ретирадник» появился в Петербурге в 1871 году в садике рядом с Михайловским манежем. Туалет, поставленный на каменном фундаменте, сложили из бревен, обшитых с обеих сторон досками. Как сообщалось в журнале «Зодчий», в мужском отделении находились «мочевник и два клозета, в женском – лишь два клозета».
Спроектировал первый в столице общественный туалет академик архитектуры Иван Александрович Мерц, являвшийся архитектором Городской управы. Он много строил в Петербурге, являлся одним из авторов фонтана перед Адмиралтейством, активно занимался благоустройством города.
По тому же самому проекту Мерца в 1870-х годах в Петербурге построили еще пять «публичных ретирадников». Кстати, сам термин «ретирадник», или «ретирадное место», употреблявшееся с петровских времен, пришло из военной терминологии и имело французское происхождение. Кроме того, в разные времена туалет называли «нужником», «уборной», «отхожим местом», «сортиром», «гальюном» или «клозетом» («ватерклозетом»).
Тем не менее, спустя несколько десятилетий после появления в центре Петербурга первой «пятерки» уборных, туалетов для публики не хватало. Нередко предприимчивые коммерсанты пытались извлечь из этого выгоду. Именно такая эпопея развернулась в Екатерининском сквере на Невском проспекте, где однофамилец знаменитого полководца, крестьянин Смоленской губернии Александр Кутузов, попытался устроить туалет, да еще и соединить его с торговым заведением.
В декабре 1905 года комиссар Городской управы «вошел» к своему начальству, то есть к члену Городской управы, с «представлением» о необходимости построить в Екатерининском сквере уборную. Управа переадресовала это предложение Городской думе, но она этой надобности не признала и отказалась выдавать кредит на строительство.
Тогда Управа решила прибегнуть к другому средству. Тут-то и подвернулся ловкий коммерсант с громкой фамилией Кутузов, торговавший на «городских местах» съестными припасами и напитками «распивочно и на вынос». Как только Дума отказала в кредите, он сообщил Управе, что выстроит уборную за свой счет, и пожелал даже в виде благодеяния за постоянное к нему покровительство и расположение Управы передать в петербургскую казну 18 тысяч рублей за 24 года аренды уборной.
Единственно, чего требовал Кутузов, так это дозволения построить там кроме уборной красивый павильон с правом продажи съестных припасов и всевозможных напитков. Городская управа охотно пошла на это, согласившись на 24 года аренды. Место для уборной Управа отвела не позади сквера, а на самом углу Невского проспекта, прямо напротив Публичной библиотеки. Таким образом, если бы в стране не произошло известных всем событий, владел бы Кутузов своим туалетом-магазином на Невском до самого конца 1920-х годов.
К удовольствию Кутузова, Управа сдала ему лакомый кусок в сквере келейно, без торгов, и не желала оглашать заявления желающих торговаться на это место. А конкуренты Кутузова в своих заявлениях предлагали городу аренду не 18 тысяч рублей, как у смоленского крестьянина, а 120 тысяч рублей за 24 года – по 5 тысяч рублей ежегодно. Среди тех, кто был знаком с подробностями этого «секретного дела», поднялся ропот: мол, городская казна несет ущерб более чем в 100 тысяч рублей. Управу обвиняли в том, что она держит все в секрете, да и вообще, стало быть, дело нечисто: наверное, не обошлось без мздоимства!
Кутузов же не обращал внимания на протесты и, совершенно не церемонясь, шел напролом. В начале лета 1906 года он дал объявление о поиске подрядчиков на возведение постройки. «Кутузов уже хозяйничает здесь, – возмущался обозреватель «Петербургского листка». – Он приказал, с разрешения Управы, вырыть несколько деревьев и грозит уничтожить еще два дерева, украшающие сквер, – дуб и вяз. И их Кутузов покушался было вырыть, но был остановлен городским садовником».
– Все равно они завянут, когда мы будем рыть яму для уборной и обрубим им корни, – заявил Кутузов.
«Однако ведь завянут не только дуб и вяз, завянут и другие огромные столетние деревья, когда им обрубят корни, – продолжал гневаться автор «Петербургского листка». – Если Управа не понимает, что нельзя устраивать уборную под торговлю съестными припасами, то не объяснит ли ей это главное врачебное управление, или, по крайней мере, городская санитарная комиссия!»
