скачать книгу бесплатно
– Ремизов, на тебе пленный. Глаз с него не спускать и пусть лежит мордой в землю, а то зацепит еще случайной пулей, и все будет зря. Идешь за нами метрах в двадцати. В окопы не суйтесь, пока мы их не очистим от противника. Потом рывком к нам и немедленно укрыться.
– Есть!
– Нагулин, ты воевать-то еще можешь со своим ранением?
– Я уже в норме, товарищ капитан.
– Ну, веди, младший лейтенант, начнем с ножей.
* * *
Тревога тревогой, но выгонять посреди ночи в окопы весь личный состав немцы все же не стали. Усилили посты, поставили новые секреты, разослали патрули, но спать солдатам иногда все же нужно, особенно если завтра снова в бой.
Пулеметную позицию немцы выбрали удачно. Овраг, протянувшийся с востока на запад, разрезал пополам невысокий холм, не холм даже, а так, плоский бугор. Но контроль над ближайшей местностью эта высота все же обеспечивала. Немцы не стали рыть окопы на самой вершине, чтобы днем не маячить перед русскими на фоне светлого неба, а спустились немного ниже, в сторону ничейной полосы, и оборудовали пулеметное гнездо почти на самом краю оврага. Справа пулеметчиков защищал крутой и скользкий склон, крайне неудобный для атаки, а слева располагалась основная позиция их взвода. С точки зрения обороны от противника, наступающего с востока, это казалось разумным, но для нас, особенно с учетом моих возможностей, ситуация выглядела иначе. Двигаясь с запада, из немецкого тыла, мы могли незаметно приблизиться к позиции противника, используя в качестве прикрытия гребень высоты.
Взбодренные поднявшейся суетой часовые-наблюдатели несли службу исправно. Один солдат стоял за пулеметом, второй прохаживался по окопу, периодически поглядывая как вперед, на восток, так и на запад, в нашу сторону. Третьим, и, как я предполагал, самым опасным, был фельдфебель, внимательно осматривавший в бинокль местность перед позицией. Дальше влево зигзагом шли траншеи и ходы сообщения, в которых тоже находились наблюдатели, причем было их немало. На позиции взвода в боевом охранении несло службу полновесное отделение, то есть треть всего личного состава, а еще левее начинался участок следующего взвода, и там тоже хватало солдат.
Немцы запускали ракеты и подвешивали «люстры» осветительных мин с таким расчетом, чтобы хорошо просматривалась, прежде всего, ничейная полоса и первая линия наших окопов. Подсвечивать собственный тыл они не хотели, не желая облегчать жизнь русским артиллеристам и минометчикам, ведущим редкий беспокоящий огонь. Тем не менее, наблюдателя за гребнем холма они все-таки оставили, понимая, что русские диверсанты будут двигаться со стороны второй линии их обороны. Солдат тихо сидел в небольшом окопе на обратном скате высоты, считая, что в темноте заметить его практически невозможно. Так же тихо он и умер – позицию противника я указал капитану заранее.
Щеглов отдал команду к началу штурма, когда до немецких окопов оставалось метров двадцать. В этот раз я не стал рисковать, и в качестве первой цели выбрал не солдата за пулеметом, а фельдфебеля. Прилетевший из темноты нож вошел немцу под левую лопатку, и он завалился вперед, на бруствер, из-за которого вел наблюдение. Бинокль, блеснув линзами в отсвете очередной «люстры», сполз куда-то в темноту ниже по склону. При этом он издал довольно громкий стук, но это уже не имело никакого значения – пулеметчик и так заметил опасность, поэтому вторым я атаковал именно его. Двадцать метров все-таки много для ножа, особенно если цель не приросла к земле. Немец увернулся! Не думаю, что он успел среагировать на мой бросок. Скорее, судьба фельдфебеля подсказала ему единственно верный вариант действий. Пулеметчик пригнулся, присев на дно окопа и нож громко звякнул о станок MG-34. Ситуацию исправил Игнатов, уже успевший преодолеть расстояние до немецкого окопа и спрыгнувший на спину начавшему распрямляться противнику. Мне не было видно, как он справился с немцем, но заняло это у сержанта не больше пары секунд.
Щеглов и Никифоров тоже не теряли времени – они занимались своими целями. На пулеметной позиции живых немцев не осталось, но сделать все тихо у нас не получилось, и долетевшие до соседних окопов звуки заставили немцев насторожиться.
Раздалось несколько резких команд, и в траншеях соседнего отделения обозначилось движение.
– Гранаты в овраг, быстро! – приказал Щеглов, не забывший о сидевших в засаде немцах.
Я сорвал с пояса гранату, вырвал чеку и перебросил Ф-1 через край оврага. Дальнейшая ее судьба меня не интересовала – я наконец-то спрыгнул окоп и добрался до пулемета. Одновременно с первой длинной очередью, ударившей влево вдоль вражеских траншей и ходов сообщения, за моей спиной с шипением взлетели в воздух сигнальные ракеты – две белых и одна красная.
Чуть впереди я видел вспышки выстрелов и слышал характерный треск ППШ – мои товарищи тоже открыли огонь. Я на секунду отвлекся, пытаясь понять, откуда нам угрожает наибольшая опасность.
В овраге никакого шевеления не наблюдалось – похоже, наши гранаты легли удачно. Пленный гауптман лежал на дне окопа в позе эмбриона, а Ремизов, стоя над ним, стрелял из автомата в сторону немцев. Ответный огонь пока был слабым и неточным, но противник быстро приходил в себя. Главное, что меня очень не радовало, это какая-то вялая реакция на наш сигнал на советской стороне. Нельзя сказать, что там ничего не происходило, но и интенсивной подготовки к атаке я пока не наблюдал. Переключив внимание обратно на немцев, я увидел крайне неприятную картину. Во взводе, позицию которого мы атаковали, помимо моего MG-34 имелось еще два пулемета, и сейчас они разворачивались в нашу сторону. Пулеметчики пока не стреляли, опасаясь в темноте задеть своих, но я понимал, что очень скоро они разберутся и откроют по нам уничтожающий огонь. Другой серьезной проблемой был блиндаж во второй линии окопов. Похоже, именно там спали остальные солдаты взвода, и сейчас они активно двигались, покидая укрытие и явно собираясь к нам в гости.
– Не подпускайте их на бросок гранаты! – услышал я команду Щеглова.
Непосредственно меня она тоже касалась, но сперва следовало что-то сделать с пулеметами и со спешащей сюда пехотой. Я снял с пояса последнюю гранату. До немцев, выскакивающих из блиндажа, было восемьдесят метров. Часть солдат уже выбрались из окопов, а часть еще только покидали укрытие. Я выбрал траекторию таким образом, чтобы запал догорел еще в воздухе, и граната взорвалась над головами немцев. Хороший бросок из окопа сделать сложно, но боевой режим способен и не на такое. Плечо отозвались болью – все-таки организм еще не до конца восстановился после «рывка» в лодке, а сейчас биоимплантам вновь пришлось сильно напрячь мои мышцы.
Следить за полетом и взрывом гранаты мне было некогда. Я вновь взялся за свой MG-34 и нашел позиции немецких пулеметчиков. Они, сориентировались в ситуации и открыли интенсивный огонь поверх голов своей пехоты, пытаясь прижать к земле русских диверсантов. Две короткие очереди заставили их замолчать, но и без пулеметов у противника имелось подавляющее преимущество.
Метрах в пятидесяти от нас, где-то посередине между первой и второй линиями немецких окопов грохнула серия взрывов – открыла огонь советская минометная батарея. Это было замечательно, но сейчас нам требовалось совершенно другое – быстрая атака на участке дезорганизованного нами немецкого взвода с параллельным подавлением его соседей справа и слева огнем артиллерии.
Ночной бой разрастался, как лесной пожар. На удар советских минометчиков немедленно ответили их немецкие коллеги. Чуть позже в сражение включилась и артиллерия. Плотность немецкого огня возрастала по мере подхода к месту боя все новых солдат противника. Я, как мог, старался регулировать их численность с помощью пулемета, но извилистые ходы сообщения позволяли немцам подбираться все ближе. Вскоре я сосредоточился только на самых опасных целях – солдатах противника, уже готовых к броску гранаты. Следствием моих усилий стали несколько взрывов прямо в боевых порядках противника – убитые или раненые метатели гранат подрывали на них себя и собственных товарищей. Это немного умерило пыл немецкой пехоты, но нельзя сказать, что наши перспективы стали радужнее – красноармейцы из наших окопов в атаку все еще не поднялись.
– Надо уходить, Нагулин! – услышал я голос Щеглова, оттесненного немцами вместе и Игнатовым и Никифоровым уже практически к моей позиции. – Не будет, похоже, атаки!
– Вылезем из окопов – сразу срежут, или минометами в поле раскатают, – прокричал я в ответ, не прекращая стрелять.
– Здесь нас точно сомнут, а так хоть какой-то шанс!
– Берите пленного и отходите через овраг! Буду прикрывать вас огнем пулемета. Две-три минуты форы у вас будет.
Щеглов ничего не ответил, только ожесточенно выпустил длинную очередь из ППШ, чуть приподнявшись над бруствером, после чего выкрикнул.
– Бойцы, за мной! Отходим! Пленного берегите!
Ко мне этот приказ не относился. Щеглов не стал говорить никаких громких слов и вообще предпочел не прощаться, за что я ему был очень благодарен.
Немцы медлили. Они все еще были уверены, что русские никуда не денутся, и подтягивали силы для новой атаки. Перед уходом группы я успел перезарядить пулемет, и теперь сотня патронов у меня в запасе имелась, но одновременной атаки с разных сторон я выдержать все равно бы не смог.
Справа, за оврагом, тоже находились солдаты противника, но они пока не стреляли, опасаясь попасть в своих, а карабкаться в темноте по заминированным склонам им совершенно не улыбалось. Вид с орбиты показывал полную безнадежность ситуации. Если бы не довольно интенсивный минометный и артиллерийский огонь с советской стороны, немцы бы уже предприняли решительную атаку, но пока они пережидали артподготовку.
Ночную тьму разорвал вынимающий душу вой. Земля ощутимо содрогнулась и в яркой вспышке в сотне метров справа от меня в воздух поднялись тонны земли. Через секунду аналогичный огненный гейзер поднялся среди немецких окопов слева. Вой продолжался, и, кажется, теперь я понимал, чего ждала наша пехота. Командование Юго-Западного фронта осознало, наконец, что Кременчугский плацдарм может таить в себе немалую угрозу, и выделило тридцать восьмой армии из своих скудных резервов артполк РГК, в составе которого прибыл и дивизион гаубиц особой мощности Б-4.
Обещанные мной Щеглову три минуты истекли, и если я хотел и дальше ходить по этой планете, мне следовало действовать немедленно – лучшего момента могло и не представиться. Длинная очередь на весь остаток ленты никого из противников не задела, но, как я надеялся, заставила их задуматься о том, стоит ли высовываться из-за бруствера прямо сейчас.
В нескольких шагах за моей спиной начинался овраг, и буквально через секунду я уже скатывался вниз по скользкому склону, изворачиваясь и кувыркаясь, чтобы не встретиться с минами, не слишком густо натыканными здесь немцами. В небе продолжали завывать «чемоданы» калибра двести три миллиметра, обрушивая на немецкие окопы гнев богов войны, а в промежутках между взрывами со стороны наших окопов слышалось многоголосое «Ура!» – красноармейцы трехсотой дивизии все-таки пошли в атаку.
Артподготовка прекратилась, и я поднялся с топкого дна оврага. Немцам в окопах сейчас стало явно не до меня. Рассвет еще не наступил, но небо уже начинало светлеть, и я собирался воспользоваться последними минутами ограниченной видимости, чтобы добраться до наших окопов.
Навстречу мне, стреляя на бегу, шла в атаку наша пехота. Это был их бой, а я свою задачу на сегодня выполнил сполна. Никто не обращал внимания на бегущего в тыл бойца в перепачканном грязью маскхалате. Примерно на полпути меня остановил старший лейтенант с пистолетом в руке.
– Разведчик? Из роты капитана Щеглова?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Возвращаюсь с задания.
– Тебе правее метров на сто, – прокричал на бегу старлей, – Все твои уже там. Вас сам комдив встречает.
Глава 4
Когда я грязным призраком спрыгнул в окоп, охрана комдива немедленно навела на меня свои ППШ, но в руках у меня не было оружия, и красноармейцы слегка расслабились.
– Младший лейтенант Нагулин? – с интересом глядя на меня спросил Кузнецов.
– Я, товарищ полковник, – я попытался изобразить стойку «смирно» и бросил руку к пилотке.
– Не тянись, разведчик. Вольно. Ты прикрывал отход группы?
– Так точно, товарищ полковник.
– Везучий ты, раз смог вернуться. Я уж думал опять у Щеглова взвод без командира остался.
– Младшего лейтенанта Нагулина не так просто убить, товарищ полковник, – устало усмехнулся капитан, – многие пробовали…
– Не сглазь, – полковник едва заметно улыбнулся, посмотрев на Щеглова. – И «языка», значит, тоже он захватил?
– Он, товарищ полковник, – кивнул капитан. – Захватил лодку, перевозившую через Днепр немецкого офицера. Солдат на веслах и фельдфебеля уничтожил, а гауптмана оглушил. В схватке получил ранение, но остался в строю.
– Ранение? – Кузнецов вновь повернулся ко мне.
– Легкое, товарищ полковник, ножом плечо зацепило. Рука слушается нормально.
– Знаю я ваше легкое, герои! Быстро младшего лейтенанта в медсанбат! Капитан, тебе и твоим людям час на приведение себя в порядок. В штаб армии поедите с начальником особого отдела дивизии. Сами «языка» добыли – сами и доставите по назначению, а у меня и тут дел пока хватает, – комдив посмотрел в сторону немецких окопов, откуда доносились звуки стрельбы и взрывы гранат. – И Нагулина с собой возьмите, если его медики отпустят.
* * *
В штаб тридцать восьмой армии мы ехали около часа. Пленный немец угрюмо молчал, сидя в кузове полуторки между двумя бойцами из взвода НКВД. Мы впятером устроились там же, а майор Гунько, начальник особого отдела трехсотой дивизии, занял место в кабине.
– Товарищ капитан, немцы начнут наступление со дня на день. У них уже почти все готово, – начал я обрабатывать Щеглова, как только мы тронулись в путь.
– Чем? Пехотой? Ты хоть один танк или самоходное орудие на плацдарме видел?
– Я видел кое-что более неприятное, а еще больше слышал. Противник стянул к Кременчугу огромный понтонный парк и накапливает материалы для строительства моста, способного выдержать тяжелую технику.
– Ты смеешься, младший лейтенант? Больше километра понтонов! Да они будут возиться с этим недели две, если вообще что-то получится. Наши ведь тоже спать не будут – разбомбят этот мост, не считаясь ни с какими потерями.
– Вот он, – кивнул я на гауптмана, – подтвердил мне, что видел на берегу большое скопление переправочных средств и все время прибывающие новые саперные части.
– А танки? – Щеглов все еще сомневался, – танки он видел?
– Про танки немец ничего не сказал, но это означает только то, что они еще не прибыли. Такую грандиозную переправу не будут строить для пехоты, товарищ капитан! С переброской на плацдарм пехотных дивизий они и так справляются, вы же видели.
– Видел, – согласился Щеглов.
– Завтра-послезавтра они возведут переправу. Из-за нелетной погоды помешать им никто не сможет, и даже знать об этом в наших штабах ничего не будут. А потом за одну ночь на Кременчугском плацдарме окажется несколько танковых дивизий, и утром они нанесут удар. Сможет трехсотая стрелковая противостоять атаке сотен танков? И это только в нашей полосе обороны их будут сотни, а удар ведь придется и по соседям.
Слушая меня, Щеглов все больше мрачнел. Чувствовалось, что ему хочется возразить, но капитан сдерживался. Тем не менее, после того, как я замолчал, он ответил не сазу.
– Я не первый день тебя знаю, младший лейтенант, – наконец произнес Щеглов, тщательно подбирая слова, – и ни разу еще ты не поднимал панику на пустом месте. Но то, что ты говоришь… В штабе этому не поверят. Слишком мало у тебя доказательств. Гауптман танков не видел? Не видел. Ты готовый мост или хотя бы его часть видел? Не видел! Все остальное – только твои предположения. И пусть даже я верю в то, что они правильные, это ничего не изменит. Никто не станет принимать решения на основе фантазий капитана и младшего лейтенанта.
Я понимал, что Щеглов прав, но оставлять ситуацию как есть тоже было нельзя.
– Товарищ капитан, вы можете сделать так, чтобы в штабе армии хотя бы выслушали мой доклад?
– Не знаю, Нагулин. Не знаю! Кто я такой? Капитан, командир разведроты трехсотой дивизии. А там генерал-майор, командующий армией! Думаешь, Фекленко станет прислушиваться к моим просьбам? Ну, хорошо, пусть не лично Фекленко, а начальник штаба Символоков, так он тоже генерал-майор. Не факт, что нас вообще в штаб пустят, а не ограничатся опросом в особом отделе.
– Значит, придется доложить на том уровне, до которого сможем добраться. Может, сначала стоит переговорить с нашим особистом?
– С Гунько? – с сомнением покачал головой Щеглов, – Даже не знаю. Он мужик нормальный, в целом. И службу свою знает, но в таком деле он нам вряд ли поможет. Тебя он видит в первый раз. А если твое предположение ошибочно? Это же будет дезинформация! Не захочет он такую ответственность на себя брать.
Похоже, мне оставалось положиться только на случай, но если он представится, я не собирался его упускать.
– Товарищ капитан, у меня есть предложение, но сами мы, без помощи сверху, этот план не потянем.
* * *
Сталин неторопливо встал, вышел из за стола и, сжимая в руке незажженную трубку, прошелся по кабинету. Остановившись, он окинул цепким взглядом собравшихся и, делая небольшие паузы между словами, произнес:
– Командующий Южным фронтом генерал армии Тюленев проявил себя в боях под Уманью с наихудшей стороны. Он не умеет ни наступать, ни организовывать грамотный отход войск. Тюленев потерял две армии там, где позором было бы потерять два полка. Я уже предлагал товарищу Буденному лично разобраться с этой ситуацией, и, насколько я знаю, расследование было проведено. Я читал предварительные отчеты. Тюленев всю ответственность за потерю армий пытается переложить на командармов Понеделина и Музыченко, но есть мнение, что это лишь попытка самооправдания. Что вы, товарищи, думаете по этому вопросу?
– Позвольте мне, товарищ Сталин, – взял слово нарком внутренних дел.
– Слушаю вас, товарищ Берия.
– Генерал армии Тюленев, несомненно, совершил ряд просчетов, имевших тяжелые последствия и ставящих под сомнение его состоятельность, как командующего фронтом. Однако признаков измены в его действиях следствие не выявило. В боях под Днепропетровском Тюленев получил тяжелое ранение, и сейчас решается вопрос о его эвакуации в Москву для прохождения лечения.
– Это мне известно, товарищ Берия. А что вы можете сказать о роли генералов Музыченко и Понеделина в гибели шестой и двенадцатой армий?
– На Понеделина командованием Южного фронта было возложено руководство прорывом окруженных армий из Уманского котла. Не пытаясь снять с него вины за провал операции, вынужден уточнить, что руководство Южного фронта не известило окруженных об изменении обстановки и оставлении восемнадцатой армией Первомайска. Поэтому задачи, поставленные Понеделиным перед ударными группами, даже при успешном выполнении не могли обеспечить реального прорыва кольца окружения.
– Но ведь Музыченко прорвался. Значит, такая возможность была.
– Генерал-лейтенант Музыченко не имел задачи вывода из окружения своей армии, товарищ Сталин. Руководство операцией полностью сосредоточил в своих руках Понеделин. Музыченко предписывалось выйти к войскам Южного фронта и координировать их действия с усилиями окруженных армий. Первую часть задачи он выполнил, несмотря на то, что под Первомайском наших войск уже не было, и его колонне пришлось прорываться дальше. А вот координировать усилия было уже не с кем – все ударные группы Понеделина были разгромлены, а сам командарм-12 сдался в плен, и теперь над позициями наших войск немцы разбрасывают с самолетов вот это, – Берия достал из папки и положил на стол листовку.
Сталин взял в руки лист. В обрамлении текста на нем была напечатана фотография, на которой генерал Понеделин стоял в окружении немецких офицеров.
– Немцы призывают красноармейцев к сдаче в плен, товарищ Сталин, и в пример им приводят Понеделина. Все признаки предательства на лицо. Командующий двенадцатой армии не смог организовать прорыв, затянул с решением о его начале и не нашел в себе сил до конца выполнить свой долг перед Советской Родиной.
Сталин еще некоторое время рассматривал листовку, после чего отложил ее и вновь окинул взглядом собравшихся.
– С Понеделиным, я считаю, все предельно ясно, товарищи. Есть мнение, что изменника необходимо судить и вынести ему справедливый приговор по всей строгости военного времени. Пусть он в плену, но Военная коллегия Верховного Суда может вынести приговор и заочно. Это будет хорошим уроком для трусов и дезертиров к врагу.
Берия кивнул и сделал пометку в своем блокноте.
– А что вы думаете, товарищи, о дальнейшей судьбе командующего шестой армией генерала Музыченко?
– Разрешите теперь мне высказаться, товарищ Сталин, – попросил слова Буденный, и, дождавшись одобрительного кивка вождя, продолжил, – Музыченко свое дело сделал, причем сделал хорошо. Он выполнил полученный приказ. Его штаб почти в полном составе вышел к своим. Знамя шестой армии из котла он вынес. Прорыв из окружения состоялся организованно, и при этом противнику нанесен серьезный урон в живой силе и технике. Я видел фотографии разгромленной немецкой части, которая преследовала штабную колонну, да и других эпизодов хватает, за которые в других обстоятельствах и самого командарма, и многих его подчиненных стоило бы наградить. А решение о направлении и времени прорыва основных сил принимал не он – не ему и отвечать.
Сталин задумчиво поднес к губам трубку и вновь стал прохаживаться по кабинету.
– Есть еще один важный момент, товарищ Сталин, – вновь заговорил Берия, – Товарищ Буденный очень верно описал чисто военную часть дела, но у этого вопроса есть еще и морально-политическая сторона. Прорыв штабной колонны вместе со знаменем и командармом дает нам возможность вновь сформировать шестую армию, а также с полным правом утверждать на международном уровне, что в котле мы потеряли только армию генерала Понеделина. Всего из окружения под Уманью вырвалось почти пятнадцать тысяч человек. Они могут стать основой, вокруг которой будет воссоздана армия Музыченко.
– Я поддержу вас в этом вопросе, товарищ Берия, – кивнул Сталин, вновь занимая место за столом. – Пригласите ко мне генерал-лейтенанта Музыченко, и подумайте, что еще, кроме показательного суда над бывшим командармом Понеделиным, мы можем предпринять для предотвращения случаев трусости и измены в руководстве наших армий.
* * *
Гауптмана у нас приняли с рук на руки и тут же увели на допрос, но и за нас самих, как только что вернувшихся из ближнего немецкого тыла, взялись, не откладывая. К опросу присоединился и представитель штаба армии, отмечая на карте то, что мы успели увидеть на Кременчугском плацдарме.
– Вот здесь, здесь и здесь, – показывал я штабисту, – мы видели довольно крупные блиндажи. Скорее всего, это склады. Что в них хранится, выяснить не удалось – задача была другая.
Подполковник кивал и ставил отметки, а Щеглов искоса поглядывал на меня, но не вмешивался. Сам он никаких блиндажей не видел, хотя я пару раз о них и упоминал.
– На берегу устроены временные пристани, которые днем, видимо, маскируются и не используются. Мы видели такие пункты высадки в двух местах – здесь и здесь, – я опять указал точки на карте.
– Вот на этот остров немцами построен понтонный мост. По нему происходит непрерывное движение техники и войск.
– Откуда эти данные? – подполковник оторвался от карты и внимательно посмотрел на меня. – Вы ведь там не были, младший лейтенант.
– Я был относительно недалеко, когда захватывал лодку гауптмана, и слышал скрип дощатого настила и звук моторов грузовиков, приближавшихся с западного берега. Вы можете уточнить у пленного, товарищ подполковник. Он о существовании этого моста наверняка знает – проезжал по нему перед тем, как пересесть в лодку.
