Вайделот

скачать книгу бесплатно

Небо было ясным. Впрочем, это еще ни о чем не говорило. Погода в Пуще менялась с поразительной быстротой: с утра сияет солнце и парит так, что все живое торопится спрятаться от жары в густую тень, а ближе у обеду небо вдруг начинает грозно хмуриться, поднимается ураганный ветер, да такой, что трещат столетние дубы, и, наконец, с раскатами грома и в сверкании молний на землю обрушиваются потоки воды, от которой нигде нет спасения, даже под густыми древесными кронами.

Но вот гроза закончилась, отмытое до прозрачной голубизны небо снова блистает над головой, как драгоценный сапфир, однако лесные обитатели не торопятся покидать свои убежища. Проходит час-другой, и небо снова затягивают серые тучи, солнце пугливо прячется в свои златокованые чертоги, и опять Пущу поливает дождь – на этот раз не сильный, но надоедливый, холодный, который может идти весь оставшийся день и всю ночь.

Умывшись в ручье (выдры, завидев охотника, недовольно фыркнули и спрятались в свои домики-пещерки, отрытые в крутом берегу) и подкрепившись куском вяленой дичины (разводить костер на охоте было бы безумием), Скуманд первым делом занялся «веданием» погоды, как учил его Павила, чтобы понять, как ему действовать дальше. Наука это была хитрая, ведать погоду могли немногие вайделоты, но Павила был одним из лучших вещунов, предсказателей погоды.

Сначала юноша посмотрел на воду и с удовлетворением ухмыльнулся. Если рыбы выскакивают из воды, чтобы поймать летающих насекомых, – жди дождя. Но ручей журчал тихо и умиротворенно, и вода лишь струилась, но не шла кругами. Значит, рыба промышляет в глубинах.

После этого Скуманд подошел к муравейнику. Если муравьи прячутся, то в ближайшее время будет ливень. Но ходы в муравейнике были открыты, и неутомимые труженики бодро сновали туда-сюда, таская на себе кусочки зеленых листьев, сухие веточки и прочий лесной мусор – муравьи достраивали свое жилище под новый приплод.

Бодро жужжали мухи, над цветами деловито летали пчелы, нацеливая свои хоботки на капельки медовой росы, туман, стелившийся низко по воде, начал быстро рассеиваться, роса была обильной, пауки усердно плели свою паутину… – в общем, все приметы указывали на то, что день будет сухим и ясным, что сильно порадовало Скуманда. Дело оставалось за малым – затаиться в заранее облюбованной засидке и дождаться появления тура…

Время тянулось медленно, словно цедилось по капле. Так падает в начале весны первый березовый сок в подставленную для его сбора деревянную кадь – кап… кап… кап… Ожидая тура, Скуманд совсем извелся в своем шалашике, который он аккуратно, чтобы не наследить, соорудил из древесных ветвей, – не срезая их, а стягивая и связывая лыком. Эти предосторожности были предназначены не для зверя, а для человека. Иногда в охотничьи угодья дайнавов забредали лихие людишки из диких племен, которые не подчинялись никому и жили в такой глухомани, что даже бывалые охотники-ятвяги не могли найти места расположения их селений.

Встреча с дикими не сулила ничего хорошего. Чаще всего они убивали дайнавов, но иногда делали их рабами, и тогда участь пленника была горше смерти, потому что он оказывался на уровне бессловесной скотины. Об этом сумел рассказать дайнавам один их соплеменник, которому каким-то образом удалось бежать из поселения дикого племени. Все его тело было в страшных рубцах, нанесенных чем-то острым, один глаз выколот, а на левой руке не хватало двух пальцев. Все дивились его удаче, благодаря которой он обвел вокруг пальца «лесных людей» – обычно так называли этих кровожадных варваров, великолепных следопытов, способных дать фору даже самым лучшим охотникам дайнавов.

Скуманд задумчиво грыз соломинку и вспоминал Воислава. Благодаря его выучке он дрался на мечах гораздо лучше своих сверстников. Мало того, юный ученик вайделота старался не показывать своего умения, и только раз сорвался, когда из длительного похода со славой вернулся Небр. Он практически перестал заниматься со Скумандом, а тот и не настаивал, имея под рукой такого великолепного учителя, как рус. Но когда Небр захмелел на пиру по случаю удачного набега, он вдруг загорелся мыслью как следует вздуть «волчонка», который рос очень быстро, значительно окреп и при встрече с ним не опускал с поклоном глаза вниз, как это было принято по отношению к наставнику, а смотрел прямо, дерзко и вызывающе.

Хорошо, что у Небра хватило ума взять учебный меч, а не хворостину, как он делал прежде. Может, потому, что Скуманд практически сравнялся с ним ростом, и в его движениях уже просматривалась мощь будущего воина, которую Небр при своем значительном боевом опыте конечно же не мог не заметить.

Скуманд вышел в круг с каким-то странным выражением на своем юном лице, не предвещавшем Небру ничего хорошего. Он был в ярости – пренебрежительный, даже уничижительный тон Небра, который лыбился в предвкушении жестокой порки найденыша, вызвал в его душе бурю нехороших чувств. Скуманд сдерживал их лишь огромным усилием воли, как учил его Павила.

– Ярость в бою не должна заглушать хладнокровный расчет, – поучал его вайделот. – Отрешись от всего наносного, и победа не заставит себя ждать. Ненависть к врагу должна быть до боя. А в сражении она становится помехой.

Примерно так же говорил и Воислав: «Представь себе, что ты один в окружении врагов. Удар может последовать с любой стороны. Поэтому выбрось из головы все лишнее, наносное, – ненависть, жажду славы и, тем более, страх. Мысленно представь себя скалой. Каждый удар вражеского оружия сталкивается с гранью хладного камня, которой является твой меч. Скалу невозможно повергнуть на землю, а значит, бояться тебе за свою жизнь нечего. Ты непобедим! Когда все это ты утвердишь в своей голове, то даже серьезные раны покажутся тебе царапинами, а враги – медлительными, как улитки».

О том, что произошло дальше, долго судачили в поселении дайнавов. Небр сразу же пошел в атаку и принялся лупить деревянным мечом по щиту Скуманда с таким рвением, будто выколачивал пыль из медвежьей шкуры, служившей ему постелью. Естественно, он хотел пройтись своей деревяшкой по ребрам Скуманда, но не тут-то было – на пути самых хитрых ударов Небра неизменно вставал щит «волчонка». Это несколько озадачило бывалого воина, но он не придал особого значения тому факту, что Скуманд не стремится ответить ударом на удар, а только защищается. По идее, так и должно быть. Кто он, а кто этот найденыш, жреческий выкормыш…

Ученик вайделота ждал, когда Небр выдохнется. Конечно, в настоящем бою тот не стал бы кидаться на Скуманда, словно разъяренный тур. Так делали лишь некоторые воины русов, как рассказывал Воислав, – «одержимые». Они не признавали ни защитного облачения, ни щитов, и шли в бой оголенные до пояса. Обычно перед боем «одержимые» пили какой-то напиток, приготовленный волхвами, а затем впадали в дикую, безудержную ярость. Они наводили страх на врагов одним своим видом. «Одержимые» были нечувствительны к боли, потрясающе быстры – могли уклоняться даже от стрел – и беспощадны. Там, где они проходили по полю сражения, оставался кровавый коридор из посеченных вражеских тел.

Но вот озадаченный Небр на какое-то мгновение отступил, чтобы немного передохнуть, и тут же согнулся от боли – тупой конец Скумандова меча воткнулся ему точно в солнечное сплетение.

– Волчье отродье! – злобно взревел Небр, с трудом переводя дыхание. – Ну ты у меня сейчас получишь!..

Он ринулся на Скуманда с намерением задавить его своей массой. И увидел перед собой лишь желтый речной песок, которым был посыпан круг для учебных боев. Скуманд мягким, но быстрым движением ушел с его пути, сильным и точным ударом меча подсек Небра под колени, и тот со всего размаху шлепнулся на землю. Это был редкий для дайнавов прием, в бою он практически не применялся, но последствия после него были трагическими – клинок перерезал подколенные жилы и противник становился беспомощным. Оставалось лишь его добить. Но обычно никто этого не делал – зачем? От такой раны человек умирал из-за потери крови, а тот, кому все же удавалось выжить, становился безногим или хромым калекой.

Скуманд встал над распростертым на земле Небром, приставил свой меч к его шее и сказал – просто и буднично:

– Я победил.

Небра словно подкинуло вверх. Мало что соображая от дикой ярости, он кинулся на Скуманда, не беспокоясь о защите, – щит Небр выпустил из рук и не стал его подбирать – и заработал мечом как в настоящей битве, совершенно не опасаясь, что может переломать мальчику все кости. И тут народ, сбежавшийся на удивительное зрелище, дружно ахнул – Скуманд тоже отбросил в сторону свой щит. Теперь и он уже сражался по-настоящему. Гибкий, стремительный Скуманд опережал Небра благодаря своей превосходной реакции, над которой Воислав бился полгода.

– Ты не должен думать над тем, как защититься и куда нанести удар! – говорил он, строго сдвинув густые темные брови. – Меч сам все сделает. Удар всегда опережает мысль, запомни это. Пока будешь размышлять, как отразить нападение, противник может убить тебя два раза. Поэтому я и учу тебя разным стойкам и приемам, чтобы ты отработал их до совершенства и чтобы в бою за тебя думала сталь. Лупить, что есть силы, по щиту, конечно, можно. Ты наносишь град ударов, и пусть первый, второй, третий и даже десятый удар не повергли врага, он все равно отступает, он сбился с темпа, пошатнулся, его шлем помят, а то и вовсе сбит, щит изрублен и уже негоден для защиты, сам противник устал, возможно, легко ранен… И такой шанс упускать нельзя. Но впереди тебя ждет множество других врагов, а ты уже изрядно подрастратил свои силы. Одна твоя победа в сражении ничего не значит. Поэтому лучше закончить бой как можно быстрее.

Скуманд не стал долго играть с Небром. Отбив очередной удар, он снова сильнейшим тычком вогнал свою деревяшку ему под ребра, а когда Небр опять согнулся от боли, стремительно крутанулся и ударил его мечом плашмя по шее. Несмотря на то, что она у Небра была как у быка, бывалый воин снова упал и на этот раз потерял сознание – рука у юного воина благодаря каждодневным упражнением стала тяжелой. Воислав часами заставлял отрабатывать силу удара на толстом куле соломы, который к концу тренировки превращался в кучку трухи.

После этого Небр старался не встречаться со Скумандом. Ни окаком наставничестве не могло идти даже речи. Небр сильно обозлился на Скуманда. Так опозорить его перед людьми селения! Его, знатного витинга[17 - Витинги – витязи; профессиональные воины у ятвягов и пруссов. Обычно составляли дружину князя или вождя племени, были хорошо обучены, нередко вооружены почти таким же оружием, как и тевтонские рыцари, чаще всего воевали в конном строю.], ткнул физиономией в землю, словно нашкодившего щенка, приблуда неизвестно какого роду-племени, волчонок, у которого молоко на губах не обсохло. В учебном бою! Это было невыносимо…

А вскоре исчез Воислав. Вождь племени Ящелт был в ярости – потерять такого ценного работника! Лучшие следопыты племени искали следы Воислава в Пуще, но найти не смогли, как ни старались. Он словно в воду канул. Собственно говоря, так оно и было, решил по здравом размышлении Скуманд. Похоже, Воислав все-таки нашел путь через болото. Конечно, до островка тропа, скрытая под водой, была хорошо знакома русу. Ну а дальше он шел по болоту, ориентируясь, скорее всего, по заметам и вешкам. Воислав опознавал их благодаря сходству с теми, что указывали путь к островку.

Скуманд скрыл от всех, что догадался, каким образом Воислав обрел свободу (если, конечно, не утонул в трясине и дошел до твердой земли). Мальчик был уверен, что рус не станет мстить дайнавам за свое незавидное положение в племени.

В плен Воислава не брали, он сам прибился к дайнавам, никто руса не обижал, его кормили, поили, одевали, только оружия не давали. Скуманд считал, что это было большой ошибкой Ящелта – такой сильный воин, как Воислав, мог очень пригодиться. Но престарелому вождю нужен был работник, вот он и сделал Воислава прислугой.

* * *

Тур появился внезапно и совершенно бесшумно. Как и предполагал Скуманд, он оказался на открытом пространстве в дальнем конце поляны. Юный охотник засидку устроил на противоположном конце турьего пастбища – с таким расчетом, чтобы зверь не наткнулся на него. Как это у тура получилось, – не раздалось ни единого шороха, не затрещала ни одна сухая веточка под копытами животного – Скуманд так и не понял. Наверное, он слишком углубился в свои воспоминания. Юный охотник, который и до этого был неподвижен, мгновенно превратился в каменное изваяние. Казалось, что он даже перестал дышать.

Скуманд смотрел на животное краем глаза. Старый Галт, его наставник по охотничьим делам, говорил:

– Зверь слышит не только тихий шорох твоей одежды, но чует даже запах оружия, которое ты смазываешь жиром, чтобы оно не ржавело. Да, ты тщательно протираешь нож, наконечники копий и стрел перед выходом на охоту, однако этого мало. Оружие нужно окунуть в кипящий отвар полыни и других сильно пахучих трав. Я покажу их тебе. В этом отваре нужно намочить и одежду, им же протереть все тело. Однако главное в охоте на крупного зверя – это взгляд. Никогда не смотри на него прямо, и тем более – в глаза! Уж не знаю как, но зверь улавливает взгляд человека и почти всегда убегает, прежде чем ты прицелишься или подберешься к нему на расстояние броска копья…

Тур был великолепен. Такого красавца Скуманд никогда не видел. Галт учил его находить следы туров, они подбирались к стаду очень близко, но там большей частью были коровы и телята и всего два-три быка. Но они не шли ни в какое сравнение с туром-одиночкой, который вышел на поляну.

Это был мощный зверь с мускулистым, стройным телом высотой в холке около четырех локтей. Большая голова с толстой шеей была увенчана длинными острыми рогами цвета светлого янтаря, отполированными до блеска древесной листвой, которые заканчивались темными верхушками. В отличие от самок и молодых быков, имевших рыжевато-бурый окрас, тур был черный, как смоль. Лишь подбородок у него был бледно-желтый, да вдоль спины шла узкая светлая полоска. Под густой шерстью, покрывавшей все его тело, перекатывались тугие клубки мышц, толстый хвост с кистью на конце нервно подрагивал, но из предосторожности тур им не пользовался, не хлестал себя по бокам, чтобы не шуметь, хотя едва он появился на поляне, на него сразу же насели слепни. Тур прислушивался и принюхивался. Он не боялся ни одного зверя в Пуще, но что-то его все-таки тревожило. Так продолжалось довольно долго, пока наконец тур не успокоился и с отменным аппетитом принялся щипать травку.

Скуманд облегченно вздохнул. Хвала Еро, зверь его не заметил! Он осторожно поменял позу, потому что затекла левая рука, и приготовился стрелять, как только бык подойдет поближе. Куда целить, он знал точно – под левую лопатку, потому что много раз стрелял в деревянный щит, на котором Галт угольком нарисовал силуэт тура. Художества старого охотника сильно напоминали свинью с рогами, и Скуманд долго не попадал стрелой туда, куда нужно, потому как едва сдерживал смех, который рвался изнутри и мешал точно прицелиться.

И тут случилось то, что никак не мог предвидеть юный охотник. Тур вдруг резко поднял свою огромную голову, прислушиваясь, и в какой-то момент Скуманду показалось, что он бросится бежать. Наверное, так оно и было на самом деле, зверь имел такое намерение, но не успел даже дернуться, потому что из зарослей вылетела сначала одна стрела, затем вторая, и пораженный точно в сердце тур, сделав несколько неверных шагов, упал неподалеку от засидки Скуманда.

Юный охотник был вне себя от злости! Кто посмел отобрать у него такую знатную добычу?!

Ответ не заставил себя долго ждать. Из кустов выскочили трое. Увидев их, Скуманд почувствовал страх. Это были те самые дикари, о которых его предупреждали Павила и Галт! Из одежды на них были только набедренные повязки из звериных шкур, тела они разрисовали черными и зелеными полосами, а давно (может, и никогда) не чесанные черные волосы на их головах напоминали птичьи гнезда. Это сходство усиливалось еще и тем, что у каждого охотника-варвара торчали в волосах гусиные перья: у двоих – по одному, а у третьего – два. Похоже, он был главным, так как сразу принялся командовать. Речи дикарей Скуманд не понимал, но смысл их был ясен.

* * *

Первым делом они устроили ритуальные пляски вокруг поверженного зверя. Для юного ученика вайделота это не было в диковинку; так поступали и охотники дайнавов, правда, только в те дни, когда чествовали богиню охоты Девану и ее лесных помощников – двух огромных волков, – таких, как та волчица, которая принесла дайнавам Скуманда, только темно-серых.

Немного поплясав почти в полной тишине, чтобы не привлечь к себе внимания дайнавов, потому как это были их охотничьи угодья, главный из охотников-дикарей подошел к туше тура, полоснул его ножом по горлу, и в подставленную деревянную чашу хлынула густая, почти черная кровь. Когда сосуд наполнился, он отпил несколько глотков и передал его своим товарищам, которые с видимым удовольствием проделали ту же процедуру. А затем с удивительным проворством и сноровкой они начали свежевать свою добычу.

Глядя на них, Скуманд ощущал, что на место страха приходит тихая ярость – эти варвары лишили его славы! Ведь похвалиться тем, что ему удалось уполевать тура, мог не каждый взрослый охотник. Скуманд по-прежнему старался ничем не выдать себя, потому как знал, что если его обнаружат, то долго ему не жить. Он даже не мог убежать, ведь чуткие дикари сразу же услышат его шаги, а догнать они могут кого угодно, даже оленя, насколько быстро бегали эти варвары.

И все же долго так продолжаться не могло. Дикари на какое-то время утратили бдительность при виде знатной добычи, но вскоре их способности вернутся к ним, и Скуманд совершенно не сомневался, что будет обнаружен – нюх у варваров был поистине собачьим. Как охотник дайнавов ни старался отбить все запахи с помощью травяного отвара, все равно псы их чуяли, а значит, и охотники-дикари почуют.

Занимаясь разделкой туши, охотники-дикари оружие поначалу держали при себе, но когда в их руках оказалось сердце животного, луки и копья были отброшены в сторону, и варвары начали жадно пожирать его, разрезая на мелкие кусочки. И в этом Скуманд не увидел ничего необычного – то же самое делали и охотники дайнавов, потому что к тому, кто съел сердце тура, переходили его сила и бесстрашие.

Заставив себя полностью успокоиться, Скуманд поднял лук и прицелился. Холодная ярость, искавшая выход, наполнила его решимостью – он не потерпит посягательств на охотничьи угодья племени!

Скуманд не промахнулся. Все три стрелы, выпущенные так быстро, что, казалось, стрелял не один человек, а трое, попали точно в цель. Двое варваров были убиты наповал, а третий, успевший шарахнуться в сторону (он услышал звук спущенной тетивы, понял Скуманд), был лишь ранен. Дикарь упал, а затем вскочил на ноги и, превозмогая боль, попытался скрыться в зарослях. Но неумолимый Скуманд не дал ему такой возможности. Еще один выстрел, и длинная стрела с толстым древком и широким наконечником, предназначенная для охоты на крупного зверя, пришпилила его к стволу дерева, как бабочку.

Юный стрелок из предосторожности не стал выходить на поляну, дабы убедиться, что дикари мертвы. Он опасался, что где-нибудь поблизости могут находиться их товарищи, которые прибегут на шум. Скуманд покинул свой шалашик и тенью заскользил среди вековых деревьев. Какое-то время он опасался, что наткнется на варваров, а затем, немного успокоившись, отбросил все страхи и опасения, и со всех ног помчался к селению – за помощью.

Глава 5

Два плута

Хуберт и монах сидели в изрядно замызганной харчевне предместья Эльбинга, защищенном форбургом – передовой линией укреплений крепости с валами, рвом и подъемным мостом. Слепленную на скорую руку хижину снаружи поддерживали, чтобы она не рухнула, бревенчатые подпорки; ее камышовая крыша протекала и дождевая вода разбавляла скверное пиво в жбанах; мясо было или недожаренное или пережаренное, жесткое, как подметка военного башмака, а две девицы, обслуживавшие клиентов как в самой харчевне, так и за ее стенами, в близлежащем кустарнике, не отличались чистоплотностью и красотой. Тем не менее харчевня Мохнатого Тео пользовалась известностью, и людей в ней всегда было много.

Крепость находилась в устье Вислы и была основана на месте поселения викингов, которое именовалось Трусо. Отсюда начинался так называемый «Янтарный путь» в южные земли. Крепость Эльбинг была центром прусской области Помезания. После долгих и утомительных боев с пруссами и другими прибалтийскими племенами передовой отряд Тевтонского ордена вышел к Фришскому заливу, где и был построен главный орденский форпост – деревянная сторожевая застава, получившая название Эльбинг. Так у ордена появился выход через залив к Вендскому морю, потому что Фришская коса напротив Эльбинга имела пролив. Вскоре на месте заставы выросла крепость с высокими земляными валами и бревенчатым палисадом, и появилось предместье с небольшим рынком, лавками, харчевнями, хижинами ремесленников – кузнецов, шорников, оружейников, плотников, камнерезов и прочая – и примитивной портовой пристанью, где швартовались в основном небольшие рыбачьи посудины.

Нельзя сказать, что после утверждения Тевтонского ордена в Эльбинге жизнь орденских братьев стала безмятежной. Защитники крепости каждый год отбивали многочисленные атаки пруссов, все больше и больше укрепляя завоеванные территории. Обычно при нападениях часть предместья предавалась огню, но едва отряды пруссов скрывались в своих лесах несолоно хлебавши, как на пепелищах быстро вырастали новые строения, словно по мановению волшебной палочки. Конечно же они были неказистыми, в основном времянками, но свое предназначение выполняли исправно. Да и люд в Эльбинге был простой, непритязательный: есть крыша над головой, кусок хлеба и кружка пива – и ладно.

Монах был в превосходном настроении. Он оставил на время свое намерение нести свет истинной веры в темные логова язычников и увлекся идеей построения в окрестностях Эльбинга доминиканского монастыря.

– Монастырь будет смыслом моей жизни! – горячился святой отец, не забывая прикладываться к кружке с пивом. – Вечным памятником!

– Да вы, ваша святость, оказывается, не лишены тщеславия, – посмеивался Хуберт. – Но это ведь один из грехов.

– Должен тебе признаться, – доверительно ответил отец Руперт, – на каждом из нас грехов – как на собачьем хвосте плодов репейника. Даже мне иногда… кгм!.. случается согрешить… но в основном чревоугодием! Что поделаешь, человек слаб, ибо он, хоть и сделан по божьему подобию, несовершенен. Потому-то я и мечтаю построить монастырь, дабы замолить не только грехи человечества, но и свои личные.

– Что ж, по такому случаю не грех заказать еще по кружке пива. Эй, Гретхен, две кружки к нашему столу!

– Ерш тебе в глотку, трепач! – девушка раздраженно поставила на стол две объемистые глиняные кружки, в которых темным янтарем отсвечивало хмельное пойло. – Меня зовут не Гретхен, а Гризелда! Запомни это накрепко, дубина! Иначе в следующий раз получишь кружкой по башке!

– Ах, разве дело в имени? Когда видишь перед собой такую красотку, забываешь не только, как ее зовут, но и где ты находишься. При твоем появлении, фройляйн, мне почудилось, что эта гнусная лачуга осветилась неземным светом и превратилась в прекрасный дворец, а ты показалась принцессой в дорогом платье с кружевами, вся увешанная драгоценными украшениями.

Гризелда скептически глянула на свой изрядно замызганный передник и ответила:

– Да иди ты!.. Сам знаешь куда.

Но в ее голосе уже не было злости.

При первом же появлении Хуберта в харчевне Мохнатого Тео девушка обратила на него внимание. Ей сильно понравился симпатичный разбитной менестрель, который не лез за словом в сумку. Она даже готова была провести с ним ночь бесплатно, но Хуберт оказался в этом вопросе стоиком. Все ее неотразимые прелести, которая она старалась выставить напоказ, не произвели на него никакого впечатления, что потрясло бедняжку до глубины души. Что же это такое?! За нее готовы были вцепиться в глотку друг другу добрых полсотни кнехтов[18 - Кнехт – наемный пехотинец незнатного происхождения в ряде стран средневековой Европы.] из гарнизона Эльбига, вполне себе видных мужчин, а тут какой-то петушок пренебрег ее ласками!

А Хуберт лишь веселился, наблюдая, как она злится. И иногда пускал в ход свое красноречие, и льстил ей, чтобы вовсе не довести девушку до белого каления. Он уже знал из собственного опыта, что страшнее разгневанной женщины могут быть лишь мифические фурии, поэтому сильно не искушал судьбу.

– Однако, святой отец, пора мне и поработать немного, – сказал менестрель, доставая из-под стола свою лютню. – Монастырь, где будет вдоволь еды и напитков, вы построите не скоро, а кушать хочется каждый день…

Как-то так получилось, что монах оказался на содержании менестреля. Почему-то никто из тевтонских вояк не горел желанием кормить его за душеспасительные беседы и проповеди. А уж харчевники оказались в этих диких краях такими прижимистыми, что у них даром нельзя было разжиться даже обглоданными мослами. И Хуберту пришлось кормить новоявленного товарища, который прилип к нему как банный лист с помощью своего богопротивного ремесла. Свой кошелек, набитый выигранными в кости деньгами, штукарь открывать не торопился; глядя на необъятное чрево святого отца, он не без оснований полагал, что при его аппетите их надолго не хватит. Поэтому он держал монаха впроголодь, пуская на еду лишь жалкие гроши, которые он зарабатывал в основном с помощью лютни и песенок фривольного содержания.

Нужно сказать, что Хуберт очень быстро стал в Эльбинге весьма известной личностью. Люди его профессии редко шли вместе с отрядами тевтонских рыцарей с их монашеским укладом жизни. Но за рыцарями тянулся обоз и пешие кнехты, народ простой и непритязательный, который развлечения ценил гораздо больше, чем молитвы. Поэтому почитателей у Хуберта хватало.

Менестрель настроил лютню и ударил по струнам:

Я скромной девушкой была,
Вирго дум флоребам,
Нежна, приветлива, мила,
Омнибус плацебам.
Пошла я как-то на лужок
Флорес адунаре,
Да захотел меня дружок
Иби дефлораре.
Он взял меня под локоток,
Сед нон индецентер,
И прямо в рощу уволок
Валде фраудулентер…

Народ в харчевне оживился, послышались смешки, скабрезные шутки, девицы – помощницы Мохнатого Тео – запорхали среди столов, как птички, выполняя заказы, и пиво полилось полноводной рекой. А Хуберт продолжал разжигать публику, распевая не баллады о героических подвигах рыцарей и платонической любви прекрасных дам, которые были в ходу среди странствующих музыкантов, а уж вовсе непотребные песенки, вводя монаха в смущение. Он негодовал, но втихомолку.

Однажды святой отец вспылил. В резкой форме он приказал Хуберту прекратить богохульствовать и был сильно удивлен его покорностью – менестрель отложил лютню и три дня к ней не прикасался. Все это время монах ходил голодный, как волк, в отличие от менестреля, который втихомолку подъедал на стороне, пользуясь своими денежными запасами. В конечном итоге отец Руперт не выдержал вынужденного воздержания от пищи (не назовешь же полноценной едой те огрызки, которые монах украдкой собирал со столов) и сдался, выгодно использовав известный постулат: «Такова воля твоя, Господи…», тем самым испросив себе и Хуберту отпущение грехов наперед.

Хуберт пел:

Без возлюбленной бутылки
Тяжесть чувствую в затылке.
Без любезного винца
Я тоскливей мертвеца.
Но когда я пьян мертвецки,
Веселюсь по-молодецки,
И, горланя во хмелю,
Бога истово хвалю!

Закончив петь, Хуберт взял свою изрядно помятую шляпу с фазаньим пером (она была чужой; свою он потерял, а эту умыкнул, когда улепетывал со всех ног из харчевни, где к нему очень невежливо отнеслись) и пошел среди столов собирать дань со своих почитателей. Народец в харчевне собрался небогатый, и ждать от него особых щедрот не приходилось, тем не менее в шляпу с тихим шорохом сыпались не только медные монетки, но иногда слышался и ясный звон серебра. Изрядно подпившие клиенты Мохнатого Тео, в большинстве своем кнехты, хлопали менестреля по спине от переизбытка чувств с такой силой, что, когда он вернулся к своему столу, у него в голове будто гудели шмели.

Когда Хуберт сел, к столу подошел сам Мохнатый Тео. Он был кряжист, кривоног и настолько сильно зарос жесткими курчавыми волосами, что напоминал лешего, особенно когда злился и сверкал белками своих огромных совиных глазищ. Сияя дружелюбной улыбкой, как начищенный серебряный пфенниг[19 - Пфенниг – немецкое название средневекового денария. До появления гроша пфенниг был фактически единственной монетой. В XIII веке пфенниг составлял

/

гроша.], Тео поставил перед менестрелем и монахом огромную деревянную миску с мясом и два жбана доброго пива, которое он держал только для друзей и приятелей. С некоторых пор харчевник смекнул, что благодаря менестрелю его доходы резко увеличились, поэтому относился к Хуберту весьма предупредительно – чтобы тот, случаем, не начал столоваться у его конкурентов.

А что же странствующий рыцарь Ханс фон Поленц? Ему было немного легче, нежели менестрелю и монаху. По прибытии в Эльбинг он отправился на прием к орденскому маршалу Дитриху фон Бернхайму, который тут же зачислил его в отряд под командованием весьма известного рыцаря-крестоносца Андреаса фон Штирланда и поставил на довольствие (по правде говоря, весьма скудное). Очутившись в крепости, фон Поленц с головой окунулся в бивачную жизнь: выездка боевого коня, упражнения с мечом, булавой и копьем, а также с луком, хотя рыцари не очень приветствовали этот вид оружия, и постоянные стычки с оруженосцем Эрихом, который был ленив до неприличия, да еще и вороват. Если Ханс фон Поленц происходил из небогатой семьи министериалов, то Эрих Шваб и вовсе был полной нищетой.

Его род имел древние корни, но с годами сильно обеднел, и у Эриха не было даже надежды стать рыцарем. Отец Ханса сжалился над беднягой и взял его на службу в качестве вассала, что, как выяснилось позже, было его большой ошибкой – Эрих оказался проходимцем в высшей степени. Спустя какое-то время, после очередной выходки новоявленного вассала, взбешенный старик фон Поленц поклялся, что тот будет оруженосцем до скончания века, и Эрих возлагал большие надежды на поход, в котором решил принять участие его молодой господин. Если уж ему не светят рыцарские шпоры, так хоть денежек нужно поднакопить побольше, чтобы купить себе надел земли и построить небольшой замок.

Конечно, много золота и серебра в этих диких краях вряд ли сыщешь, да и богатой одеждой пруссы не блещут, все больше домотканое рванье, но здесь много янтаря, который ценился на родине Эриха очень высоко. И он старательно рыскал среди пруссов, принявших христианство, выменивая у них на украденные в крепости безделушки (вплоть до наконечников стрел и точильных камней) куски необработанного «солнечного камня». Пруссы тоже были не дураки и знали истинную цену янтаря, но Эрих Шваб быстро смекнул, чем их можно улестить.

С некоторой поры Ханс фон Поленц начал замечать, что вино, которое полагалось ему в виде дополнительного пайка к довольствию, начало убывать из кувшина чересчур быстро. Оказывается, пруссам этот хмельной напиток пришелся больше по душе, чем их густое, похожее на похлебку пиво. И когда Эрих притаскивал на встречу фляжку вина, торговля шла гораздо бойче, а цена на янтарь падала до совсем мизерной.

Состав воинства, которое собрал под свое крыло орденский маршал Дитрих фон Бернхайм, был чрезвычайно пестрым. В нем кроме тевтонцев были рыцари доживавшего последние дни ордена меченосцев, разбитого вначале в 1234 году под Юрьевом-Польским новгородским князем Ярославом Всеволодовичем, а затем добитого в 1236 году литовский князем Миндовгом в битве при Сауле[20 - Сауле – ныне город Шяуляй в Литве.]; несколько рыцарей Ливонского ордена – те же меченосцы, но уже под другим флагом, которых приютил Тевтонский орден; рыцари Добжинского ордена (или ордена Братьев рыцарской службы Христу в Пруссии), созданного епископом прусским Христианом и пригретого князем Конрадом Мазовецким; а также рыцари – искатели приключений, вроде Ханса фон Поленца, из разных германских княжеств, Польши и Венгрии.

Пока небольшая крепость (она продолжала строиться и расширяться) не могла вместить всех рыцарей с их оруженосцами, кнехтами и слугами, поэтому неподалеку от Эльбинга был разбит воинский лагерь со всеми атрибутами сооружений такого рода: высоким валом с канавой, тыном, воротами, шатрами, коновязью и стражей, как ночной, так и дневной. Дитрих фон Бернхайм не без оснований опасался нападения пруссов, поэтому старался держать воинскую дисциплину на должном уровне, что не всегда удавалось – больно уж разные люди собрались под его знамена со своими привычками, гонором и капризами.

Атмосфера начала накаляться, и хорошо бы отправиться в поход, но войско еще не было готово: не хватало провианта, стрел, дротиков и других необходимых во время войны вещей (кузнецы и оружейники работали сутками, а летучие отряды грабили близлежащие селения пруссов-язычников, забирая почти все съестное).

К тому же Дитрих фон Бернхайм со дня на день ждал водный транспорт, чтобы переправить конных рыцарей и пеших кнехтов к Хонеде – два больших грузовых корабля, обещанных ландмейстером Германом фон Балком. И тогда, посовещавшись со своими ближайшими помощниками – рыцарями Дитрихом фон Грюнингеном, Андреасом фон Вельфеном и Генрихом фон Геймбургом, – маршал дал указание готовиться к рыцарскому турниру.

Жизнь для заскучавших рыцарей сразу приобрела смысл и засияла яркими красками, и все с жаром начали готовиться к предстоящим поединкам, которые были для них праздником. И пусть среди зрителей на ристалище не будет прекрасных дам, ради которых рыцари были готовы на любой подвиг, зато вполне можно свести личные счеты с недругами, появившимися у рыцарей из-за тесноты и неустроенности военного быта, скверно сказывающегося на настроении всего воинства.

К сожалению, на турнире, устроенном Тевтонским орденом, нельзя было забрать у поверженного противника его коня, оружие и защитное снаряжение, стоившие кучу денег (Дитриху фон Бернхайму в предстоящем походе нужны были именно рыцари и обязательно с полным вооружением, а турнир, по общепринятым правилам, мог изрядно их проредить). Однако компенсация за победу все равно полагалась. Если у неудачника не будет денег, чтобы заплатить победителю, то все договорились считать платеж отложенным до окончания военных действий. Если рыцарь-должник погибнет, то сопернику достанется все его имущество, а в случае победы он расплатится награбленным добром.

Впрочем, оказаться среди участников турнира, как убедился Ханс фон Поленц, мог отнюдь не каждый. На королевских турнирах для этого нужно было выложить немалую сумму: граф должен был заплатить двадцать марок[21 - Первоначально марка соответствовала 8 унциям и использовалась для измерения веса драгоценных металлов, в основном серебра. Впоследствии на территории Германии появилось множество разных по весу марок – практически каждое княжество имело свою, что сильно осложняло расчеты. Но одна из марок – кельнская – оказалась самой живучей и к XV веку практически вытеснила все остальные. Вес кельнской марки соответствовал 233,856 г. Со временем словом «марка» стали пользоваться для обозначения не только меры веса, но и денежной единицы (счетная марка). Изначально одна счетная марка содержала серебра ровно на одну весовую марку. Но экономные правители постепенно уменьшали содержание серебра, заменяя его более дешевым металлом. В описываемый период марка по весу примерно равнялась новгородской гривне – 204 г.] серебром, барон – десять марок, рыцарь, владевший землей, – четыре марки, а безземельному рыцарю, такому, как Ханс фон Поленц, полагалось внести в казну устроителя турнира две марки.

Но Тевтонский орден пошел навстречу пожеланиям рыцарей, многие из которых были бедны, как церковные мыши, и скостил плату ровно наполовину; на большее у орденского казначея не хватило ни духу, ни щедрости.

И все равно даже одну марку бедняга Ханс сыскать не мог. В его почти пустом кошельке звенело несколько ливонских пфеннигов и медь, а продать, кроме Эриха, было нечего. Вернее, не продать, а отдать в услужение к другому рыцарю. За это, конечно, можно получить кругленькую сумму, но как быть без оруженосца?! Свою безысходность он и высказал Эриху, когда тот в очередной раз попользовался его вином – рыцарь все-таки догадался, почему кувшин пустеет с потрясающей быстротой.

– Когда оруженосец – вор, как можно на него надеяться в сложной обстановке? – риторически спросил он у Эриха, доливая остатки вина в свой кубок. – Проще взять в услужение какого-нибудь простака – из тех, что болтаются без дела в обозе, нежели содержать нечистого на руку приближенного. По крайней мере вороватого простолюдина можно поколотить, как следует, отвести душу, чего я не могу позволить в отношении вашей милости. Но для того, чтобы принять участие в турнире (а я надеюсь на победу!), мне нужна всего одна марка, а где ее взять, уже не представляется сложной задачей. Я знаю, что оруженосцы здесь в цене, так что придется тебе, мил дружочек, послужить другому господину.

– Мессир! – возопил Эрих, падая на колени перед столом, за которым сидел Ханс фон Поленц. – Не делайте этого! Да, я виноват, бес попутал. Но ведь мы с вами столько прошли вместе…