Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

скачать книгу бесплатно

Ходжа[96 - Ходжа (осм., тур.) – уважительное звание учителя, преподавателя, ученого, богослова или религиозного деятеля, независимо от его должности, положения в обществе и т. п. – Прим. пер.].

Окончание табл. 2

Кючюк[97 - Кючюк (тур.) – малый, маленький. – Прим. пер.].

Конечно, можно убеждать, что перечень Корнелиса Пейнаккера неполон и сам голландец позабыл имена средиземноморских капитанов, поскольку более тесные отношения поддерживал с северянами. Но это противоречит здравому смыслу, ведь имена тридцати мусульман он внес, да еще и дописал имена их отцов и происхождение. И не стоит преувеличивать влияние землячества. Все друг с другом видятся – иначе как объяснить визит измирского грека Али-реиса к Пейнаккеру в 1621 году? Он тогда сошел на берег, едва шторм прибил его корабль к Гааге[98 - Cornelis Pijnacker, Description historique des villes de Tunis, d’Alger et d’autres se trouvant en Barbarie (1626), yay. haz. ve ?ev. Gеrard van Krieken (Alger: ENAG, 2015), 104.].

Подсчеты Меруша также подтверждают, что северян-мюхтэди из четвертого поколения со временем стало больше, чем представителей третьего, выходцев из Средиземноморья. Так, с 1580 по 1649 г. семьдесят из ста четырех мюхтэди вышли из Средиземноморья, а тридцать четыре (33 %) прибыли с Севера. Однако во второй половине ХVII века северяне уже составили большинство[99 - Merouche, La course: mythes et rеalitе, 170.]. Сохранившийся с 1660 года другой перечень определенно демонстрирует, как их число среди мудехаров неизбежно умножалось. Новообращенными мусульманами были не только реисы тринадцати из восемнадцати кораблей, отправившихся из Алжира на священную войну (шесть греков; два француза; генуэзец, англичанин, швед, валлонец и датчанин), но и капитаны трех кораблей из четырех, оставшихся тогда в порту (англичанин и португалец)[100 - Simon de Vries, Historie van Barbaryen, en des zelfs Zee-Roovers. Behelzende een beschirijving van de Koningrijken en Steden Algiers, Tunis, Salе, et Tripoli… Tweede Deel, Bevattende de Handelingen en Geschiedenissen tusschen den Staat der Vereenigde Nederlanden, en die van de Zee-Roovers in Barbaryen, van ‘t Jaar 1590. tot op ‘t jaar 1684. met ondermenging van verscheidene Aanmerkelijkhede (Amsterdam: Jan ten Hoorn, 1684), II. cilt, 97. Я весьма благодарен Мехмету Тютюнджю за то, что он помог мне прочесть этот источник. Также см.: Virginia W. Lunsford, Piracy and Privateering in the Golden Age Netherlands (New York: Palgrave MacMillan, 2005), 121.]. Если же от неофитов отнять греков – возможно, османских подданных и, в любом случае, выходцев с Восточного Средиземноморья, – станет еще понятнее, что западные моряки в основном прибывали с севера. Достаточно причислить французов к северянам – и доля представителей Средиземноморья снизится до 10 %. Но самое главное – эта доля не превысит 30 %, даже если мы прибавим французов обратно.

Незачем рассказывать, что пираты Атлантики грабили и собственные страны. Упомянем лишь об их нападениях на Исландию (1627) и ирландский Балтимор (1631). Ведь если такие нападения были – значит, в портах Магриба оказалось много пленных протестантов, опять-таки выходцев с севера. Часть из них, став мусульманами, не упустила возможности испытать себя в корсарстве. Сэмюель Пёрчес в 1619 году пишет, что за последние десять лет 857 немцев, 300 англичан, 138 жителей Гамбурга, 60 датчан и истерлингов, 250 славян (поляков, венгров и русов)[101 - Рус – в османской терминологии в основном применительно к украинцам. – Прим. пер.], 130 голландцев и множество французов отреклись от веры, приняв ислам[102 - Samuel Purchas, «Relations of the Christianitie of Africa, and especially of Barbarie, and Algier; written by J. B. Gramaye», Hakluytus Posthumus or Purchas His Pilgrimes Contayning a History of the World in Sea Voyages and Lande Travells by Englishmen and others, Volume IX (Glasgow: James MacLehose and Sons, 1905), 281.]. Даже среди пленников, захваченных в Исландии, двое «удостоились света ислама». Один из них, Джон Асбьямарсон, займет важный пост при дворе своего алжирского дяди по матери; тем временем его земляк Джон Джонсон Вестманн, достигнув успеха как корсар, возвратится в Европу и лишится жизни в Копенгагене[103 - Sigf?s Bl?ndal, «De Algierske S?r?veres Tog til Island aar 1627», Nord og Syd (Copenhagen) (1898–1899): 207–208. К сожалению, у меня не было возможности добраться до этого источника, указанного в работе Льюиса. Bernard Lewis, «Corsairs in Iceland», Revue de l’Occident musulman et de la Mеditerranеe 15–16 (1973), 144.].

Пожива – вот что притягивало к Алжиру ренегатов почти со всего Средиземноморья. Для безземельных крестьян, лишенных каких-либо перспектив из-за отсталого аграрного производства и феодального строя южноевропейских побережий, корсарство, по выражению Бартоломе Беннассара, было трамплином для социального продвижения (tremplin de la promotion sociale)[104 - Bartolomе Bennassar et Lucile Bennassar, Les chrеtiens d’Allah: l’histoire extraordinaire des renеgats, XVIe et XVIIe si?cles (Paris: Perrin, 1989), 372.]. Труженики-реайя[105 - Реайя (осм., араб. «стадо, паства») – сословие с низким социальным статусом, налогоплательщики (крестьяне и горожане). – Прим. пер.] благодаря ему могли перейти в военное сословие, свободное от налога, вызывая извечную неприязнь османских интеллектуалов. Не стоит удивляться, что Гелиболулу Мустафа Али, принадлежащий к последним, тоже возмущался этой особенностью корсарства[106 - Sophia Laiou, «The Levends of the Sea in the Second Half of the 16th century: Some Considerations», Archivum Ottomanicum XXIII (2005–2006), 243; Seker (yay. haz.), Mev?’id?n-Nef?is f?-Kav?’idi’l-Mec?lis, 288.].

Корсарство уничтожило традиционную иерархию, перемешало карты[107 - Michel Fontenay et Alberto Tenenti, «Course et piraterie de la fin du Moyen-Age au debut du XIXe si?cle», Course et piraterie: Etudes prеsentеes ? la Commission Internationale d’Histoire Maritime ? l’occasion de son XVe Congr?s International des Sciences historiques (San Francisco, ao?t 1975) (Paris: Еditions du centre national de la recherche scientifique, 1975), I. cilt, 114.] и стало Америкой средиземноморского пограничья, которую Эмилио Сола описал в романтическом духе, с интересными метафорами и меткими определениями[108 - Emilio Sola, Los que van y vienen: Informaciоn y fronteras en el Mediterrаneo clasico del siglo XVI (Alcalа de Henares: Universidad de Alcalа, 2005); a.g.y., La Conjura de Campanella (Madrid: Turpin Editores, 2007); a.g.y., Uchal?.]. О ней писали и Фернан Бродель[109 - Согласно Броделю, здесь – «monde americain» (фр. американский мир). La Mеditerranеe, II. cilt, 195.], и другие. Антонио Соса, свидетель ХVI столетия, говорит о том, что бессмысленно искать лучшей доли в Новом Свете, который где-то там, за тысячи фарсахов; лучше пиратствовать в Алжире – и можно разбогатеть за несколько месяцев. Ведь не напрасно турки называли эти края «наши Перу и Индия» (sus Indias y Per?)! Одним словом, Алжир – это Америка Средиземного моря: «На Балканах, в Турции, Анатолии и Сирии только и слышно что об Алжире, точно так же, как мы говорим о португальской и кастильской Индии» (…allа por toda Turqu?a, Romania, Anatolia y Suria, hablan todos hablan de Argel, como nosotros acа de las Indias de Castilla y Portugal)[110 - Haedo, Topograf?a, II. cilt, 88.]. Этот порт влек словно магнит, так сильно, что даже во второй половине ХVII века, когда корсарство уже понемногу приходило в упадок, во Франции один из чиновников рекомендовал Жан-Батисту Кольберу, министру финансов, запретить экипажам сходить на сушу, если корабли приблизятся к Алжиру; ведь, оказавшись на берегу, провансальцы вместо ночных колпаков сразу же надевают тюрбаны, то есть, ни минуты не колеблясь, превращаются в мусульман[111 - BNF, Manuscrits fran?ais N.A. 9337, 17 Agustos 1667; Marcel Emerit, «L’essai d’une marine marchande barbaresque aux XVIIIe si?cle», Les cahiers de Tunisie: Revue des sciences humaines 3 (1955): 363; Peter Earle, Corsairs of Malta and Barbary (London: Sidgwick & Johnson, 1970); Belhamissi, Histoire de la marine algеrienne, 31.].

Отток новых сил в корсарские порты никогда не ослабевал в таких местах, как Корсика, где опорой колониальной рыночной экономики служило сельское хозяйство, ориентированное на экспорт, и где хроническая бедность и экономическая отсталость дополнялись еще и плохим управлением. Когда в 1552 году Кальви сдался османам, многие корсиканцы решили перебраться в Северную Африку вместе с Чифут Синаном и Тургудом[112 - BNF, Manuscrits fran?ais N.A. 9337, 17 Agustos 1667; Marcel Emerit, «L’essai d’une marine marchande barbaresque aux XVIIIe si?cle», Les cahiers de Tunisie: Revue des sciences humaines 3 (1955): 363; Peter Earle, Corsairs of Malta and Barbary (London: Sidgwick & Johnson, 1970); Belhamissi, Histoire de la marine algеrienne, 31.]. А ровно через десять лет, едва Сампьеро – легендарный лидер корсиканцев, восставших против Генуи, – прибудет в Алжир, его встретят в порту земляки[113 - ASG, Sezione Segreta, n.g., 5 Temmuz 1563; k. Braudel, La Mеditerranеe, I. cilt, 145.]. И солдаты, нищавшие в испанских крепостях (presidio) Северной Африки, придут в Алжир и предпочтут голодной смерти обращение в ислам[114 - Beatriz Alonso Acero, Sultanes de Berber?a en tierras de la cristiandad: Exilio musulmаn, conversiоn y asimilaciоn en la Monarqu?a hispаnica [siglos XVI y XVII] (Barcelona: Edicions Bellaterra, 2006), 154–164.]. Причем вряд ли все они пиратствовали, если учесть, что большинство из них ничего не понимало в морском деле. Интересно другое: среди мусульманских корсаров находились перебежчики даже с Мальты, базы их главных врагов – рыцарей-госпитальеров. Так, в начале ХVII века перед нами появляется некий «дерья-бейи»[115 - Дерья-бейи (осм.) – от перс. «дерья» море и тур. «бей» – господин. Титул военно-морских командиров и приморских санджак-беев. Санджак-бей – глава санджака, территориально-административной единицы, входившей в состав эялета – крупнейшей в структуре Османской империи.] по имени «Мустафа-бек[116 - Бег, бей (тур.) – господин. Титул османской знати, сыновей паши, военачальников и т. п.], известный как сын Сендживана»[117 - Sari Abdullah Efendi, Gaz?name-i Hal?l Pasa, yay. haz. Meltem Aydin (Ankara: T?rk Tarih Kurumu, 2017), fol. 249a, s. 647.] (его другое имя – Сендживанзаде[118 - Перс., осм. «заде» – сын.]). Упомянутый «Сан Дживан» – не кто иной, как Сен-Жан, или же Сан-Джованни (если сказать по-итальянски, а не так, как привыкли османы). Даниэль Панзак также вышел на след еще одного мальтийского ренегата, причем в ХІХ веке, когда доля мюхтэди среди корсаров резко снизилась! С 1798 по 1816 год один из сорока восьми алжирских реисов оказался мальтийцем[119 - Daniel Panzac, Barbary Corsairs: Te End of a Legend, 1800–1820, ?ev. Victoria Hobson (Leiden and Boston: Brill, 2005), 62.].

Мы привели примеры из Алжира, где их всегда удавалось лучше задокументировать, хотя ситуация особо не отличалась ни в Тунисе[120 - Paul Sebag, Tunis au XVIIe si?cle: une citе barbaresque au temps de la course (Paris: L’Harmattan, 1989), 92.], который с 1574 года считался значимой корсарской столицей, ни в иных портах, зависимых от двух городов. Ренегатов везде было много. Даже в далеком от берегов Западного Средиземноморья и не особенно большом пиратском порту Триполи мы найдем французов и фламандцев – пусть даже это одиночки [см. табл. 3, 4].

Таблица 3

Капитаны парусных судов в Триполи (1677 г.)

Таблица 4

Флотские реисы Триполи. 2 августа 1699 г.

Словом, если недоволен судьбой – беги в Новый мусульманский мир, стань моряком и набирай тысячи рабов с христианских берегов! Корсарство неумолимо превращало магрибские порты – и прежде всего Алжир – в ренегатский край. В прошлом историки, такие как Фонтене и Тененти, называли алжирское общество «кратким отпечатком социума эпохи» (un abrеge de toute la sociеtе du temps)[121 - Fontenay et Tenenti, «Course et piraterie», 114.]. Побывавший в алжирском плену Антонио Соса рассказывал, что все ренегаты прибывают туда из пятидесяти двух разных стран, включая Бразилию, Новую Испанию (все испанские земли, что на севере от Панамского канала), Эфиопию (Хабашистан) и Индию. Напоследок он делает заключение: «…В мире нет такой христианской нации, выходец из которой не ренегатствовал бы в Алжире»[122 - Haedo, Topograf?a, I. cilt, 52–53.]. Опять-таки, согласно Сосе, в конце ХVI столетия новообращенных мусульман там было намного больше, чем турок и мудехаров[123 - Haedo, Topograf?a, I. cilt, 79.]. Затем, в 1630-х годах, Пьер Дан указывает число ренегатов в городе – 9500 человек[124 - Pierre Dan, Histoire de Barbarie, 341.]. Согласно Роберту Дэвису, это означает, что свободное население Алжира составляло восьмую часть всех его обитателей[125 - Robert C. Davis, Christian Slaves, Muslim Masters: White Slavery in the Mediterranean, the Barbary Coast and Italy, 1500–1800 (New York: Palgrave Macmillan, 2003), 21.].

Кроме того, свободные горожане не только пиратствовали и служили моряками. Много мюхтэди было и в сухопутных войсках, причем и среди обладателей наивысших званий. В 1581 году двенадцать из двадцати трех каидов[126 - Слово «каид», означающее в арабском языке командира, употреблялось в Магрибе применительно к санджак-беям.] Алжира были ренегатами[127 - Из остальных одиннадцати каидов семь были турками, по два – мудехарами и кулоглу. Haedo, Topograf?a, I. cilt, 58.]. Мусульмане-неофиты достигли высших званий и в янычарских полках. В 1628 году из тринадцати ротных командиров, назначенных диваном (высший совет Османской империи, состоящий из визирей) охранять Тунис, было двенадцать мюхтэди[128 - Robert C. Davis, Christian Slaves, Muslim Masters: White Slavery in the Mediterranean, the Barbary Coast and Italy, 1500–1800 (New York: Palgrave Macmillan, 2003), 21.]. А разве не ренегатом-корсиканцем был Мурад-бей? (См. раздел 12.) Возглавляя военные подразделения, ответственные за сбор налогов в провинциях вилайета, он с их помощью захватил власть и основал свою династию.

С конца ХVII века доля мюхтэди среди корсаров постепенно снижается. Вот данные Колина Хейвуда: на 1694 год в Алжире шесть из двенадцати реисов, о которых удалось найти сведения, были турками, три – потомками янычаров, один – мудехаром, и всего два – ренегатами. В 1698 году последних насчитывалось пятеро – против уже семи турок, шести кулоглу, одного мудехара и выходца из Триполи. А в 1712 году на пять турок и три кулоглу приходилось и того меньше – только два новообращенных мусульманина[129 - Colin Heywood, «What’s in a Name?: Some Algerine Fleet Lists (1686–1714) from British Libraries and Archives», Maghreb Review XXXI/1-2 (2006), 111. См. также перечень на с. 123–124; если сравнить его с табл. 3, где говорится о шести турках и семи кулоглу (Хейвуд указывает 1698 год), нетрудно заметить, что числа поменялись местами и реисов-турок стало на одного больше по сравнению с кулоглу.]. В 1788 году уже все алжирские капитаны были турками и албанцами, за исключением одного мюхтэди из евреев; северяне, а также все средиземноморские мюхтэди полностью исчезают. Впрочем, не стоит удивляться, ведь в ту пору флоты европейских государств – прежде всего Франции и Англии – пытаются навести порядок в Средиземном море, а замена гребных кораблей на парусники уменьшает потребность в рабах, и все это делает корсарство менее прибыльным, чем когда-то. Поэтому, с одной стороны, в Алжир с Востока приходит больше турок, албанцев и даже выходцев из янычаров, с другой – представители местного населения впервые появляются среди реисов[130 - Venture du Paradis, Alger au XVIIIe si?cle, yay. haz. E. Pagnan (Alger: Adolphe Jourdan, 1898), 45, 47. Одновременно вы можете ознакомиться с таблицами раздела 4 нашей книги, которую держите в руках.]. Похоже, и другие корсарские порты постепенно переходили в руки мусульман[131 - Для Сале см. Sela Coindreau, Les corsaires de Salе, 91–93. По подсчетам Панзака, с 1750 по 1770 год в Триполи всего 9,5 % реисов были ренегатами; этот показатель стал еще меньше в начале ХІХ века. Panzac, Barbary Corsairs, 63. Таблицы из раздела 4 тоже освещают эту тему.].

Иудеи

Не должна остаться без внимания и еще одна группа корсаров, пусть даже весьма немногочисленная. В сущности, пираты особо не обращали внимания на то, как евреи пополняют их ряды, хотя мюхтэди из иудеев, несомненно, придерживались маликитского, а не ханафитского мазхаба[132 - Мазхаб (араб.) – богословско-правовая школа в исламе. Ханафитский – самый распространенный из четырех главных мазхабов суннизма (основной ветви ислама наряду с шиизмом). Название происходит от имени основателя – Абу Ханифы.][133 - Albert Devoulx, Le Ra?s Hamidou: Notice biographique sur le plus cеl?bre corsaire algеrien du XIIIe si?cle de l’hеgire (Alger: Adolphe Jourdan, 1859), 21.].

Тем не менее большинство из них отрекалось от прежней веры. Чифут Синан-реис – самый знаменитый из отступников. Лопес де Гомара – севильский историк, известный автор книги La Historia General de las Indias (исп. «Всеобщая история Индий») – утверждает, что «Чифутом» (османотур., перс. «еврей») Синан-реис стал не оттого, что был иудеем. Беспощадного корсара когда-то нарекли так потому, что он испугался христиан и убежал от них. Наряду с этим редактор, впервые готовивший произведение Гомары к печати в 1853 году, предлагает иную версию событий, взятую из других источников эпохи: согласно ей, Синан-реис взял себе прозвище «Чифут», так как увлекался астрологией[134 - Francisco Lоpez de Gomаra, Crоnica de los Barbarrojas, Memorial histоrico espa?ol: Colecciоn de documentos, op?sculos y antig?edades que publica la real Academia de la Historia (Madrid: la Real Academia de la Historia, 1853), VI. cilt, s. 388–389, dn. 1.]. Но что касается современных историков, то им эта версия либо не нравится, либо же они просто не обращают на нее внимания. Гульельмотти, корифей среди знатоков истории Средиземного моря, признал Синана иудеем[135 - P. Alberto Guglielmotti, La guerra dei pirati e la marina pontifcia dal 1500 al 1560 (Firenze: Successori Le Monnier, 1876), II. cilt, 123–124.], и Сальваторе Боно, предводитель исследователей корсарства, не замедлил последовать за ним[136 - Salvatore Bono, Schiavi musulmani nell’Italia moderna: galeotti vu’ cumpr?, domestici (Napoli: Edizioni Scientifche Italiane, 1999), 296–297.].

Но даже если мы и признаем, что Синан-реис не был евреем, источники дают нам другие примеры. Возвратившись к таблице 1, мы вдруг обнаружим некоего ренегата из иудеев по имени Кади Мехмед (вариант имени Мухаммед). И даже еще позже, в 1788 году, вторым капуданом алжирского флота был еврей-мюхтэди по имени Хаджи Мухаммед эль-Ислами[137 - Albert Devoulx, Le registre des prises maritimes: traduction d’un document authentique et inеdit concernant le partage des captures amenеes par les corsaires algеriens (Alger: Alphonse Jourdan, 1872), 22–23, 24, 27, 28, 33, 36, 45, 46, 52, 54, 55, 56; a.g.y., Le Ra?s Hamidou, 22; Du Paradis, Alger au XVIIIe si?cle, 47.]. Несомненно, оба Мухаммеда были из мюхтэди. Но обратился ли в ислам корсар с иудейским прозвищем (le Juif), чье имя упоминается среди тех, кто в 1676 году приплыл в Алжир с пустыми руками?[138 - G. H.-Bousquet and G. W. Bousquet-Mirandolle, «Tomas Hees, Journal d’un voyage ? Alger (1675–1676)», Revue Africaine 101 (1957), 127.] Нам известен лишь один случай, когда иудей, выходец из Средиземноморья, не изменил своей вере. Как гласит приказ, отправленный в 1572 году из Стамбула бею Ментеше[139 - Ментеше – анатолийский бейлик со столицей в Милясе, на юго-западе Анатолии. – Прим. пер.] Газанферу, назначенному охранять Родос, двадцать четыре христианина, добровольно ушедших гребцами к врагу (враг их не принял), были пойманы и сосланы к иудею Симону на кальетэ. Корабль Симон построил именно тогда, на острове, на собственные деньги[140 - BOA, MD XIX, no. 159, 344 (19 сафара 980/30 июня 1572).]. Стало быть, наш иудей не занимался торговлей: гребцов ему на кальетэ предоставило государство, и Стамбул был заинтересован в этом деле. Кроме того, постройка кальетэ вместо мавны или галеры свидетельствует, что Симон был корсаром. Хотя снова напомним: эти два приказа, прописанные в отдельных параграфах, не указывают на связь Симона с Западным Средиземноморьем. Из этого можно сделать еще один вывод. Датировка стамбульского распоряжения напоминает, что оно выдано через год после того, как османы потеряли почти все свои военные корабли в морском сражении при Лепанто (в османских источниках – «Бой разбитого флота»). Но теперь мы понимаем и то, что оказавшийся в затруднении Стамбул без колебаний проявлял прагматичную терпимость, как и гази, уверенно пополнявшие свои ряды христианами в начале ХVII столетия.

Не следует удивляться и тому, что иудеи предстают перед нашим взором как кораблестроители[141 - Du Paradis, Alger au XVIIIe si?cle, 40; H. D. de Grammont, Correspondance des consuls d’Alger (1690–1742) (Alger: Adolphe Jourdan, 1890), 137.]. Прежде всего они шли на военную службу, пусть даже и обратились в ислам. Это еще раз свидетельствует, насколько исключительным было пограничье Северной Африки. И это характерно не только для корсаров; среди каидов (беев, командиров) Алжира наряду с турками, мюхтэди и мудехарами тоже встречаются евреи[142 - Haedo, Topograf?a, I. cilt, 58.]. По крайней мере до 1580 года им удавалось даже вступать в оджак янычаров[143 - Pierre Boyer, «Le probl?me Kouloughli dans la rеgence d’Alger», Revue de l’Occident musulman et de la Mеditerranеe 8 (1970), 81.]. В 1492 году евреев выгнали из Испании, в 1497 – из Португалии; если вспомнить, что испанская инквизиция не оставила в покое даже крещеных иудеев, еще труднее не одобрить алжирского гостеприимства.

Христианские гази

Наше уникальное пограничье разрушает всю монотонную риторику о священной войне за веру, которую сильные государства и их безразличные элиты преподносят нам в выверенных литературных формах и в понятиях, неотделимых от политики. Безусловно, люди на границе выживали благодаря своим способностям, а не положению в обществе. Хаос средиземноморского Дикого Запада рушит исторические стереотипы. Среди воинствующих корсаров встречаются не только ренегаты с иудеями, но и кафиры, которые упорно держатся христианской веры. Примеры можно найти еще в начале ХVII в., когда на парусниках требовались искусные моряки с Севера. Скажем, один из них – голландец Клэс Герритсзон Компен, поселившийся в Африке после того, как достиг успеха, умело балансируя между героизмом и предательством, корсарством и морским грабежом[144 - Lunsford, Piracy and Privateering, 2.]. Однако наиболее известная тройка из упомянутых пиратов-христиан – голландцы Симон Дансекер и Ян Янсон, а также англичанин Джон Уорд. Здесь уместно рассказать о них немного подробнее. Дансекер, уроженец Флисинга, в 1604 году, сразу же после заключения мира между Испанией и Англией, осел на юге Франции в порту Марселя, где женился и обзавелся семьей[145 - Некоторые историки утверждают, что корсар женился на дочери марсельского губернатора, но я все же в этом сомневаюсь. Крайне маловероятно, чтобы прибывший из Голландии пират сумел заключить брак с дочерью аристократа.]. Но дух его не знал покоя, и в 1606 году Дансекер похитил из порта корабль, чтобы, выйдя в море, охотиться на христианские суда. Когда же он на одном из захваченных кораблей скрылся в портах Северной Африки, там никто даже не поинтересовался, откуда он прибыл. В ответ на такое великодушие гази Дансекер научил их управлять парусными судами. Похоже, корсарство голландца, которым он промышлял в Тунисе с Алжиром, было весьма прибыльным. Как рассказывал небезразличный к сплетням английский путешественник Томас Батлер, Дансекер в общей сложности захватил двадцать девять английских, французских и фламандских кораблей[146 - Tinniswood, Pirates of Barbary, 52.]. Он прославился как сумасшедший капитан[147 - H. D. de Grammont, «Relations entre la France et la rеgence d’Alger au XVIIe si?cle. Premi?re partie: Les deux canons de Simon Dansa (1616–1628)», Revue africaine 23 (1879), 9.], или же capitaine diable (фр. «чертов капитан»)[148 - Dan, Histoire de Barbarie, 274.]. По описанию Пьера Дана, шальной корсар всего за несколько лет захватил сорок судов. Причем, вопреки некоторым утверждениям[149 - E. Pellissier et Rеmusat (yay. haz. ve ?ev.), Histoire de l’Afrique de Moh’ammedben-abi-el-Ra?ni-el-K’a?rou?ni (Paris: Imprimеrie royale, 1845), 346. В книге написано, что два реиса некоторое время пиратствовали как христиане, но потом обратились в ислам. Но это неправда. Собственно, и редакторы, подготовившие произведение к печати, посчитали уместным рассказать в сноске о тунисских христианах, упоминаемых в работах Франсуа Савари де Брева, и добавить, что капитан по имени Фуке в своем письме предоставил королю Людовику ХІІІ подробные сведения о двух голландцах-пиратах. Согласно Полю Себагу, мусульманское имя Дансекера звучало как Али Реис. Sebag, Tunis au XVIIe si?cle, 92.], он явно не обращался в ислам, как бы ни убеждали алжирцы[150 - Bennassar et Bennassar, Les chrеtiens d’Allah, 386; De Grammont, «Les deux canons de Simon Dansa», 10; Merouche, La course: mythes et rеalitе, 194.]. И через несколько лет, едва Генрих IV даровал Дансекеру прощение, тот, тайком уйдя из порта, возвратился в Марсель. Две бронзовые пушки, которые он захватил с собой, постоянно мешали ему в пути[151 - Об этом см.: De Grammont, «Les deux canons de Simon Dansa.»]. И все же Дансекер повстречает свою беду в Тунисе. Поддавшись увещаниям короля Людовика XIII и марсельских торговцев, бывший пират решил прервать отдых ради особой дипломатической миссии. В 1615 году он прибыл в Тунис, чтобы путем переговоров освободить французов, плененных «вопреки ахиднаме»[152 - Тиннисвуд правильно исправляет дату события, указанную Литгоу как 1616 год, на 1615-й. Tinniswood, Pirates of Barbary, 311, dn. 28.]. Дансекера тепло встретили, но как только он имел неосторожность сойти на берег, его мгновенно схватили и казнили[153 - William Lithgow, Travels and Voyages, through Europe, Asia, and Africa for Nineteen Years. Containing An Account of the Religion, Government, Policy, Laws, Customs, Trade, &c of the several countries through which the Author travelled; and a Description of Jerusalem, and many other remarkable places mentioned in Sacred and Profane History: Also A Narrative of the tortures he suffered in Spanish Inquisition, and of his miraculous delivrance from those cruelties (Edinburgh: A. Murray and J. Cochran, 1770, 11th edition), 352–354.]. Великий корсар – и какая нелепая смерть!

Англичанин Джон Уорд – еще один известный пират-протестант. Как и Дансекер, он ушел в порты Северной Африки, когда кончилась война с Испанией. В 1604 году, прибыв в Алжир, Уорд, английский моряк, согласился взять на свой корабль янычаров – для гарантии возврата долгов. Так он свел на одной палубе мусульманских гази и «проклятых неверных»[154 - Bak, Barbary Pirate, 54–55.]. Со временем Уорд отправится в Тунис, где убедит дея Османа назначить его реисом. Первые годы корсар не принимал ислам, и лишь потеряв почти все шансы на возвращение в Англию, перешел рубикон, став мусульманином по имени Юсуф-реис.

История третьего известного пирата, Яна Янсона, во многом похожа на историю Уорда. В 1618 году, покинув северные воды, голландец прибыл в Алжир, где ему вначале удавалось оставаться христианином. Как и англичанин, Янсон добился от алжирских властей разрешения на пиратство, в обмен набрав янычаров к себе на корабль. Но как Уорд отправился в Тунис, так и Янсон поплывет в Сале, где, встав на путь ислама вместе с экипажем, возьмет себе имя, став «Малым» Мурадом-реисом, и как капудан флота Сале много лет будет продолжать свою деятельность в этих водах до Алжира.

Между тем речь идет не только о реисах; и у османских корсаров в экипажах были христианские моряки. Примеры, которыми мы располагаем, вновь относятся к первым годам появления парусных судов, то есть к периоду, когда опыт северных моряков требовался сильнее всего. Мы уже упоминали, что в экипаже Джона Уорда вместе с мусульманами было и много свободных христиан. Команда флибота[155 - Флибот: голланд. vlieboot, англ. ?yboat. Парусник с ровным дном, который голландцы усовершенствовали, чтобы передвигаться по мелководью, особенно в проливе Влистром. Эти торговые суда с водоизмещением от 70 до 180 тонн (их строили в разных размерах) также служили в военных и пиратских целях.]Gift («Подарок») состояла из шестидесяти семи христиан и двадцати восьми турок; причем последние, вероятнее всего, были солдатами. Что еще интереснее – наряду с англичанами и голландцами на корабле находились испанцы; значит, на судне несли службу и мусульмане, и католики, и протестанты[156 - Bak, John Ward, 92.]. Похожая ситуация сложилась и в команде Симона Дансекера; наряду с англичанами и голландцами в его экипаж входили турки[157 - Merouche, La course: mythes et rеalitе, 194.]. В свою очередь английские ренегаты Джон Гудейл и Генри Чандлер (Рамазан), начав пиратствовать, взяли к себе в команду не только мусульман (турок и мавров, в общем шестьдесят три человека), но и девятерых рабов-англичан и четверых свободных голландцев[158 - John Rawlins, «Te Famous and Wonderful Recovery of a Ship of Bristol, Called the Exchange from the Turkish Pirates of Argier (1622)», Piracy, Slavery and Redemption, Barbary Captivity Narratives from Early Modern England, yay. haz. Daniel J. Vitkus (New York: Columbia University Press, 2001), 105.]. Смешанные экипажи явно стали обычным явлением, ведь они настолько беспокоили французского посла, что тот получил от шейх-уль-ислама Мехмеда бин Саадеддина возбраняющую фетву[159 - BNF, Manuscripts turcs 130, fol. 29v. С транслитерированным латиницей текстом фетвы можно ознакомиться в кн.: Viorel Panaite, «A Legal Opinion on Western Piracy in the Ottoman Empire about the Late-Sixteenth and Early-Seventeenth Centuries», Rеvue des еtudes sudest еuropеennes XLVII/1-4 (2009), 172–173.]. Вместе с этим весьма наивно думать, будто бы распространение смешанных экипажей ограничивалось только западом Средиземного моря, когда северные торговцы с корсарами моментально заняли его целиком. Как-то раз венецианцам, бороздившим соленые воды между островами Китира и Сапьендза, попал в руки буртун водоизмещением 800 бот[160 - Бота (итал. botta, англ. butt) – мера, равная в среднем 0,725 тонны. Alberto Tenenti, Piracy and the Decline of Venice, 1580–1615; Janet and Brian Pullan (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1967), 153. О проблемах, связанных с точным расчетом бот, см.: Frederic Chapin Lane, Venetian Ships and Shipbuilders of the Renaissance (Baltimore: Te Johns Hopkins Press, 1934), 246–249.] – на нем оказалось целых 70 английских моряков и «только» 120 турецких янычаров[161 - Tenenti, Piracy and the Decline of Venice, 129.].

Местное и национальное корсарство?

Наконец, мы должны добавить, что в городах вроде Алжира и Сале среди корсаров не было местных. Все изменится только в ХVIII веке, когда сократятся пиратские доходы, а стремительно развивающиеся государства Нового времени приложат все усилия для наведения порядка в Средиземном море. Именно уменьшение прибыли и увеличение рисков неуклонно вело к истощению «страны возможностей». Согласно Панзаку, на исходе столетия почти все реисы в Алжире попали туда с османских, прежде всего магрибских берегов[162 - Panzac, Barbary Corsairs, 64.].

Но отчего в золотой век корсарства к этому занятию не допускали местное население – и как именно претворялся в жизнь этот запрет? Роджер Куиндро склонен считать, что пиратам вряд ли стоило ожидать пополнения от жителей Сале. Обитателям богатых долин к западу от Феса было совершенно незачем рисковать жизнью в суровых водах Атлантики, пусть даже они и промышляли рыбной ловлей у берегов океана, не выходя в открытые воды[163 - Coindreau, Les corsaires de Salе, 59, 61.].

Если же вести речь о средиземноморских портах, то объяснить безучастность местного населения еще легче. Скудость рыбной ловли сокращала количество моряков, которых кормил берег; в ХVII веке с появлением парусных судов здешние немногочисленные мореходы даже не смогли соперничать с северянами. Это касалось не только корсаров-осман. Например, в конце ХVII века мальтийский флот всего на 10 % состоял из островитян – остальные пришли со всего Средиземного моря[164 - Michel Fontenay, «Le corso dans l’еconomie portuaire: l’exemple de Malte et des ports barbaresques», I porti come impresa economica: atti della «Diciannovesima settimana di studi», 2–6 Maggio 1987, yay. haz. Simonetta Cavaciocchi (Firenze: Le Monnier, 1988), 1321–1347. Повторное издание: Michel Fontenay, La Mеditerranеe entre la Croix et le Croissant: Navigation, commerce, course et piraterie (XVIe-XIXe si?cle) (Paris: Garnier, 2010), 285.]. Как и множество обитателей средиземноморских островов, мальтийцы были недалекими и осторожными селянами, и избегали синих вод, чтобы не разгневать бога Посейдона.

В то же время в Алжире действовал еще один фактор. Столицей корсарства управляли иностранцы – чужаки. Причем принцип руководства – не пускать местных – был настолько важен, что янычарам не позволяли отдавать детей в свои же войска, лишь бы местные элиты не воспроизводили себя самих. За соблюдением запрета, принципиального и для иных институтов вроде мамлюков или девширме[165 - Девширме – 1) система набора детей из христианского населения для их исламизации, затем – службы в армии, в администрации империи и во дворце падишаха как его личных рабов; 2) ребенок, юноша или взрослый, ставшие заложниками системы девширме. – Прим. пер.], в Алжире следили весьма сурово: в 1629 году «кулогуллары» даже поднимут из-за него кровавый, хотя и безуспешный мятеж[166 - Несмотря на то что потом мятежников приняли в оджак, им не позволили занимать в нем важные посты вроде дея (здесь – глава корпуса), аги, хазинеджи (казначея) или векильхарджа (ответственный за провиант), а также возглавлять подразделения больше роты. Между тем местные связи обеспечили кулогуллары должности командиров (беев) отрядов, собиравших налоги с бедуинских племен. Об их борьбе с янычарами вплоть до 1817 года см.: Boyer, «Le probl?me Kouloughli.» Здесь важны замечания Тал Шувала; он расценивает как идеологическое преимущество то, что янычары в Алжире не смешивались с коренным населением в ХVIII веке, когда их собратья обосновались в остальных османских эялетах. «Te Ottoman Algerian Elite and Its Ideology», International Journal of Middle East Studies 32 (2000): 323–344.].

Итак, коренное население Алжира не допускали к власти, и вилайетом управляли чужаки-«технократы» (пускай это и анахронизм). Мы уже рассказывали о том, какие препятствия чинили мудехарам; так и местным запрещалось пиратствовать: руководство вилайета поддерживало монополию на те сферы, которыми владело по праву. Ведь сколько бы ни управляли янычары Алжиром наравне с реисами, местные все равно считали, что для власти чужестранцев есть только одно законное основание – корсарство. В 1516 году алжирцы именно поэтому пригласили к себе пиратов, и если потом подчинялись им, то только благодаря продовольствию, рабам и обильным трофеям, – всему, что захватывали морские добытчики вместе с чужими кораблями. И санкция Стамбула – второго источника «законности» чужаков – также зависела от успеха корсарских набегов. Вероятнее всего, сам османский султан проявлял интерес к далекому и бедному Алжиру лишь потому, что пираты обеспечивали поддержку его флоту. Разве не они дважды воскрешали османский флот из пепла? Ясно как божий день, что не было никакого смысла делить эти привилегированные отношения с коренным населением.

Но ХVII столетие уходило – и с ним уходил золотой век корсарства. По списку реисов на закате этой эпохи можно проследить, как запрет на допуск местных давал трещину. Флоты центральных держав становились все сильнее благодаря сложной логистике – и непрестанно бомбили порты, не позволяя корсарам даже немного отдохнуть. Естественно, магрибское пиратство «открылось» и для местных, делаясь все менее прибыльным и все более опасным. Как свидетельствуют таблицы раздела 4, к концу века доля мюхтэди, нападавших на пиратские порты ради разбоя, уменьшилась, а кулогуллары становилось все больше. Количество турок-реисов из этой группы невероятно возросло (а ведь им до сих пор воспрещалось и пиратствовать, и состоять на государственной службе из-за связей с местными). Не говорит ли это о том, что корсарство сделало Алжир центром притяжения в Средиземном море?

Как видно, если назвать пиратов «османскими», мы затеним пестрое разнообразие. В этом разделе мы распределяли корсаров согласно религии и этнике, ведь их состав постоянно менялся в зависимости от международной дипломатии и от развития военного дела и торговли. И цель раздела – привлечь внимание к поразительному космополитизму Северной Африки в эпоху, когда империи сражались в священной войне, когда религиозные и конфессиональные различия играли решающую роль в построении идентичности, когда все яснее проступала грань между ересью и правоверием и когда общество строго контролировало религиозные отношения. Впрочем, упомянутый космополитизм не дает повода игнорировать религиозную составляющую пиратства. Да и некоторые историки, разделяя корсаров на карибских (англ. privateer) и средиземноморских (англ. corsair / фр. corsaire), отстаивают идею религиозного этоса как движущей силы последних. В таком случае во втором разделе нам предстоит рассмотреть вопрос: сражались ли за веру османские корсары-гази?

Раздел 2

Газа

И в старинных источниках, и в современных работах, посвященных той же теме, пираты характеризируются как гази, а иногда – как моджахеды. В этом разделе мы обсудим, насколько уместно объяснять деятельность османских корсаров в рамках термина «газа», понятных лишь жителям Турции.

Собственно, газа – понятие, не ограниченное лишь корсарством; оно почти столь же древнее, как и османская историография. «Газа-тезис»[167 - Paul Wittek, The Rise of the Ottoman Empire (London: Royal Asiatic Society, 1938).], который в 1938 году выдвинул Пауль Виттек, изучая образование Османского государства, вскоре стал одной из самых важных парадигм османской истории и породил множество академических дискуссий[168 - Fuad K?pr?l?, Les origines de l’empire ottoman (Paris: E. de Boccard, 1935); George Georgiades Arnakis, Hoi protoi othomanoi (Athenai, 1947); Speros Vryonis Jr., The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamization from the Eleventh through the Fifteenth Century (Berkeley: University of California Press, 1971); Ernst Werner, Die Geburt einer Grossmacht – Die Osmanen (1300–1481): Ein Beitrag zur Genesis des t?rkischen Feudalismus (Berlin: Akademie-Verlag, 1966); Halil Inalcik, «The Question of the Emergence of the Ottoman State», International Journal of Turkish Studies 2 (1980): 71–79; G. Kаldy-Nagy, «The Holy War (jih?d) in the First Centuries of the Ottoman Empire», Harvard Ukranian Studies 3/4 (1979–1980): 467–473; Rudi Paul Lindner, Nomads and the Ottomans in Medieval Anatolia (Bloomington: Indiana University Press, 1983); Pаl Fodor, «Ahmed?’s D?sit?n as a Source of Early Ottoman History», Acta Orientalia Academiae Scientiarium Hungaricae 38 (1984): 41–54; R. C. Jennings, «Some Thoughts on the Gazi Tesis», Wiener Zeitschrift f?r die Kunde des Morgenlandes 76 (1986): 151–161; Colin Heywood, «Wittek and the Austrian Tradition», The Journal of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland (1988): 7-25; a.g.y., «Boundless Dreams of the Levant: Paul Wittek, the George-‘Kreis’, and the Writing of Ottoman History», The Journal of the Royal Asiatic Society of Great Britain and Ireland (1989): 32–50; Colin Imber, «Paul Wittek’s ‘De la dеfaite d’Ankara ? la prise de Constantinople’», Journal of Ottoman Studies 5 (1986): 65–81; a.g.y., «The Ottoman Dynastic Myth», Turcica 19 (1987): 7-27; a.g.y., «The Legend of Osman Gazi», The Ottoman Emirate (1300–1389): A Symposium Held in Rethymnon, 11–13 January 1991, yay. haz. Elizabeth Zachariadou (Rethymnon: Crete University Press, 1993), 67–76; Sinasi Tekin, «T?rk D?nyasinda Gaza ve Cihad Kavramlari ?zerinde D?s?nceler», Tarih ve Toplum 109 (1993): 9-18, 110 (1993): 73–80; Cemal Kafadar, Between Two Worlds: The Construction of the Ottoman State (Berkeley: University of California Press, 1995); Feridun Emecen, «G?z?ya Dair: XIV. Y?zyil Kaynaklari Arasinda Bir Gezinti», Prof. Dr. Hakki Dursun Yildiz Armagani (Ankara: T?rk Tarih Kurumu Basimevi, 1995): 191–197; Colin Imber, «Cemal Kafadar: Between Two Worlds: the Construction of the Ottoman State», Bulletin of the School of Oriental and African Studies 60/1 (1997): 211–212; Linda Darling, «Contested Territory: Ottoman Holy War in Comparative Context», Studia Islamica 91 (2000): 133–163; Heath Lowry, The Nature of the Early Ottoman State (Albany: State University of New York Press, 2003).]. С одной стороны, часть османистов рассматривает «этос газы» как одну из важнейших сил, побуждавших бейлик[169 - Бейлик – феодальное владение в Анатолии под управлением бея. – Прим. пер.] расширяться на Балканах. Тем временем другие исследователи обращают внимание на космополитическую и неортодоксальную структуру раннего османского общества. Большинство статей и книг, связанных с этой дискуссией, написаны вовсе не на турецком языке – яркое свидетельство того, что теорию газы, ставшую главенствующей парадигмой в Турции, особо никто и не понял. Упорное подчеркивание роли этоса в турецких источниках и представление о «джихаде», возобновленное на закате Османской империи, еще сильнее закрепили господство «парадигмы газы» в Турции.

Довольно легко обнаружить сходство ранних османских налетчиков и османо-византийского пограничья с корсарами XVI века и другим пограничьем, османо-габсбургским. В обоих случаях группа воинов из поликультурного общества провозглашает себя священными борцами за ислам и вступает в борьбу с империей «неверных» – врагом Османской империи, – причем историки спокойно приписывают такой борьбе священность. Кстати, следы превалирующей парадигмы легко можно встретить и в малочисленных произведениях, посвященных раннему османскому мореплаванию и корсарству[170 - Азиз Сами Илтер, пускай и не останавливаясь на вопросе преемников наших пиратов, также говорит о гази в своем двухтомном труде «Simali Afrika’da T?rkler» («Турки в Северной Африке»). Идрис Бостан описывает, как наши корсары вели религиозную войну соответственно исламскому праву: «Эти морские гази регулярно подносили падишаху принадлежащую „главе государства“ пятую часть добытого в доказательство того, что их набеги соответствуют законам шариата». Понятно, что налоги, взимаемые с корсаров за предоставляемые им услуги в портах, не сделали бы из них гази. В целом, даже если право бейлика, чтобы соответствовать шариату, подстраивалось под сбор хумса или же пенчика (пятая часть военных трофеев в суннизме), отчего швартовой сбор (седьмая часть добычи) был поднят до одной пятой, корсары выплачивали хозяевам портов подобные налоги по всему Средиземноморью.Кроме того, напомним, что пираты нерегулярно отдавали Стамбулу часть трофеев, пусть даже и постоянно посылали в столицу подарки с пишкешами (денежное подношение османскому султану за назначение на должность). Если по теме и есть что-либо определенное, то это оценка корсарских набегов на христианские земли, которую Бостан сделал в контексте разделения мира на Дар-уль-Харб (d?r?’l-harb, территория войны) и Даруль-Ислам/d?r?’l-Islam, территория ислама) в исламском праве. Бостан откровенно приспособил к истории османского мореплавания парадигму газы, развитую для османских налетчиков, действующих на суше. «Морские корсары подобны гази-налетчикам османской армии; движимые лишь духом газы и желанием добычи, они столь же организованны, как и войска на твердой земле». Idris Bostan, Adriyatik’The Korsanlik: Osmanlilar, Uskoklar, Venedikliler, 1575–1620 (Istanbul: Timas Yayinlari, 2009), 19–21. Мой учитель Халил Иналджик – да покоится он в раю – также подчеркивал, что османских пиратов надо называть морскими гази и в программе «Арты» на телеканале NTV за 29 марта 2011 года, и развил тезу до того, что посчитал их освободителями Северной Африки от оккупантов-христиан, упрекнув в невежестве Муаммара Каддафи, главу Ливии, обвинившего турецких корсаров в захвате его страны. Безусловно, историческая миссия, возложенная на османских корсаров, приукрашена не только религиозными мотивами. Османское пиратство Средиземноморья служило и турецкому национализму, расцветшему в ХХ веке. В произведениях Али Рызы Сейфи наряду с героизмом, проявленным корсарами ради ислама, выделена и их «турецкость». Этот стиль поэта и писателя Сейфи побудил многих романистов драматизировать османское корсарство. Сам автор был моряком и, видимо, достаточно хорошо знал западные источники, к которым исследователи османской истории сейчас почти не обращаются. См. Ali Riza Seyfi, ‘Osmanli Mes?h?r-i Bahr?yy?ni: Kem?l Re?s ve Baba Oruc (Dersa’?det: Seha’i Matba’?si, 1325); a.g.y., Turgud Reis (Dersa’?det: Ikb?l K?t?bh?nesi, 1327); a.g.y., Barbaros Hayreddin (Dersa’?det: Sems Matba’?si, 1326–1328).].

Столь древнее занятие, как пиратство, существовавшее еще до того, как османы, турки, испанцы, мусульмане и христиане впервые начали каботаж в Средиземном море и оттуда вышли в океан, упорно изучается в «османском» контексте и, соответственно, в рамках парадигм, которые в этом контексте главенствуют. Несложно представить, какая превалирующая парадигма кроется и за словами «морские гази», как называют пиратов.

Как видим, когда речь заходит о корсарстве, дискуссии весьма поверхностны и газа сводится к войне за веру. Тем не менее 25 лет тому назад Джемаль Кафадар показал, что историки на международном уровне превратили теорию Виттека в карикатуру и применяют ее только в связи с религиозным фанатизмом[171 - Kafadar, Between Two Worlds, 49.]. Положение не отличается и тогда, когда в исторической литературе заходит речь о пиратстве. Ни гази Виттека, принимавшие к себе всех и каждого (inclusivist), ни идентичности налетчиков, о которых говорит Кафадар, в ней не фигурируют; газа рассматривается лишь как священная война, вдохновляемая религиозным рвением.

К парадигме этой священной войны обращаются и западные историки – но с совершенно противоположными результатами. Под влиянием современных политических дискуссий их работы скорее переполнены не благоговейным трепетом, а критикой. В их преставлении гази, опьяненные религиозным фанатизмом, несовместимы с экономической рациональностью и военной этикой; они – всего лишь варвары, покорные воле джихада, который призывает их угнетать христиан[172 - Если нужен пример, то Джон Вульф, говоря о том, как корсары пускали в море кровь жертвенных животных, замечает, что они делали это так, будто вели джихад, проливая кровь христиан. John B. Wolf, The Barbary Coast: Algeria under the Turks, 1500 to 1830 (New York and London: W. W. Norton & Company, 1979), 143.].

Но неужели вера – это и впрямь главный мотив корсаров? Как оценить космополитическое общество Северной Африки и границу Западного Средиземноморья в пределах «парадигмы газы»? Можно ли говорить о периодах, когда эта религиозная мотивация ослаблялась или наоборот – усиливалась за те двести лет, которые нас интересуют?

Как нам читать «Газават Хайреддина-паши»?

Конечно же, роль гази для османских пиратов Средиземноморья – это не творение современной историографии. Корсары сами провозгласили себя гази, когда вошли в систему османской власти и прибыли с пограничья Северной Африки в Стамбул. А одним из самых важных примеров их усилий стал «Газават Хайреддина-паши» – произведение, написанное для Хызыр-реиса (он же Барбарос Хайреддин-паша) после того, как он прибыл в Стамбул. Собственно, с Хызыр-реиса и началось сотрудничество между столицей Османского государства и Алжиром. Несомненны и исламский тон текста, и его акцент на газе, который надлежит расценивать как пропагандистский. Братья Хызыр и Оруч в нем заняты скорее молитвой и служением Аллаху, а не корсарством; преданные исламу, они владеют обширными знаниями о нем и даже некоторыми мистическими способностями. Во многих местах «Газавата» подчеркнуты благородные черты братьев: вот «старец со светлым сердцем», явившись Оручу-реису во сне, желает ему терпения в Родосском плену[173 - Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 11b-12a, s. 50.] и советует начать газу, когда Оруч, потеряв руку, возвратится на остров Мидилли (Лесбос)[174 - Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 56a-57a, s. 73.]; вот Оруч говорит об исламе христианам, убеждающим его обратиться в их веру[175 - «Нет никого, чтобы быть рабом его, кроме только всевышнего Аллаха, ведь он – сотворивший все существующее из ничего; никто не смеет взирать на Него, Он вдалеке от всякого места и достославие – основание Его; и превосходство посланничества, к Нему обращены мольбы грешников, а также всех существ восхваление, и Мухаммад аль-Мустафа – мир ему и благословение Аллаха – излюбленный раб Его». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 13a-14a, s. 51.]; вот монах-католик восхваляет религиозные обеты Оруча[176 - «Будьте осторожны, мы не разговариваем с пленником, которого зовут Оруч-реис, поскольку я вижу, что он превосходно сведущ в мусульманском пути. Я полагаю, что он – священник превыше меня, и если попытаетесь отвратить его от веры, дабы не умножалось нечестие, боюсь, он вас всех сделает турками». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 14a, s. 52.]; вот Оруч по велению судьбы лишается руки[177 - «Если бы я и не был там, все равно предрешено было прийти ему на место предначертания и предопределения… К тому же, Оруч-реис был ученым и в науке превосходил Хайреддина-реиса». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 44a, s. 67.]; вот братья Хызыра по вере, андалузские мусульмане, сбежав из Испании на корабле, совершают то, что до сих пор не удавалось османскому султану[178 - «И не было никакой помощи им от падишаха из династии Османов». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 45b, s. 67.]; вот Хызыр побеждает в религиозном споре католического священника, и тот, ошеломленный ученостью корсара, почти принимает ислам[179 - «Гази Хайреддин-реис – да пребудет на нем милость Аллаха – почти обратил священника в ислам. Тот от души сознался: „Этот диавол – священник превыше меня; его не превзойти. Что же, да возлюбим друг друга…“». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 128a, s. 110.]; вот, наконец, в 1529 году Айдын-реис (тур. айдын – светлый, просветленный) по дороге в Алжир видит Хызыра во сне – и, узнав от него о приближении вражеских судов, одерживает великую победу над испанским адмиралом Портуондо…[180 - «Определенно, не осталось ни тени сомнения, ни колебания в сердце моем относительно того, что Коджа Хайреддин-паша [тур. коджа – старый, старший, великий] – да сопутствует Аллах ему, если будет воля Его – происходит из сословия всезнающих и всевидящих божьих угодников». Seyyid Mur?d, Gazav?t-i Hayreddin Pasa, vr. 242b-243a, s. 168–169.]

«Газават», скорее всего, написан с целью укрепить позиции Хайреддина-паши и корсаров в Стамбуле, а не для того, чтобы очертить исторический фон первых лет их корсарства. Поэтому произведение надо оценивать в свете соперничества пиратов-авантюристов, не получивших классического османского образования, и хитроумных пашей Эндеруна[181 - Эндерун – внутренние покои султанского дворца Топкапы и дворцовый центр подготовки управленческих кадров, существовавший в Османской империи с середины XV по начало XIX века. – Прим. пер.] с их элитарным сознанием. Главные доказательства упомянутой конкуренции, которую мы рассмотрим более подробно в разделе 12, скрыты в самом «Газавате». Так, «некоторые мунафики»[182 - Мунафик (араб.) – исламский термин, которым обозначают лицемера. Мунафик внешне показывает себя набожным мусульманином, но не является верующим. – Прим. пер.]в Стамбуле выступили против назначения Хайреддина на должность капудана-ы дерья[183 - Капудан-ы дерья (осм. от перс. «дерья» – море) или капудан-паша – титул главнокомандующего флотом Османской империи. – Прим. пер.] и нашептали падишаху, что тот сбежит в Алжир вместе с флотом (313b-314a). Еще через два года «господа визири» уговорят султана совсем снять Хайреддина-пашу с должности, убедив, что тот не возвратится в Стамбул. Сейид Муради, автор «Газавата», пишет об этом с тонким подтекстом, говоря, что в Стамбуле «тысячу завистников можно купить на один акче – и лишь Аллах поможет человеку» (340b-341a). В то же время о «племени двуликих господ», не стерпевших того, что падишах хвалил Хайреддина, говорит следующий бейт (350b):

Зависть в сердце врага благостью не искоренить,
Огонь, скрытый в камне, водою не затушить.

Тревога, связанная с авторитетом Хайреддина, заметна еще там, где текст повествует о периоде, когда Хайреддин был primus inter pares в обществе османских корсаров Западного Средиземноморья. Если бы проблема заключалась только в оценке исторических фактов или же, по крайней мере, в описании газы, то в «Газавате» нашлось бы заслуженное место и другим влиятельным реисам, скажем, таким как Чифут Синан (он пиратствовал не меньше Хызыра, совершая свои набеги с базы на острове Джерба в 1520-х годах) или же Айдын-реис (он в 1529 году одержал важную победу над Габсбургами, о которой мы упоминали выше)[184 - Lane-Poole, The Barbary Corsairs, s. 57–58; Arikan ve Toledo, T?rk-Ispanyol Iliskileri, 200–201; Marino Sanudo, I diarii di Marino Sanuto (MCCCCXCVI-MDXXXIII) dall’ autografo Marciano ital. cl. VII codd. CDXIX–CDLXXVII, yay. haz. Federico Stefani, Guglielmo Berchet ve Nicol? Barozzi (Venezia: F. Visentini, 1879), LII. cilt, s?t. 208–209.]. Впрочем, как заметил и Роадс Мерфи, Сейид Муради стремился вывести на передний план только Хызыра и Оруча, что в очередной раз подтверждает: музыку заказывает тот, кто платит[185 - Murphey, «Seyyid Murad?’s Prose», 528–529.].

Итак, написанный в этих условиях «Газават» был попыткой создать вокруг Хайреддина ореол гази – и потому мир пограничья был описан через мотивы и метафоры, очень часто используемые в османских источниках классического периода. Ведь османские летописцы, в отличие от современных им европейских хронистов, составляли свои произведения не для того, чтобы о чем-то сообщить, что-то оценить и что-то уточнить – но, видимо, расценивали их как литературный жанр. По сравнению с текстами Санудо, Приули[186 - Girolamo Priuli, I Diarii di Girolamo Priuli (AA. 1494–1512), yay. haz. Arturo Segre ve Roberto Cessi (Citt? di Castello: Casa Editrice S. Lapi, 1912–1938), 4 cilt.] или Сандоваля[187 - Prudencio de Sandoval, Historia de la vida y hechos del Emperador Carlos V, maximo fortissimo Rey Catholico de Espa?a, y de las Indias, Islas, y Tierra Firme del Mar.] произведения таких летописцев, как Лютфи-паша[188 - L?tf? Pasa, Tev?rih-i ?l-i Osman, yay. haz. Kayhan Atik (Ankara: T.C. K?lt?r Bakanligi Yayinlari, 2001).], Селяники[189 - Sel?nik? Mustafa Efendi, Tarih-i Sel?nik?, yay. haz. Mehmet Ipsirli (Ankara: T?rk Tarih Kurumu, 1999), 2 cilt.] и Печеви[190 - Pe?evi Ibrahim Efendi, T?r?h-i Pe?evi (Istanbul, H. 1283). Как бы мы ни оспаривали использование «Истории Печеви» даже с неакадемической целью, но все же обязаны издать ее в облегченном турецком варианте. Pe?evi Ibrahim Efendi, Tar?h-i Pe?ev?, yay. haz. Fahri ?. Derin ve Vahit ?ubuk (Istanbul: Enderun Kitabevi, 1980).] весьма проигрывают в детализации и точном описании событий. По сути, «Газават» принадлежит к той же традиции, что и сочинения указанных османских историков, а также составлен под патронажем, поэтому автор при необходимости спокойно игнорировал самые очевидные исторические сведения. Это произведение, непрестанно восхваляющее героизм гази, написано для чтения вслух перед аудиторией. Отчасти из-за этого автор не озаботился хронологической цельностью текста; он повествует о событиях в запутанной форме без контекста и связи с исторической последовательностью[191 - Как заметил недавно Роадс Мерфи, «Газават» – несравненный источник для изучения ценностных ориентиров и мотивов ранних османских пиратов. К тому же Мерфи справедливо замечает, что Сейид Муради был вынужден опираться на устные источники, повествуя о 1515–1535 годах, и не мог ни полноценно датировать события, ни подробно о них рассказать. Murphey, «Seyyid Murad?», 521.].

Оксюмороны[192 - Оксюморон – сочетание противоречащих друг другу слов или понятий.] пограничья: мюхтэди, христиане и еврейские гази

В предыдущем разделе мы упомянули о том, сколь разнообразны были религиозные и этнические истоки корсаров. И, наверное, нам было бы трудно нанести серьезный удар по «этосу газы», если бы мы просто сказали, что мюхтэди (отступники от мусульманской веры, позже вновь принявшие ислам) сыграли свою роль в корсарстве наряду с выходцами из мусульман. Но мы пошли дальше. Огромное множество выходцев из девширме, вошедших в число управителей Османской империи, еще не свидетельствует о том, будто ее воины не вели газы, – и наличия пиратов-мюхтэди недостаточно, чтобы доказать, будто религия не была основным мотивом корсаров.

Здесь следует обратить внимание на две особенности, отличающие корсаров-ренегатов от мюхтэди, воспитанных в Эндеруне. Во-первых, отметим, что наши корсары-мюхтэди не имели никакого образования – в отличие от девширме ХVI века, которых в Эндеруне или же оджаке янычаров знакомили с османской и исламской культурой. Мы знаем, что пленников, решивших принять ислам, обучал какой-либо учитель; однако это не идет ни в какое сравнение с образованием, получаемым во дворце или в армии. С другой стороны, если к толкованию произведений таких клириков-католиков, как Эро, который объявил реиса Али Биджинина безбожником, не знающим книг[193 - «Il vivoit quasi comme un athеe.» (фр. «Он жил почти как безбожник»). Merouche, La course: mythes et rеalitе, 190; Lucien Herault, Les victoires de la charitе ou la Relation des Voyages de Barbarie faits en Alger par le R. P. Lucien Herault, pour le Rachapt des Fran?ois Esclaves aux annеes 1643.&1645 (Paris: Louis Boulanger, 1646), 33. Меруш дает эту ссылку, но на обозначенной им 33-й странице нет такого выражения.], действительно следует подходить осторожно, применить этот «осмотрительный» подход, скажем, к словам венецианского байло у нас уже не получится. Вопреки заверениям Эро, этот опытный дипломат не преследовал никаких пропагандистских намерений и в своей реляции обращался не к предвзятым читателям, а к узкому кругу сенаторов – закрытому олигархату. Так вот, байло признаёт, что адмирал османского флота Улудж Али (Кылыч Али-паша) на вершине своей славы оставался совершенно безграмотным[194 - Байло Джанфранческо Моросини подал эту relazione венецианскому сенату в 1585 году. Eugenio Alb?ri (yay. haz.), Le relazioni degli ambasciatori veneti al Senato durante il secolo decimosesto (Firenze: Societ? Editrice Fiorentina, 1839–1863), IX. cilt, 291.]. В анонимном саркастическом стихе о нем с осуждением сказано: «Жесток и беспощаден // Кафир – и так суров // Как скажет „no“ – никто его // Не склонит на добро»[195 - Nusret Gedik, «Gemici Dili ile Kili? Ali Pasa Hicviyyesi», T?rk K?lt?r? Incelemeleri Dergisi 37 (2017), 154.]. Строки наводят на мысль, что Улудж Али очень плохо разговаривал на турецком. Улудж Хасан-паша, его преемник, на момент назначения бейлербеем Алжира в 1577 году знал всего двадцать пять турецких слов; получается, что четырнадцать лет, проведенные в Дар уль-Исламе (и из них пять – в Стамбуле) не очень способствовали делу[196 - «…che appena sa dir vinticinque parole in Turchesco.» (итал. «который едва ли знает, как сказать хотя бы двадцать пять слов по-турецки») ASV, SDC, fl. 11, fol. 103v (20 мая 1577).]