скачать книгу бесплатно
Этот луч надежды разгорелся еще ярче, когда поэт заметил, что Копеноль, Квазимодо и буйная ватага подданных шутовского папы покинули большую залу. Толпа жадно устремилась за ними.
– Отлично! – пробормотал Пьер Гренгуар. – Крикуны уходят. Остаются истинные ценители искусства.
К несчастью, в число крикунов попали практически все присутствующие. Остались только женщины, старики и дети, уставшие от шума и гама, да несколько школяров, которые наблюдали шествие процессии Квазимодо через окна. Зала опустела. Гренгуар воспрял духом, полагая, что уж эти-то благодарные зрители по достоинству оценят его сочинение.
– Эсмеральда! – вдруг закричал кто-то из школяров, по-прежнему сидевших на подоконниках. – Эсмеральда на площади!
Это имя произвело на людей магическое действие. Все, кто еще оставался в зале, дружно бросились к окнам и выглянули на улицу. Мгновенно воцарилась тишина, и с площади донеслись громкие рукоплескания.
– Что еще за Эсмеральда? – воскликнул Гренгуар, в отчаянии сжимая кулаки. – Продолжайте, Юпитер!
– Я не могу, – жалобно ответил Юпитер из раздевалки. – Школяр унес лестницу, а без нее мне не забраться на сцену!
– Зачем ему понадобилась лестница?
– Чтобы смотреть на Эсмеральду, – ответил актер. Это был последний удар судьбы.
– Убирайтесь к черту! – крикнул Гренгуар комедиантам. – Если мне заплатят, я с вами рассчитаюсь.
Непонятый поэт в отчаянии бросился вон из Дворца.
7. Бегство от праздника
Ранние январские сумерки были по душе Гренгуару. Он спешил добраться до какой-нибудь пустынной улочки, чтобы без помехи поразмыслить там над своей горькой участью.
Ночевать ему было негде. После провала пьесы поэт не решался вернуться домой, в жалкую коморку, которую он снимал на Складской улице. Он должен был внести хозяину квартирную плату за полгода, что составляло двенадцать парижских су – ровно в двенадцать раз больше того, чем обладал Гренгуар.
Поэт обогнул собор и издали снова увидел шутовскую процессию, которая с оглушительными криками двигалась по улице. Это зрелище разбередило уязвленное самолюбие поэта. Он развернулся и поспешил прочь.
– Проклятый праздник! – ругался Гренгуар. – Ничтожества! Им бы только орать и корчить рожи! Искусство их не волнует!
Сегодняшний день должен был стать днем торжества поэта, днем признания его великого таланта, днем, когда сильные мира сего должны были озолотить гениального сочинителя мистерии. Однако ничего подобного не произошло. Праздник состоялся для всех, кроме Гренгуара.
Поэт долго бродил по улицам. Мысли его становились все мрачнее. Он заметил, что очутился на берегу Сены, поднялся на мост и посмотрел вниз.
– С каким бы удовольствием я утопился, если б вода была потеплее! – печально пробормотал непризнанный гений и повернулся к реке спиной. – Что толку! Все равно никто не заметит!
Гренгуар уныло побрел вдоль набережной. Из домика паромщика донесся звук взорвавшейся петарды. Торжества продолжались. Бежать от них было некуда.
Тогда поэт принял неожиданное решение. Раз уединиться и предаться отчаянию не получается, не лучше ли пойти на Гревскую площадь и принять участие в общем празднике?
– По крайней мере, – задумчиво проговорил Гренгуар, – мне хоть достанется головешка от праздничного костра, и я согреюсь. Говорят, в буфете ратуши выставлены для народа три огромных сахарных кренделя в виде королевского герба. Может, удастся поужинать крошками. Не могли же их полностью слопать!
8. Развенчанный папа
Пока Гренгуар добирался до Гревской площади, он продрог до костей. Январь в Париже в том году выдался холодным. Мысль о том, что придется всю ночь провести без крыши над головой, сильно огорчала поэта. Он поспешил к праздничному костру, пылавшему посреди площади, между домом с длинным рядом колонн и мрачной городской виселицей.
Однако костер окружало плотное кольцо людей, и Гренгуару никак не удавалось пробиться сквозь него. Приглядевшись, он заметил, что круг был значительно шире, чем необходимо, чтобы просто греться возле огня.
Наплыв зрителей объяснялся не только наличием сотни пылавших вязанок хвороста. На свободном пространстве между костром и толпой танцевала девушка.
Она порхала и кружилась на небрежно брошенном ей под ноги старом персидском ковре. Всякий раз, когда ее сияющее лицо возникало перед Гренгуаром, взгляд больших черных глаз танцовщицы ослеплял поэта. Цвет кожи у нее был темно-оливковый, и парижанки рядом с ней казались бледными и невзрачными. Девушка казалась выше своего роста – так строен был ее тонкий стан. Маленькая смуглая ножка в узком изящном башмачке временами показывалась из-под пышной юбки, и среди зрителей раздавались восторженные восклицания.
Девушка танцевала под рокотанье бубна, который держала высоко над головой. Толпа смотрела на нее, не отрываясь. Тоненькая, хрупкая, черноволосая, быстрая, как оса, в золотистом, плотно облегавшем талию корсаже, в пестром раздувавшемся платье, с сияющими глазами, она была невероятно прелестна.
Гренгуар не мог скрыть своего восхищения.
– Это андалузка, римлянка, – пробормотал поэт. – Существо прекрасное и неземное. О ней слагали оды, ее воспевали в балладах, ее изображали скульпторы, и вот она ожила, она здесь, возле меня… Чудесный сон, небесное создание…
В этот патетический момент одна из кос девушки расплелась. Привязанная к волосам медная монетка упала и покатилась по земле. Мираж рассеялся.
– Ах, нет, я ошибся, – повесил голову Гренгуар. – Это всего лишь цыганка.
Однако, несмотря на свое разочарование, поэт остался на месте, завороженный танцем красавицы. Тем временем, подняв с земли и приставив остриями ко лбу две шпаги, девушка стала вращать их в одном направлении, а сама закружилась в обратном.
Яркий свет праздничного костра весело играл на лицах зрителей, на смуглом лице танцовщицы и отбрасывал слабый отблеск в глубину площади, на черный, покрытый трещинами старинный фасад дома с колоннами и на каменные столбы виселицы.
Среди множества лиц, озаренных багровым пламенем костра, выделялось суровое, печальное лицо мужчины, который смотрел на танцовщицу, словно зачарованный. Человеку этому на вид можно было дать не больше тридцати пяти лет, однако он уже облысел, лишь кое-где на висках уцелело несколько прядей редких седеющих волос. Его высокий лоб бороздили морщины, хотя в глубоко запавших глазах горел юношеский пыл, жажда жизни и затаенная страсть. Мужчина сверлил глазами беззаботную цыганку, и его лицо становилось все мрачнее.
Наконец запыхавшаяся девушка остановилась, и восхищенная толпа наградила ее бурными рукоплесканиями.
– Джали! – позвала цыганка.
К девушке подбежала маленькая белая козочка с золочеными рожками и копытцами. Танцовщица присела на корточки и грациозно протянула ей бубен.
– Джали! Какой сейчас идет месяц?
Козочка изящно подняла переднюю ножку и стукнула копытцем по бубну один раз. Стоял январь, первый месяц года. Толпа дружно захлопала в ладоши.
– Джали! – снова обратилась к козочке девушка, перевернув бубен. – Какое сегодня число?
Джали ударила по бубну шесть раз. Среди зрителей послышались восхищенные возгласы.
– Джали! – продолжала цыганка, помахав бубном. – Который час?
Джали стукнула семь раз. В то же мгновение на часах дома с колоннами пробило семь.
Толпа застыла в изумлении.
– Это колдовство! – мрачно проговорил лысый человек, не спускавший с цыганки глаз.
Девушка вздрогнула и обернулась, но гром рукоплесканий заглушил зловещие слова незнакомца, и она не поняла, откуда они донеслись. Цыганка снова присела перед козочкой и протянула к ней ладони.
– Джали! Как ходит начальник городских стрелков во время крестного хода? – склонив набок изящную головку, спросила девушка.
Джали поднялась на задние ножки и заблеяла. Потом она стала с такой забавной важностью переступать копытцами, что зрители покатились со смеху. Козочка показывала исключительно удачную пародию на ханжеское благочестие начальника стрелков.
– Джали! – продолжала молодая девушка, ободренная растущим успехом. – Как королевский прокурор Жак Шармолю говорит речь в суде?
Козочка села и заблеяла, так странно подбрасывая передние ножки, что все в ней – поза, движения, повадка – действительно напомнило Жака Шармолю. Зрители восторженно захлопали в ладоши.
– Богохульство! Кощунство! – снова послышался голос лысого мужчины.
Цыганка обернулась.
– Опять этот гадкий человек! Где он?
Но ее недоброжелатель уже успел замешаться в толпу. Выпятив нижнюю губку, девушка сделала неприязненную гримасу. Затем, повернувшись на каблучках, она пошла по кругу собирать в бубен деньги. Довольные зрители не скупились. Крупные и мелкие серебряные монеты сыпались градом. Когда танцовщица проходила мимо Гренгуара, тот тоже по инерции сунул руку в карман. Цыганка остановилась, выжидающе глядя на него.
– Черт! – воскликнул поэт.
В кармане у него не было ни гроша. Красавица не уходила и пристально глядела ему в лицо большими черными глазами. Крупные капли пота выступили на лбу Гренгуара. Владей он всем золотом мира, сейчас он, не задумываясь, отдал бы его девушке. Но золота у него не было. Второй раз за день поэт был оскорблен в лучших чувствах.
Его спас неожиданный случай.
– Уберешься ты отсюда, цыганское отродье? – крикнул пронзительный голос из темного угла площади. – Прочь! Прочь!
Девушка вздрогнула и обернулась. Надтреснутый голос продолжал расточать по ее адресу проклятия.
– Затворница Роландовой башни! – загоготали в толпе. – Сейчас она задаст цыганке!
Гренгуар, воспользовавшись замешательством девушки, поспешно спрятался в толпе. Отсутствие денег вернуло его к реальности. Грустные размышления не давали поэту покоя. Плохо ложиться спать не поужинав. Еще печальнее, оставшись голодным, не знать, где переночевать. Именно в таком положении оказался Пьер Гренгуар.
Девушка подозвала козочку и стала собирать свои нехитрые пожитки. В этот момент послышался гул голосов. На площадь входила процессия шутовского папы. По дороге из Дворца правосудия она вобрала в себя изрядное число бродяг.
Впереди двигались цыгане. Во главе их ехал верхом на осле цыганский герцог в сопровождении своих пеших графов, за которыми беспорядочной толпой брели женщины в монистах, таща на спине грязных ревущих детей.
За цыганами двигались воры и калеки. В середине процессии две больших собаки везли сидевшего в тележке на корточках Клопена Труйльфу, короля парижских бродяг и воров. Его окружали скоморохи в отрепьях.
Самые знатные члены братства шутов несли на плечах носилки, на которых, облаченный в мантию, с посохом в руке, восседал Квазимодо, звонарь Собора Парижской Богоматери.
Безобразное и печальное лицо Квазимодо озаряла горделивая радость. Впервые в жизни горбун испытывал ощущение удовлетворенного самолюбия. Прежде он видел от людей только унижение, презрение и отвращение к своей особе. Теперь же, невзирая на глухоту, он, как истинный папа, смаковал приветствия толпы и чувствовал себя ее властелином. Подданные Квазимодо представляли собой сборище шутов, калек, воров и нищих, но все же это были подданные, а он их повелитель. Квазимодо принимал за чистую монету насмешливые рукоплескания и озорные знаки почтения. Источник радости бил в нем все сильнее, и чувство гордости все больше овладевало горбуном.
К удивлению и ужасу толпы, в тот момент, когда упоенного величием Квазимодо торжественно проносили мимо дома с колоннами, какой-то человек бросился наперерез процессии. Резким движением он вырвал у горбуна из рук деревянный позолоченный посох. Это оказался незнакомец с облысевшим лбом. Гренгуар, который не успел раньше рассмотреть его, теперь удивленно присвистнул.
– Да ведь это мой учитель герметики, отец Клод Фролло, архидьякон Собора Богоматери!
Квазимодо кубарем свалился с носилок. Женщины отвернулись, чтобы не видеть, как он растерзает архидьякона. Однако Квазимодо бросился к священнику и упал перед ним на колени, виновато опустив голову. Архидьякон сорвал с него тиару, сломал посох и разорвал мишурную мантию. Затем между ними завязался странный разговор на языке жестов.
Оба не произносили ни слова. Архидьякон стоял выпрямившись, гневный, властный, повелевающий. Квазимодо смиренно распростерся на земле, словно умоляя о пощаде. Наконец священник жестом приказал горбуну встать и следовать за ним, и Квазимодо послушно поднялся на ноги.
Тут братство шутов очнулось и решило вступиться за своего внезапно развенчанного папу. Воры и калеки с перекошенными от злости лицами окружили священника, угрожающе сжимая кулаки.
Священник не проявил никаких признаков беспокойства. Квазимодо заслонил отца Клода от нападающих своим телом, отстранил толпу и пошел впереди, расталкивая тех, кто загораживал путь. Бродяги, недовольно ворча, расступались. Архидьякон и Квазимодо свернули за угол и скрылись на узкой темной улице. Никто не осмелился по следовать за ними.
– Чудеса, да и только! – пробормотал Гренгуар. – Однако, мне пора определиться, где я буду ночевать!
9. Феб де Шатопер
Гренгуар с тоской огляделся по сторонам. Взгляд его упал на белое пятно, смутно мелькавшее в сгустившихся сумерках. Приглядевшись, он узнал козочку цыганки, которая быстро семенила за хозяйкой. Танцовщица быстрым шагом уходила с Гревской площади. Поэт решил двинуться следом.
– Есть же у нее какой-нибудь дом, – вслух размышлял он. – Надо попробовать. У цыганок доброе сердце. Чем черт не шутит?
Следуя за танцовщицей, Гренгуар скоро оказался в запутанном лабиринте переулков, перекрестков и глухих тупиков, расположенных вокруг старинного кладбища Невинных. Девушке, очевидно, хорошо была знакома эта дорога, потому что она двигалась вперед уверенной походкой, все больше ускоряя шаг.
Через некоторое время цыганка заметила, что ее кто-то преследует. Она то и дело с беспокойством оглядывалась, один раз даже резко остановилась, чтобы при свете, который падал из открытой двери булочной, оглядеть Гренгуара с головы до ног. После придирчивого осмотра девушка скорчила презрительную гримасу и продолжала свой путь.
На темной извилистой улочке Гренгуар потерял цыганку из виду. Он остановился, чтобы прикинуть, куда ему отправиться дальше. Этот квартал Парижа поэт знал плохо, а вокруг не было ни души, чтобы подсказать ему, как выбраться.
В этот момент поэт услышал пронзительный женский крик и бросился на помощь. У подножия статуи Пречистой девы, которая была установлена на перекрестке двух улочек, горел тусклый уличный фонарь. В его неровном свете поэт разглядел цыганку. Она отчаянно отбивалась от двух мужчин.
– Стража! – громко крикнул Гренгуар и отважно подскочил к незнакомцам.
В нижних этажах окрестных домов зажегся свет. Послышался стук открываемых ставней. Один из державших девушку мужчин обернулся к Гренгуару, и поэт узнал Квазимодо. Его спутник тут же закрыл лицо плащом.
К чести Гренгуара надо сказать, что поэт не бросился наутек при виде двух противников. Однако он замер на месте и не сделал ни шагу вперед, чтобы отбить девушку. Вступать в бой с горбуном, отличавшимся огромной физической силой, было по меньшей мере безрассудно.
Квазимодо, одной рукой таща за собой упирающуюся цыганку, подошел к Гренгуару и ударил его кулаком наотмашь. Поэт отлетел назад и упал, ударившись головой о мостовую. Перевернувшись несколько раз, он скатился в сточную канаву и потерял сознание. Горбун взвалил девушку на плечо и зашагал вниз по улице. Его спутник показывал дорогу, а белая козочка с жалобным блеянием бежала сзади.
– Помогите! Помогите! – кричала цыганка.
– Стойте, негодяи, отпустите девку! – раздался голос.
Из-за угла появился всадник на белом коне – офицер, начальник королевских стрелков. Он стремительно подскакал к похитителям и выхватил шпагу из ножен. Горбун и его спутник от неожиданности остановились. Вырвав цыганку из рук ошеломленного Квазимодо, всадник перебросил ее поперек седла. Все произошло в течение нескольких секунд.
Горбун опомнился и бросился на офицера, чтобы отбить у него свою добычу. Однако в этот момент в конце улицы показалось полтора десятка вооруженных стражников.
Квазимодо обступили со всех сторон, схватили, скрутили веревками руки за спиной. Он рычал и кусался, но стрелки не обращали на это внимания. В суматохе никто не заметил, что таинственный спутник звонаря бесследно исчез.
Тем временем офицер галантно протянул спасенной девушке руку и помог ей поудобнее устроиться на его лошади. Цыганка, грациозно выпрямившись, положила руки на плечи молодого человека и несколько секунд не сводила с него восхищенных глаз. В свете фонаря она разглядела, что ее спаситель отличался очень приятной внешностью. Высокий, стройный, темноволосый, синеглазый, он походил на сказочного принца. Его горделивая осанка, роскошный мундир, тонкие и сильные пальцы, которыми офицер бережно поддерживал цыганку за талию, указывали на его высокое происхождение. Офицер смотрел на девушку таким проникновенным, оценивающим мужским взглядом, что у нее перехватило дыхание. Крайне своевременное вмешательство и действенная помощь сделали его в глазах уличной танцовщицы настоящим героем.
– Как ваше имя, господин офицер? – с нежностью в голосе спросила цыганка.
– Капитан Феб де Шатопер, ваш покорный слуга, красавица, – приосанившись, ответил офицер.
– Благодарю вас, капитан, – промолвила она и прикоснулась к его щеке губами.
Молодой человек принялся самодовольно подкручивать усы. Цыганка одарила его влюбленным взглядом, а потом внезапно соскользнула с лошади и растаяла во мраке.
– Черт! – досадливо воскликнул Феб. – Я хотел оставить девчонку!
– Ничего не поделаешь, капитан, – ухмыльнулся один из стрелков, кивая в сторону связанного горбуна. – Пташка упорхнула, нетопырь остался. Придется заниматься службой.
– И то верно, – согласился офицер. – Стяните-ка его ремнями потуже. Надо же, какой редкостный урод.
Квазимодо повели в тюрьму.
10. Воскрешение Гренгуара
