скачать книгу бесплатно
Мальчик снова затрясся от страха:
– Сударь!
– Ну?
– Кого сожрали?
– Кошку.
– Кто сожрал?
– Крысы.
– Мыши?
– Да, крысы.
Потрясенный рассказом про мышей, которые едят кошек, мальчик не унимался:
– Сударь, а нас они не сожрут?
– Не бойся, они сюда не пролезут. Да и я ведь тут. На, возьми меня за руку. Молчи и спи!
Гаврош протянул мальчику руку, и ребенок, прижавшись к его руке, успокоился. Кругом все затихло. Крысы разбежались от звука голосов. Вскоре они вернулись и опять затеяли возню, но мальчики уже ничего не слышали – все трое крепко спали.
А на дворе по-прежнему бушевала непогода; на пустынной площади было темно; изредка проходил патруль, в поисках бродяг заглядывал во все углы и закоулки, а слон стоял неподвижно и, казалось, был доволен тем, что приютил и обогрел трех бездомных ребят.
Наутро Гаврош рано разбудил малышей, ловко извлек их из брюха слона, кое-как накормил и ушел, доверив их попечению улицы, которая воспитала и его самого. На прощание он сказал им:
– Я улепетываю, ребятки. Если не найдете папы и мамы, приходите вечером сюда. Я накормлю вас и уложу спать.
Однако дети не вернулись. Возможно, их подобрал и отвел в участок полицейский или же они просто затерялись в огромном, шумном Париже. Гаврош их больше не видел. Но часто, почесывая голову, он говорил про себя: «Куда это запропастились мои детки?»
Гаврош идет сражаться
Весной 1832 года во Франции развернулись важные события. Французский народ – рабочие, ремесленники, весь трудовой люд не мог больше терпеть голод, нужду и притеснения правительства, состоявшего из богачей – корыстных банкиров и фабрикантов. В разных городах страны вспыхивали бунты. Их подавляли, но они немедленно вспыхивали в других местах. Париж тоже готовился к восстанию.
В трактирах и кабачках собирались рабочие, обсуждали события, читали воззвания. Часто слышны были такие разговоры:
– Нас триста человек, – говорил один рабочий, – каждый внесет по десять су, это составит сто пятьдесят франков. На них мы купим пуль и пороха.
– Через две недели нас соберется тысяч двадцать пять, – заявлял другой. – Тогда уж можно помериться силами с правительством.
– Я ночей не сплю, готовлю патроны, – говорил третий.
Революционное настроение все росло. Особенно сильно волновалось рабочее предместье Парижа – Сент-Антуан.
Это старое предместье, населенное, как муравейник, трудолюбивое, как улей, сердито гудело, ожидая взрыва. Париж напоминал пушку, когда она заряжена: довольно искры, чтобы грянул выстрел.
Наконец желанная минута настала. Город принял грозный вид, на улицы высыпали рабочие. Каждый старался добыть себе оружие. Один спрашивал другого: «Где у тебя пистолет?» – «Спрятан под блузой. А у тебя?» – «Под рубахой».
И вот по улицам и бульварам города потянулись огромные толпы. Тут были рабочие: каменщики, плотники, маляры, наборщики; были студенты и школьники.
Из окон домов и с балконов на них испуганно смотрели буржуа.
Правительство было начеку: в городе и в предместьях стояли его вооруженные войска.
Когда толпа рабочих встретилась с войсками правительства, разразилась буря: полетели камни, послышались ружейные выстрелы, пошли в ход сабли, пистолеты. Толпа рассеялась.
Но тут по всему Парижу прокатился грозный клич: «К оружию!»
Гнев раздувал восстание, как ветер раздувает огонь.
Толпа разгромила оружейную фабрику на бульваре Сен-Мартен и три оружейные лавки в разных концах города. В несколько минут тысячи рук расхватали сотни ружей, пистолетов и сабель. Храбрые вооружались, трусы прятались.
На набережных, на бульварах рабочие, студенты, ремесленники били фонари, распрягали кареты, вырывали деревья, выкатывали бочки из погребов, громоздили на мостовой булыжники, доски, мебель – словом, строили баррикады. Не прошло и часа, как в городе выросло множество баррикад. К вечеру около трети Парижа оказалось в руках восставших. Купцы спешно запирали свои лавки. Военные патрули расхаживали повсюду, обыскивали и задерживали прохожих. Тюрьмы и полицейские участки были переполнены – там не хватало мест, и многих арестованных оставили ночевать под открытым небом. По городу перекликались сигнальные рожки, слышался бой барабанов, раздавались ружейные выстрелы.
– Чем все это кончится? – дрожа от страха, спрашивали друг друга буржуа.
Надвинулась ночь. Восстание грозным заревом охватило Париж.
После первого столкновения с войсками толпа отхлынула с площади Арсенала и стремительными потоками растекалась по улицам Парижа. По улице Менильмонтан бежал оборванный мальчуган. Он держал в руке ветку цветущего ракитника. Увидев в лавочке старьевщицы пистолет, мальчик отшвырнул ветку, крикнул: «Тетка, одолжи мне эту штуку!» – схватил пистолет и был таков.
Мальчик был Гаврош, он шел сражаться. На бульваре он заметил, что пистолет его без курка.
Однако Гаврош не бросил пистолета и отправился дальше; дойдя до улицы Понт-о-Шу, он заметил, что на всей улице открыта только одна лавка – кондитерская. Понятно, ему очень захотелось съесть пирожок с яблоками, прежде чем ринуться в бой. Но напрасно он шарил в карманах – они оказались пусты. Гаврош проглотил слюну и двинулся дальше, воскликнув: «Вперед – на бой!» При этом он с грустью и укоризной посмотрел на свой пистолет: «Я-то гожусь в бой, а вот ты – не очень!»
По дороге ему попалась та самая парикмахерская, откуда ее достойный владелец недавно выгнал двух малышей, которых Гаврош потом приютил в брюхе слона. Вспомнив бедных ребятишек, Гаврош решил по-своему отблагодарить парикмахера. Не успел тот добрить какого-то буржуа, как раздался страшный грохот: громадный булыжник вдребезги разбил витрину. Парикмахер подбежал к окну и увидел улепетывающего во всю прыть Гавроша.
– Вот негодный озорник! – завопил парикмахер. – Ну подумайте! Что я ему сделал?
На рынке Сен-Жан Гаврош присоединился к толпе рабочих и студентов. Все они были вооружены чем попало. У одного было двуствольное охотничье ружье, у другого – ружье национальной гвардии, а за поясом два пистолета, у третьего – старый мушкет, у четвертого – карабин[7 - Мушкет и карабин – ружья устаревших систем.].
Человек, шагавший впереди, размахивал обнаженной саблей. Все они запыхались от быстрой ходьбы, промокли под дождем. Но глаза у них сверкали.
– Куда идти? – спокойно спросил их Гаврош.
– Идем с нами, – ответили ему.
В первом ряду шел человек в красном жилете. Он шагал весело и бодро и, видимо, чувствовал себя как рыба в воде.
Какой-то прохожий, увидев его жилет, закричал в испуге:
– Красные идут!
– Ну, красные так красные! – отвечал рабочий. – Есть чего пугаться!
Гаврош на постройке баррикады
Отряд вооруженных рабочих и студентов углубился в старинный квартал, где улицы были узки, а дома, разной величины и странной постройки, стояли вкривь и вкось. С улицы Сен-Дени отряд свернул на улицу Шанврери. Улица эта упиралась в тесный переулок, загороженный рядом высоких домов. Казалось, что это тупик, однако по обеим его сторонам имелись проходы.
На левом его углу стоял невысокий двухэтажный дом. В этом доме помещался знаменитый кабачок, где обычно собирались революционеры.
При появлении шумной толпы на улице началась паника. Перепуганные прохожие бросились врассыпную.
Повсюду – направо и налево – закрывались лавки, входные двери, окна, ставни во всех этажах, от самого нижнего до чердака. Открытым остался только вход в кабачок, потому что толпа сразу бросилась туда.
Спустя несколько минут из решеток на окнах кабачка выдернули двадцать железных прутьев, мостовую перед кабачком немедленно разрыли – камни были нужны для постройки баррикады. Недолго думая опрокинули ехавшую мимо телегу с тремя бочками извести – бочки тоже пригодились для баррикады. На них навалили булыжник, вывороченный из мостовой. Из погреба кабачка выкатили еще несколько пустых бочек. Эти бочки и опрокинутую телегу подперли грудами щебня, который появился неизвестно откуда.
Вскоре половина улицы была перегорожена стеной выше человеческого роста. На перекрестке показался омнибус[8 - Омнибус – многоместная карета для перевозки пассажиров.], запряженный парой белых лошадей. Один из рабочих перепрыгнул через груду камней, подбежал к омнибусу, остановил его, высадил пассажиров, вежливо помог выйти женщинам, отпустил кучера и под уздцы привел лошадей вместе с омнибусом к баррикаде. Лошадей сейчас же распрягли и отпустили на свободу, а омнибус свалили набок и загородили им остальную часть улицы.
Веселый, сияющий Гаврош всех воодушевлял – он поспевал повсюду, карабкался вверх, спускался, шумел, суетился, носился как вихрь.
Что подстегивало его? Нужда! Что его окрыляло? Радость!
Он стыдил бездельников, понукал лентяев, ободрял усталых; одних раздражал, других забавлял, но всех одинаково тормошил, всюду сновал и гудел, как назойливая муха, ни на минуту не останавливаясь, ни на минуту не умолкая.
– Живее! Валите булыжник! Еще, еще!.. Катите сюда бочки, давайте сюда мусор – заткнуть дыру. Мала ваша баррикада. Куда она годится! Тащите, валите, катите что попало! Ломайте дом, несите стеклянную дверь!
– Стеклянную дверь? – удивились рабочие. – На что она? Вот дурачок!
– Сами вы дураки! – огрызнулся Гаврош. – Еще как годится стеклянная дверь! Попробуй-ка влезь по ней на баррикаду! Видать, вы не таскали яблок из чужого сада, когда забор утыкан битым стеклом? Пусть только солдаты сунутся к нам – стеклянная дверь срежет им мозоли. Ничего вы, я вижу, не понимаете, товарищи. Стекло – штука предательская.
Он никак не мог успокоиться, что пистолет его без курка, и приставал ко всем:
– Дайте мне ружье! Мне нужно ружье. Почему мне не дают ружья?
– Тебе ружье? – засмеялся один из революционеров.
– Да, мне. А почему мне не дать ружье? – спросил мальчик.
– Когда у всех взрослых будут ружья, тогда дадут и детям, – пожав плечами, сказал другой революционер.
Гаврош гордо повернулся и ответил ему:
– Если тебя убьют раньше, я возьму твое ружье.
Баррикада на улице Шанврери была невысока, хотя защитники могли укрыться за ней, а изнутри можно было взобраться на самый ее верх по сложенным из булыжника ступеням. Груды камней, бочки, которые были соединены балками и досками, просунутыми в колеса телеги, опрокинутый омнибус – все это снаружи придавало баррикаде грозный, неприступный вид.
Между стенами домов и баррикадой оставался узкий проход, в который легко мог пролезть человек, так что выбраться из баррикады было вполне возможно. Дышло омнибуса водрузили на самой верхушке, и красное знамя, прикрепленное к этому дышлу, развевалось над баррикадой.
Вся работа заняла не больше часа и прошла без всяких помех: ни полиция, ни войска не показывались.
Буржуа, изредка проходившие по улице Сен-Дени, заглянув на улицу Шанврери и увидев баррикаду, убегали прочь.
Когда баррикада была сооружена и знамя на ней укреплено, из кабачка вытащили стол, и начальник баррикады вскочил на него. Ему принесли ящик с патронами, и он, весело улыбаясь, стал раздавать патроны.
Каждому досталось по тридцать патронов. В запасе имелся еще бочонок с порохом, но его пока не трогали.
Бой барабанов не смолкал по всему городу, но к этому уже привыкли и не обращали на него внимания. Зловещие раскаты барабанной дроби то удалялись, то приближались. Наступили сумерки. Кругом не видно было ни души. Из безмолвного мрака надвигалось что-то грозное.
Защитники баррикады зарядили ружья, распределили посты и стали ждать, исполненные спокойствия, решимости и отваги.
Между тем на баррикаде зажгли большой факел. Для защиты от ветра его с трех сторон обложили булыжником и направили так, что весь свет падал на знамя.
Баррикада и улица были погружены во тьму. Только красное знамя виднелось издали, словно освещенное громадным потайным фонарем.
Ночь на баррикаде
Настала ночь, но войска не появлялись. Слышался только смутный гул да временами легкая перестрелка, но редкая и отдаленная.
Ясно было, что правительство выигрывает время и накапливает силы. Пятьдесят защитников баррикады поджидали шестидесятитысячное войско правительства.
В нижнем зале кабачка при тусклом свете двух огарков Гаврош изготовлял патроны. С улицы такой свет совсем не был виден, а в верхних этажах вообще не зажигали огня.
В зал вошел высокий человек, держа в руках ружье нового образца.
Гаврош залюбовался ружьем, а потом начал приглядываться и к его владельцу.
Когда тот уселся на стул, мальчик поднялся с места, подошел ближе, на цыпочках обошел вокруг незнакомца и оглядел его со всех сторон, стараясь при этом не шуметь и не привлекать к себе внимания.
«Неужели? Не может быть! Мне это померещилось. А вдруг и правда это он? Да нет же? Ну да, он!» – мысленно восклицал Гаврош, вытягивая шею, как птица. Он был смущен, озадачен, поражен.
Тут как раз к Гаврошу обратился один из революционеров, тот самый, который смеялся над ним, когда он требовал себе ружье.
– Послушай-ка, дружок, ты маленький, тебя не заметят. Выйди за баррикаду, проберись вдоль домов и походи по улицам. Когда вернешься, расскажешь нам, что видел.
– Ага! Значит, и маленькие на что-нибудь годятся, – ехидно заметил Гаврош. – Что же, сейчас пойду. А пока мой вам совет: больше верьте маленьким и меньше большим. – Гаврош понизил голос: – Видите этого долговязого?
– Ну и что же?
– Это шпик!
– Ты уверен?
– Еще бы! Недели две назад он стащил меня за ухо с перил Королевского моста.
Сведения Гавроша оказались верными: после допроса и обыска выяснилось, что человек этот – инспектор полиции. Его обезоружили и привязали к буфетной стойке, скрутив ему за спиной руки. Гаврош присутствовал при всей этой сцене. Подойдя к шпиону, он сказал:
– Оказывается, и мышка может поймать кошку! Ну, я иду, – добавил Гаврош. – Кстати, оставьте мне его ружье.
И, сделав по-военному под козырек, мальчуган шмыгнул на улицу.
На башне Сен-Мерри пробило десять часов, а кругом по-прежнему было тихо. Двое студентов с ружьями и карабинами в руках сидели молча у лазейки между домами и баррикадой и прислушивались, стараясь уловить самый отдаленный и глухой звук шагов. Вдруг среди жуткой тишины с улицы Сен-Дени донесся звонкий, веселый юный голос. Он распевал на мотив известной народной песенки:
…У них мундиры синие
И сабли на боку.
Огонь по линии,
Ку-ка-ре-ку!
