скачать книгу бесплатно
СОРОКОВИНЫ
Вот, был придуман с чертовщиной своею Чёрт.
Чертовщина забирает, стараясь спрятать от нас,
А Чёрт не даёт им вернуться.
Только всё это враки и выдумки мира иллюзий.
Всё и вся здесь и теперь, и мы с тобой быть продолжаем.
Когда ненадолго проходим сквозь смерть.
Чёрт! Чертовщина какая-то всё замутила.
«Язык понятий двигался на праздник…»
Язык понятий двигался на праздник,
сомнамбулы медиональный транс
водил рукой, и видимость в заглазьи
была прекрасней, чем в быту у нас.
И отпускала боль, пульс ногу брал парадно,
и ритм дыханья колыхался, как в строю,
и был всеобщим, так бывает тайна
рожденья всех глаголов из «люблю».
Но только успокоишься, и снова
тиски висков расплющат узкий лоб.
О! Дон-Жуан влюблен, а Казанова
мертв и хочет сбросить гроб.
Наедине со всеми – вот удача,
как точен термин, просто ха-ха-ха!
И словом напрочь одурачен
живешь по-над и вдоль стиха.
Реанимируй сердце, слушай: мешочки тукают,
желудочки в аорты
клизмуют жидкость, – ну, дыши,
мог быть очередной каюк.
А, к черту, —
как вдохи за выдохами хороши!
1989
«поднимаются веки у Вия …»
поднимаются веки у Вия —
смотрит в зеркало вся Россия.
БАРОН МЮНХГАУЗЕН
тоже сонет
Когда назвали Куйбышев Самарой,
Заполнив шумом публики мой двор,
Отняв тот запах мой родной и старый,
Пустив его на дух на славу на позор,
Я спрятал память далеко под лавку
И заиграл по правилам игры,
И лет пятнадцать ни хера не плакал,
Хотя скулил, не ставши царь горы.
Перекроённый, мирный и прозрачный,
Себе своей слезою отражен,
Опять лет десять ни хера не плачу,
Всё некогда – тяну ногами клячу,
Руками шкирку… С наглым куражом
Я новый мир ещё раз захерачу.
ЕЩЁ МЮНХГАУЗЕН
Поэзия должна быть глуповата —
Такая к нам зайдёт,
Закусит хлебом и салатом,
Ещё нальёт.
И вот, мы все в пространстве, где нет тени,
Здесь просто зыбко,
Здесь нет ни с кем совместных общих мнений,
И нет ошибок.
Но знать тебе нельзя,
Прав или нет.
Есть всё и вся,
Ответов нет.
Дыши, строй позвоночник стройно
И веселись,
Есть только лев и крокодил и пропасть, но
Это жизнь.
«По башке бомбят деревяшками слов…»
По башке бомбят деревяшками слов,
А то – развешивают лапшу.
Береги башку.
Будь здоров.
ОБОСТРЕНИЕ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ
Москва. Крестьянин торжествует,
Сбежав с колхоза как-нибудь.
Большевика он жопой чует.
Мстить! – на Лубянку держит путь.
ГЕОРГИЕВСКОЕ КАВАЛЕРСТВО
Как не хочется знать ничего!
Как же хочется жить напролом,
не бояться себя самого,
крепко вставшего на своем.
Из краплёной колоды слов
я легко набираю очки.
Проиграть для меня западло —
героизм победительно чтим.
Так и здесь скучной логикой слов
я обрушился в сказочный текст
и с тоскою ушел под откос,
словно с женщиной в лес.
Со смешками стою на пути.
Тускл прямой бесконечный металл,
словно в мае предутренний Стикс.
Раз я выиграл, то – проиграл.
От любви задохнусь. Сам с собой
разыграю свободу и
вставший, ввязнувший, влипший в застой
задохнусь от любви.
1989
ВИЙОН
Луна приветствует лунатиков так, как Россия россиян.
Гондон приветствует зачатие, а я всегда без водки пьян.
Про эти миленькие странности писал ли не писал Вильон,
Но был Ильёю не без пряности наверняка переведён.
В строю из слов он не топорщится, на очумевшее «убей»
Равняется, равняясь, косится, как пионер на ряд грудей.
ХОЗЯЕВА
Правёж правителей —
хочу убью, хочу прощаю,
своё правленье ощущаю.
Ты здесь ещё? —
Убить
ДЫР БУЛ ЩИР
Раздылбурщирен мир? Не знай.
Другого мира я не знал.
О, «дыр бул щир» поэт сказал? —
По-русски будет: «Ты камлай».
«Сюжетом называя трафарет…»
Сюжетом называя трафарет,
ты примеряешь жизнь к шаблону —
не дай бог где нечаянный просвет
без санкции Синедриона.
И только боль – ожог, удар, порез
напоминает – рамки-то чужие,
их жил живой, он жил их без,
потом их жили, жили, жили.
На ложе измерительное ляг
в Прокрустово единство жажды,
страх или страсть, а оглушает лязг
гильотинный: каждый, каждый, каждый.
И если кто из всех
попробуй,
так тот – и заповедь, и грех.
Здравствуй.
1989
«нога попала в колесо!..»
нога попала в колесо!
ничего, кроме правды не спеть.
не спи – и не приснится сон.
бди! – и не придет пиз. ец.
СОНЕТ
В ряду знакомых близких и любимых
Твои глаза, о свет моих очей,
Пародией сентяборьских ночей
Черны огнем, желты, неугасимы.
Так чувствуешь ладонями своими,
Раскрыв кулак ненужный и ничей
И холод гробовой, и жар печей,
