скачать книгу бесплатно
Генерал Чой защищается от ударов своего сына Чоя Джун Хва (справа) и Пака Чун Тэка, моего первого инструктора. Фото предоставлено Генералом Чоем.
В последний день семинара появляется Боб Уолл – легендарный боец, выигравший много чемпионатов каратэ и снявшийся в трёх фильмах Брюса Ли (каратист, которого в финале фильма «Остров Дракона» убивает Брюс Ли). Он появляется, чтобы ещё больше рассмешить нас: встаёт в передней части зала и продаёт телефонные и кредитные карты, интернет-услуги и разную сувенирную продукцию (открытки, брелоки, содержащие фотографии Генерала Чоя).
– Вы можете себе представить, сколько это будет стоить?! – вопрошает Уолл. – Цена сильно возрастает после смерти человека!
Он добавляет, что Генерал дал чёрный пояс девятый дан звезде Голливуда Чаку Норрису, у которого 182 школы. Норрис считает себя учеником Чоя, как и другие кинозвезды – Джеки Чан и Уэсли Снайпс. По заявлению Уолла, они являются обладателями специальных карт, накапливающих мили авиаперелётов. И мы, как и они, можем копить баллы.
– Вы могли бы полететь сюда бесплатно! – утверждает Уолл.
Как будто по сценарию, Чой встаёт и продолжает:
– Каждый должен принять участие в этой кампании. Вы должны рассказать о ней своим ученикам. Мы сделаем её лучшей в мире компанией, поддерживающей боевые искусства.
Пока Генерал Чой и Боб Уолл рекламировали услуги друг друга, помогающие бойцам всего мира избавляться от лишних денег, грандмастер из Монреаля Тран Трю Кван заснул прямо за главным столом. Может быть, Кван не нуждался в телефонных карточках. Или, может быть, он как и я, так же ошеломлён этими людьми, похожими на персонажей комиксов из прошлого века.
1. Хоть десять тысяч противников встанут против него
Шел 1938-й. Год Тигра по китайскому календарю. Эта история началась с игры в покер. Но, по сути, с того момента началась и вся история тхэквондо. Казалось, это был самый отвязный день в жизни молодого Чоя Хон Хи. Он жил в маленьком домике, в деревне Йонгвон, в Северной Корее, когда Япония рвала эту страну на части. Солнце династии Чосон катилось к закату. Но двадцатилетний Чой, полный бунтарских настроений, как и большинство корейцев, отказывался забыть своё прошлое. Он унаследовал от отца маленькие, острые глазки и подбородок, который держал горделиво поднятым вверх, что заставляло его выглядеть выше своих метра пятидесяти двух.
Чой готовился через два дня ехать в Японию, получать образование. Дома он оставлял супругу, на которой был женат чуть ли не с подросткового возраста, и дочь.[15 - Детские браки были обычной практикой в этой части мира. Чой редко говорил о своей первой жене и дочери, не упоминал о них в первых двух томах своих мемуаров. Я взял интервью у его первой дочери Чой Сон Джок (30 мая 2003 года). Я также взял интервью у друга Чоя касательно периода 1940-х годов о семье Чоя: Лим (17 августа 2002 года).] В Стране восходящего солнца обычно притесняли корейцев, но ему было суждено получить прекрасное образование и первым в семье, окончить школу. Поездка была бы честью для Чоя, даже несмотря на то, что он должен был поменять своё корейское имя на японское. Ведь тогда правительство островного государства запрещало людям даже говорить по-корейски.[16 - Фамилия Нишияма широко распространена в Японии. Имя найдено в судебных документах, датируемых 1945 годом – периодом Второй мировой войны. Его полное имя было Юсеки Нишияма, что означает «Храбрый камень Западной горы».]
В тот вечер при свете керосиновой лампы мать дала ему денег.[17 - Эта сцена взята из моих интервью с семьёй Чоя и подробностей из его мемуаров (c. 2000), т. 1, сс. 19—55, 34, 71—96, и т. 2, с. 469.] Она достала из кармана толстую пачку купюр и предупредила: «Прошу тебя, будь осторожен, не потеряй это!». Долгие годы мать много и тяжело работала. От заката до рассвета она продавала тофу и сшитую одежду, чтобы собрать достаточно денег. Женщина сложила купюры пополам и просунула их в потайной карман на поясе сына. Однако когда она пошла спать, Чой тайком выскользнул на улицу и направился прямиком в игорный дом, где резались в хватху – разновидность корейского покера. Чой с семи лет был азартен, курил и любил выпить. Он был игрок по натуре, как и его отец, который долго и успешно владел частной пивоварней. Отец избегал жену, двоих детей и самого Чоя ради кисэн – корейской гейши. По старой традиции династии Чосон жить с кисэн было обычным делом. Но, согласно той же традиции, мужчина не должен был отказываться от первой жены.
Эта кисэн уже погубила не одного мужчину, и произвела сильное впечатление на мальчика. Он думал, что она была современнее и утончённее его матери. Когда кисэн стала мачехой Чоя, ему было шесть лет.[18 - Чой (ок. 2000), т.1, с. 26—28.] В то время он впервые попробовал карты, табак и алкоголь. Она же увлекалась опиумом, ходила в местную таверну, готовила великолепную еду, пела песни и играла классическую корейскую музыку, которую в те годы исполняли кисэн. Наивный, упрямый и снисходительный, отец Чоя отдавал ей всё, что имел. И в конце концов проиграл столько денег, что был вынужден продать пивоварню. В те дни молодой Чой редко навещал мать, жившую на другом конце деревни в полной нищете.
Однажды он попытался принести ей суп, но кисэн, догадавшись об этом, послала человека, чтобы тот выбил чашку из рук мальчишки. Чой чувствовал себя раздавленным, наблюдая как собаки лакают еду вперемешку с грязью. Он навсегда запомнит это чувство. Когда кисэн умрёт в возрасте тридцати восьми лет, а Чою будет десять, отец, по конфуцианской традиции, вернётся к своей первой жене. Его родители редко разговаривали друг с другом. И не отец, а мать, по большей части, поднимала сына на ноги.[19 - Интервью с Фап Лу. Чой Джун Хва тоже высказывал эту мысль.]
Чтобы поддержать семью, мальчик помогал на их небольшом участке земли, ухаживал за садом, кормил скотину и делал тофу. За это получал лишь побои от отца, удары которого были подобны молнии. Весь процесс приготовления тофу – замачивание, измельчение, отбивание и растягивание – был настолько увлекательным, что на всю оставшуюся жизнь Чой полюбил соевый творог, ибо он напоминал ему о матери. По традиции, отец должен был есть первым. Мать ставила на стол еду, в то время как вся семья ждала. Брат выглядывал через приоткрытую дверь, чтобы увидеть, оставит ли отец хоть немного от обеда. Но только вкусный запах попадал ему в нос.
Лишь Чою исполнилось двадцать, он бежал от всего этого сломя голову. В 1938 году, когда мать дала ему деньги и пошла спать, Чой исчез из дома. Он встретил нескольких друзей и Хо Хак Суна – местного борца.
Чою нравились посиделки за игрой в покер. Он был большим игроком и играл настолько хорошо, что без труда мог вычислить шулера. А при необходимости мухлевал и сам, но только не в тот день, так как за столом собрались большие профессионалы.
Игроки по очереди делали ставки, стуча о стол разноцветными картами. По ходу игры положение Чоя становилось всё более удручающим, и он подумал: «Это странно, что я не выигрываю». Но в надежде исправить положение, продолжал и продолжал играть.[20 - Все подробности игры в покер от Чоя (ок. 2000), с. 71.]
Некоторые из карт в хватху называются поэтично: Журавль или, например, Солнце. Однако Чою в те минуты было не до поэзии, и он, достав остатки денег, продолжал делать новые ставки. К сожалению, быстро проиграл всё, что дала ему мать, но убеждал всех продолжать игру. Рассвет был ещё далеко, и Чой сказал, что должен вернуть себе хотя бы часть потерянной суммы.
Наконец, Борец встал, чтобы идти, бросив при прощании:
– Цель игры в том, чтобы выиграть. Я уже достаточно долго ждал.
Чой хотел было наброситься на него. Но понял, что это будет выглядеть так, как если бы лиса прыгала на тигра. Он мог драться, ведь в пятнадцать, вместе с каллиграфией, изучал тэккион у своего учителя. Правда, сегодняшний соперник не оставлял ему никаких шансов.[21 - Инструктором был Хан Иль Дон. Он в течение года преподавал Чою, но о Хане не сохранилось никаких записей, и никто из практиковавших тхэккён никогда о нём не слышал. Подробнее о тхэккён в целом см. Хендрик (2014), Ён (1993), p. 53. Оуян (1997), p. 77.] Когда они ещё сидели за столом, Чой недалеко от себя увидел толстую бутылку с чернилами. Интересно, представлял ли он заранее последующие несколько секунд: почерневшую в глазах комнату, Борца, кладущего его деньги в карман, свою руку, нащупывающую бутылку чернил, и то, как он посылает эту бутылку прямиком Борцу в лоб? Бутылка вдребезги! Бинго!
Борец упал на спину, а кровь и чернила заливали его лицо. Пока другие сидели в оцепенении, Чой подошёл к поверженному, вытащил из кармана деньги, отсчитал из пачки те, что проиграл и вышел из комнаты. Никто не пытался остановить его. Все знали, что Борец будет за ним охотиться.
Чой Хон Хи на фото слева. Фото предоставлено Генералом Чоем.
Чой бежал домой и спрашивал себя: убил ли он человека? Столько крови! Что сделают его родители? Он, его брат и сестра всегда слушались отца, изучавшего труды Конфуция, и ещё до открытия пивоварни ставшего доктором китайской медицины. Их умы были так перегружены обязательствами, и традициями, а «домашнее» конфуцианство так искажено, что бабушка Чоя хранила свои отрезанные ногти, потому, что уважение к родителям означало уважение к каждой части своего тела.
Вместе с тем, неконфуцианские ценности, жившие в нём и его современниках, сочетали суеверия, интуицию, свободу, знания и страсть с пьянством.[22 - Как пишет Камингс (2005) на стр. 21—22: «Когда они [корейцы] говорят «я думаю»», они указывают на свою грудь. Ум – это разум и сердце или сим, внутреннее знание, которое соединяет мысль с эмоцией».] В Чое послушание благополучно уживалось с рисовым вином и гейшами, а драка после проигрыша в покер обещала большие проблемы его родителям.
Возвращаясь домой после игры, думал ли он, что первой проблемой, для родителей было его рождение в 1918-м? Это был год Лошади, когда японское правительство арестовало, пытало и казнило 140 000 корейцев, подозреваемых в сопротивлении Японской империи.[23 - Камингс (2005), с. 147.] Чой родился тщедушным и, казалось, не проживёт долго. Его мать была из состоятельной семьи. Она ненавидела своего мужа и каждый раз после родов уходила от него, унося младенца в комфортный отцовский дом. Её отец же, относился к ней, как к прислуге, ибо дочери после вступления в брак не должны были возвращаться к своим родителям. Она переносила унижения ради своих восьмерых детей, лишь троим из которых суждено было пережить двухлетний возраст. Позже мать будет ворчать: «Лучшие умерли, а самый худший и слабый уцелел, чтобы стать для меня настоящей головной болью»[24 - Чой (ок. 2000), с. 20.]. В первые четыре года своей жизни Чой, самый младший, был самым слабым и низкорослым. В отчаянии мать каждую ночь тянула его за ноги, чтобы сделать выше.
Чой думал только об одном – жив ли Борец. Он так боялся родителей, что избегая собственного дома, полиции и всей деревни прошел шестнадцать километров до железнодорожной станции. Двадцать часов он ехал на поезде до порта Пусан, где пересел на судно, идущее в Киото. Тот день, казалось, символизировал всю его последующую жизнь, в которой он создавал проблемы, а затем бежал от них.
Спустя несколько месяцев после прибытия в Киото, Чой встретил земляка, рассказавшего, что Борец поправился и считает дни до возвращения обидчика. Чой чувствовал себя обречённым, и чтобы защититься, начал изучать карате шотокан. Это было японское боевое искусство, привезённое Гичином Фунакоши в 1922 году из Окинавы в Японию.[25 - Фунакоши (1988), с. 26.] Наблюдая за занятиями, Чой убедился в сокрушительности ударов, нацеленных в сердце, солнечное сплетение или другие жизненно важные точки.
Начавшееся в 1938 году увлечение карате усилило в Чое ту черту, которую в странах Запада ассоциируют с японскими пилотами-камикадзе или же с самураями, жившими много лет назад.[26 - Дрегер (1974), с. 12.] Чой назвал это качество Неукротимый Дух. «Идеальный ученик тхэквондо в любой ситуации будет скромен и честен. Когда же он столкнётся с несправедливостью, то будет действовать без малейшего колебания и страха, с Неукротимым Духом, независимо от того, кто этот противник и превосходит ли он числом».[27 - Чой (1999), с. 14.]
Тем не менее Чой не занимался карате долго. Он действительно тренировался в Киото несколько лет, не забывая про Борца, и позже утверждал, что достиг уровня чёрного пояса второго дана. Эксперты же оспаривают это утверждение, говоря, что, согласно стандартам самого Фунакоши, никто не мог достичь второго дана за такой короткий срок.[28 - Чой никогда не публиковал полное имя своего инструктора по каратэ и не говорил, чему он у него научился. Его главный помощник на протяжении десятилетий Нам Тэ Хи редко видел, как Чой практиковал приемы боевых искусств. Интервью, Мадис (1 февраля 2011 г.). См. также статью Мадиса «Штурм крепости: история тхэквондо. Часть четвертая. Первые корейские школы: школы Maverick», опубликованную в 2012 году. Взято из Интернета в октябре 2015 года (www.fightingarts.com/reading/article.php?id=686). Мадис пишет: «По словам Геншина Хирониши, одного из лучших учеников Фунакоши в 1930-е и 1940-е годы (Такаги, 1989), даже выдающимся студентам требовалось два года регулярных тренировок, чтобы достичь звания шодана (яп.: „черный пояс первой степени“; кор.: чодан)».] На самом же деле, за всю историю лишь один кореец – Вук Кук Ли достиг второго дана. Возможно, Чой и повысил самостоятельно свой уровень. Ведь он усердно бил деревянные доски, месил песок, чтобы набить кулаки, и тренировался так много, что пропустил свой первый год в школе. И это стало ещё одной причиной не возвращаться домой.
Карате в Японии оказалось для Чоя полезным. Местные жители постоянно оскорбляли его самого и его корейских друзей: говорили, что они воняют чесноком, без причин нападали и относились как к слугам. Чой постоянно дрался. Японские хулиганы унижали корейцев многие десятилетия, как и сама Япония с 1894 года буквально растаптывала Корею. Одна из драк Чоя началась после того, как он заступился за друга, попросив двоих обидчиков перестать запугивать парня. Преследователи восприняли такое поведение как вызов и дождались смельчака после школы. Когда они подошли, он ударил одного из них в лицо. Шею упавшего Чой немедленно придавил ногой к земле, да так, что лишь деревянные сандалии поверженного, взмыли в воздух. Второй предпочел убежать. А Чой, отпустив побеждённого, был поражён силой и осознанием собственной власти.
Чой одинаково боялся Борца и своих родителей, поэтому оставался в Японии ещё четыре года, сказавшись больным. Он экономил деньги и посылал их матери. И вот, окончив среднюю школу в двадцать четыре года, наконец, почувствовал себя уверенным, чтобы встретиться лицом к лицу со своими страхами. Он вернулся в родную деревню, гордо неся новую швейную машину для матери. Это был 1942 год, середина Второй мировой войны. Япония орудовала в Азиатско-Тихоокеанском регионе, но для Чоя, казалось, не было других проблем, кроме встречи с односельчанами и Борцом.
Вскоре, после возвращения Чоя в деревню, Борец случайно увидел его в сосновой роще неподалёку. Тот пинал ногами тонкие деревья и разбивал руками глиняную черепицу. Борец решил, что Чой был в приступе сумасшествия, ведь издалека это никак не походило ни на одно известное боевое искусство. Уже позже друг объяснил, что Чой был вполне нормален, просто занимался карате, способным убить с одного удара. В конце концов, Борец решил оставить «сумасшедшего» в покое. Вот так карлик победил своего противника без борьбы. Но с этого проблемы Чоя только начинались.
2. Супердержава за каждой из сторон
Во время Второй мировой войны Чой морит себя голодом, чтобы избежать призыва, а когда это не удаётся, то избивает японского полицейского. Однако в 1943 году его и других 4300 корейских студентов всё равно забирают в состав Императорской армии Японии.[29 - Сон (дата неизвестна), с. 376—79.] Чоя отправляют в 30-ю дивизию, дислоцированную в Пхеньяне, на территории нынешней Северной Кореи.[30 - Подробности этой главы взяты у Чоя Хон Хи (ок. 2000), т. 1, с. 123—94.] Непобедимая Япония в альянсе с нацистской Германией и фашистской Италией захватывали мир. Всего за шесть недель Япония уничтожила около 500 000 мирных жителей в прежней столице Китайской республики – Нанкине. Захватчики ставили медицинские опыты на заключённых в Маньчжурии. А в Бирме, Тайланде и Корее пленники умирали от тяжелой работы, сотни тысяч молодых женщин и девушек были отправлены в сексуальное рабство в качестве «женщин для утешения» японских солдат.[31 - О (2001), стр. 3—19.]
Даже сегодня нешироко известен факт, что многие корейцы добровольно сражались на стороне японцев. Однако Чой был бунтарем, а потому в Пхеньяне присоединился к тайному плану мятежа и побега из расположения части. Позже план будет назван «Пхеньянский инцидент».[32 - Чой (c. 2001), т. 1, с. 130—38. Я получил исторические факты Сона (дата неизвестна), с. 2, интервью с Палмером (январь 2005 г.).]
В те тяжёлые дни Чой воровал корм у лошадей, а из-за пыток и смертей, невольным свидетелем которых он становился, начал постепенно терять рассудок. Несколько солдат в его части взбунтовались, но их заточили в военную тюрьму. Был случай, когда корейский заключённый Юм, чтобы выйти на свободу, стал притворяться сумасшедшим. Во время переклички он, голый, залез под самый потолок на балку, балансировал там, мочился вниз и кричал: «Эй, япошки, пейте!».[33 - Интервью, Лим (17 августа 2002 г.).] Охранники схватили «чокнутого» и только через три дня вернули в камеру избитого и со следами пыток. Друзья предупреждали Юма больше не провоцировать охрану, но тот не слушал. Однажды он пропал. Только после войны друзья встретили его уже реально сумасшедшего, потерявшего рассудок от пыток.
А ещё один сослуживец Чоя скрылся в пыли под половыми досками на пять дней. Затем пробрался на плац, где на сорок дней залёг в одну из стоявших здесь же корзин, накрытую соломой. Японские военные, ежедневно тренировавшиеся рядом, даже не подозревали, что он был внутри. Гражданские корейцы, владевшие этими корзинами и работавшие на японцев, скрытно кормили соотечественника. Но он, изнурённый страхом, видевший ад и рай, не раз умиравший и воскресавший, в конце концов, сошёл с ума и скончался от тифа.[34 - Эта сомнительная история по словам солдата Чха (дата неизвестна), с. 30.]
Чоя и ещё двадцать девять таких же бунтарей чуть было не постигла та же участь. Они надеялись победить в перестрелке с японцами и бежать, чтобы присоединиться к лидеру повстанцев Киму Ир Сэну. Человеку, который вскоре возглавит Северную Корею. Однако один корейский солдат, оказавшийся японским шпионом, донёс на Чоя и других лидеров заговора. В ноябре 1944 года их всех схватили. В день, когда арестовали Чоя, он планировал встретиться с людьми в одном местечке на плато Бу Джин. Его мать, не подозревавшая об аресте, пошла искать сына в зарослях кустарника на том плато. Она проделала пешком долгий путь до города, где кое-кто из знакомых ей сообщил, что видел Чоя неподалёку от заброшенной деревни. Женщина, несмотря на пронизывающий холод, нашла покинутое селение, где лишь двери скрипели на ветру. А тем временем японцы выгнали отца Чоя в отдалённую шахтёрскую деревню, расположенную в горах. Так разрушились остатки семьи.[35 - Чой (ок. 2000), т. 1, с. 148—50.]
Через несколько дней допросов японцы поместили Чоя в изолятор. Как-то он повернул голову, чтобы взглянуть на одного из друзей, но охранник тут же заорал: «Ублюдок!» и влепил ему сильную пощёчину. Так Чой учился всегда смотреть вперёд – вплоть до своей возможной казни.
В камере он и другие бунтари сидели тесно, словно булыжники в мостовой, а когда их выводили на воздух, стояли без движения при температуре ниже нуля в одном нательном белье.
Через какое-то время Чой притворился полностью раскаявшимся, и охранники позволили ему практиковать в камере карате, что помогло сохранить рассудок. Рука-копьё, нога-меч, прямой и боковой удары ногой, а также другие техники ударов руками и ногами весьма впечатлили японцев. Однако Чой был готов к новым испытаниям и даже смерти. Охранники переоборудовали одну из комнат в тренировочный зал и попросили тайно обучать их японскому боевому искусству – каратэ. Изо всех сил крича в этой комнате, Чой наслаждался боевыми искусствами. Как и раньше, благодаря технике каратэ, он достиг несоизмеримо большего, чем физическая сила.
Семь месяцев спустя суд вынес Чою приговор за нарушение закона о военной службе (дезертирстве).[36 - Военный суд Пхеньяна (1945), с. 2.] Его осудили на семь лет тюрьмы и перевезли отбывать наказание в Пхеньян, но он был счастлив, что избежал казни. Чой предположил, что жизнь теперь может измениться к лучшему. Да и тюрьма эта была больше, охранялась не японцами, а корейцами.
Как только Чой прибыл на новое место, охранники ввели его в камеру. Он остановился в дверях, увидев троих заключенных. Один из них лежал с гнойной незаживающей раной в боку на чёрной от грязи простыне. Двое других выглядели искалеченными: их тазовые кости и плечи выпирали наружу, а тела были покрыты струпьями. Они прокажённые, подумал Чой. Стены камеры испещрены кровавыми следами от раздавленных вшей. Место для туалета воняло сильней, чем прокисшее саке, а постели – покрыты гноем и кусочками кожи других заключенных. Чой содрогнулся, и ему стало не по себе от мысли, что его могут даже ненадолго оставить здесь.
– Этих бродяг следовало бы давно прикончить! – сказал охранник-кореец. – Какая польза от того, чтобы переводить на них рис и бобы ещё семь лет?
Он повернул Чоя, а второй охранник-кореец пинком направил новичка в камеру.
Чой был в таком шоке, что даже заплакал. И на то были серьёзные причины, ведь он не знал, чем болели его сокамерники. Кто-то ему говорил, что струпья проказы очень заразны. Заключённые верили, что страдают из-за испорченных бобов, так как ничего другого им не давали. Но, конечно, это было от общей антисанитарии, царящей вокруг.
Если бы Чой не умер от заразы, он рисковал умереть от стыда за корейских охранников, усердно выслуживавшихся перед японцами. «Как могут корейцы быть такими же садистами, какими были японцы?!» – спрашивал он себя. В конце концов, это ещё не была Корейская война. Когда японцы в 1910 году напали на его страну, почти все, кто не относился к аристократии, отказались сотрудничать с захватчиками. Тем не менее к тридцатым годам японская оккупация имела корейское лицо. Корейцы окружили себя корейскими «женщинами для утешения», а японская полиция наполовину состояла из оккупированных корейцев.[37 - Камингс (2005), с. 178—79.]
В 1945 году Чою в заключении открылся весь ужас вражеского завоевания. И хоть он поклялся драться за свободу и поднять Корею с колен, его тело было отравлено тюремной заразой.
***
В один из летних дней корейский охранник мистер Ким проходил с ведром холодной воды. Он расплёскивал воду, чем дразнил заключенных. Ким – это популярное корейское имя. Оно означает «золото». Это имя всю жизнь и до самой смерти преследовало Чоя.
Охранники редко давали заключённым напиться вдоволь, и расплёскивающаяся вода из ведра Кима была настоящим мучением. Как и все узники, Чой страдал кожными заболеваниями. Каждый день носилки с трупами проплывали мимо их камеры.
– Эй, воды надо? – громко вопросил Ким, остановившись у камеры Чоя. – Пусть это будет приз! Я дам немного воды той камере, где окажется самый лучший певец. Как вам предложение?
Никто из сокамерников Чоя не хотел петь. У них не было ни сил, ни таланта. Да и предложение выглядело унизительно. Несмотря на свое отчаянное положение, Чой встал и запел популярную корейскую национальную мелодию. Ким дал ему и другим сидельцам в камере кружку пресной воды.
На фото: Чой Хон Хи (пятый слева и в третьем ряду от ближнего края) вплоть до начала Второй мировой войны проходил обучение в Японии. Как и многим другим корейцам, ему пришлось использовать японское имя – Юсеки Нишияма. Фото предоставлено Генералом Чоем.
– Пой другую песню! – приказал охранник. – Я дам больше воды!
Чой начал другую песню. Вдруг ещё один корейский надзиратель с заднего двора прокричал по-японски:
– Кто это был?
Он, словно разъяренный тигр, распахнул дверь и ворвался в камеру Чоя, заорав:
– Кто пел сейчас?
– Это я, – ответил Чой и поднял руку.
Охранник наотмашь ударил Чоя и поочередно каждого из его сокамерников. Затем туго затянул за спиной «певца» наручники. Чой негодовал: почему один охранник позволяет петь, а другой заставляет молчать?!
Позже боль от наручников подавила злость, но его руки онемели. Он попытался лечь на бок, но правая рука, казалось, была вывихнута. Когда Чой лёг лицом вниз, его подбородок упёрся в пол. Узник был слишком слаб, чтобы искать удобное положение для сна или встать на ноги. Поэтому кое-как приподнявшись, прислонился спиной к холодной стене да так и просидел всю ночь.
Когда утром принесли завтрак, его мутило от голода, но он притворился, что не хочет есть. Сокамерники быстро умяли невостребованную порцию. Обед он также проигнорировал. Товарищи по камере просили его есть, но Чой решил умереть. Во Вторую мировую войну многие люди подвергались пыткам, голодали и теряли рассудок в японских тюрьмах. Некоторые из них, устав бороться, просто сдавались на волю случая.[38 - Левин (2000), с. 144—45.] Чой потерял сознание.
Он очнулся около пяти вечера. Второй охранник, который бил и надевал наручники, теперь тащил его в офис начальника охраны.
– Этот заключенный хороший певец, – с насмешкой сказал надзиратель шефу.
Чой не мог в это поверить.
– Пой! – приказал начальник после того, как с доставленного в кабинет сняли наручники.
Чой смотрел на двоих тюремщиков, его руки плетьми болтались по сторонам.
– Я не могу петь, – еле слышно ответил он слабым голосом.
Чой не упомянул Кима, охранника, предложившего ему петь за воду. Шеф, видя жалкое состояние пленника, не настаивал, и надзиратель вернул заключённого в камеру.
Вскоре Ким навестил Чоя. «Водонос» извинялся за ту ситуацию, но разве эти слова могли чем-то помочь в тюрьме?! Чой был болен, истощен и, вероятно, вполне мог умереть. Тем не менее с тех пор, как Чой ничего не сказал шефу об издевательствах Кима с водой, охранник больше не унижал невольника. Более того, навещал его чаще и иногда приносил что-нибудь от кожных болезней. Мало-помалу эти двое становились приятелями, что, возможно, подтверждало слухи о проигрываемой японцами войне. Так что вскоре заключённые могли поменяться местами с охранниками.
Два месяца спустя Чой услышал треск, вырывавшийся из динамиков в камере. Все девять месяцев его пребывания здесь радио было выключено, а теперь то, что оттуда исходило, казалось невозможным. Японский император в слезах зачитывал акт о безоговорочной капитуляции. Япония проиграла войну 2 сентября 1945 года.
Да здравствует Корея! – кричал Чой про себя. Он хотел танцевать от радости, но Ким предупредил, что надо сохранять спокойствие, так как отступавшие японские и корейские охранники могли расправиться с заключёнными. Тем не менее на следующий день охрана испарилась, и Чой смог шагнуть за железные ворота. Одетый в широкую рубаху, мешковатые черные штаны и соломенные тапки он шел за Кимом сквозь ликующую толпу, мимо корейского флага, развевавшегося на городской площади Пхеньяна. Они шли в дом Кима.
Оба приятеля остались в живых, Корея была свободной, а Чой получил второй шанс. Большая часть его жизни была битвой против японцев, уличных хулиганов, его отца и нищеты. И только теперь у него появился шанс сделать что-то самому, сделать что-то великое! То, что он обещал себе, если выйдет, о чем молился, если выживет, о чём шептал всё это время, находясь в тюрьме. После трёх с половиной десятилетий угнетения у всех корейцев появился второй шанс, и страна погрузилась в бурю новых надежд и кровной мести.
«Пхеньянский инцидент» Чоя стал одним из немногих актов неповиновения корейцев японским оккупантам во Второй мировой войне. Хотя в пытках, которым бывший узник подвергался в тюрьме, не было ничего особенного. Большая часть заключённых, особенно иностранных военнопленных, испытали на себе и намного худшее.
Как бы то ни было, поколения корейцев в течение 35 лет находились в японской оккупации, и мастера боевых искусств, жившие в то время, вынуждены были создать тхэквондо, тан су до, хапкидо и другие виды, чтобы сделать сильнее себя и свою нацию.
Спустя неделю после освобождения Кореи истощённый Чой прошёл несколько сот километров сквозь хаос и ликование к своей семье в деревушку Йонгвон, сильно изменившуюся за два года его отсутствия. Брат разыскал его в дешёвой гостинице и помог добраться до дома. К удивлению Чоя, новый враг, словно черная туча, навис над большей частью севера Кореи, включая и его деревню. Чой был опустошен[39 - Интервью, Лим (17 августа 2002 г.).]. Корея освободилась от японцев, но теперь должна была бороться с коммунистами из Союза Советских Социалистических Республик (СССР), провозгласивших эту территорией своей.
Что было хуже всего – два американских полковника за какие-то тридцать минут решили на глазок, что тридцать восьмая параллель будет делить Корею на север и юг. СССР согласился контролировать север.[40 - Камингс (2005), с. 187.] К популярным корейским оскорблениям «прояпонская» и «предательская» добавилось «проамериканская».[41 - Камингс (2005), с. 198.] Всего за одну ночь была развязана холодная война между корейскими коммунистами (которых поддерживали СССР и Китай) и корейскими националистами (с поддержкой США). Этот конфликт длится более семидесяти лет, но так и не завершился по сей день.
Через пару месяцев Чой добрался из своей деревни до Сеула – столицы вновь созданной Южной Кореи. Люди дрались на улицах, и человеческая жизнь не стоила ничего.[42 - Интервью, Лим (17 августа 2002 г.).] Как и многие в то время, он принадлежал самому себе и переходил из одной банды, которые сплачивались вокруг сильного главаря, в другую.[43 - Камингс (2005), с. 207.] Чой перестал использовать своё японское имя (Юсеки Нишияма) и придумал корейский псевдоним – Чадол (маленький камень, который трудно разбить). Он сконцентрировал всю свою силу и гнев, занимаясь в новой антикоммунистической военной школе, как и многие другие молодые солдаты, которым некуда было идти. Американцы помогли новому правительству учредить военную академию, ставшую началом новой армии. Чой был в её первых рядах.[44 - Чой (ок. 2000), т. 1, с. 218—24.]
В течение года он преподавал каратэ группе полицейских. Корейцы называли это боевое искусство по-разному: тан су до (искусство китайской руки) и кон су до (искусство пустой руки). Название демонстрировало, на какой стороне холодной войны находился говорящий. Хотя и то, и другое были не что иное, как каратэ. Создатель японской системы Гичин Фунакоши изменил слово «китайская» на слово «пустая», так как первый вариант звучал достаточно дерзко. И несмотря на то, что это боевое искусство называлось «китайской рукой» сотню лет, использование названия «кон су до»[45 - Фунакоши (1988), с. 24.] показывало лояльность Японии. Чой и многие корейцы всё ещё оставались верны названию «китайская рука» и остановились на названии «тан су до». На фоне этого раскола зародилась небольшая группа школ (кванов), где занимались ученики и инструкторы, ставшие пионерами всех будущих стилей тхэквондо.[46 - Доренвенд (1997), с. 4.]
Чой, как и прочие мастера, использовал свои кулаки так же часто, как и свой ум, чтобы достичь того, чего он хотел. У него была особая личная фишка – перед тем, как вступить в драку, он любил потушить о костяшку кулака зажжёную сигарету. Однако это касалось только правого кулака, потому как левый должен был оставаться нетронутым в знак уважения к конфуцианским ценностям. Костяшки его правого кулака имели большие и твердые мозоли.
Несмотря на весь хаос, царивший на сеульских улицах, а также на сильную руку, поставленную Америкой в руководстве страны, Чой чувствовал, что может командовать армией. В эти дни он встречает Суна Ха Лима, солдата, который после «пхеньянского инцидента» смотрел на него с восхищением.
Лим вскоре станет генералом и будет содействовать развитию корейской армии. Он заметил, что в те дни бывший сокамерник хотел руководить своими друзьями ровно также, как и веселить их. Чой любил весело проводить время, на вечеринках хотел видеть улыбки и слышать смех. Он мог вскочить на стол, танцевать и петь народные песни, а его друзья, задрав головы, от души хохотали.[47 - Интервью с дочерьми Чоя, Мён Коломвакос и Санни Чой (22 августа 2002 года).] Лим заметил, что Чой привык быть центром внимания: на улице был всегда впереди всех, а не рядом или позади. Он до тех пор пинал столбы и бил руками всё, до чего мог дотянуться, пока озадаченные друзья не начинали кричать, прося его прекратить чудачества.[48 - Интервью, Лим (17 августа 2002 г.).] Лим представлял, что может получиться из этого наглого молодого солдата, в котором начальство видело скорее военное, чем боевое искусство.
В 1948 году Чой встретил свою вторую жену. У них родилось трое детей. Фото предоставлено Генералом Чоем.
В 1946 году Чой был вторым лейтенантом и уже стал стыдиться учить солдат японскому карате.[49 - Чой (ок. 2000), т. 1, с. 234.] Это началось в то время, когда Корея заново открывала для себя собственную национальную культуру после нескольких лет войны и десятилетий японской оккупации. В этот год он придумал первый элемент техники своего предполагаемого нового боевого искусства. Это был «нижний блок», перешедший из карате.[50 - Интервью, Чой (март 2001).] Чой думал о боевом искусстве, которое должно было стать лучше, чем карате, сделать сильнее его самого, его солдат и его народ. Ведь, по его убеждению, японские головорезы притаились за каждым углом, а каждая из супердержав аккумулировала силы на своей стороне от границы.
Но у воинственно настроенного Чоя была и другая сторона души. В 1948 году он увидел потрясающую девушку в штаб-квартире армии. И хотя второй лейтенант всё ещё находился в законном браке, давным-давно устроенном его родителями, это не останавливало его от ухаживаний за понравившейся особой. Он каждый вечер приносил цветы к её дому и просил выйти за него замуж. Когда она открывала ему дверь, то видела букет цветов с ногами, ведь букет был такой большой, а Чой – такой маленький.[51 - Интервью, Коломвакос (20 ноября 2002 г.).] В конце концов она сказала да, не представляя, какой ужас её ждет.
3. Супернам
Спустя пару лет холодная война в Азии переросла в Корейскую войну, названную северокорейцами «Освободительной».[52 - Хесслер (2001), с. 146.] Более четырех миллионов корейцев были убиты. Большинство из них – мирные жители, заживо сожжённые напалмом, сброшенным американцами на 1000 квадратных миль северокорейской территории.[53 - Как псал Камингс (2004): «полное опустошение от реки Ялу до столицы» (с. 19).] В 1953 году, после окончания войны, большинство зданий в обеих Кореях лежали в руинах, повсюду бродили искалеченные люди. Улицы были полны беспризорников, калек и умиравших от голода, просивших еды. Трагедия могла бы быть ещё страшнее, если бы американский президент Гарри Трумэн решил сбросить приготовленную для северокорейцев атомную бомбу. Тогда полуостров был бы полностью уничтожен.
Джону Коху, помогавшему мне с этой книгой в качестве переводчика, было 10 лет, когда после окончания войны его семья вместе с другими беженцами возвращалась домой в Сеул. На месте дома он застал лишь пепелище, в центре которого висели два трупа. Джон взглянул на одного из них и увидел, что у того зловеще менялось выражение лица. Подойдя чуть ближе, мальчик рассмотрел червей, покрывавших всё тело мертвеца, от чего лицо трупа двигалось и казалось живым.
Это были годы хаоса и разлагающейся плоти. Но именно тогда из полуголодных, обездоленных людей и армии вышли настоящие мастера боевых искусств. В 1953 году Чою исполнилось 33 года, и он уже был в звании генерал-майора.[54 - Интервью, Лим (август 2002 г.), Чой (ок. 2000), т. 1, с. 345.] Он пережил войну, а его командир, приёмный отец, учитель каллиграфии, как и многие из тех, кого он знал и любил, были мертвы. Чой ушел от первой жены, оставив дочь Чой Сон Джок. До конца жизни он редко говорил о них,[55 - Интервью, Джун Ри (ноябрь 2007 г.); Лим Сун Ха и Сэнди Лим (август 2002 г.); Чой Сон Джок (30 мая 2003 г.).] В этом он был копией своего отца. Вскоре Чой женился второй раз, и у него родилась дочь Ми Юн.
Корейский фольклор полон поэм и сказок о легендарных сражениях у подножия величественных гор с участием великих героев.[56 - Мужчин называли янбан. Камингс (2005), с. 237 и Бёттчер (1980), с. 11.] Старший лейтенант Нам также имел свою историю. Она началась или, скорее всего, закончилась в холодное утро 22 мая 1951 года. Тогда Нам проснулся, обнаружив бедро убитого им солдата у себя под головой в качестве подушки.[57 - Подробности о Наме в этой главе взяты из его интервью (2001—2008 гг.) и военных документов. Многие грандмастера боевых искусств, такие как Нгуен Ван Бинь (11 августа 2006 года) и Пак Чон Су (21 февраля 2008 года), рассказали мне об опыте Нама во время Корейской войны.] В тот день он был удивлен не только тому, что жив. Он не мог понять, как остался цел, не потерял рассудок и даже не был ранен! Нам с трудом поднялся и с ужасом подумал, что находится на вражеской территории. Оглядевшись, вспомнил, что он со своим подразделением всё ещё недалеко от горы Йонгмун, рядом с Сеулом. Стояла весна, и лёгкий снег ложился на землю.
У Нама и Чоя было много общего: оба занимались карате-шотокан, стреляли в корейских коммунистов и выжили в смертельных битвах. Однако сейчас Нам и его 3-й батальон после трёх дней продолжительных боёв, большая часть из которых прошла врукопашную, оказались на грани смерти.[58 - Батальон входил в состав 6-й дивизии Южной Кореи. Нам был в 12-й роте третьего батальона.] Неделей раньше батальон Нама оказался в окружении китайских и северокорейских коммунистов недалеко от одного населённого пункта. Несмотря на то, что численное преимущество было на стороне коммунистов примерно один к трем,[59 - Битва Нама хорошо известна в Южной Корее, Бюро по культуре и благосостоянию рассказывает о ней детям в рамках тематических туров; см. «Битва на горе Йонгмун» на сайте Демилитаризованной зоны по адресу: kids.dmz.ne.kr / time / time21.asp (взято из Интернета 10 января 2016 года). Другие источники о битве: Сон (2004), Со (2008) и Национальный институт истории Кореи, расположенный в Южной Корее.] командир дивизии обвинил Нама и его подчиненных за этот промах. В наказание командир послал Нама с его солдатами на никем не занятую территорию у подножия горы Йонгмун. Это был опасный аванпост, находившийся в десяти километрах южнее главной линии обороны и на десять километров ближе к врагу (китайским 187, 188 и 189-й дивизиям). Нам с отрядом заняли плато и расставили пулемёты, приготовившись к серьезному сражению.
На рассвете Нам услышал, как неприятель отступает после очередной атаки. Так повторилось и на следующую ночь, и на следующий день, и только на третий день боя китайская военная масса двинулась в гору, в сторону плато Нама. Он видел китайцев, поднимающихся к возвышенности, и не стрелял, понимая что дальность стрельбы была менее 500 ярдов. Он ждал. К своему ужасу старший лейтенант осознавал, что наступавших было такое огромное количество, что его патроны закончатся прежде, чем закончатся солдаты врага.
С наступлением темноты коммунисты рассредоточились по периметру. Он пытался стрелять, но враги подорвали пулемётную установку и убили много его солдат. Нам перебрался в траншею, но это казалось ошибкой. Было так темно, что ни он, ни его солдаты не могли использовать оружие, опасаясь перестрелять друг друга. Оказалось, что китайцы боялись того же самого. В кромешной темноте невозможно было наверняка знать кто враг, а кто свой.
Нам слышал шорох и бросался на звук, пытаясь схватить человека за волосы. Китайцы старались делать то же самое. Ведь единственный способ отличить друзей от врагов – это схватить кого-то за «прическу». Тут точно не обознаешься, потому что коммунисты коротко стригли своих солдат, а южнокорейцы носили длинные волосы. Старший лейтенант нащупывал короткостриженных, бил и враг падал. Снова реагировал на шорох и бросался на звук, хватал, бил, поворачивался и бежал по траншее. Всё время, пока бой проходил в полной темноте и оставались силы, Нам продолжал и продолжал лупить по китайским головам. Короткая стрижка означала – бей! Длинные волосы – отходи! Он сражался за свою жизнь всю ночь, спотыкаясь во тьме, нанося удары, падая и поднимаясь.
Ближе к утру большая часть его бойцов была мертва. Китайцы отступили. Нам не ел и не спал трое суток, и просто валился с ног от изнеможения.[60 - В общей сложности два батальона сражались в течение трех дней на плато 353 и 427, со слов самого Нама Тэ Хи, а также документов Сона (2004), Со (2008) и других источников.]
Следующим утром он проснулся и увидел, что всю ночь вместо подушки использовал вражескую мёртвую ногу. Нога оказалась намного удобнее камня. Когда встало солнце и командир полка приказал отступать, пришла на помощь американская 24-я танковая дивизия. Но всё равно южнокорейцы с союзниками были в безнадёжном меньшинстве, и лишь каким-то чудом продолжали держаться против коммунистов. По всей округе лежало несчётное количество мёртвых китайских тел.
При свете дня Нам бродил по тому месту, где ночью шёл бой. Он видел много убитых и насчитал более двадцати четырёх тел, на которых не нашёл колотых или огнестрельных ран. Кто-то из вражеских солдат был убит одним ударом, а кто-то лежал с раздробленным лицом и сломанными костями.