скачать книгу бесплатно
Портрет по завету Кимитакэ
Николай Александрович Гиливеря
Силуэт собственной тени порою кажется пугающим. Всегда наступает момент невозврата, где единственным выходом остаётся исповедаться, оставив блеклое доказательство своего существования. Портрет по завету Кимитакэ – роман-взросление, написанный от первого лица. Безымянный человек копается в грязном белье своих воспоминаний, пытаясь через призму прошлого понять себя и найти точку опоры в настоящем.
Николай Гиливеря
Портрет по завету Кимитакэ
Несколько слов перед началом
Мне часто встречаются люди, которые негативно принимают немассовую литературу, где присутствуют не самые приличные аспекты человеческой жизни. Я, разумеется, смягчаю углы, ведь под «не самыми приличными аспектами» имеется в виду огромный пласт деконструктивных особенностей.
Как по мне, порицание «нецензурной» прозы – ошибочный подход, лишающий возможности прожить большой спектр эмоций (как один из возможных вариантов психотерапии) на виртуальной площадке, не допуская и мысли выносить внутреннего дьявола в среду общественного взаимодействия.
Заговоры, насилие, алогизмы, распады, измены, помешательства и т. п. должны проживаться через проговариваемые в уме слова, написанные чёрным по белому, чтобы, закрыв книгу, можно было сосредоточиться на созерцании красоты и на своём нелёгком духовном пути.
Литература – величайший инструмент сублимации.
Постскриптум
Любое художественное произведение, написанное обстоятельно и «начистоту», имеет много схожих черт с автором. В моём случае такой чертой является конструкция, скрывающаяся за декоративным хаосом, правда, замыленность взгляда может сыграть злую шутку.
Поэтому я буду очень благодарен, если вы оставите оценку и отзыв после прочтения. Только здоровая критика может обрушить скалу собственного самомнения, указав путь к прогрессу.
11 ноября, 2022
Ранней юности свойственно (и в этом её беда) верить в то, что достаточно избрать своим кумиром Дьявола, и он исполнит все твои желания.
Юкио Мисима «Исповедь маски»
Глава первая
Если бы сторонний наблюдатель мог попасть в коридор четвёртого этажа центрального роддома города Т. 11 июня 1994 года, то его взору предстал бы забытый младенец, притаившийся в детской переноске. Непривыкший к такому поведению от новорождённого, медработник попросту проморгал подопечного, не вручив его вовремя родной матери для утренней кормёжки. Именно в тот момент я стал невольной причиной истерики у своей родительницы во второй раз за последние сутки. Первая же истерика случилась сразу после родов, когда маму уведомили о врождённой аномалии на моей левой руке.
Молчаливость, отнюдь, была не единственной чертой того беспамятного времени, о котором я могу судить только по чужим воспоминаниям. Ещё, когда я начинал злиться, лицо моё ужасно краснело, ассоциируясь у многих врачей с недозревшей малиной. Никто не мог предположить, что эти две характеристики приживутся, став в будущем серьёзной проблемой для социализации. Но а пока, я был просто желанным ребёнком, не имеющим ничего общего с нынешней бледной тенью в отражении.
Видео-документация выписки из роддома велась другом семьи. На протяжении следующих пятнадцати лет это видео включали на мой день рождения. Пятнадцать раз полуторачасовая запись показывала моего молодого отца, рыскающего по шкафам, в поиске ненужных пожитков для моей дальнейшей транспортировки. Пятнадцать раз в кадре мелькала пятилетняя сестра, дожидаясь «живой куклы». Даже сейчас отчётливо помню её нарядное синее платье с белыми рюшками, а сам материал в отблеске солнечных лучей сильно походил на бархат.
Нервные смешки за кадром. Беготня, в попытке не опоздать. Нетерпящий взгляд сестры. И весомый пласт времени, который показал, как же черты приедаются к нам, имитируя свойства мазута.
Перемотка плёнки. Сцена в новенькой 2105. Теперь уже отец взял на себя роль оператора, запечатлевая плавный профиль своего закадычного друга, иногда хорошо улавливая композицию фрагментов за стеклом. На фоне всё это время слышатся несерьёзные разговоры, сопровождающиеся нервозностью самого события.
Перемотка плёнки. Двор роддома. Заходить внутрь строго запрещено. Мой родитель кричит имя своей жены. Через короткий промежуток за стеклом появляются её черты. Фрамуга распахивается настежь. Зум берёт крупный план.
После небольшой заминки в руках у мамы оказывается свёрток, из которого торчит толстоватое лицо младенца. Папин друг радостно выкрикивает непонятные слова. Сестра просит скинуть её новую куклу прямо с четвёртого этажа. Она сама ещё ребёнок и не знает, насколько её порыв пришелся бы мне кстати. Но пока взрослые весело смеются детской глупости. Эта фраза впоследствии станет достаточно популярной в кругу родственников и друзей.
Перемотка плёнки. В спущенную корзину отец кладёт пакет с привезёнными вещами. Резвости немного убавляется, на улице стоит утомительная жара. Воды никто с собой не взял. Камера со своими героями перемещается в тенёк. Съёмка обрывается. Возобновляется она в момент воссоединения.
Тёплые руки держат молчаливого меня. Начинается ритуал, где каждый хочет подержать свёрток новой жизни. Отец счастлив, мама счастлива. Сестра спрашивает, когда можно будет отнести меня в большой тканый мешок к остальным игрушкам. Все снова смеются. Моё лицо недовольно краснеет, но я молчу, ещё ничего не понимая.
* * *
Первое настоящее воспоминание приходится на достаточно поздний период. Четырёхлетний ребёнок у окна на кухне. Словно очнувшись из самого продолжительного сна, я впервые вижу снег. В моей искалеченной руке зажата милицейская игрушечная машинка. Почему-то основной её цвет красный, только капот традиционно синий, да мигалки на крыше.
В тот момент я не ощущал себя ребёнком, радостно игравшим с новой машинкой, который в порыве фантазии забежал на кухню. Тогда кусок этой форменной пластмассы был сродни снегу за окном. Тем, что я увидел впервые.
Пейзаж за стеклом пленил. Небесные белые хлопья обильно застилали собою пространство. Я точно знаю: тогда я не думал ни о чём. Пустота и ясность. Всё внимание было приковано к этой недолговечной красоте, чья хрупкость поймётся очень не скоро, но которая невидимо ощущалась уже тогда природой собственной, заложенной изначально.
Только после ворвавшегося шума циферблат часов начал своё хождение, вернув меня в реальность, с которой я был знаком и не знаком в равной степени. Моя, ещё белокурая голова инстинктивно обернулась, увидев маму за мытьём посуды.
«Сегодня первое января» – проговорили собственные мысли. И после этого я уже ничего не забывал.
* * *
Болезненность оказалась весомой преградой перед полноценным погружением в социум. Чересчур заботливые руки родных ни на секунду не отпускали меня, стараясь оградить от любых колебаний.
Ветрянка, грыжа, хронический бронхит, мононуклеоз, внутричерепное давление, перекрут яичка, постоянные простуды и шишки на левой руке. Полный набор настоящего страдальца.
В долгожданный садик меня оформили по достижении пятилетнего возраста. Большой ребёнок впервые переступает не больничный порог. Целая клумба ровесников открылась моему замутнённому сознанию на втором этаже.
Высокие мальчики, низкие мальчики, девочки-толстушки и стройные; Белые, смуглые, с кучерявыми волосами и прямыми. Целое человеческое ассорти, коммуницирующее между собой хаотичной волной.
Все эти тела двигались в непонятном вальсе, пугая меня и одновременно завораживая. Не сказать, что чувство «белой вороны» тогда могло подойти моему профилю, но новый человек в коллективе всегда создаёт волнение с обеих сторон.
Воспитательница попросила у всех минуту внимания, представив меня по имени, после усадив на ковёр в виде гоночной трассы и предложив брать любые понравившиеся игрушки. Тогда я послушался эту женщину, почувствовав затылком пристальный взгляд мамы. Не могу сказать как, но я знал: она ждала, что я обернусь с возбуждённой улыбкой. Она хотела увидеть моё лицо прежде, чем впервые оставит своё чадо в потенциально опасном месте. Но я упрямо не желал повиноваться, считая подобный жест слабостью. В конце концов мама ушла. Гордый маленький человек начал постигать азы методом проб и ошибок.
Играть совсем не хочется. На первый план выползает весь посторонний шум. Я беру машинку с оторванным колесом. Корпус её металлический, о чём свидетельствует непривычная увесистость.
Стараюсь ни на кого не смотреть. Очень бо?язно поймать на себе усмешливый взгляд, ведь всё сознательное детство родители подчёркивали мою особенность, возводя высокую стену несоответствия с другими детьми.
«Ты должен быть осторожнее, чем другие детки, у тебя ручка хрупкая, её нельзя повреждать» – это моя мантра.
Любое непопадание в усреднённое представление влечёт за собой нервозное чувство незащищённости, оно как бы заранее (будь то положительная или отрицательная черта) накладывает свою печать внимания со стороны. А для неокрепшего мальчонки – это двойной удар ещё и по той причине, что он не может дать закономерное объяснение собственным чувствам. Поэтому остаётся только принять внешние правила, притворившись увлечённым игрой.
Первым со мной заговорил белобрысый кудрявый паренёк, который впоследствии станет моим другом на короткий период совместного времяпровождения. Он переспрашивает моё имя, а я, в свою очередь, узнаю его.
Р. предлагает поиграть вместе. Ничего не остаётся, как согласиться, учитывая моментально исчезнувший детский снобизм. Мы берём охапку машинок и две го?рсти солдатиков, начиная на ходу сочинять военные конфликты из той поверхностной информации, которую видели по телевизору в мультиках, либо слышали от отцов.
Сначала получалось достаточно коряво. Я всё плевался скромностью, а Р. наоборот, бесновался, кидая свою часть солдатиков в мои; хватая поверженных, вознося их убитые тела с рычанием над головой, после чего швыряя в стену.
Воспитательница то и дело вырастала за нашими спинами, конструктивно отчитывая моего новоиспечённого друга. Она пыталась стыдить его, упрекая в неподобающем поведении перед новым мальчиком. Р. только ехидно улыбался, вжимая голову в плечи, о чём теперь можно было судить, как о свойственной привычке мелкого хулигана получать по голове от взрослых за свои шалости.
В детстве время действительно идёт по особым законам. Словно жизнь и смерть скинулись своим скупым милосердием, умножив каждую прожитую минуту на пять.
Поэтому, когда я говорю, что спустя десять минут ко мне и Р. начали подтягиваться другие дети, вовлекая нас в общий неконтролируемый круговорот, то я говорю о почти пройденном часе.
Со всех сторон начали сыпаться вопросы разных свойств. Я не всегда успевал отвечать из-за нетерпеливости выкрикиваемых голосов. Но если и получалось ответить, то делалось это с полной честностью без прикрас.
Самый неприятный вопрос был о моей руке. Одна высокая девочка с тёмными глазами и пухлыми губами заметила шишки, которые стали уже чуть ли не главной моей характеристикой. Я и сам толком не до конца понимал что это, поэтому оставалось цитировать родительское объяснение: «просто таким родился». Больше никто не поднимал этого вопроса.
Через неделю меня окончательно приняли за своего. Даже я не смог бы выделить себя из толпы. Иногда думается, что и мысли на тот момент стали у всех общими. Один сплошной разум, поглощающий индивидуальность посредством принятия каждым чужого опыта. Мы учились друг у друга, критиковали и сами становились цензорами в неосознанной попытке структурировать внутренний быт.
* * *
Несмотря на приспособленческий уклад, к двум вещам я так и не смог привыкнуть: ко сну после обеда и продлёнке.
Первый месяц мать сама (по личной инициативе) забирала своего ребёнка после обеда, иногда задерживаясь на мучительные двадцать минут, которые мне приходилось коротать в игровой комнате, стараясь хоть как-то развлечься. Она называла это пробным периодом, не хотела надолго оставлять меня в этом месте, скучая и волнуясь.
Со второго месяца сама воспитательница начала прямым текстом обрабатывать молодую женщину, уговаривая начать оставлять ребёнка на более долгий срок. Я никогда не встревал в такие разговоры с капризным властвованием, но суровый прищур говорил сам за себя. Не стоит забывать про багровеющее лицо. Да.
Злость в такие моменты загоралась внутри меня, но я держал рот на замке. Из страха, скромности или неуверенности – я почти никогда не высказывал недовольств. Никогда не клянчил громко в магазине сладости или ещё какой желанный продукт. Всё делалось тихо.
В один из таких утренних разговоров мамино мнение пошатнулось. Она и воспитательница посмотрели сверху вниз на моё пунцовое лицо. Родительница спросила: «Что ты об этом думаешь?», на что я только и смог пожать плечами.
Авторитет воспитательницы зажимал в тиски. Она всё повторяла: «Оставайся, сон полезен для тебя, а после ты сможешь снова играть со своими друзьями. Что ребёнок твоего возраста будет делать дома?». Но и на это я только мо?лча поёжился, что расценили как положительный ответ.
Этот день стал для меня единственным, когда после обеда пришлось идти вместе с остальными в загон. Маленькие овечки проскальзывали в дальнюю комнату, подгоняемые воспитательницей породы бордер-колли.
Странным открытием стали двуместные кровати, выстроенные длинной стороной вертикально к выходу. Ребёнок спит рядом с другим, причём разделения на мальчиков-девочек не было.
Меня положили с дурнушкой по имени Э., которая считалась главным посмешищем группы. У читателя может возникнуть неправильная трактовка, в которой представление о детях формируется под флагом жестокости, но могу заверить – ничего подобного в нас тогда не было. Просто Э. вела себя самым прескверным образом, становясь палкой в колесе любого события. Её недолюбливали буквально все, в том числе воспитательница, цокающая недовольно языком при каждой оплошности этой девицы.
Эта гадкая девчонка постоянно лезла драться со всеми подряд. С завидной стабильностью её руки ломали общую вещь или предмет мебели, до которых она дотягивалась. Э. была неуклюжей, неприятной на внешний вид из-за красного родимого пятная на лице, а ещё она не по годам проявляла интимные жесты в сторону противоположного пола.
Только спустя годы, с нажитым багажом, до меня дошла вся трагедия этой всеми презираемой девочки, которая просто хотела быть нужной. А не получив изначального тепла, она обратилась к примитивным попыткам получить желаемое путём агрессивного поведения.
Не стоит забывать и про её семью, которая (только возможно) была не самой благополучной. Сейчас всё это не имеет никакого смысла. А в те далёкие дни ничего из перечисленного не было доступно детскому уму.
Мысленно возвращаюсь к послеобеденному сну. Э. лежит по левую руку. Моё тело ощипанной курицы замерло на спине, лицо пунцовое. Я ещё не знаю, что нахожусь в положении, которое в более позднем времени начнёт значить куда больше, чем просто совместный сон. Но стыдливость инстинктивно подкрадывается, не называя своего имени.
Чувствую на себе взгляд. Страшно поворачиваться. На животе возникает тяжесть. Это обняла меня Э… Грубо скидываю, ещё больше заливаясь краской. Негодование затмевает здравый рассудок, но я продолжаю упорно молчать в угоду остальным мирно спящим.
Отворачиваюсь, укрывшись одеялом с головой. Только ощутимая рука снова обнимает меня, но я уже ничего не предпринимаю. Противоречивые чувства одолевают меня. За отведённое на сон время я так и не сомкнул глаз.
* * *
С того дня в Э. произошли неприятные для меня изменения. Девочка влюбилась, полностью сосредоточив своё отвратительное внимание на моей персоне.
Поначалу её ухаживания имели безобидный характер, ограничиваясь улыбочкой во время прогулок, предложений съесть в обед сосиску с её тарелки (так как я очень их любил), а иногда поступали предложения для совместных игр.
Друзья всё пошучивали над влюблённостью дурнушки, но моей детской чести не задевали, понимая, что в этой истории нет вины их товарища. Наоборот, между шуточек проскальзывали сочувственные фразы поддержки.
Я, в свою очередь, старался максимально сглаживать углы, отторгая попытки сближения. Выкручивался как мог, стараясь не обижать девочку (так меня воспитывали родители), но пузырь злости потихоньку заполнял ум. Каждый раз, при очередной попытке Э. «соприкоснуться», во мне опускалось забрало жестокости. Маленькими шажками в речь вкраплялись более едкие формы отказа.
Не прошло и трёх недель, как первый раз в жизни я ударил эту никудышную девку. А случай был как некстати подходящий, вышедший за рамки интимной дозволенности.
Случилось это накануне первых чисел зимы. Застывшие лужи вперемешку с грязью за окном, ледяной ветер. Тотальное нежелание подхватывать простудные заболевания всей группой образумили воспитательницу, решившую всё же не выводить нас на обязательную прогулку.
С. тогда притащил из дома яркое нечто цилиндрической формы. Внешний вид смахивал на детские мыльные пузыри. Сначала я так и подумал. Ничего необычного. Мыльные пузыри часто оказывались у детей за неимением фантазии у взрослых. Да и всем нравилось дуть в широкое колечко, создавая воздухом из лёгких прозрачные, переливающиеся на свету, сферы.
Наша группа начала разрывать этого славного парня, кричать ему, просить дать им попускать пузыри. Самое смешное было, когда этот мыльный летающий шар попадал кому-то в глаз. Один крик равнялся толпе смеха. Но С. отрицательно мотал головой, крепко сжимая свою вещицу в огромном кулаке.
Пару девочек, особо хорошо общавшихся с этим парнем, начали надувать губки, обижаясь на своего теперь уже лучшего друга. С. расплывался в самой искренней, самодовольной улыбке. А после доведения всех нас до предела, произнёс: «Я не могу дать вам поиграть с мыльными пузырями, потому что это не они. Это калейдоскоп».
Воцарилась тишина. КА-ЛЕЙ-ДО-СКОП.
Я не чувствовал себя дураком, так как наше племя впервые столкнулось с этим новым таинственным словом. Улыбка владельца этой внеземной штуки окончательно перешла границы приличий. Никто не смел шевелиться. Мы коллективно застыли, подражая рядом стоявшим, ожидая простого объяснения, чтобы стрелки времени снова пошли своим обычным ходом.
С. по-деловому позвал своих друзей в туалет для мальчиков. В его основной круг общения входил и Р., который в последний момент потянул меня за руку, увлекая за собой. Мальчики, невошедшие в привилегированный круг, сразу включили защитный механизм отторжения, прилюдно заявив о преувеличенном значении этой штуковины. Но грустные улыбки выдавали в них досаду. А что поделать?
Весь женский коллектив с новой волной го?мона проводил «первопроходцев» ровно до двери мужской уборной, черту которой им нельзя было переступать. Я с наслаждением вышагивал за парнями, чувствуя особенность положения.
С минуты на минуту тайна слова «калейдоскоп» будет раскрыта. И хоть уже тогда чувствовались определённые отголоски внутреннего интроверта, но сама мысль, что я стану одним из немногих просвещённых, кого начнёт с пристрастием допрашивать толпа – опьянила меня.
Вот мы внутри уборной. С. запретил включать свет. Темно. Слышны возбуждённые смешки и перешептывания.
Хозяин калейдоскопа начинает с серьёзным лицом инструктировать нас, собрав в импровизированный круг. «Когда зайдёте в кабину, прищурьте один глаз, а второй подставьте к глазку с обратной стороны, а затем, нажав на кнопку, начинайте медленно вращать колесо». Так звучали наставления, прежде чем первый доброволец отправился в уединённую кабину для постижения нового.
Я до последнего тянул с походом, вежливо пропуская парней вперёд. Кто-то должен быть последним, таков закон. И раз я единственный мальчик, попавший в тайное общество не по прямому приглашению, то подобная скромность вполне естественно понималась всеми без слов.
Каждый уединившийся издавал удивлённые охи и ахи, просиживая в кабинке с полторы минуты. А по выходу делился только впечатлениями, не в силах описать увиденное словами.
Очередь дошла до меня. Волнение, окутавшее тело, особенно сильно проявлялось в онемевших ногах и чересчур потных ладонях. Дрожащей рукой мне торжественно вручили калейдоскоп, с которым я зашел в кабинку, запершись на щеколду.
Как ни странно, оставшись наедине – волнение спало, как и мой интерес к этой штуковине. Я всё равно заглянул в таинственный глазок, увидев череду переливающихся абстрактных пятен, построенных на зеркальном отображении в несколько рядов. Такая необычная пёстрость отнюдь не впечатлила меня. Наоборот, разочарование и бессмысленность промелькнули в голове. Я почувствовал себя одураченным.
Когда же я вышел, приятели испытующе смотрели на меня, ожидая реакции и, конечно же, тогда ничего не оставалось другого, как сымитировать восторженность.
Маленький человек ещё не может объяснить свои чувства и поступки, но как никто другой он остро чувствует ситуацию и нужность в определённых действиях. Нельзя показаться белой вороной. Нельзя пренебречь удостоившейся чести. Нужно отработать эмоционально, подарив человеку желаемое.
Это был первый опыт лицемерия, иначе в следующий раз попросту не позовут, а то и вовсе перестанут общаться. Да, в тот момент я точно почувствовал нужность в притворстве, но не придав ей статуса гадкости.
Наша импровизированная компания двинулась к выходу. Оживлённая толпа стояла за чертой, весело гогоча. Увидев нас, шум возрос вдвое. Разные голоса выкрикивали «ну чё там?», «мальчики, расскажите, что вы видели?», «дайте посмотреть теперь нам».
Ребята по мою сторону самодовольно улыбались. Один я зарылся внутри, желая поскорее выбраться из зоны повышенного внимания к этой бесполезной штуковине.
Нас отказывались выпускать, пока С. не предоставит возможности остальным заглянуть в загадку. С., в свою очередь, наслаждался развернувшимся зрелищем, не желая вот так просто удовлетворять любопытство толпы. До меня вдруг дошло, что иного выхода, как пробиваться с боем – у нас попросту нет.
Неожиданно снизу из груды тел показалась особо наглая рука, попытавшаяся исподтишка выхватить артефакт. С. в последнюю секунду умудрился отдёрнуть руку, сделав стремительный шаг назад.
В следующие несколько мгновений к наглой руке добавилось плечо, вторая рука, а затем на свет родилась ЕЁ голова, решившая пойти в наступление.
Никто не мог подумать, что Э. (несмотря на всю свою отбитость) посмеет нарушить чуть ли не главное правило нашего строя. Но она это сделала. Детей постигла растерянность. Возмущённое жалкое блеяние и непонимание прокатились по головам с неозвученным вслух вопросом: «что же делать дальше?»
Это убогое создание бросилось на С., но тот интуитивно догадался кинуть калейдоскоп рядом стоявшему парню. Э. бросилась и на него. Началась игра «в картошку».
Кто-то счёл это забавным. В воздухе снова начали витать смешки. Очередь дошла до меня. Ловко поймав артефакт, я сразу же кинул его С… Мне не хотелось, чтобы руки этого мерзкого существа касались меня. Сработано было ла?дно, но у Э., как окажется, резко поменялись планы. В этот раз она не метнулась за игрушкой. Её глаза поймали мой суровый взгляд, обрамлённый пунцовым лицом. Она замерла на мгновение, но только чтобы броситься на свою жертву.
Я оторопел. Стоял как вкопанный, пытаясь побороть чувство паники, заодно придумав план спасения.
