Мир неземной

скачать книгу бесплатно

Мир неземной
Яа Гьяси

Novel. ПереосмыслениеМИФ Проза
Гифти, дочь мигрантов из Ганы, учится на факультете неврологии в Стэнфорде. Научные эксперименты для девушки – способ разобраться в том, что происходит в собственной семье. Несколько лет назад брат Гифти, одаренный спортсмен, умер, не справившись с зависимостью. Отец вернулся из Америки на родину. А мать уже долгое время не в силах справиться с депрессией.

Обращаясь к науке, Гифти упорно продолжает искать ответы в лоне церкви, воспитавшей ее. В свои 28 лет она остро чувствует одиночество. И мечтает стать ученым, чтобы, исследовав безграничные возможности разума, узнать, сможет ли наука ей помочь.

На русском языке публикуется впервые.

Яа Гьяси

Мир неземной

Yaa Gyasi

TRANSCENDENT KINGDOM

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© YNG Books, Inc., 2020

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022

* * *

Посвящается Тине

Мир полон до краев величьем Божьим.
Оно слепит, как слитков мириад.

    Джерард Мэнли Хопкинс «Божье величие» (пер. А. Парина)

Ничто не входит в этот мир, никто из него не выходит.

    Шерон Олдс «Границы»

Глава 1

Стоит подумать о матери, как перед глазами неизменно встает одна и та же картина: женщина, лежащая на двуспальной кровати, в коконе из тщательно выстроенной тишины. Мама не покидала комнату по несколько месяцев, засев среди простыней, точно вирус; первый раз это случилось еще в моем детстве, второй – когда я пошла в аспирантуру. На время первого кризиса меня отправили к родне в Гану, переждать. Помню, мы с тетей шли по рынку Кеджетия, как она вдруг схватила меня за руку и стала куда-то указывать.

– Гляди, – сказала тетя на родном наречии чви. – Видишь? Сумасшедший.

Мне стало ужасно стыдно. Тетя так громко говорила, а высокий человек с грязными дредами стоял совсем неподалеку.

– Да вижу, вижу, – зашипела я в ответ.

Мужчина прошел мимо, бормоча себе под нос и размахивая руками. Только он сам и понимал, что же это значит. Тетя удовлетворенно кивнула, и мы стали протискиваться дальше сквозь толпы людей на этом кошмарно тесном рынке к прилавку, где проводили остаток утра в попытках сбыть поддельные дизайнерские сумки. За те три месяца, что я там прожила, удалось продать лишь четыре штуки.

Даже теперь, спустя годы, я не до конца понимаю, зачем тетя специально обратила мое внимание на того человека. Может, думала, в Америке сумасшедших нет и я их никогда не видела. А может, вспомнила мою маму и настоящую причину, почему тем летом я торчала в Гане, обливаясь потом за прилавком, пока мать лечилась дома в Алабаме. Мне было одиннадцать, и я видела, что мама не больна – по крайней мере, не так, как, по мнению ребенка, болеют люди. Я не понимала, от чего ей нужно лечиться. Не понимала, но что-то подспудно чувствовала. Это ощущение наложилось на стыд от бестактного поведения тети по отношению к тому мужчине. Она говорила: вот, смотри, как выглядят сумасшедшие. А я взамен слышала мамино имя. Видела мамино лицо, недвижное, точно водная гладь. Вспоминала, как пастор мягко касался ее лба, а тихая молитва наполняла комнату монотонным гулом. Не уверена, знаю ли, как выглядят люди с ментальными расстройствами, но по сей день, слыша «сумасшедший», представляю разделенный надвое экран, где по одну сторону тот мужчина с дредами из Кеджетии, а по другую – мама на своей кровати. И ведь никто, ни единая душа на всем том рынке не обращала внимания на беднягу, не боялась его, не презирала. Лишь моя тетя решила мне его показать. Создавалось впечатление, будто он совершенно умиротворен, вопреки бурной жестикуляции и несвязному бормотанию.

Зато мама, при всей своей внешней неподвижности, переживала внутреннюю бурю.

Глава 2

Когда случился второй кризис, я узнала об этом по телефону в нашей лаборатории при Стэнфорде. Мне как раз пришлось рассадить двух мышей по разным коробкам, а то они начали друг друга драть. Я нашла кусочек плоти в уголке их прежнего домика, но не смогла определить, кто же так пострадал. Обе мыши были в крови и, убегая от меня, метались по коробке, хотя, по сути, бежать им было некуда.

– Послушай, Гифти, она почти месяц не появляется в церкви. Я звонил ей домой, но никто не отвечал. Я иногда заглядываю, проверяю, есть ли у нее еда, но боюсь… боюсь, это снова случилось.

Я ничего не ответила. Мыши практически успокоились, но меня до сих пор трясло от их вида. Я переживала за свой эксперимент. Переживала за все.

– Гифти? – позвал пастор Джон.

– Ей лучше пожить со мной.

Уж не знаю, как пастор посадил маму на самолет. Когда я встретила ее в аэропорту Сан-Франциско, она выглядела совершенно обмякшей и безучастной. Невольно представилось, как пастор Джон уложил ее наподобие того, как сворачивают свитер: скрестил руки на груди, подтянул ноги к животу, аккуратно упаковал в чемодан, наклеил сверху ярлык «Осторожно, хрупкое» и передал стюардессе.

Я крепко обняла маму, но она вся сжалась. Я глубоко вздохнула и спросила:

– Багаж забрала?

– Daabi, – ответила она.

– Ясно, багажа нет. Отлично, тогда идем прямиком к машине. – Меня саму так затошнило от собственного приторно-сладкого голоска, что я прикусила язык и сглотнула выступившую на нем кровь.

Мама пошла за мной к моей «Тойоте-Приусу». В иных обстоятельствах мать посмеялась бы над машинкой, ведь сама в Алабаме привыкла ездить на пикапах и внедорожниках. «Гифти, мое кровоточащее сердце», – иногда называла она меня. Не знаю, где мама подцепила эту фразу, полагаю, у пастора Джона или какого-нибудь из телепроповедников, которых она любила смотреть, пока готовила. Возможно, так уничижительно называли людей, которые, как и я, бежали из Алабамы и поселились среди грешников, ведь чрезмерно кровоточащие сердца ослабили нас и не позволили остаться среди стойких избранников Христа в Библейском поясе. Мама также являлась поклонницей Билли Грэма, который любил выдавать сентенции вроде: «Настоящий христианин – это тот, кто может отдать своего домашнего попугая главному сплетнику в городе».

Помню, в детстве я еще думала: как жестоко отдавать кому-то своего попугая, он же к тебе привык!

Забавно, что все такие подцепленные фразочки мама вечно произносила немного неправильно. Я была не просто кровоточащим сердцем, а ее кровоточащим сердцем. Не вопиющий поступок, а вопящий. Мама говорила с легким южным акцентом, который оттенял ее родной ганский. Прямо как волосы моей подруги Энн, которые вообще были каштановыми, но на солнце отливали рыжинкой.

Мама села в машину и уставилась в пассажирское окно, тихая, как церковная мышка. Я попыталась посмотреть на все вокруг ее глазами. Когда я впервые приехала в Калифорнию, все казалось таким красивым. Даже трава, пожелтевшая, пожухшая от бесконечной засухи, смотрелась будто не из нашего мира. Наверное, я угодила на Марс, ведь не может же и это быть Америкой? Я вспомнила однообразные зеленые пастбища из своего детства, небольшие холмы, которые мы звали горами. Меня поразили масштабы западного пейзажа. Я приехала в Калифорнию, потому что хотела потеряться и найти себя. В колледже я прочла «Уолден, или Жизнь в лесу», потому что та книга нравилась мальчику, который нравился мне. Помню, ничего в ней не поняла, но повыделяла кучу цитат, в том числе эту: «Пока мы не потеряемся – иными словами, пока мы не потеряем мир, – мы не находим себя и не понимаем, где мы и сколь безграничны наши связи с ним».

Если маму и впечатлил пейзаж, я этого не заметила. Мы ехали в общем потоке, и рядом с нашей машиной пристроилась другая. Ее владелец быстро отвернулся, потом оглянулся на меня и снова отвернулся прочь. Мне почему-то захотелось подействовать ему на нервы или, может, передать часть своей неловкости, поэтому я продолжила пялиться. Мужчина стиснул руль, стараясь больше не оборачиваться. Его побелевшие костяшки перевивали красные жилки. Наконец он сдался, бросил на меня сердитый взгляд и одними губами спросил: «Что?» Я всегда замечала, что движение по мосту подталкивает каждого к его личной грани. Словно водители внутри машин смотрят на воду и задаются вопросом: «А что, если?.. Существует ли другой выход?» Мы снова двинулись вперед. В плотном потоке мужчина был так близко, буквально руку протяни. Что бы он сделал, если бы мог прикоснуться ко мне? Куда бы выплеснул свою ярость, если бы не приходилось сдерживать ее, сидя в своей «Хонде-Аккорд»?

– Есть хочешь? – спросила я маму, наконец поворачиваясь к ней.

Она пожала плечами, все так же глядя в окно. Во время прошлого кризиса мама потеряла тридцать килограммов за два месяца. Когда я вернулась из Ганы, то с трудом узнала ее, ту самую женщину, что всегда считала худых людей оскорблением природе, как будто какая-то лень или недостаток характера мешали им ценить чистую радость от хорошей пищи. В итоге она сама пополнила их ряды. Щеки ее впали, живот сдулся. Она опустела, исчезла.

Я твердо решила более такого не допускать и купила в сети поваренную книгу по ганской кухне, дабы наверстать те годы, что увиливала от обязанностей по готовке. Еще до приезда мамы я опробовала несколько блюд в надежде набить руку. Купила фритюрницу, хотя студенческий бюджет не предполагал приобретения таких экзотических ингредиентов, как бофрот (ганский пончик) или плантан (разновидность банана). Мама обожала жареную пищу. Ее мать продавала такую с тележки у обочины дороги в Кумаси. Бабушка была из народности фанти[1 - Фанти (самоназвание – мфантсе, фанте) – народ, по большей части живущий в Гане между г. Секонди и р. Денсу (ок. 1,8 млн человек), также небольшая часть живет в Либерии. Здесь и далее прим. пер.], родом из рыбацкого городка Абандзе, и славилась своим презрительным отношением к другой народности, ашанти[2 - Ашанти (ашантийцы; самоназвание – асантефо, асанте – означает «объединяющиеся для войны») – народ группы акан. Живут в центральных районах Ганы (области Ашанти и Бронг-Ахафо).]. Ее упрямство доходило до того, что старушка наотрез отказывалась говорить на чви даже после двадцати лет жизни в столице. Покупаешь еду у нее – обязан слушать ее язык.

– Приехали, – сообщила я и поспешила помочь маме выбраться.

Она пошла чуть впереди, хотя никогда прежде не бывала в этой квартире. Мама всего пару раз навещала меня в Калифорнии.

– Прости за бардак, – извинилась я, хотя никакого бардака не было. С моей точки зрения, но ведь я – не она. Каждый раз, стоило маме приехать ко мне домой, она проводила пальцем по вещам, которые мне и в голову не приходило вытирать, – по ламелям жалюзи, по дверным петлям – и подчеркнуто демонстрировала скопившуюся там черную пыль. Мне оставалось лишь пожимать плечами в ответ на обвинения.

– Чистота дома – это благочестие, – любила повторять мама.

«Чистота дома – это почти как благочестие», – хотелось поправить мне, но она бы лишь нахмурилась, мол, какая разница?

Я показала спальню маме, она молча забралась на кровать и погрузилась в сон.

Глава 3

Едва услышав тихое похрапывание, я на цыпочках выбралась из квартиры и пошла проверить своих мышей. И пусть я их рассадила, наиболее пострадавшая корчилась от боли в углу коробки. Судя по всему, долго бедняга не протянет. Мне почему-то стало ужасно грустно, но, когда двадцать минут спустя мой напарник Хан застал меня рыдающей в углу комнаты, стыд не позволил признаться, что причиной слез стала вероятная смерть мыши.

– Паршивое свидание выдалось, – соврала я.

Лицо Хана исказил ужас, но напарник все же выдавил пару слов поддержки. Несложно догадаться, что он при этом думал. «Я пошел в науку не затем, чтобы разбираться с женскими истериками». Мой плач превратился в смех, громкий и хриплый, отчего ужас на лице Хана стал явственнее, а уши запылали, точно красный сигнал светофора. Я оборвала смех, выбежала из лаборатории в уборную и уставилась в зеркало. Покрасневшие опухшие глаза, нос как слива, кожа на ноздрях шелушится после салфеток.

– Возьми себя в руки, – велела я женщине в зеркале, но получилось так ненатурально, словно я воспроизводила сцену из фильма, словно у меня нет «я», за которое можно было бы ухватиться, – или, скорее, целый миллион «я», слишком много, чтобы собрать воедино. Одно стояло в уборной и играло роль; другое – в лаборатории глядело на раненую мышь – животное, к которому я ничего не испытывала, но чья боль каким-то образом пришибла меня. Или, наоборот, расщепила. Еще одно все еще думало о моей матери.

Мышиная драка так потрясла меня, что я проверяла зверюшек куда чаще, чем следовало. Когда я вернулась в лабораторию, Хан уже был там, оперировал свою мышь. И как обычно, закрутил термостат до минимума. Я поежилась от холода, и напарник поднял голову.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – ответила я.

Мы уже месяцами трудились вместе, но дальше обычного приветствия не заходили – кроме того момента, когда Хан застал меня в слезах. Теперь напарник больше мне улыбался, но стоило попытаться завязать беседу, его уши снова вспыхивали красным.

Я проверила мышей, ход эксперимента. Никаких драк, никаких неожиданностей.

Я поехала обратно в квартиру. Мама все так же лежала в спальне под облаком из одеял. С губ ее срывался звук, похожий на мурчание. Я так долго жила одна, что теперь меня нервировал даже этот тихий шум, по громкости не превышавший легкий гул. Я уже и забыла, каково это: жить с мамой, заботиться о ней. Долгое время – на самом деле почти все мои сознательные годы – были только я и она, однако наше сожительство было неестественно. Она это знала, я это знала, и обе мы старались забыть правду – что изначально нас было четверо, а потом трое, двое. Когда мама уйдет, добровольно или нет, останусь я одна.

Глава 4

Дорогой Боже!

Мне все любопытно, где же ты есть. В смысле, я знаю, что ты здесь, со мной, но где именно? В космосе?

Дорогой Боже!

Черная Мамба много шумит, но вот когда злится, то двигается очень медленно и тихо, а потом вдруг бац! – и оказывается прямо перед тобой. Базз говорит, это потому, что она африканский воин и обязана уметь подкрадываться незаметно.

Базз очень забавный. Лазит везде тихонько, а потом вдруг как нависнет, подберет что-то с пола и спрашивает: «Это что такое?» Он больше не показывает Чин Чина.

Дорогой Боже!

Если ты в космосе, то как меня видишь? И на что я тогда для тебя похожа? А как выглядишь ты, если ты вообще как-то выглядишь? Базз говорит, ни за что не станет астронавтом. Думаю, я тоже, но если ты в космосе, я бы к тебе слетала.

Глава 5

Когда нас было четверо, я, в силу малолетства, этого не ценила. Мама любила рассказывать истории об отце. Метр девяносто пять ростом, пожалуй, самый высокий человек, какого она только видела, – может, даже самый высокий во всем Кумаси. Вечно крутился у их тележки, подтрунивал над упрямой бабулей с ее приверженностью фанти, уламывал угостить его бесплатно ачомо, ганскими чипсами, которые он называл «чин чин», как нигерийцы в городе. Когда родители встретились, маме было тридцать, когда поженились – тридцать один. Старая дева, по ганским меркам, но мать твердила, мол, Господь велел ей подождать, а когда она встретила папу, то поняла, кого же столько ждала.

Мама звала его Чин Чин, такое прозвище дала ему бабушка. Когда я была маленькой и хотела послушать о нем, то стучала себя по подбородку, пока мама не сдавалась. «Расскажи о Чин Чине», – просила я. И почти не воспринимала его как своего отца.

Чин Чин был старше мамы на шесть лет. Жил со своей матушкой и не испытывал никакой потребности жениться. Его вырастили католиком, но стоило маме с ним сойтись, как она затащила его в свое пятидесятничество. В этой вере их и обвенчали. Стояла ужасная жара, а гостей собралось так много, что на третьей сотне просто перестали считать.

Родители молили Бога о ребенке, но месяц шел за месяцем, год за годом, а ответа не было. Вот тогда мама впервые усомнилась в воле Божьей. «Мне ли, когда я состарилась, иметь сие утешение? и господин мой стар»[3 - Бытие 18:12.].

– Ты можешь завести дитя с другой, – предложила она, по-своему истолковав молчание Господа, но Чин Чин лишь рассмеялся. Тогда мама заперлась в гостиной бабушкиного дома и провела три дня в посте и молитве. После такого она, должно быть, выглядела как ведьма и пахла как бродячая собака, но, выйдя из молитвенной комнаты, сказала моему отцу: «Сейчас», – и они возлегли вместе. Девять месяцев спустя родился мой брат Нана, мамин Исаак.

«Видела бы ты, как Чин Чин улыбался Нана, – любила повторять мама. – От всей души. У него загорались глаза, губы растягивались до самых ушей, и даже сами уши приподнимались». Нана отвечал отцу тем же. И если папино сердце напоминало потускневшую от времени лампочку, брат был чистым светом.

Нана пошел в семь месяцев. Так родители поняли, что он вырастет высоким. Его обожали все соседи, вечно звали на праздники. «А вы Нана с собой приведете?» – спрашивали они, желая озарить свой дом его улыбкой, повеселиться, глядя на его неуклюжие детские танцы.

Каждый торговец держал про запас подарок для Нана. Плошку коко – острой пшенной каши, кукурузный початок, небольшой барабанчик. «Разве есть что-то, чего мой сын не может получить?» – задавалась вопросом мама. Почему бы ему не завоевать весь мир? Она знала, что Чин Чин с ней согласен. Нана, любимый, обожаемый Нана заслуживал только самого лучшего. Но что лучшее мог предложить ему мир? По мнению Чин Чина – бабушкины ачомо, суету Кеджетии, красную глину и вкуснейшее фуфу[4 - Популярное западноафриканское блюдо, которое готовят из бананов, перетертых до состояния пюре, с добавлением овощей и специй.] его матушки. То есть Кумаси, Гану. Мама так не думала. Ее кузина переехала в Америку и теперь помогала семье в Гане деньгами и одеждой. А значит, по ту сторону Атлантики полно и денег, и одежды. После рождения Нана Гана стала казаться слишком тесной, а мама хотела, чтобы сыну было куда расти.

Родители бесконечно спорили, но в итоге легкая натура Чин Чина позволила ему так же легко отпустить мою мать. Недели не прошло, как она вступила в лотерею на получение грин-карты. В те времена ганцы еще редко эмигрировали в Америку, поэтому шансы на выигрыш были высоки. Несколько месяцев спустя мама узнала, что система случайным образом выбрала ее заявку и дала добро на ПМЖ. Мать собрала свои нехитрые пожитки, взяла маленького сына и уехала в Алабаму, штат, о котором ничего не знала, но где собиралась жить с кузиной, которая как раз доучивалась на докторскую степень. По уговору Чин Чин должен был присоединиться к маме позже, когда подзаработает денег на второй билет на самолет и их собственное жилье.

Глава 6

Мама спала весь день и всю ночь, сутки напролет. Она практически не двигалась. При любой возможности я старалась убедить ее что-нибудь съесть. Стала готовить коко, свое любимое детское блюдо. Мне пришлось обойти три разных магазина, чтобы отыскать нужный сорт проса, подходящую кукурузную шелуху и правильный арахис для посыпки. Надеялась, что уж кашу-то мама проглотит не задумываясь. Утром, перед тем как пойти на работу, я оставила миску у ее постели, но, когда вернулась, поверхность блюда подернулась пленкой, а все, что ниже, так слежалось, что пришлось немало потрудиться, выскабливая кашу в раковину.

Мама всегда лежала ко мне спиной, словно чуяла, когда я войду в комнату с тарелкой коко. Я представила, вот бы кто-нибудь заснял это и сделал монтаж: внизу подстрочником мелькают названия дней недели, но единственное, что меняется в кадре, – моя одежда.

Примерно через пять суток в таком режиме я вошла в комнату, а мама не спала и лежала лицом ко мне.

– Гифти, ты все еще молишься? – спросила она, когда я поставила чашку с коко.

Пожалуй, милосерднее было бы солгать, но милосердие во мне закончилось. А может, никогда и не начиналось. Я смутно припоминала, что в детстве была доброй, но, вероятно, путала доброту и младенческую невинность. Между мной прежней и нынешней было так мало общего, что казалось бессмысленным выказывать матери чувства вроде милосердия. Разве тогда я его знала?

– Нет, – ответила я.

В детстве я молилась. Читала Библию, вела дневник, где писала письма Богу. Жутко боялась, что их прочитают, поэтому придумала кодовые имена для всех тех, кто, по моему мнению, заслуживал его кары.

Если пролистать этот дневник, становится ясно, что я была из тех ярых христиан, что от души верят в искупительную силу наказания. «Причина, почему они еще не упали и не падают, может быть только одна – не пришло назначенное Богом время. Поэтому и сказано, что, когда оно придет, “нога их поскользнется”. Бог не будет больше поддерживать их на скользком месте. Он оставит их одних»[5 - Д. Эдвардс. Грешники в руках разгневанного Бога.].

Свою мать я назвала Черной Мамбой – мы в школе как раз проходили пресмыкающихся. Учитель показал нам фильм, где двухметровая змея, похожая на изящную женщину в обтягивающем платье, скользила по пескам Сахары в погоне за кустарниковой белкой.

В ту ночь я записала в своем дневнике:

Дорогой Боже!

Последнее время Черная Мамба со мной очень плохо обходится. Вчера сказала, что, если не приберусь в комнате, никто не захочет на мне жениться.

Брат Нана проходил под кодовым именем Базз. Не помню почему. Поначалу Базз был моим героем:

Дорогой Боже!

Базз сегодня бегал к фургончику с мороженым. Себе взял эскимо-ракету, а мне леденец с Флинстоунами.

Или:

Дорогой Боже!

Сегодня в центре отдыха другие ребята не захотели со мной играть в трехногие гонки, мол, я слишком маленькая. А Базз пришел и сказал, что встанет со мной в пару! И знаешь что? Мы победили, и я получила приз.

Временами брат меня донимал, но тогда его промахи были невинными, заурядными.