скачать книгу бесплатно
Он уставился на кость, покрытую коркой грязи. Один ее конец был раздроблен, и на всей поверхности виднелись следы звериных клыков.
– Где вы это нашли?
– Возле дома Рейчел Соркин.
– А откуда она у Рейчел?
– Собаки Элвина Клайда приволокли ее во двор. Она не знает, откуда взялась кость. Я была там сегодня утром, осматривала Элвина. Он прострелил себе ногу.
– Опять? – Он закатил глаза, и оба рассмеялись.
Если каждому городку положено иметь своего сумасшедшего, в Транквиле эту роль исполнял Элвин.
– С ним все в порядке, – заверила Клэр. – Но думаю, этот огнестрел нужно зафиксировать в протоколе.
– Считайте, что это уже сделано. У меня целое досье на Элвина и его ранения. – Он жестом указал ей на стул. – А теперь расскажите мне про кость. Вы уверены, что она человеческая?
Клэр села. Хотя фактически их ничто не разделяло, Линкольн почти физически ощущал барьер сдержанности, стоявший между ними. Он почувствовал это с самой первой встречи, когда она, вскоре после переезда в Транквиль, пришла в трехкамерную тюрьму, чтобы осмотреть арестанта, который жаловался на боли в желудке. Она сразу заинтересовала Линкольна. Где ее муж? Почему она одна воспитывает сына? Но ему было неловко задавать ей личные вопросы, было непохоже, что она одобрит вторжение в частную жизнь. Приятная, но скрытная, Клэр, судя по всему, никого не хотела подпускать слишком близко, а жаль. Она красивая, невысокая, но крепкая, с ясными темными глазами и шапкой кудрявых каштановых волос, в которых уже проступали первые седые пряди.
Положив руки на стол, Клэр чуть нагнулась вперед.
– Я не эксперт, конечно, – призналась она, – но животного с такой костью я не могу себе представить. Судя по размеру, кость детская.
– А других костей рядом не было?
– Мы с Рейчел обыскали весь двор, но ничего не нашли. Собаки могли подобрать ее в лесу. Вам придется осмотреть местность.
– Вполне возможно, что это останки древних индейских захоронений.
– Не исключено. Но, наверное, все-таки нужно передать ее судмедэксперту. – Клэр вдруг повернулась, склонила голову и прислушалась. – Что это за шум?
Линкольн вспыхнул. Из камеры снова доносился крик Дорин – свежий поток брани.
– Будь ты проклят, Линкольн! Ничтожество! Подлый обманщик! Будь ты проклят!
– Видно, кто-то вас недолюбливает, – сказала Клэр.
Линкольн вздохнул и прижал руку ко лбу.
– Моя жена.
Взгляд Клэр смягчился и стал сочувственным. Похоже, она знала о его проблемах. Как и все жители города.
– Мне очень жаль, – проговорила она.
– Эй, ничтожество! – вопила Дорин. – Ты не имеешь права так обращаться со мной!
С видимым усилием Линкольн снова переключил свое внимание на странную находку.
– Как вы думаете, сколько лет было жертве?
Клэр взяла кость и повертела ее в руках. На мгновение она затихла, исполненная трепета от сознания того, что когда-то эта сломанная кость служила опорой резвому веселому человечку.
– Совсем ребенок, – пробормотала она. – Я бы предположила, что не больше десяти лет. – Положив кость на стол, Клэр не отводила от нее взгляд.
– Последнее время о пропаже детей никто не заявлял, – заметил Линкольн. – Здешним поселениям несколько столетий, и старые кости то и дело обнаруживают. А в прошлом веке довольно часто умирали молодыми.
Клэр нахмурилась.
– Я не думаю, что этот ребенок умер естественной смертью, – тихо возразила она.
– Почему вы так решили?
Она протянула руку к настольной лампе и, включив ее, поднесла кость к свету.
– Вот, – показала она. – Под слоем земли это почти незаметно.
Линкольн полез в карман за очками – еще одно напоминание о прожитых годах, об ускользающей молодости. Наклонив голову, он попытался разглядеть то, что она показывала. Но только когда она аккуратно соскребла ногтем грязь, он увидел клиновидный надрез. Это был след топора.
2
Когда Уоррен Эмерсон наконец пришел в себя, он обнаружил, что лежит возле поленницы, а в глаза ему светит солнце. Последнее, что он помнил, – это полумрак, серебристый налет инея на траве и замерзшие комья земли. Он колол дрова – взмахивал топором и с удовольствием слушал отзвук удара, разносящийся в морозном воздухе. Сосну во дворе дома еще скрывала темнота.
Теперь солнце стояло над деревом, и это значило, что он пролежал на земле довольно долго – возможно, около часа, если судить по расположению светила на небе.
Уоррен медленно приподнялся и сел, его голова болела, как обычно в таких случаях. Руки и лицо занемели от холода; обе перчатки валялись в стороне. Он увидел лежавший рядом топор, лезвие было глубоко засажено в кленовое полено. Наколотые дрова – как раз на дневную растопку – были разбросаны вокруг. Эти наблюдения, а потом и их осмысление заняли у него много времени. Соображать было трудно – разрозненные и оборванные мысли будто бы уныло тащились откуда-то издалека. Но Уоррен проявлял терпение, зная, что вскоре все встанет на свои места.
Он вышел из дома на рассвете, чтобы наколоть дров на день. Плоды его труда были разбросаны по двору. Он почти уже закончил работу, но стоило ему вонзить топор в последнее полено, как вдруг над ним сомкнулась темнота. Он упал прямо на дрова; наверное, поэтому они и разлетелись в разные стороны. Его нижнее белье было влажным; должно быть, он обмочился, как это всегда с ним случалось во время приступа. Оглядев свою одежду, он заметил мокрые пятна на джинсах.
А рубашка была в крови.
Он с трудом встал на ноги и, пошатываясь, медленно побрел к дому.
На кухне было жарко и душно от натопленной печи; ему стало не по себе, и, когда он дошел до ванной, перед глазами уже стояла мутная пелена. Он присел на побитую крышку унитаза, обхватил голову руками и стал ждать, пока рассеется туман в голове. Пришла кошка, потерлась о его икру и замяукала, требуя внимания. Уоррен потянулся к ней, и прикосновение к мягкой шерсти немного ободрило его.
Лицо постепенно обретало чувствительность, и он уже отчетливо ощущал пульсирующую боль в виске. Ухватившись за край раковины, он поднялся на ноги и посмотрел в зеркало. Над левым ухом седые волосы слиплись от крови. На щеке, словно краска, запеклась кровяная струйка. Он разглядывал собственное отражение в зеркале; шестьдесят шесть тяжелых зим, честная работа и одиночество изрезали его лицо глубокими морщинами. Его единственной собеседницей была кошка, которая сейчас мяукала в ногах, но не от нежности, а от голода. Он любил кошку; однажды ему предстоит оплакивать ее смерть и устраивать мрачные похороны, а потом тосковать по ночам, не слыша ее мурчания, но Уоррен не питал иллюзий насчет взаимности этой любви.
Он разделся, сняв поношенную окровавленную рубашку и пропитанные мочой джинсы. Раздевался он так же тщательно, как и работал, – аккуратно складывая одежду на крышку унитаза. Он включил душ и встал под воду, не дожидаясь, пока она нагреется; дискомфорт длился всего мгновение и на фоне его холодной и неуютной жизни казался сущим пустяком. Он смыл кровь с волос, и свежую рану защипало от мыла. Должно быть, он повредил кожу головы, когда упал на поленницу. Ничего, заживет, как и все остальные раны. Уоррен Эмерсон был ходячим свидетельством прочности рубцовых тканей.
Кошка возобновила свое мяуканье, как только он вышел из душа. Этот жалобный писк отчаяния невозможно было слушать, не испытывая чувства вины. Не одеваясь, он прошел на кухню, открыл банку «Фрискис» с кусочками курицы и ложкой наполнил миску Моны.
Радостно мурлыкнув, она набросилась на еду – теперь ей было все равно, дома хозяин или нет. Если бы не его умение работать консервным ножом, кошка не испытывала бы необходимости в его существовании.
Он пошел в спальню одеваться.
Когда-то это была комната его родителей; здесь до сих пор хранились их вещи. Кровать на пружинах, комод с медными ручками, на стенах фотографии в оловянных рамках. Застегивая рубашку, он задержал взгляд на одной из них – темноволосая девочка со смеющимися глазами. «Что сейчас делает Айрис? – подумал он, как делал это каждый день на протяжении всей своей жизни. – Вспоминает ли обо мне?» Взгляд переместился на другое фото. Это был их последний семейный портрет – улыбающаяся пухленькая мама и отец, скованно чувствовавший себя в костюме и галстуке. А вклинившийся между ними мальчик с зачесанными набок волосами – маленький Уоррен.
Он протянул руку и коснулся пальцами своего лица, такого, каким оно было у двенадцатилетнего мальчика. Он не мог вспомнить этого паренька. На чердаке лежали игрушечные поезда, приключенческие книжки и обломанные цветные карандаши, когда-то принадлежавшие ребенку с фотографии, но то был другой Уоррен – который играл в этом доме и с улыбкой позировал для семейного фото, стоя в окружении родителей. Совсем не тот Уоррен, которого он видел, когда смотрел в зеркало.
Он вдруг испытал непреодолимое желание вновь прикоснуться к игрушкам того ребенка.
Он забрался на чердак и подтащил к свету старый сундук для белья. Голая лампочка покачивалась над головой. Уоррен поднял крышку сундука. Внутри лежали сокровища. Он вытаскивал их по одному, раскладывая на пыльном полу. Банка из-под печенья с полной коллекцией миниатюрных машинок «Матчбокс». Деревянный конструктор. Кожаный мешочек с шариками. И наконец нашел то, что искал, – шашки.
Он разложил доску и расставил шашки: красные со своей стороны, черные со стороны противника.
Мона взобралась на чердак и уселась рядом с ним, из ее рта пахло курицей. Какое-то время она с кошачьим презрением разглядывала доску. Потом грациозно подошла к ней и понюхала одну из черных шашек.
– Это твой первый ход? – спросил Уоррен.
Ход был не слишком удачным, но, в конце концов, чего можно ожидать от кошки? Он двинул за нее черную шашку, и она, казалось, была удовлетворена.
От порывов ветра за окном грохотали распахнутые ставни. Ветки сирени скребли обшивку дома.
Уоррен передвинул красную шашку и улыбнулся своей партнерше.
– Твой ход, Мона.
В половине седьмого пятилетняя Изабель Моррисон прокралась в спальню своей старшей сестры Мэри Роуз и нырнула к ней под одеяло – так она поступала каждое буднее утро. Свернувшись клубочком в теплой постели и напевая под нос, она ждала пробуждения Мэри Роуз. Сестра переворачивалась с боку на бок, ворча и вздыхая, и ее длинные темные волосы щекотали лицо Изабель. Она считала Мэри Роуз самой красивой девочкой на свете. Сестра напоминала ей спящую красавицу Аврору, ожидающую поцелуя принца. Иногда Изабель сама становилась прекрасным принцем и, хотя девочкам и не полагается целовать друг друга, прикасалась губами к губам сестры и объявляла: «Теперь ты должна проснуться!»
Однажды Мэри Роуз, притворившись спящей, неожиданно вскочила и, словно хихикающее чудовище, принялась нещадно щекотать Изабель; обе девочки скатились с кровати, слившись в счастливом хохоте и визге.
Вот бы Мэри Роуз и сейчас ее пощекотала. Вот бы она снова была нормальной.
Изабель приникла к уху сестры и прошептала:
– Ты не собираешься просыпаться?
Мэри Роуз натянула одеяло на голову.
– Уйди, зараза.
– Мамочка говорит, что пора в школу. Тебе надо вставать.
– Уйди из моей комнаты!
– Но уже пора…
Мэри Роуз, рассвирепев, резко и зло отпихнула сестру.
Изабель отползла к изножью кровати и улеглась там, замерев в тревожном молчании, потирая ушибленную голень и пытаясь осознать то, что произошло. Никогда еще Мэри Роуз не била ее. Она всегда просыпалась с улыбкой, дразнила ее Изабелькой-тефтелькой и заплетала ей косы, перед тем как уйти в школу.
Она решила предпринять новую попытку. Девочка на четвереньках подползла к сестринской подушке, отогнула уголок одеяла и прошептала в ухо Мэри Роуз:
– А я знаю, что мама с папой собираются подарить тебе на Рождество. Хочешь, скажу?
Мэри Роуз тут же открыла глаза. И, повернувшись, в упор взглянула на Изабель.
Съежившись от страха, Изабель соскочила с кровати и уставилась в лицо, которое почти не узнавала. Лицо, которое пугало ее.
– Мэри Роуз! – прошептала она. И выбежала из комнаты.
Внизу, на кухне, мама, помешивая овсянку на плите, слушала радио, которое заглушали пронзительные крики длиннохвостого попугая Рокки. Когда заплаканная Изабель вбежала на кухню, мама повернулась к ней и проговорила:
– Уже семь часов. Твоя сестра собирается вставать?
– Мамочка, – в отчаянии захныкала Изабель. – Это не Мэри Роуз!
Ной Эллиот выполнил сальто на скейтборде – оттолкнувшись от обочины, взлетел в воздух, а затем аккуратно приземлился на асфальт. «Есть! Получилось!» От ветра полы его мешковатой одежды разлетались в стороны. Он проехал на скейтборде до учительской парковки, у обочины подпрыгнул на доске и, развернувшись в воздухе, пустился в обратный путь.
Только в эти мгновения он был сам себе хозяином; рассекая на скейтборде, он сам определял свою судьбу, выбирал свой курс. Последнее время слишком многое решали за него другие – несмотря на возмущение и протесты, его увлекали в будущее, которого он не хотел. Но когда он мчался на доске и ветер бил ему в лицо, а земля уходила из-под ног, он принадлежал самому себе. Забывал о том, что вынужден прозябать в этом богом забытом городишке. Забывал – хотя бы на время этой захватывающей гонки, – что отца уже нет и прежней жизни больше никогда не будет.
Ной чувствовал, как за ним наблюдают новенькие девчонки. Они сбились в небольшую группку за классами на колесах, их гладкие головки дружно склонялись друг к другу под звонкое хихиканье. Их лица одновременно поворачивались в сторону Ноя, а глаза следили за его движениями. Он редко заговаривал с ними, да и они только иногда заводили беседу, но в обеденное время всегда выходили во двор, чтобы понаблюдать за его произвольной программой.
Ной был не единственным скейтбордистом в старшей школе Нокс, но определенно лучшим, и девчонки неизменно держали его в поле зрения, тогда как на других парней, носившихся на досках по асфальту, не обращали особого внимания. Те ребята всего лишь выпендрежники, чуваки, которые строят из себя скейтбордистов и разряжаются в специальную одежду для этого вида спорта. Да, прикид подобран правильно – шорты «Бердхаус», обувь «Кевлар» и брюки настолько широкие, что отвороты волочатся по земле, – но все равно они провинциальные выпендрежники. Они же не катались на скейтах с крутыми пацанами в Балтиморе.
Когда Ной снова развернулся, он заметил, как на обочине дорожки блеснули чьи-то светлые волосы. За ним наблюдала Амелия Рейд. Она стояла одна и, как всегда, прижимала к груди книгу. Амелия была типичной «сладкой» девочкой – вся из себя идеальная, прямо-таки золотая. Не то что ее нелепые братцы, которые вечно донимают его в столовой. Ной никогда прежде не замечал, чтобы она наблюдала за ним, и от сознания, что ее внимание сейчас сосредоточено именно на нем, у мальчика задрожали колени.
Он подпрыгнул на доске и едва не потерял ее при приземлении. «Сосредоточься, парень! Не раскисай». Он со свистом пронесся к преподавательской парковке, развернулся и с грохотом помчался по бетонному пандусу. С одной стороны спуск был огорожен перилами. Он вспрыгнул прямо на них. Съезд обещал быть классным.
Если бы Тейлору Дарнеллу не вздумалось оказаться у него на пути.
– С дороги! – заорал Ной, но Тейлор не успел вовремя среагировать.
В последнее мгновение Ной спрыгнул с доски и повалился на землю. Скейтборд, набирая скорость, скатился по перилам и врезался прямо в спину Тейлора.
Дарнелл подпрыгнул от удара.
– Какого черта! – заорал он. – Кто это кидается?
– Я не кидался, старик, – возразил Ной, поднимаясь с земли. Кожа у него на ладонях была содрана, колено пульсировало от боли. – Случайно получилось. Ты просто оказался на пути. – Ной нагнулся поднять скейтборд, который перевернулся при падении.
Тейлор нормальный парень, он одним из первых подошел к Ною знакомиться, когда тот восемь месяцев назад приехал в город. Иногда они даже тусовались вместе, демонстрируя друг другу новые трюки на досках. Поэтому Ной был потрясен, когда Тейлор вдруг ударил его со всей силы.
– Эй! Послушай! В чем дело? – возмутился Ной.
– Ты кинул в меня доску!
– Да нет, не кидал.
– Все видели! – Тейлор оглядел подоспевших зевак. – Вы видели?
Никто ничего не сказал.
– Я же говорю, это вышло случайно, – пояснил Ной. – Извини, старик.
Со школьного двора донесся смех. Тейлор увидел девчонок и догадался, что они наблюдают за перепалкой; его лицо тут же стало пунцовым от злости.
– Заткнитесь! – рявкнул он. – Идиотки!
