скачать книгу бесплатно
* * *
Перед нами стоит дилемма: либо мы оставляем почитающуюся непогрешимой теорию относительности, либо расстаемся с верой в нашу способность точно и воспроизводимо предсказывать будущее. В самом деле, проблема знания будущего порождает массу вопросов, ответить на которые, принимая общепринятые допущения, невозможно, если только исследователь, во-первых, не поставит наблюдателя вне времени и, во-вторых, не сведет к нулю всякое движение. Если вы принимаете теорию относительности, то должны признать, что в ее рамках время и наблюдатель находятся в строго определенном взаимодействии; в противном случае в расчеты вкрадываются неточности. Может, таким образом, показаться, что точное предсказание будущего невозможно в принципе. Но как тогда объяснить то, что люди находят за пределами видимых целей уважаемых ученых? Как в таком случае можем мы объяснить феномен Муад’Диба?
(Лекции о предзнании, Харка аль-Ада)
– Мне надо кое-что сказать тебе, хотя я понимаю, что мои слова напомнят о многих опытах нашего совместного прошлого, а это может принести тебе определенный вред.
Джессика помолчала и посмотрела на Ганиму, стараясь понять, какое впечатление произвело на девочку ее предупреждение.
Они сидели вдвоем на низких подушках в покоях сиетча Табр. Потребовалось немалое искусство, чтобы устроить эту встречу наедине, и Джессика не была уверена, что это искусство потребовалось от нее одной. Ганима проявляла недюжинную способность к предчувствию и обостренному пониманию.
Прошло почти два часа после восхода солнца, время приветствий и восторгов осталось позади. Джессика успокоила неистовое биение сердца и постаралась сосредоточить внимание на грубых стенах покоев, украшенных темными занавесями и желтыми подушками. Напряжение тем не менее росло, и впервые за многие годы Джессика вспомнила Литанию против страха, усвоенную в Бене Гессерит.
«Я не должна бояться. Страх убивает ум. Страх – это маленькая смерть, которая несет с собой полное оцепенение. Я смело встречу свой страх. Пусть он охватит меня и пройдет через меня. И только когда он пройдет, я обращу свой внутренний взор на его путь. Там, где прошел страх, не остается ничего. Остаюсь только Я».
Мысленно повторив литанию, Джессика, успокоившись, глубоко вздохнула.
– Иногда это помогает, – сказала вдруг Ганима. – Я имею в виду литанию.
Джессика прикрыла глаза, чтобы скрыть то потрясение, которое вызвала у нее поразительная способность девочки к инсайту. Уже много лет не приходилось Джессике встречать людей, которые могли бы читать ее сокровенные мысли. Такое понимание и проникновение смущали еще больше, поскольку таились за маской детского личика.
Встретив свой страх, Джессика открыла глаза. Теперь она поняла источник этого страха: Я боюсь за своих внуков. У детей не было ни одной стигмы Мерзости, которая столь явно проступала в облике Алии, однако Лето проявлял пугающую скрытность. Именно поэтому его Джессика под благовидным предлогом исключила из этой встречи.
Повинуясь внезапному импульсу, Джессика отбросила эмоциональную маску, защитный барьер, понимая при этом, что от него в данном случае мало пользы. Она не делала этого с тех времен, когда общалась со своим возлюбленным герцогом, и испытала одновременно облегчение и боль. Оставались факты, которые невозможно устранить ни молитвой, ни литанией. От упрямых фактов не спасешься позорным бегством. Их нельзя игнорировать. Стихия видения Пауля видоизменилась и коснулась его детей. В пустоте Ничто есть магнетическое притяжение; над головами детей сгущались тучи зла и досадного неумения пользоваться властью.
Ганима, наблюдая за игрой чувств на лице бабушки, поняла, что Джессика отбросила всякую осторожность.
Синхронно, как автоматы, внучка и бабушка взглянули в глаза друг другу, и между ними начался обмен мыслями, разговор без слов, но исполненный глубокого смысла.
Джессика: Я хочу, чтобы ты видела мой страх.
Ганима: Теперь я вижу, что ты любишь меня.
Это был момент наивысшего взаимного доверия.
Джессика заговорила вслух:
– Когда твой отец был еще ребенком, я привезла на Каладан Преподобную Мать, чтобы испытать его.
Ганима кивнула. Память об этом была жива в сознании девочки.
– Мы, Бене Гессерит, принимали все меры предосторожности, чтобы быть уверенными в том, что дети, которых мы воспитываем, – люди, а не животные. По внешним же признакам не всегда можно об этом судить.
– Так вас учили, – сказала Ганима, и память захлестнула ее: старая Бене Гессерит, Гайя-Елена Мохийам, прибывшая в Замок Каладана с гом джаббаром и ящиком жгучей боли. Рука Пауля (а сейчас рука Ганимы) корчилась от невыносимой боли, а стоявшая рядом старуха спокойным голосом говорила о неминуемой смерти при попытке выдернуть руку из ящика. И какое могло быть сомнение в неминуемой смерти, если к детской шее была приставлена смертоносная игла. Старческий голос между тем продолжал свое объяснение:
«Ты слышал о животных, которые перекусывают свои лапы, попав в капкан. Но так поступают именно животные. Человек должен остаться в ловушке, пережить боль, презирая смерть и отгоняя ее возможностью убить самого охотника, расставляющего капканы, и тем отвести угрозу от своего рода».
Ганима, вспоминая страшную боль, исступленно затрясла головой. Огонь! Огонь! Пауль видел, как кожа сворачивается и чернеет, плоть трескается и отделяется от обугленных костей. Но все это было видением – рука осталась невредимой. Однако при одном воспоминании об этом ужасе на лбу Ганимы выступил холодный пот.
– Конечно, ты можешь помнить об этом событии то, что не могу помнить я, – сказала Джессика.
В какой-то момент, увлеченная притяжением памяти, Ганима увидела бабушку в совершенно ином свете: насколько глубоко эта женщина была закалена ранними формами обучения у Бене Гессерит! Но это породило еще больше вопросов о причинах возвращения Джессики на Арракис.
– Было бы неразумно повторять такие испытания на тебе или твоем брате, – заговорила Джессика. – Вы же знаете суть этих испытаний. Но я должна признать, что вы – люди и не станете использовать во вред унаследованные вами силы и способность повелевать.
– Но совершенной уверенности у тебя нет, – возразила Ганима.
Джессика поняла, что барьеры снова водворились на место, и убрала их, спросив:
– Ты хочешь поверить в мою любовь к вам?
– Да, – ответила Ганима и подняла руку, видя, что Джессика собирается говорить. – Но эта любовь не остановит тебя при необходимости уничтожить нас. Я даже знаю основание: «Лучше пусть человек-животное погибнет, нежели будет плодить себе подобных». Это особенно верно, если человек-животное носит имя Атрейдесов.
– Во всяком случае, ты – человек, – выпалила Джессика. – Я доверяю своим инстинктам в этом отношении.
Ганима почувствовала искренность в тоне бабушки.
– Но в Лето ты не уверена.
– Нет.
– Мерзость?
Джессика, потеряв дар речи, смогла только кивнуть в ответ.
– Пока еще нет, – заговорила Ганима. – Мы оба сознаем эту опасность, мы же видим Алию.
Джессика прикрыла ладонями глаза. Даже любовь не может защитить нас от непрошеных фактов. Она знала, что любит дочь вопреки жестокой судьбе и своей роли в ней. Алия, о, Алия! Прости меня за то, что мне придется убить тебя!
Ганима судорожно выдохнула.
Джессика опустила руки. Я могу оплакивать свою возлюбленную дочь, но сейчас у меня другие задачи.
– Так вы поняли, что произошло с Алией?
– Мы с Лето видели, как это случилось, и были бессильны помешать, хотя обсуждали многие возможности.
– Ты уверена, что твой брат чист?
– Да.
Невозможно было отринуть спокойную уверенность в голосе Ганимы, и Джессика поверила ей.
– Как вам удалось этого избежать?
Ганима рассказала, что они с Лето избегали меланжевого транса, и это отличало их от Алии. На этом была выстроена теория о том, как уйти от Мерзости. Рассказала Ганима и о снах Лето, и о его желании посетить Якуруту.
Выслушав внучку, Джессика кивнула.
– Алия принадлежит к Дому Атрейдес, и это создает немало проблем.
Ганима замолчала, и вдруг до нее дошло, что бабушка оплакивает своего герцога так, словно он умер только вчера, что она будет хранить память о нем, несмотря на все угрозы и жизненные перипетии. Личная память о герцоге охватила Ганиму, острота потери смягчилась пониманием.
– Теперь, – голос Джессики стал резким и отчетливым, – поговорим о Проповеднике. Вчера я услышала некоторые тревожные подробности во время этого проклятого Просветления.
Ганима пожала плечами.
– Возможно, это…
– Пауль?
– Да, но мы не видели его и не можем утверждать это.
– Джавид смеется над этими россказнями, – сказала Джессика.
Ганима заколебалась, но потом спросила:
– Ты доверяешь этому Джавиду?
Губы Джессики тронула жестокая усмешка.
– Не больше чем ты.
– Лето говорит, что Джавид смеется не над теми вещами.
– Довольно о смехе Джавида, – произнесла Джессика. – Меня больше интересует, насколько серьезно вы относитесь к тому, что мой сын вернулся в таком обличье?
– Мы бы сказали, что это возможно. А Лето… – У Ганимы вдруг пересохло во рту, когда она вспомнила тот страх, который так недавно стискивал ее грудь, но она переступила через страх и рассказала Джессике о снах Лето, связанных с предзнанием.
Охваченная грустью и болью Джессика принялась раскачиваться на подушке из стороны в сторону.
– Лето сказал, что должен найти Проповедника и убедиться… – сказала Ганима.
– Да… Конечно. Мне не следовало уезжать отсюда, я проявила недопустимое малодушие.
– Зачем ты обвиняешь себя? Ведь ты дошла до предела. Я знаю это, и Лето тоже. Мне кажется, что об этом знает и Алия.
Джессика потерла рукой горло.
– Да, вся проблема заключается именно в ней.
– Это очень странно, но она притягивает Лето, словно магнит, – сказала Ганима. – Именно поэтому я помогла тебе встретиться со мной наедине, без него. Он согласен, что для Алии нет спасения, но хочет быть рядом с ней, чтобы изучить ее. И… это очень меня беспокоит. Когда я пытаюсь заговорить с ним об этом, он засыпает…
– Она соблазняет его?
– Нет-нет! – Ганима энергично тряхнула головой. – Но он чувствует какую-то странную эмпатию по отношению к Алие. И… во сне он часто произносит слово Якуруту.
– Опять! – Джессика сразу вспомнила слова Гурни о заговорщиках, собравшихся в космопорте.
– Иногда я боюсь, что это именно Алия побуждает Лето искать Якуруту, – продолжала Ганима. – Я сама склонна думать, что это всего лишь легенда. Но ты, конечно, ее знаешь.
Джессика содрогнулась.
– Ужасная история! Просто ужасная!
– Что мы должны делать? – спросила Ганима. – Я боюсь проникать в свою память, во все свои прошлые жизни…
– Я тоже хочу предостеречь тебя от этого, ты не должна рисковать…
– Это может случиться помимо моей воли и боязни риска. Откуда мы можем знать, что в действительности случилось с Алией?
– Нет! Ты можешь уберечься от этого обладания, – Джессика с трудом выдавила из себя это слово. – Значит… Якуруту, да? Я послала Гурни найти это место – если оно, конечно, существует.
– Но как он сможет… О, я же забыла о контрабандистах.
Джессика была поражена до немоты еще одним примером способности Ганимы проникать во внутренний мир других людей. Боже мой! Как это странно, подумала Джессика, что эта юная плоть способна вместить в себя всю память Пауля, по меньшей мере до того момента, когда в его сперматозоиде произошло отделение от прошлых воспоминаний. Это было вторжением в самую интимную часть личности, против которой восстало все примитивное и древнее, что было в душе Джессики. В тот же миг она погрузилась в абсолютное и непоколебимое суждение Бене Гессерит: Мерзость! Однако в этом нежном создании было столько сладости, готовности пожертвовать собой во имя брата, что Джессика не смогла удержаться от чувства умиления.
Мы – одна жизнь, протянутая в темное будущее, подумала женщина. Мы – одна кровь. Она преисполнилась решимости принять на себя ответственность за те события, которые последуют за их с Гурни решением. Лето надо разлучить с Ганимой и воспитывать в полном соответствии с требованиями Общины Сестер.
* * *
Я слышу, как завывает ветер, дующий в Пустыне, вижу, как восходят зимние луны, подобные кораблям, плывущим в пустоте. Им приношу я свою клятву: Я буду решителен и овладею искусством правления. Я овладею своей унаследованной памятью о прошлом и стану надежным ее хранилищем. Я прославлюсь более своей добротой, нежели знанием. Лицо мое будет светить во времени вечно, пока пребудет род людской.
(Клятва Лето, по Харку аль-Ада)
Будучи совсем юной, Алия Атрейдес посвятила много времени практике транса прана-бинду, стараясь защитить свою сокровенную личность от посягательств всех прочих. При этом она знала, что основная трудность заключается в невозможности избежать употребления меланжи в тесном пространстве сиетча. Меланжа была всюду: в пище, воде, воздухе и даже в ткани платка, куда она выплакала по ночам немало слез. Очень рано познала Алия смысл сиетчских оргий, во время которых участники пили мертвую воду червей. Во время оргий фримены освобождались от накопленного давления генетической памяти, после чего могли отрицать само ее существование. Алия видела, как ее подруги становились зомби во время таких оргий.
Для нее самой не существовало ни такого освобождения, ни отрицания. Сознание пришло к ней задолго до физического рождения. С этим осознанием явилось апокалиптическое знание условий своего существования: запертая в чреве матери, она с трагической неизбежностью входила в соприкосновение с масками всех своих предков и всех, кто так или иначе посмертно через мертвую росу передавал душу госпоже Джессике. Еще до рождения Алия знала все, что надлежит знать Преподобной Матери Бене Гессерит – плюс многое, многое другое обо всех прочих.
В этом знании содержалось признание чудовищной реальности – Мерзости. Тотальность этого знания высасывала из Алии все силы. Предрожденное не ушло после рождения. Она продолжала сражаться с призраками своих предков на протяжении всего детства, одержав в этой битве временную пиррову победу. У Алие была собственная личность, но не было иммунитета против случайного вторжения тех, кто в своей рефлектированной жизни проходил сквозь ее душу.
Такой в один прекрасный день стану и я, думала Алия, и холодок бежал по ее спине. Идти и распадаться в течение жизни ребенка, ею же самой порожденного, постоянно вторгаясь и проникая в сознание, чтобы по крупице приобретать опыт.
Страх украл у нее детство. Страх продолжался и позже, в юности. Алия отважно сражалась с ним, не зовя никого на помощь. Да и кто смог бы понять, как помочь ей? Уж во всяком случае не мать, которая никогда не могла освободиться от железного диктата Бене Гессерит: предрождение равнозначно приобщению к Мерзости.
Потом наступила та роковая ночь, когда ее брат один ушел в Пустыню искать смерти, предавая себя Шаи-Хулуду, как требует того от слепых закон фрименов. Через месяц Алия вышла замуж за оружейника Пауля Дункана Айдахо, чей дух был возрожден из мертвых искусством тлейлаксу. Мать вернулась на Каладан, Алия стала официальным опекуном близнецов Пауля.
Она стала регентшей.
Груз ответственности отодвинул страх на второй план, и она широко распахнула свою душу проходившим сквозь ее душу жизням, спрашивая их совета, погружаясь в транс зелья в поисках указующих видений.
Кризис наступил в ничем не примечательный день месяца Лааб, ясным утром в Убежище Муад’Диба, когда холодный ветер дул с полюса. Алия все еще носила желтый цвет, цвет траура и чистого, непорочного солнца. В последние недели она все больше и больше силилась отделаться от внутреннего голоса матери, которая настаивала на приготовлениях к празднику, центром которого должен был стать храм.
Самосознание Алии стало понемногу ослабевать… В конце концов оно превратилось в безликое требование, понудившее Алию заняться разработкой законодательства Атрейдесов. Внутренние жизни напирали все сильнее, и каждая из них требовала хотя бы момента в сознании. Алия почувствовала, что под ее ногами разверзается бездонная пропасть, из которой во множестве, словно тучи прожорливой саранчи, поднимались чужие лица. Чтобы не сойти с ума, Алие пришлось сконцентрировать свое внимание на одном из этих лиц, похожем на звериную морду – то был барон Харконнен. В страшной ярости Алия издала бешеный крик, чтобы перекричать разноголосый гомон, – это на время вернуло ей покой.
В то утро Алия, как обычно, решила прогуляться перед завтраком по саду на крыше Убежища. Чтобы и на этот раз выиграть внутреннюю битву, она сосредоточила все свое знание на напутствии Чоды Дзенсунни:
«Сойдя со ступени лестницы, можно упасть и вверх!»
