Бешеный ангел. Два тела Раймонда Луллия

скачать книгу бесплатно


– Эти браки – не такое привычное дело, как может показаться, сударыня, – ответил он. – Хотя, признаться, и сам я не был в Испании уже довольно давно.

– Почему вы так хотите завоевать мусульман? – неожиданно спросила одна из придворных дам.

– Я вовсе не горю желанием кого-то завоёвывать, мадам. Единственное, что движет мною, – это любовь. Любовь к Господу, любовь к знанию и любовь к своему ближнему, к какой бы вере он ни принадлежал. Ведь и арабы, и евреи – такие же творения Божьи, как и мы с вами.

– Так вы считаете крестовый поход проявлением любви? – удивилась дама.

– А как же иначе, сеньора? Ведь мы приходим на Святую землю не только освобождать Гроб Господень, но и, как завещали Христос и апостолы, распространять истинную веру. Обращение язычника может идти лишь от большой любви к нему, а вовсе не от ненависти.

– После расправы над тамплиерами крестовый поход – уже не такое популярное явление, как раньше, – заметила королева.

– Вы правы, но непопулярным он стал у тех, кто жаждал не столько Сионского храма и христианских святынь, сколько роскошных вещей, отнятых у мусульман. Тем же, кому действительно небезразлична христианская вера и только она, мысли об освобождении Гроба Господня, да и о крещении язычников по-прежнему греют сердце. К тому же, помимо религиозного долга, христианские державы могут стяжать такие богатства, которые не идут ни в какое сравнение с золотом и серебром.

– Что же это за богатство? Расскажите нам, сеньор Луллий!

Учёный оглядел свою аудиторию, в которой заметно прибавилось любопытных ушей и глаз.

– Эти богатства – знания, – пояснил он, – ибо я смею утверждать, что этого добра у сарацин побольше, чем во Франции, Испании и Англии вместе взятых. Тем более что поделиться этими драгоценностями они могут без всякого ущерба для себя, ибо знание не убывает при передаче, а напротив, удваивается!

– А что известно сарацинам такого, что не известно нам?

– Очень многое, мадам, очень многое. Секрет дамасской стали – это лишь малая брошь из целого сундука драгоценностей, что хранится у арабских учёных и мастеров. Вот скажите мне, ваше величество: сколько книг хранится в королевской библиотеке?

Изабелла задумчиво опустила глаза:

– Лично моих – несколько десятков.

– Это очень немного по сравнению с тем, что имеет любой эмир. После смерти одного моего знакомого султана из его хранилища вынесли четырнадцать сундуков с книгами, причём сундуки эти были настолько большими, что четверо нубийских рабов едва поднимали их.

Тут Раймонд Луллий неожиданно для всех развернулся на каблуках и продолжил, глядя на короля:

– Эта записка, что держит в руках его величество, сделана из прекрасной бумаги.

Взгляды придворных невольно переместились в указанном направлении. Эдуард Второй сжимал в руке очередное любовное послание, только что полученное от Хьюго Диспенсера. Король намеревался убрать бумагу в тот самый момент, когда алхимик привлёк к ней всеобщее внимание. Теперь прятать записку не имело смысла; он просто смотрел по сторонам, чувствуя всю нелепость своего положения, в которое его неожиданно поставил учёный.

– Такая бумага не производится в Англии, – продолжал Луллий как ни в чём не бывало. – Возможно, её привезли из Франции, где есть пара мануфактур, способных добиться такого качества, но скорее всего, из Испании, где эту бумагу выпускают уже несколько лет. Что касается арабов, то секретом подобного продукта они владеют уже несколько веков. Благодаря арабам это изобретение попало к нам.

Короля бросило сначала в жар, затем в холод. Он быстро повернулся к коннетаблю с нарочито равнодушным видом, но все заметили, как сильно он сконфузился. И как сильно его это разозлило.

– В Европе такие листы – большая роскошь, непозволительная обычному человеку, – Луллий вновь повернулся на каблуках, уже в обратном направлении, – а в Дамаске я собственными глазами видел, как в подобную бумагу рыночные торговцы заворачивают свой товар!

Эта информация, в другой ситуации способная вызвать немалое удивление, была встречена холодно. Публика притихла, страшась королевского гнева. Кое-кто даже поспешил отойти. И лишь Изабелла с каждой минутой становилась всё более довольной. В обществе Луллия она почувствовала себя не только защищённой, но и отомщённой.

– Говорят, что вам, сеньор Луллий, известны рецепт философского камня и прочие алхимические секреты? – сказала леди Джейн, видимо, желая перевести разговор в более безопасное русло.

Учёный улыбнулся.

– Боюсь разочаровать вас, сударыня, но я не смогу достать этот камень из-за пазухи прямо сейчас, – ответил он уклончиво.

– Но вы можете создать золото в своих ретортах?

– Дело в том, что моя наука написана на языке символов, смысл которых зачастую толкуется либо неверно, либо ограниченно. Многие мудрейшие люди считали, что в этом мире не существует ничего раздельного. Как на земле, так и на небе – учит нас «Изумрудная скрижаль» Гермеса Трисмегиста. Не стоит отделять то, что происходит в этой комнате, от того, что творится на небесах, ибо всё – и то, что нас окружает, и то, что незримо, – всё творения Господни. Разве сам человек не создан по образу и подобию самого Бога, являя тем самым великую связь? Алхимики стараются не разделять, а объединять, искать сходства и проводить параллели. Всё, что происходит в нашем мире, взаимосвязано.

Раймонд Луллий пристально посмотрел на леди Джейн, будто оценивая, насколько серьёзен её интерес. Затем он обвёл взглядом присутствующих.

– Таким образом, процесс, который совершается в моей реторте, – всего лишь аналогия того, что происходит, во-первых, в космосе, во-вторых, в душе самого человека. То золото, о котором вы говорите, может представлять собой благородный металл, полученный из металлов неблагородных. Но это только земной, самый низший аспект трансмутации. Ведь также «золотом» алхимики называют совершенство человеческой души, которая, подобно содержимому пробирок, проходит через различные преобразования. Она уничтожает все неблагородные качества человека и приближает его к Богу.

– А как же эликсир бессмертия? Он вам известен?

– Посмотрите на меня, прекрасная дама! Если бы я владел таким эликсиром, разве была моя борода такой седой, а тело – дряхлым, словно затонувшее судно?

Леди Джейн улыбнулась, и эта улыбка быстро передалась всем остальным. Слушатели вновь расслабились, а инцидент с запиской Хьюго Диспенсера, казалось, был забыт.

– В каком-то смысле философский камень и эликсир бессмертия – одно и то же, – продолжал Луллий. – Он же является великим растворителем, способным придать чему-либо его первозданный вид и вернуть в прежнее состояние, но уже без примесей и недостатков. Все алхимики описывают lapis philosophorum по-разному. Его считают и минералом, и растением, и даже животным. Кто-то говорит, что он способен не только растворять, но также раскалять и замораживать. А один учёный даже написал, что он влажный и способствует пищеварению. Но я бы хотел рассказать вам вот о чём: чтобы получить настоящий философский камень, в его высшем проявлении, необходимо два начала. И эти начала здесь, на земле, можно найти в мужчине и женщине, которым друг без друга трудно достичь совершенства. Я не имею в виду любовное соитие. Поистине, то, что не может быть единым на земле, должно стать единым в духе. Мужчина может сделать божественной женщину, а она – божественным его. Выражаясь языком алхимии, он может стать её королем, а она – его королевой. И только вместе им свыше дана безграничная власть.

Произнося последнюю фразу, учёный вновь повернулся к Эдуарду. Зрелище, которое должно было проиллюстрировать союз мужчины и женщины, на самом деле показало совершенно противоположную картину. Королевы рядом с королём, конечно, не оказалось. Место супруги занимал Хьюго Диспенсер, причём Эдуард нежно возложил свою длань на плечо фаворита. Намёк на несовершенство монарха был настолько очевиден, что в зале воцарилась тишина.

Услышав паузу в научной беседе, король повернулся и всё понял. Он не расслышал слов алхимика, но, увидев взгляды придворных, осматривавших его фаворита, догадался, что разговор каким-то образом перешёл на их далеко не платонический союз. То, что многие поспешили отвести глаза в сторону, лишь подтвердило его выводы.

Эдуард резко поднялся с кресла. Не сказав никому ни слова, он твёрдым шагом пересёк помещение, стуча каблуками по каменным плиткам, и исчез в примыкающей комнате. В полной тишине лишь Хьюго Диспенсер осматривал присутствующих укоризненным взглядом, затем встал и не спеша последовал за королём.

По залу прошёл волнительный шёпот. Ещё никто не помнил такого дня, когда Эдуард Второй был дважды оскорблён, да ещё одним и тем же человеком! Зато все хорошо помнили, как жестоко капризный и злопамятный монарх расправлялся со своими обидчиками.

Лишь королева Изабелла сохраняла довольный вид.

– Если же вы владеете секретом философского камня, – обратилась она к алхимику в полнейшей тишине, – то и у вас должна быть та, которая подарит незаменимое женское начало.

– Вы правы, мадам, – ответил Луллий так тихо, словно его слова предназначались для одной лишь королевы, – и я надеюсь очень скоро вновь встретиться с ней.

«Острый язык может сразить не хуже отточенного меча», – так подумал Эдуард, оставшись один. За доказательствами не нужно было далеко ходить – только что алхимик продемонстрировал всю справедливость этого выражения. Король буквально почувствовал боль от брошенных в его сторону оскорблений. Да, ранение было не смертельным, но его усугубляла горечь поражения – она доставляла ещё больше мучений. Только что он бежал с поля боя, потерпев сокрушительное фиаско.

Разжигая в душе пламя ненависти, Эдуард стал вспоминать подробности прошлогоднего разгрома при Баннокберне – именно тогда он в последний раз ощутил подобное душевное смятение.

Поход на шотландцев монарх вынужден был совершить, исполняя волю почившего отца, которому клятвенно обещал не ночевать дважды под одной и той же крышей, пока не наведёт порядок на северных территориях. К тому же сам Эдуард Первый завещал не предавать своё бренное тело земле, пока зарвавшийся Роберт Брюс не будет поставлен на место. Таким образом, кости покойного короля, прозванного «шотланобойцем», постоянно таскались во все военные походы. Эти непогребённые останки должны были стать счастливым талисманом для английской армии, а для врагов – источником суеверного ужаса. Но даже они не помогли новому английскому монарху одержать победу.

Началась кампания вполне благополучно. Шотландская армия, привыкшая вести тактику «выжженной земли», на этот раз была-таки настигнута английскими войсками. Если раньше, по выражению Роберта Брюса, «шотландский вереск и пустоши вели сражение с неприятелем», то теперь независимость страны предстояло отстаивать в прямом бою. Воодушевлённый таким везением, Эдуард Второй направил солдат в атаку, даже не дав отдохнуть коням после долгого перехода. Однако уже в самом начале битвы удача неожиданно отвернулась от англичан. Генри де Богун, скакавший с передовым отрядом, наткнулся на самого Роберта Брюса, который объезжал свои войска без доспехов, будучи вооружённым лишь церемониальным топориком. Выставив свое копьё, Богун незамедлительно бросился на именитого противника. Лёгкая расправа обещала ему многое: воинскую славу, королевские почести, титулы и богатство. Однако предводитель шотландцев исхитрился увернуться от атаки и своим топориком разрубил голову рыцаря надвое, словно кочан капусты. Исход этого поединка не только стал для шотландцев сигналом к бою, но и вселил в них победоносный дух. Окрылённые столь славным началом, они ринулись в атаку и обратили английскую армию в бегство.

Для самого Эдуарда сражение закончилось не только позорным отступлением, но и неожиданным предательством со стороны своих подданных. Спасаясь от преследователей, он попытался укрыться в Стерлинге, однако коннетабль замка сэр Филипп Мубре отказался впустить своего сюзерена внутрь – и позорное бегство продолжилось. В тот миг Эдуард поклялся обезглавить вассала-подлеца, хотя и понимал: укройся он в замке – и скорейшего взятия не миновать.

Сейчас его обуревали подобные чувства, и хотя он не был королём воинствующим, но на расправу порой был жесток.

– Клянусь мечом моего предка Ричарда Первого! – вскричал он, когда Хьюго Диспенсер зашёл в комнату. – Я могу сделать так, что этот выскочка не доживёт до сегодняшнего обеда!

Неожиданно его гнев сменился полной растерянностью. Он схватил Диспенсера за руку и крепко прижал её к своей груди.

– Скажи мне, добрый Хьюго: как следует поступить? Этот Луллий говорит совершенно безобидные речи, но каким-то образом обращает их против меня!

К его удивлению, придворный заулыбался.

– Я действительно не слышал ничего оскорбительного в его словах, – попытался успокоить короля граф. – Хотя, признаться, старик довольно горяч на язык, как и многие каталонцы. Стоит ли обращать внимание на двусмысленные речи этого человека? Как и все алхимики, он говорит так запутанно и туманно, что не удивлюсь, если за его оскорблениями скрываются комплименты.

– Что ты говоришь, Хьюго! Ведь он болтал о нас с тобой!

– Мне нет никакого дела до того, что болтают о нас. Даже если сам папа выпишет буллу о запрете на наши отношения, это нисколько не охладит мои чувства!

– Спасибо тебе, мой добрый Хьюго, но всё-таки я должен проучить этого мошенника.

– Не забывайте, государь, что этот мошенник нужен нам. Он сам выразил согласие помочь. Стоит ли пресекать его действия, прежде чем они успели начаться?

Эдуард отпустил руку фаворита и принялся гладить свою бороду.

– Пригласите коннетабля, – распорядился он.

Диспенсер поклонился и снова исчез за дверью, ведущей в большой зал. Спустя минуту он вернулся в компании Сигрейва.

– Какое из мест, предложенных вами для лаборатории, лучше охраняется? – поинтересовался король.

– Помещение в Фонарной башне, безусловно, удобней для присмотра, – ответил Сигрейв.

– В таком случае пусть наш гость располагается там. Выполняйте все его требования, что касаются производства золота. Свинец, ртуть, болотная жижа или дерьмо дракона – доставьте ему всё, что необходимо. После обеда я выпишу указ, который обеспечит вам поддержку и полностью покроет все расходы. Надеюсь, они будут невелики. Что касается содержания самого Луллия: я не хочу, чтобы этот человек покидал замок. Пусть остаётся в своей лаборатории при условии, что там будет всё необходимое для нормальной жизни. Думаю, он не слишком требователен. – Эдуард вопросительно взглянул на коннетабля. Тот утвердительно кивнул. – Кроме того, я желаю, чтобы вся переписка этого алхимика отсылалась лично мне. Я с советниками решу, следует ли этим письмам отправляться дальше. Иными словами, сеньор Луллий остаётся в Тауэре на положении пленника, и вы несёте за него ответ.

Коннетабль поклонился вновь.

– Скажите мне вот что, – задумчиво продолжил король, – возможно ли сделать так, чтобы за покоями Фонарной башни можно было вести незаметное наблюдение?

– Да, ваше величество. Это можно сделать.

– А есть среди ваших солдат беспрекословно преданный и не болтающий лишнего? Мне нужен человек верный и исполнительный, на которого вы можете положиться.

Сигрейв посмотрел на короля, словно не понимая, что от него хотят, затем перевёл взгляд на Диспенсера.

– Безусловно, такой человек найдется, – проговорил он медленно. – Например Джон Кроулер – это мой лучший сержант.

– Отлично! Организуйте постоянное наблюдение за нашим дорогим гостем. Ступайте – на этом пока всё.

Коннетабль поклонился напоследок и вновь исчез за дверями.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил король Диспенсера после нескольких минут молчания.

Придворный глубоко вздохнул.

– У нашего гостя имеются великие покровители. Я слышал, что кардинал Ксимен высоко ценит его знания, не говоря уже о самом папе!

Эдуард улыбнулся, сам довольный своей смелостью.

– А что, интересно, скажут кардиналы с папой, узнав про богохульные речи этого испанца? Клянусь святым распятием: этот алхимик – первый кандидат для сожжения на костре после Жака де Моле! То, что я слышал сегодня из его уст, немногим отличается от ереси тамплиеров. Зная его преклонение перед арабской мудростью, я не удивлюсь, когда увижу, что ночами он совершает те же мерзостные обряды, что свели с пути истинного целый рыцарский орден. Говорю тебе, Хьюго: если этот алхимик не сделает нам золото, он навсегда останется в Тауэре. Живым или мёртвым.

Когда король спустя некоторое время вернулся в залу, у него было прекрасное настроение, словно он и не был смертельно оскорблён полчаса назад. Эта написанная на лице безмятежность внушила окружающим ещё большие опасения, нежели гримаса обиды: из-за маски спокойствия явно проглядывала плохо скрытая радость от предстоящего реванша над своими обидчиками. А во время обеда король продемонстрировал такой аппетит, будто только что вернулся с охоты. С Раймондом Луллием он не обмолвился и словом.

4

С тех пор, как королевский двор покинул Тауэр, в Лондоне и на десятки миль вокруг продолжалась дождливая погода. Почти две недели обитатели замка не видели солнца. Каждый день приходилось либо прятаться от ливня, либо терпеть морось, а если солнце и выглядывало на какое-то время, то над землёй тут же поднимался непроглядный туман, к которому примешивался тошнотворный запах тины из крепостных рвов. Это было достойным продолжением летней катастрофы, когда от сырости в Англии погибла большая часть урожая. Пшеница подорожала в восемь раз, а овощи почти невозможно было купить на городских рынках, даже по завышенной цене. Голод второй волной прокатился по стране. Всё чаще и чаще вспыхивали народные волнения, поддерживаемые теми, кто был не в состоянии платить налоги и пошлины; всё больше людей уходило в леса, чтобы посвятить себя дорожным грабежам. Королевские олени беспощадно уничтожались, несмотря на то, что лесничие ужесточали расправы над нарушителями. Бродячие монахи вместо обычных благословений направо и налево отпускали проклятия, наводя ужас страшными предсказаниями о грядущей каре за людские грехи. Кое-где ели лошадей, собак и, по слухам, даже детей.

Пустота в желудках постепенно распространялась и на головы, вытесняя из них всё, кроме апатии и пессимизма. Те лондонцы, что были наиболее склонны к жалобам, вопили о своём плачевном состоянии на всех углах, остальные же погрузились в вязкое безмолвие и сетовали на судьбу лишь своим удручённым видом.

Пессимизм, будто зараза, проник и за крепостные стены – люди ходили по замку с неизменно кислыми лицами, а заступающие на караул солдаты плелись так медленно и неохотно, словно отправлялись на эшафот. Лучники продолжали свои ежедневные тренировки и всё так же ловко попадали в цель, но делали это уже не с гордой улыбкой, а чуть ли не с отвращением. И даже сквайры, всегда с большой радостью бравшиеся за оружие, на этот раз совершали свои упражнения вяло. Джон Кроулер смотрел на лица вооружённых мальчишек и не мог поверить, что это те самые ребята, которые ещё месяц назад принимали все его уроки с несказанным восторгом.

Он поделил сквайров на две группы по четыре человека. Одни получили в руки короткие мечи, другим достались боевые топоры.

– Я знаю, что благородный меч по душе многим из вас, – сказал Кроулер, проходя между ними, – но вы должны одинаково владеть всеми видами оружия. Если в бою вы потеряете свой меч, то вам придётся воспользоваться тем, что окажется в руках. Даже если это будет отрубленная нога вашего товарища, возьмите её и разите врага! У любого оружия есть свои преимущества, но вы оцените их только тогда, когда подержите в руках. Эй, Уолт!

Он повернулся к огромному солдату, стоявшему неподалёку. Тело Уолта было настолько большим, будто свою кольчугу он натянул поверх кованых доспехов. Его длинная рыжая борода веслом ниспадала на грудь – такую широкую, что для её защиты не хватало обычного щита.

– Расскажи им, Уолт, как ты в битве с французами орудовал своим топором.

Гигант приблизился к сквайрам и оглядел их полным бравады взглядом.

– Да, десяток лет назад при Монс-ан-Певель мне довелось биться таким вот топориком против трёх французских рыцарей, вооружённых подобными мечами, ну разве что более длинными и увесистыми чем у вас, ребята. В тот день все узнали, чего стоит хорошо натренированная и толково управляемая пехота! – Он водрузил свою тяжёлую ладонь на плечо одного из сквайров. – Мы укрепили нашу оборону заслоном из повозок, чтобы французские всадники не могли обойти нас с флангов, а выдвигаясь вперёд, строились в «корону» и держали круговую оборону. Этим оружием, не менее благородным, чем рыцарский меч, я прикончил пятерых противников, а одного рыцаря сумел взять в плен, вышибив из седла. Правда, этот шевалье оказался таким бедным, что в качестве выкупа я получил лишь его доспехи, коня и десять ливров в придачу. Подумать только: подвиг, достойный сэра Ланселота, – и такое нищенское вознаграждение!