скачать книгу бесплатно
Миновали июньские дни. Надвинулся удушливо жаркий июль. В лугах запахло ароматом скошенной травы, зашелестели колосья озимых хлебов, заволновалась желтая нива, точно безбрежное море, созревал хлеб.
Скоро и жатва. Зерно налилось добротное, янтарное. Радуются хлеборобы. По ночам зарницы заблистали, кой-когда легкий, теплый дождик вспрыскивал, освежал, но не вредил хлебу.
У нас в пансионе время было мирное, летне-ленивое.
Все отдыхали от зимних занятий, жили растительной жизнью, много гуляли, казалось, что и конца не будет такому умственному прозябанию.
Это было 19-го июля…
Стояла удушливая ночь. Несмотря на открытое окно, в комнате было нечем дышать. Мне не спалось. Я чиркнул спичку, посмотрел на часы: близилось к полуночи. Огонь совершенно прогнал мой сон, я наскоро оделся, спустился по лестнице в нижний этаж и выбрался в сад, оттуда было недалеко пройти и на дорогу.
Шоссе пролегало под сенью густых каштанов и вязов. И днем-то оно было полно таинственного сумрака, а теперь это была какая-то бездонная пропасть, зияющая темнота…
Ощупав руками, я перешел на другую сторону дороги и сел на каменную тумбочку.
Темнота сконцентрировала мои мысли, я чувствовал какую-то особенную жуть от этого невольного одиночества, отчужденность…
Я знал, что направо, через несколько десятков сажен, лежали ворота замка, за которыми притаились древние развалины, на левую руку шоссе убегало в поле, минуя тоже очень старое здание общественного зернохранилища.
Теперь не помню, долго ли находился я в таком абсолютном состоянии покоя. Окружающая тишина и темнота буквально давили меня.
Неожиданно пронесшийся – какой-то глухой стон заставил меня вздрогнуть.
Меня охватил страх. Секунда, другая, стон снова пронесся, еще жалостнее, еще тяжелее…
Снова наступила тишина. Я онемел… Не знал, бежать ли мне обратно или ждать. Из этого оцепенения меня вырвал человеческий голос. Кто-то бормотал… Слов я не мог разобрать.
Я обрадовался случайному соседу и, стараясь сдержать волнение, спросил:
– Кто тут?
Недалеко от меня послышалось слабое шуршание, шлепанье шагов, ко мне кто-то подошел и на плохом русском языке проговорил:
– Не бойтесь, это я.
Слова его успокаивающе на меня подействовали. Я чиркнул спичку и посмотрел на говорившего. Это был старый садовник.
– Слышали? – подавленным – голосом спросил он.
– Да. Что это такое?
– Земля плачет, она чует кровь, много прольется ее, – тихо говорил старик. – Не первый раз я слышу этот плач. О, я его уже слышал много лет назад и тогда был он справедлив… Объятый ужасом, я молчал. Сердце усиленно билось, слова садовника показались мне пророческими, хотя в эту минуту я не мог себе представить, не мог вообразить, что они означают… – Много прольется крови, насквозь пропитается ею земля… Вот она и стонет, ей тяжело принять человеческую кровь, – бормотал старик. Таинственные звуки больше не повторялись. Все успокоилось. Над вершинами вязов и каштанов пронесся ветерок, они зашумели кронами. Темнота немного рассеялась, из-за строений пролился слабый луч луны, он упал на группу из нескольких деревьев, от них протянулась по траве слабая тень. Мои глаза невольно устремились на колышащиеся тени, фантазия разыгрывалась, тени волновались, складывались в формы, вырезывались очертания. Я вздрогнул, когда до моей руки коснулась высохшая рука старого латыша.
– Смотрите, – прошептал он, указывая на тень от луны, – смотрите внимательнее.
Творилось что-то странное.
Была ли это игра воображения, или какое-нибудь непонятное, таинственное явление, имевшее начало где-то там, далеко, в неведомых нам силах…
На тени вырисовывалась громадного роста белая женщина, движения ее были величавы, она подняла правую руку, вот вырисовалось лицо, очертился стан; да, это русская одежда, сарафан, на голове кокошник.
Еще мгновение и около нее появилась другая фигура, тоже громадная, она волновалась, и затем сложилась в яркую форму солдата в каске, со штыком наперевес. Солдат направил штык против женской фигуры, готовясь проткнуть ее…
Я затаил дыхание, поражаясь все больше и больше этим явлением. Несколько коротких мгновений… штыка больше нет, ружье свалилось, фигура солдата откинулась назад, а белая женщина по-прежнему величаво красуется, с неподвижно поднятою ввысь рукой…
– Видел? – торжественным – шепотом сказал мой странный собеседник, невольно переходя на «ты». – Запомни, господин! Это вещее… Богом нам дается…
Не помню, как добрался до нашего пансиона; я был весь полон этим странным случаем, этим таинственным явлением…
А через несколько часов телеграф принес нам известие, что война объявлена.
Вот, что видел я и слышал в старинном Зегевольде 19-го июля 1914 года.
Турханчик
Казачья сотня, развернувшись лавой, лихо налетела на австрийцев.
В своей отваге станичники не подумали о количестве врагов. Оказалось, что они напали на целую кавалерийскую дивизию.
Закипела сеча.
Услышав дикое казачье гиканье и заметив блестящую полосу пик, австрийские кавалеристы невольно дрогнули и подались назад. Но, убедившись, что казаков совсем мало, приободрились и стали рубиться с казаками.
Тут только заметили станичники, что силы неравны.
– Дядя Матвей, – крикнул один из них, – пожалуй, что и не совладать нам с ними, ишь, сколько их, чертей, наседает на нас.
– Помалкивай, Васюка, сам вижу, – откликнулся рыжебородый пожилой казак.
Но молодцы станичники, несмотря на превосходство противника, упрямо не отступали и дрались. У многих уж отброшены пики, рука лихо рубит врагов, стрелять в бою некогда и неудобно.
Кое-кто из казаков поизранен, с седла похилились, а ноги все же крепко стремя держат – не хочется лихому воину свалиться наземь, быть истоптанным конями, а того хуже – к недругу в плен попасться.
Казачий разъезд
– Горюн, Горюн, – крикнул один из казаков, указывая на сотника, падавшего с лошади, – никак его высокородие ранены.
Казаки сейчас же подскочили к падающему с лошади офицеру, подхватили его и поняли горькую правду: пуля одного из австрийцев попала в глаз русского, он был убит наповал.
– Эх! – пронесся печальный возглас казака.
Он перетащил труп убитого к себе на седло, скомандовал отступление, и сотня, подобрав раненых и захватив четверых убитых, бойко вынеслась из рядов противника.
Пытался было враг преследовать, но, как вихрь унеслись станичники.
– Поработали хорошо, здорово порубились, – довольным тоном произнес один из казаков, переводя поводья в правую руку; левая, усеченная австрийской саблей, висела, как плеть.
– Так-то оно так, братцы, – отозвался рыжебородый, – да только беда, командира потеряли, сгубили его треклятые.
Потупились казачки. Кое-кто слезу смахнул с загорелаго лица, в душе пожалел сотника, – молодой еще офицер, свой, из одной станицы, дома у него жена на сносях осталась.
– А что, Панкратьич, не было б нам выговора от командира, что вожака, своего потеряли, ругаться станет, не уберегли мол, – протянул кто-то из сотни.
Позамолчали все, никто не отозвался. Тяжело было говорить.
– А Турханчик где? – неожиданно встрепенулся рыжий, – неужто мы врагам его отдали?
Всем вспомнился красивый конь убитого сотника. Умный был, дома выращен, а статей таких и не сыщешь, ход какой! Не попади проклятая пуля, лихо вынес бы своего хозяина из боя, домой бы с ним прискакал.
– Эх вы, фефелы, фефелы, – укоризненно крикнул тот же рыжак, – коня-то такого упустили, ведь любой сейчас триста целковых за него дал бы, а вдове-то такие деньги к разу бы были.
– Не вернуться ли, что ль, отбить… – робко спросил кто-то из молодых казаков.
– Ну, ну, Горюн, нечего после драки волоса считать, неужто отбить возможно? Поди, сам видал, какая их тьма тьмущая с нами секлась – угрюмо крикнул Панкратьич.
Молодой казачок стыдливо замолчал.
Преследование прекратилось, – сотня дала волю коням, шли тихо. Раздавались только изредка стоны раненых, да качались перекинутые через седла трупы убитых товарищей.
Было тоскливо, скучно, недовольство овладевало всеми.
Несмотря на потери, налет казачьей сотни оказался удачным, – он расстроил важный план противника и заставил его кавалерию остерегаться подходить близко к русским войскам.
Похвалил начальник казаков, только погрозил пальцем, прибавив:
– Дело-то ладно сделали, а негоже, что офицера потеряли.
Потупились рыжак и Панкратьич, считавшиеся старшими в сотне и доложившие обо всем случившемся.
– Воля Божья, ваше высокородие, не попади пуля, жив бы остался, – вздохнув, решился ответить рыжак.
– Знаю, знаю, лихой был казак, отплатил бы за себя, – согласился полковник и кивком головы отпустил станичника, – постой, ты, рыжий, а где мастачек покойного сотника, уж больно он хорош у него был, я бы охотно себе его взял.
Съежились оба казака, услышав вопрос полковника. Приходилось признаваться в потере известного всем в в полку коня.
– Утеряли, ваше высокородие, австрияки его забрали, – шепотом отозвался Панкратьич.
Смилостивился его смиренным видом полковник или сам понял, что нет тут никакой вины со стороны казаков, махнул рукой, проговорив:
– Ну, ступайте, коли так.
Самолюбие казаков было задето. Хоть и не укорил их старшой, а затеяли они во что бы то ни стало раздобыть обратно Турханчика.
– Уж я не я буду, коли нашего мастачка от австрияка не отобью, – похвастался рыжак, – в самый огонь за ним полезу, как только увижу.
– Ну, ну, кум не храбрись, где его теперь раздобыть, поди, куда-нибудь угнали, ведь австрияки в конях толк-то тоже понимают.
Дня два не ходила после этого сотня в дело, а тут вдруг вышел приказ обойти всем полком передовые неприятельские позиции и ударить с фланга.
Когда убитого сотника рыжак подхватил к себе на седло, Турханчик, почувствовав, что седока на нем нет, порывался ускакать за остальными казацкими лошадьми, да, к сожалению, поводья его запутались за что-то на земле.
Тщетно рвалась умная лошадь освободиться от случайной задержки, но кожаные связи были крепки. Качалась благородная голова коня, хрипел он, глаза наливались кровью, передние копыта упирались настойчиво в землю. Ничего не мог сделать он, напрасно вздымался на дыбы.
Усилия казацкой лошади сейчас же были замечены. Один из австрийских адъютантов взглянул на бъющегося коня, опытный глаз кавалериста сразу оценил редкие стати животного; подскакал к нему австриец и не распутывая поводьев, схватил их и отрубил саблей от препятствия.
Рвался Турханчик из вражеских рук, но кавалерист умело сдерживал его и, подведя ближе к своей лошади, пересел на казацкое седло. Свою же лошадь он отдал подержать одному из солдат.
Почувствовав на себе нового всадника, Турханчик понесся по направлению умчавшихся своих степных товарищей. Австриец дал ему волю проскакать некоторое пространство, затем умелой рукой туго натянул поводья и повернул обратно.
Чуял благородный конь, что им управляет не дружеская рука хозяина, а чужая, – не привык он к такому обращению, на дыбы вздыбился, сбросить чужого седока попытался, но не совладал. Хорошим ездоком оказался адъютант. Шпоры ему дал, хлыстом ударил и заставил исполнить свою волю.
Покорился степной скакун, поскакал назад, только ушами насторожился. волю свою дикую затаил.
– Какую хорошую лошадь я себе раздобыл, – похвастался адъютант своим товарищам, вернувшись обратно к стоянке полка. – Настоящую степную, мчится она, как птица, а ну-ка – полюбуйтесь.
Спешившеся кавалеристы внимательно осматривали дико озиравшуюся лошадь, любовались ее точно точеными ногами, изящно обрисованной головой, красивой статью.
Счастливый приобретением, адъютант умело гарцевал на степном скакуне.
Кроме перестрелок и небольших ружейных встреч, противники молчали почти два дня.
– Лейтенант Хорсек, благосклонно обратился к адъютанту генерал, командовавший дивизией, – мне сообщили, что у вас оказалась в руках превосходная лошадь, отбитая у казаков.
– Точно так, ваше превосходительство, – почтительно отозвался австриец.
– Я слышал, что она мчится, как ветер; вообще, казацкие лошади чрезвычайно выносливы, они могут пробегать большое пространство…
Адъютант продолжал слушать.
– Дело в том, что мне нужно послать одни важные документы в наш корпус, расположенный довольно далеко отсюда. Вы знаете дорогу? Я вам сейчас укажу.
И, подойдя к карте, висевшей на стене, генерал подробно показал офицеру путь, по которому он должен был следовать. Путь шел изгибами и в одном месте довольно близко подвигался к русским позициям.
– В этом месте вы должны соблюдать особую осторожность и проскользнуть незаметно, – наставительно продолжал начальник, – документы эти очень важные, в них находится диспозиция нападения на русских, которую мы предполагаем выполнить завтра вечером.
– Будет исполнено, ваше превосходительство, – щелкнув каблуками, отозвался адъютант.
– Вы должны выехать с наступлением темноты, это даст вам возможность под покровом ночи исполнить поручение безопаснее.
Обрадованный таким поручением, которое давало ему возможность отличиться, Хорсек сейчас же начал приготовляться к ночной поездке.
Казацкое седло понравилось австрийцу, оно было удобнее обыкновенного кавалерийского, – в особенности оказались удобны переметные сумки, в которые можно было много чего положить.
Большой пакет с документами стеснял офицера, находясь в его мундире, и он с особым удовольствием поместил его в одну из сумок.
Спустился вечер, темный, настоящий южный, удушливый, и лейтенант Хорсек, с горделивыми надеждами отличиться, выехал на своем новом коне по указанному пути.
Далеко уж отъехал посланный от расположения своего полка. Дорога шла по знакомым местам, еще недавно тут происходили бои, после которых австрйские войска отступили глубже в западную Галицию.
