Раиса Горбачева. Жизнь и принципы первой леди СССР

Пряхин Георгий

Раиса Горбачева. Жизнь и принципы первой леди СССР

Картина времени

Редакционно-издательский совет:

М. С. Горбачев –председатель

А. В. Рябов, П. Р. Палажченко, В. А. Поляков, К. К. Карагезьян, И. Г. Вагина (секретарь совета)

© Пряхин Г., текст, 2024.

© ООО «Издательство АСТ», 2024.

Пролог

Из книги М. С. Горбачева

«Наедине с собой»

…После кончины Раисы никогда так остро я не ощущал свое одиночество.

Почти 50 лет мы с Раисой были вместе, рядом и никогда от этого не испытывали тягость, наоборот, нам всегда было хорошо вдвоем. Мы любили друг друга, но даже наедине об этом мало говорили. Нам казалось: главное в том, чтобы сберечь все, что родилось в молодости. Мы понимали друг друга и оберегали наши отношения.

Меня не покидает ощущение вины за смерть Раисы. Я стараюсь все восстановить в памяти: как могло случиться, что я не смог ее спасти?

В последнее время я видел, как тяжело переживала Раиса случившееся с нами: как могло произойти, что верх в стране взяли люди непорядочные, лишенные совести, безответственные? Она часто заговаривала об этом, а когда в ответ я упрекал ее, что нельзя все время думать об одном и том же, Раиса замыкалась и умолкала. Мне было ее жаль. Я мучительно переживал ее страдания.

…Снова и снова я возвращаюсь к последней ночи, проведенной с живой Раисой, – с 19 на 20 сентября. Она умерла в 2 часа 57 минут 20 сентября 1999 года. Умерла Раиса, не чувствуя боли: она находилась в коме. Мы не могли сказать друг другу последних прощальных слов. Раисы не стало за два дня до намеченной трансплантации стволовых клеток, взятых из костного мозга сестры Раисы – Людмилы. Раиса скончалась за пять дней до 46-й годовщины регистрации нашего брака в Сокольническом загсе Москвы.

До конца я верил в ее спасение и не мог принять случившегося. Беспомощные и растерянные, я и Ирина стояли у ее изголовья: «Не уходи, Захарка. (Так я называл Раису в нашем семейном кругу.) Ты меня слышишь?» Брал ее руки, надеялся, что она хотя бы рукопожатием ответит на мои мольбы. Раиса молчала – она умерла.

…Еще до болезни мы не раз говорили с Раисой о нашем будущем. Однажды я услышал от нее: «Я не хочу оставаться без тебя. Не смогу жить. А ты? Что ты? Женишься и будешь жить». Я был поражен ее суждениями: «Что ты говоришь?! Что за мысли тебя одолевают? О какой смерти ты говоришь? Ты молода. Посмотри на себя в зеркало. Послушай, что люди говорят… Ты устала».

«Я не хочу быть старухой» – нередко срывалось с ее уст. А когда стали появляться внучата, встал вопрос: как же они должны обращаться к ней, ко мне? Именно она придумала: бабуля. Пояснила: бабушка – это что-то дряхлое, а бабуля – это еще энергия!.. Такой она была…

Раиса любила притчу о возрасте женщин: «Девочка, девушка, молодая женщина, молодая женщина, молодая женщина, молодая женщина – старуха умерла».

В последние годы нашей жизни ей часто снилось, что мы теряем друг друга. Все чаще и чаще я видел, что Раиса находится в состоянии тревоги. Иногда она мне говорила: «Давай меньше ездить». Ей уже трудно было совершать поездки со мной на далекие расстояния. Но еще труднее – как мне казалось, я это видел по ее печальным глазам – оставаться одной.

…В эту ночь мы стояли с Ириной у ее кровати, плакали и уже ничего не могли сделать.

…День рождения Раисы. Ей было бы 69 лет. В наших разговорах о будущем она не раз говорила: вот дожить бы до наступления нового века и нового тысячелетия, и всё – достаточно. Она не дожила три месяца. У нас с ней был план: встретить наступление 2000 года так, чтобы это навсегда осталось в памяти. Оказалось, что Ирина и внучки до сих пор не бывали в Париже. Родилась идея: встретить новый, 2000-й, год в этом прекраснейшем городе мира, на Елисейских полях.

Этим мы и жили до тех пор, пока на нас не обрушилось страшное горе. И все же я и девчонки совершили поездку в Париж: это был им подарок от Раисы.

…Сегодня мы были на Новодевичьем кладбище. Принесли много цветов. Время предрождественское. Ночью выпал снег. Я принес любимые Раисой цветы – красные розы. Перед моими глазами незабываемая картина – красные розы на белом-белом снегу. На могильной плите.

Вернулись, сели за стол. На стене – ее большой портрет, цветы, горят свечи, нарядная елка, запах хвои. На столе все то, чем она любила угощать. Одним словом, русский стол с сибирскими включениями – пельменями. И торт «Авангард». Тот, который готовили в кремлевской кондитерской и который получил название от Раисы. Подняли бокалы, постояли молча…

После ужина я поднялся в кабинет. Не включая свет, встал у окна. Освещенная ночными фонарями территория дачи, густой русский лес и падающий-падающий снег, как будто ты смотришь спектакль «Щелкунчик» в Большом театре. В семье была традиция: каждый Новый год встречать посещением Большого театра. Смотрели балет «Щелкунчик», возвращались домой. Потом – прощание со старым годом и раздача подарков, тех, которые Дед Мороз, несмотря на «усиленную охрану» в президентском особняке, «ухитрялся» завезти к нашей елке. Музыка, веселье…

Это всё воспоминания о прошлой жизни, о времени, когда мы все были вместе.

Раиса любила русскую зиму и особенно любила гулять в метельные дни. Так было, когда мы жили на Ставрополье: там однажды в метель мы заблудились. Так было в Москве. Раиса родилась на Алтае, годы детства и юности ее прошли в Сибири. Несколько лет их семья – строителей железных дорог – жила на Северном Урале в тайге.

Она часто вспоминала поездки на санях, когда их, малышей – Раису, Женю и Людочку – закутывали в тулупы и везли на новое место проживания. В зимние вечера в Сибири по традиции лепили пельмени, потом их замораживали и в мешке выносили на мороз. Пельмени – любимая еда Раисы.

Я снова возвращаюсь к ее последним дням… Она мужественно боролась за жизнь, терпеливо выносила все, что делали врачи. Невыносимо тяжело было это видеть. В трудные, отчаянные минуты она искала в моих глазах, в глазах дочери ответ – что будет с ней…

Когда 22 июля врачи в ЦКБ поставили диагноз и привезли Раису в палату, я зашел к ней. Она, глядя мне в глаза, спросила:

– Что сказали врачи?

Понимая ее состояние, я сказал:

– Они говорят об острой болезни крови. – Это конец? – был ее вопрос.

– Нет. Мы приняли решение завтра лететь в Германию, где будут проведены дополнительные обследования, чтобы понять полную картину болезни. Там решится вопрос о лечении.

…Мы летели в Мюнстер с надеждой на выздоровление Раисы. А 21 сентября возвратились самолетом с ней, уже умершей. Так для Раисы закончилась земная жизнь.

Москва, 2012 год

Я надеюсь…

Р. М. Горбачева

рассказывает о себе, прожитом и настоящем

в беседах с писателем Георгием Пряхиным

К советскому читателю

Эта книга написана по просьбам зарубежных издателей. В самом ее начале я говорю о мотивах, побудивших меня откликнуться на эти предложения, – не буду повторяться. Но, закончив работу над книгой, я решила предложить ее и советскому издательству. И вот почему.

Мне поступают запросы и от наших изданий, телевидения, радио, от журналистов – об интервью, встречах, беседах. В многочисленных письмах, обращаясь ко мне со своими раздумьями, бедами, пожеланиями, люди также задают массу вопросов «личного» характера. К тому же появилось немало и различной печатной продукции, касающейся нашей семьи. И я подумала: раз в обществе есть интерес к жизни семьи Президента СССР, то лучше, чтобы люди узнали о ней, как говорится, из первых рук. К тому же для меня – это возможность поделиться с вами тем, что наболело, своими тревогами и надеждами, которые – верю – созвучны тревогам и надеждам каждой советской семьи, всем, кому дорог наш общий отчий дом.

Я – противница двойных стандартов в чем бы то ни было, в том числе и различий в гласности «на экспорт» и гласности внутри страны, поэтому книга, которую вы, дорогой читатель, держите в руках, во всем идентична той, что выходит в американском издательстве «Харпер-Коллинз Паблишер».

Р. М. Горбачева

К зарубежному читателю

О мотивах, которые побудили меня взяться за перо, я, дорогой читатель, рассказала в главе своей книги «Приглашение к беседам». К сказанному могу лишь добавить: насколько решительно на протяжении последних лет я отвергала все предложения написать книгу, дать интервью о себе и о своей семье, настолько твердо пришла к выводу это сделать сейчас. Наверное, так бывает со многими, так случилось и со мной.

Книга «Я надеюсь…» родилась быстро, за четыре месяца. Это не мемуары, не воспоминания с их дотошной последовательностью и обстоятельностью. И уж тем более не системное изложение моих взглядов и позиций, хотя они присутствуют в книге. Это – прямая речь, порой, наверное, сбивчивая, эмоциональная, мозаичная. Рассказ о себе в прошлом и настоящем, событиях, впечатлениях по их горячим следам. Непосредственный, сугубо личный отклик на происходящее, на те драматические коллизии, потрясения и – все-таки – прорывы, которыми отмечена сейчас общественная жизнь моей страны.

Для меня эта книга – возможность высказаться, что-то объяснить и в чем-то объясниться. Поделиться наболевшим, своими тревогами и надеждами. И, если это найдет отклик в ваших сердцах, я буду счастлива.

А что касается ее жанра, то мне показалось, что с учетом всех обстоятельств, о которых я сказала, самым естественным для нее будет жанр живой беседы.

Р. Горбачева

«Если подумать – сколько добрых

Вещей в мире держится

на одном-единственном добром

человеке».

Приглашение к беседам

С супругой будущего первого советского Президента я вполне мог познакомиться еще в 1964 году. Она жила, в сущности, совсем неподалеку: в двухстах километрах от городка, в котором я сначала, рано оставшись без родителей, воспитывался в интернате, а затем здесь же, перейдя в школу рабочей молодежи, где каждый второй одноклассник был едва ли не вдвое старше и полновеснее меня, начинал свою репортерскую биографию. Бывала она и значительно ближе к нашему городку – месила отчаянную осеннюю грязь по здешним селам, заглядывая и в самую что ни на есть глубинку: проводила социологические обследования.

У правдивого деревенского социолога, как и у хорошего агронома, профессия пешая. Передо мной лежит сейчас тоненькая, на рано пожелтевшей газетной бумаге брошюрка издания 1967 года: «Р. М. Горбачева. Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата философских наук». Называется: «Формирование новых черт быта колхозного крестьянства»…

Ходит по селам хрупкая в резиновых сапогах – выдергиваешь сапог из грязи, а вместо сапога выскакивает из голенища твоя же нога в толстом шерстяном носке, – ибо ни в чем другом по нашим тогдашним селам пройти в распутицу было невозможно. Чай со старушками, фронтовыми вдовами, пьет. Пешая профессия – деревенский социолог! Хотя вряд ли она представлялась своим реципиенткам этим непонятным тогда словом: «социолог». Находила, наверное, какие-то другие, более понятные на селе, слова…

Знакомство наше, однако, состоялось много лет спустя и далеко от этих мест – в Москве.

И вот несколько дней назад получил неожиданное предложение стать собеседником в книге во многом биографического характера. Сегодня меня пригласили в загородную резиденцию Президента. Дорога оказалась не такой уж длинной…

Сразу от ворот машина плавно идет по кругу, огибая великолепный, не густой, а, как говорят у нас, в России, «светлый» участок леса, скорее всего, когда-то, в незапамятные времена высаженный вручную. Обильные кроны елей и сосен и густые, узорно уходящие в меркнущее небо, лип, старинных, морщинистых, грузно осевших в нетронутый снег. Между стволами просвечивает желтым двухэтажный компактный особняк, напоминающий общим абрисом усадебный дом конца прошлого века. «Волга» тормозит, я выбираюсь на волю и вижу перед собой в проеме широких, двустворчатых, остекленных дверей Раису Максимовну Горбачеву.

В свитере крупной, узорной – узор не вывязан, а как бы выложен, выдавлен, вероятно, домашней вязки и «домашнего» же, топленого молока, цвета. Однажды я ее в этом свитере уже видел: в Центральной республиканской клинической детской больнице, которой она помогает и в которую приезжала несколько дней назад в сугубо рабочем порядке и пробыла там больше трех часов. В брюках же вижу впервые. И свитер, и брюки, и босоножки с матерчатым верхом и высокой танкеткой хозяйке идут. «Здравствуйте», – протягивает с порога – лодочкой – ладонь.

Взгляд карий, внимательный, приветливый.

Холл, никакой вычурности, пожалуй, даже чересчур функциональный. Налево, в углублении, вешалка. Мое пальто смотрится на ней одиноко. Под вешалкой – домашние тапочки. Переобуваться я все же не стал. По довольно крутой и безупречно чистой лестнице поднимаемся на второй этаж. Несколько рамок висят над лестницей на стене. Хозяйка показывает на одну из них:

– Как Вам нравится эта сова? Люди шлют на память то, что могут, что умеют делать, особенно дети. Сову тоже прислали. Я попросила повесить ее здесь. Сова, мне кажется, олицетворяет покой и мудрость. Не так ли?

Не знаю, как насчет мудрости, но сова на стене – добродушная и совсем не серая. Сразу видно, что, рисуя ее, маленький человек использовал все без исключения краски, что оказались у него под руками.

Мы вошли в библиотеку, а затем в кабинет Президента.

Кабинет оказался значительно меньше, чем можно было бы предположить. Обычная комната, только красиво обшитая деревом. Две вещи мне сразу, с порога, бросились в глаза: красный, пожарного цвета, телефон необычной формы под прозрачным колпаком и увеличенная фотография в раме, стоящая в проеме книжных стеллажей. Что касается телефона, то я, конечно же, сразу понял, что это за аппарат – по его аварийному цвету. Что касается большого, в раме, фотопортрета, тут я сориентировался не сразу.

Все же Президент больше похож не на отца, а на мать – вот что понял мгновение спустя.

На увеличенной фотографии человек с хорошей, как после долгих и тяжких трудов, улыбкой и взмокшим поредевшим чубом. Выгоревшая-выгоревшая – даже на черно-белой карточке это замечательно видно – гимнастерка с расстегнутым воротом. Череда орденов, медалей на широкой груди. Солдат на карточке, что называется, бывалый. Видно, что ему уже не двадцать лет. Из тех коренников, что и войну, и послевоенную жизнь тянули, как воз. Судя по всему, фотография сделана сразу после войны.

Красный аппарат и увеличенное фото смотрят друг на друга. Когда Президент сидит в кресле за письменным столом, то они с его отцом, уже, к сожалению, покойным, тоже, вероятно, встречаются взглядами.

Книги – снизу доверху за стеклянными дверцами шкафов библиотеки и кабинета. Стараюсь запомнить: может, когда-то доведется писать. Прекрасные фолианты по русской истории: Соловьев, Карамзин, Ключевский… За одной из дверок замечаю наклеенную на торец книжной полки полоску бумаги с надписью от руки: «Друзья! Ставьте, пожалуйста, по алфавиту»… Хозяйка, заметив мой взгляд, улыбается:

– На этой территории я и секретарь, и библиотекарь, и картотетчик в одном лице. Пытаюсь внедрить дисциплину…

В точности не знаю, но, возможно, я – первый член Союза писателей СССР, осматривающий президентскую библиотеку. В углу на одном из стеллажей оттененная мощным фундаментом книг – цветная фотокарточка с надписью по-французски.

– Николай Бенуа, – поясняет мне. – На память.

Предварительная, импровизированная экскурсия закончена. Из предметов роскоши, напрягшись, могу назвать два: письменный стол в библиотеке со столешницей из карельской березы – за такими, вероятно, сиживают лишь президенты да классики – и чистота. Та ревностная, живая, почти благоуханная чистота, что парит в невесомом воздухе и чем-то неуловимо напоминает чистоту наших южных, ставропольских горниц – сходство, навеянное, наверное, и увеличенной фотографией фронтовика, пусть с тяжким ранением, но возвратившегося-таки с войны: редкая горница обходится в России без такой карточки. Окна, занавешенные красиво ниспадающим тюлем. Заметив мой взгляд, хозяйка отодвигает край занавески. В некотором отдалении от окна, уже наполовину размытые сумерками, видны силуэты деревьев. Сад?

– Сад… 10 марта 1985 года… Умер Константин Устинович Черненко. В десять часов вечера состоялось экстренное заседание Политбюро. Михаил Сергеевич вернулся домой, а мы тогда были на даче за городом, очень поздно. Вышли в сад. Было что-то давящее в глухой, еще не тронутой весною ночи. За три года – третья смерть. Смерть трех генсеков подряд, трех руководителей страны. Михаил Сергеевич был очень уставшим. Сначала молчал. Потом говорит: «Завтра – Пленум. Может стать вопрос о том, чтобы я возглавил партию». Для меня такой разговор был неожиданностью. В какой-то степени – потрясением. Больше того. Я поняла, что это неожиданность и для мужа. Никаких разговоров на эту тему у нас раньше никогда не было.