скачать книгу бесплатно
– Да понял, понял…
– Попробуешь войти – вызову полицию!
Улыбнувшись, Альберт решил подыграть. К тому же, он знал: Лин штрафа за ложный вызов не боится.
Наконец, освободив руки, Альберт отошёл в сторону. Лампочка потухла. Лин открыла дверь, высунула голову и, тряхнув тёмным каре, показала мужу язык. После схватила пакет, папку с личным делом Адкинса, затянула их внутрь и закрыла дверь.
– Ага! Так… фу! – Лин грязно выругалась. – Ванильная кола с сахаром! Ты с ума сошёл? Точно будешь ночевать у порога!
Альберт развёл руками и облокотился на стену.
– А это что… – намеренно громко Лин зашелестела страницами папки. – Хм… Ого. Надо же. Тот самый?
– Тот самый, – флегматично ответил Альберт. – И если ты хочешь поговорить об этом, то лучше пусти меня внутрь.
– Да-да-да, не ной, – Лин открыла дверь настежь. – Еда на столе, всё готово. Ещё раз так задержишься без предупреждения – я тебе по морде дам.
Она пропустила Альберта внутрь и закрыла дверь. После, даже не дождавшись, пока тот разденется и разуется, Лин прыгнула на него, обхватив его руками и ногами.
2
Готовить Лин не умела, но кое-какие блюда ей удавались. Овощной суп хоть и выглядел как бурда, но на вкус оказался приятным.
– Эй, – Альберт выгнул бровь, когда жена взгромоздила на стол ноги. – Я тут ем вроде как.
Лин, поглядев на мужа снулым взглядом, отмахнулась. Быстро-быстро она листала папку.
– И вообще-то это личное дело больного. Преступника тем более. Врачебная тайна, слышала о таком?
– Да-да, говна поешь, – фыркнула Лин. – Я тоже почти что эмпатолог.
– Тебя выгнали с третьего курса.
Альберт ляпнул это и тут же закрыл рот. Лин не любила, когда ей напоминали о единственном в её жизни промахе. Удар в больное место мог привести к скандалу.
– Не «выгнали», а «сама ушла», – к счастью, Лин отреагировала на шутку, как на шутку, посмотрев на мужа взглядом, полным сарказма. – Простите, что я не из тех людей, которые могут заплакать над песней из фильма про шоколадную фабрику.
Альберт коротко хохотнул, суп едва не брызнул у него изо рта, пришлось быстро прикрыться рукой.
– Свинтус!
– Лин, дело не в чувствительности, ты просто эгоистка. Эгоист не может быть эмпатологом, хотя эмпатийную чувствительность можно повысить с помощью…
– Я же сказала! – Лин подняла палец вверх и отчеканила: – Как ты достал, а? Поешь. Говна. Зануда. Удивительно, как тебе дали такого пациента, плакса.
Альберт пожал плечами. Лин снова погрузилась в чтение.
– Да-а-а… – присвистнула через минуту. – Откуда в нём это взялось? Фермер, сыродел, несколько лет подряд брал первенство по сыроварению в округе… – она листнула сразу несколько страниц дела вперёд. – Брал первенство, а потом порубил топором жену и дочек. Чудно.
– Я всё ещё ем.
Лин поморщилась, скривила пухлые губы.
– Ага. Так… скучновато выглядит на самом деле. Детство спокойное, никаких тебе предпосылок. Ни убитых животных, ни подглядываний за мамочкой, пока она ходит в ту…
– Лин!
– Да ладно, ладно. Я просто хотела сказать, что это всё действительно выглядит до жути банально. Как в плохом фильме. Человек просто берёт и ни с того, ни с сего рубит всю семью.
– Хм.
К этому моменту Альберт уже поел и приступил к чаепитию. Лин спустила одну ногу на пол, а другой изредка касалась хлебницы. Папку Лин все еще держала в руках.
– Гляди, – сказала Лин. – Решила вот снова прочесть его профиль и заметила.
– Гляжу, – Альберт уставился в строчки с обозначением имени, фамилии, возраста, роста и веса. – Сто семьдесят пять сантиметров, семьдесят килограмм.
– Ниже, блин. Вероисповедание.
– Вероисповедание?
Альберт посмотрел туда, куда указывала ему наманикюренным пальчиком жена. И правда, такого он точно никогда не видел: «Вероисповедание – верующий».
– Так вот зачем нужна эта строчка, оказывается… – задумчив произнёс он, потирая большим пальцем висок.
– Не просто убийца! – торжествующе подтвердила Лин, сверкнув глазами. – Верующий убийца! Мы такое вообще проходили только в теории!
– Мы вообще не проходили… – всё так же задумчиво ответил Альберт. – Про убийц хоть что-то было. Я уже и не думал, что верующие люди остались…
– Выходит, остались, ха! – Лин ткнула мужа кулаком в плечо. – Какой же ты зануда, а? Порадовался бы хоть, может быть ты будешь обследовать последнего на планете верующего человека!
Такое откровенное упоминание работы напомнило Альберту о том, как он сидел в машине и его коробило оттого, то нужно ехать домой.
Неприятное воспоминание. Конечно, Альберт сразу же взял себя в руки, но произнёс всё равно чуть более раздражённо, чем хотел:
– Может быть всё-таки хватит о работе?
Лин наклонила голову и посмотрела на него ироничным, прямым взглядом.
– На то, чтобы наговорить мне нежностей, а потом трахнуть, у тебя будет вся ночь, – тон её немного низкого голоса был мягкий и таинственный. – А пока что можно немного и о работе поговорить, так? Или всё-таки нежности и трахнуть?
Лин улыбнулась и хотела сказать что-то ещё, губы её приоткрылись, но Альберт резко приблизился к ней и поцеловал. Он знал, что Лин только того и хотела.
Следующим утром, как и почти всегда, Альберт проснулся гораздо позже жены. Открыв глаза, он немного полежал, посмотрел в потолок, привел мысли в порядок. Снилось ли ему что-то? Он не помнил точно. Какие-то образы в памяти сохранились, но чересчур спутанные – записать такие в дневник снов вряд ли получится.
Хотя Альберт попытался. Он протянул руку к тумбочке и взял толстую тетрадь, заполненную наполовину – он вёл её ещё с университета. Обычно даже самый красочный сон Альберт описывал лаконично, а записи за последние месяцы вообще казались идентичными.
– Несколько раз просыпался за ночь, – прочёл Альберт запись недельной давности. – Проснулся три раза, – это две недели назад. – Мда.
По крайней мере сегодня он спал крепко.
Обнаженным Альберт направился в душ. Там он застал жену, она прихорашивалась перед зеркалом.
– О, смотри, член, – не прекращая красить губы прокомментировала она. – Я думаю пройтись по магазинам. Хочешь со мной?
Альберт недолго раздумывал.
– Не сегодня. Мне нужно поработать, – он кивнул в сторону папки, валявшейся на диване. – Дело сложное. К тому же, я давно не принимал фанейротим.
– Да-да, фанейротим… – Лин закатила глаза. – Подумать только, стоило бы потерпеть ещё немного и мне бы тоже его выдавали бесплатно.
– Что поделать, я тут эмпатолог, а не ты, – ласково улыбнулся Альберт, поцеловал жену, и прошёл в душ.
Когда он вышел оттуда, Лин уже ушла. Альберт знал, что она ушла надолго – из-за разговора про работу и фанейротим. Вряд ли она в самом деле так уж завидовала. Правда, ещё в университете, Альберт сразу же заметил, что Лин питает к препарату слабость, а теперь и вовсе не могла смотреть, как он принимает его один.
– Ну, да, – Альберт понял, что подумал дикую глупость. – Кому вообще может не нравиться фанейротим?
Он не стал одеваться, принимать фанейротим приятнее обнаженным. Проверил, заперла ли жена, уходя, двери. Возникла мысль удостовериться, отключён ли свет, но Альберт с лёгкостью прогнал этот глупый позыв.
Он быстро достал и собрал ингалятор, развёл по инструкции в дистиллированной воде кристаллы фанейротима и влил в установку нужную дозу. Надел маску ингалятора, сел на диван, расположился так удобно, как только мог, включил испаритель и сделал глубокий вдох.
Преподаватель в университете говорил, что при приеме фанейротима самое главное – первый вдох. Он непременно станет самым глубоким вдохом в жизни. Альберт не понимал этого, пока по долгу службы не начал употреблять фанейротим сам. И правда, первый вдох препарата каждый раз всегда сам собой оказывался самым глубоким.
Альберт ощущал, как с каждым вдохом в его теле рождается ни с чем не сравнимое удовольствие, и расплывается, расплывается сперва по каждой клеточке, каждой молекуле, атому его организма, а после объединяется само с собой, захватывает всё тело. Но удовольствие – не главное.
Алберту казалось, что препарат размягчает, расплавляет мозг, чтобы обновить закостеневшие, истеревшиеся, сгладившиеся извилины. Альберт знал, что на самом деле всё работает совсем не так, но визуализация ощущений – ещё один столп эмпатологии. Какая разница, что там происходит на самом деле, если до фанейротима ты не мог чувствовать мир во всём его многообразии, а после можешь?
Через сорок с лишним минут испаритель отключился сам собой. Удовольствие в теле достигло пиковой точки и, подержавшись немного, начало спадать. Альберт, до того сидевший с закрытыми глазами и плотно сжатыми зубами, ощутил, как расслабляется.
Альберт медленно прищурился. В глаза ему ударил яркий солнечный свет из окна. Дрожащими руками сняв ингалятор, Альберт сделал глубокий вдох (теперь уже не такой глубокий) и поднялся с дивана.
Эффект препарата спадал молниеносно и уже через пару минут пропал полностью. Альберт посмотрел из окна вниз, на снующих, радующихся выходному дню людей, на несущиеся куда-то машины. После он поднял взгляд вверх, к солнцу, яркому даже сквозь серые облака мегаполиса. Альберт усмехнулся, вспомнив вчерашний разговор с Лин.
– Прости, Лин, но ты не из тех людей, которые могут заплакать из-за песни в старом фильме про шоколадную фабрику…
И когда он произнёс это, когда вспомнил мотивы мелодии, по телу его пробежали миллиарды мурашек горя и ещё больше, гораздо больше, чем миллиард, мурашек счастья. Альберт почувствовал, что глаза его щиплет, и по щекам текут слёзы. К работе готов.
Умывшись и успокоившись, Альберт, в чем мать родила, снова вернулся к папке с делом Адкинса.
– Так-так-так… – произнёс Альберт. – Аурей Д. Адкинс… Д.? Ох… Джебедайя… интересно, откуда такое второе имя, зачем? Родился в небольшой коммуне традиционалистов, отец – преподаватель колледжа, мать – поэтесса…
Ещё вчера чтение папки было бы просто чтением. Но теперь Альберт чувствовал, что его мозг податлив, мягок, синапсы и нейромедиаторы его прочищены, будто бы мощной струёй морской воды. Так действовал фанейротим.
Папка с делом пациента теперь казалась не просто сборником старой бумаги и тонкого пластика, а окном в новый мир. В самый увлекательный мир из всех возможных, в бесконечную Вселенную – в другого человека.
Это ощущение Альберт обожал. Каждая строчка в деле рождала в нём отзыв понимания. В такие моменты он как никогда мечтал о том, чтобы повторить это уже с настоящим, живым человеком – провести сеанс эмпатологии сразу после фанейротима. Но это, конечно, было невозможно, излишняя чувствительность могла свести эмпатолога с ума.
– В двадцать четыре, закончив колледж, ты уехал на другой конец Содружества, завёл ферму и женился. До тридцати трёх жил абсолютно нормально, и вот после… Вот.
Альберт ткнул пальцем в тонкий пластик истории болезни. До того все ежегодные медосмотры Адкинса описывались ужасающе скупо. Осмотр в год его тридцатитрёхлетия же был отмечен многократным посещением психиатра и даже эмпатолога. Странно. Если всё дошло так далеко, то почему врачи ничего не смогли выявить?
– Тридцать три года, семь лет назад. Эмпатологи в те времена только учились читать людей и многого не знали. Может быть врач просто чего-то не заметил? Хм…
Альберт понял, что зря теряет время и решил пока отложить вопрос, но нужную заметку в голове сделал.
Шли годы. Всё в жизни Адкинса снова вернулось на круги своя, по крайней мере с точки зрения медицины – абсолютная норма по всем показателям во время осмотров, ничего такого, что могло бы заставить врачей поволноваться.
А потом, в сорок лет, Аурей Джебедайя Адкинс взял топор и убил своих жену и двух дочерей.
– Зачем? Откуда это в тебе?
В мозгу Альберта возник настойчивый позыв пересмотреть медицинскую карту Адкинса ещё раз. Точно такой же, как желание проверить отключен ли свет. Альберт подавил и этот позыв. Дальше. Нужно искать дальше.
Фотографии места преступления, трупов женщины и девочек заставили Альберта удариться в слёзы. Частично из-за жалости к убитым, частично из-за жалости к самому Адкинсу, ведь невольно Альберт представлял себя на его месте. Что чувствует человек после убийства близких?
Листая дело, Альберт вдруг ярко представил, как он убивает Лин. Бьёт по голове, она теряет сознание, а он не останавливается, бьёт её снова и снова, снова и снова… Последняя строчка в признании Адкинса – «Я бил их по головам пока не пришёл в себя», ужаснула Альберта.
Это слишком. Альберт почувствовал, что больше не может терпеть. Он ринулся в душ и, едва найдя в себе силы включить его, обмяк под струями горячей воды, громко рыдая.
Так его и нашла Лин.
– Альберт? – вошедшая с морозца она пахла холодом и снежной чистотой. – Альберт. Ты чего это? – она заглянула в ванную и прищурилась.
Альберт поднял на неё заплаканное лицо и разрыдался ещё сильнее, радуясь, что вода смывает слёзы.
– Лин, милая… Лин…
– Ох…
Лин вздохнула и, прямо в верхней одежде и обуви, подошла к ванной, а потом залезла в неё и села под душ, рядом с Альбертом, обняла его и прижала к себе.
– Альберт, зачем ты так. Нужно было подождать. Ты слишком остро реагируешь.
– Лин! – всхлипнул Альберт. – Лин, милая! Зачем? Ну зачем же он это сделал? Зачем же он это сделал? Убить свою семью, тех, кого так любил, зачем… зачем…
Он вжал лицо в мокрое пальто и зарыдал с новой силой.
Лин спокойно гладила его по волосам.
– Поэтому ты и сделаешь то, что должен. Ты дашь этому куску говна то, чего он заслуживает. Обеспечишь ему тюрьму. Зоопарк. Чтобы люди смотрели-глядели на такое уродище: последнего в мире убийцу!
– Лин… – Альберт еле нашёл в себе силы сдержать слёзы, чтобы заговорить. – Он сам во всём признался. Он хочет, чтобы его судили открытым судом, а после казнили, вот, чего он хочет!
– Хорошо. Тихо.
Мокрая до нитки, Лин поднялась на ноги и отключила душ. Альберт, обессиленный от эмоций, ещё лежал в ванной, тихо всхлипывая. Когда он поднял голову, то увидел на лице жены очень странное выражение, её полные губы слегка кривились.
– Неужели вот это стоит всех этих чувств? Влезть в шкуру другого человека, ощутить это так остро, чтобы тебя прошибло насквозь, как маленького ребёнка?