скачать книгу бесплатно
Через минуту после начала шестого раунда Страйк сумел найти брешь в рассыпающейся технике Лэйнга, у которого уже кровил нос, и бросил его на канаты. Когда рефери развел их в стороны и дал команду продолжать, Лэйнг забыл последние приличия и попытался нанести удар головой. Рефери попытался вмешаться, но Лэйнг как с цепи сорвался: Страйк чудом избежал удара ногой в пах, а во время клинча почувствовал, как ему в щеку вгрызаются зубы. Крики судьи, старавшегося унять хулигана, доносились до Страйка неразборчиво, зал неловко затих от зрелища такого звериного бешенства Лэйнга, а тот как ни в чем не бывало собрался с силами и замахнулся, но Страйк успел увернуться и жестко ударил Лэйнга под дых. Лэйнг сложился пополам, задохнулся и упал на колени. Страйк, с окровавленной щекой, ушел с ринга под редкие аплодисменты.
В турнире родов войск он занял второе место, уступив какому-то сержанту-десантнику, а через две недели его перевели из Олдершота, но перед тем до него дошли слухи, что Лэйнг сидит в казарме под домашним арестом за нарушение спортивной этики и хулиганское поведение на ринге. Наказание вполне могло быть и строже, но, по слухам, командование учло смягчающие обстоятельства: он наплел, что вышел на ринг в глубоком смятении чувств, так как у его невесты случился выкидыш.
Даже тогда, за много лет до того, как новые факты о Лэйнге привели Страйка в позаимствованной малолитражке на эту пригородную дорогу, он не поверил, что у такого животного, как Лэйнг, хоть что-то шевельнется под бледной, безволосой кожей из-за мертвого эмбриона. Когда Страйк уезжал за рубеж, у него на щеке еще оставались следы Лэйнговых резцов. Через три года Страйка вызвали на Кипр для расследования дела о предполагаемом изнасиловании. Войдя в допросную, он вторично столкнулся лицом к лицу с Дональдом Лэйнгом, который прибавил в весе, сделал пару новых наколок и густо покрылся веснушками под кипрским солнцем. Глубоко посаженные черные глазки подчеркивала сетка морщин. Стоило ли удивляться, что адвокат Лэйнга дал отвод следователю, которого некогда укусил его подзащитный, поэтому Страйк поменялся с одним сослуживцем, расследовавшим на Кипре дело о незаконном обороте наркотиков. Через неделю Страйк договорился посидеть в баре с этим сослуживцем и с удивлением узнал, что тот склонен верить Лэйнгу: якобы у него и предполагаемой жертвы, местной официантки, по пьяни случился неуклюжий, но вполне добровольный секс, о чем она теперь жалела, поскольку ее дружок прознал, как она уходила с работы вместе с Лэйнгом. Свидетелей предполагаемого преступления не нашлось, но, со слов официантки, он принудил ее к сексу под угрозой ножа. «Типичная шлюшка», – высказался коллега Страйка из Отдела специальных расследований. У Страйка не было оснований спорить, но он не забыл, как Лэйнг в свое время добился сочувствия одного из командиров после вопиющего хулиганства и нарушения субординации на глазах у сотен свидетелей. Когда же Страйк захотел услышать подробности рассказа и манеры Лэйнга, коллега охарактеризовал его как сообразительного, симпатичного парня с мрачноватым чувством юмора.
«Дисциплина, конечно, хромает, – добавил он, показывая, что ознакомился с личным делом Лэйнга, – но насильника я в нем не вижу. Женат на своей землячке, она и сейчас рядом с ним».
Страйк вернулся к своему делу о незаконном обороте наркотиков. Пару недель спустя, когда он отпустил быстро растущую бороду, чтобы придать себе «штатский вид», как говорили у них в армии, ему случилось забрести в один дымный сарай и, лежа на голых половицах, выслушать странный рассказ. Укуренный молодой киприот-наркоторговец, купившийся на неряшливый вид Страйка, библейские сандалии, вытянутые шорты и бесчисленные фенечки на толстом запястье, ни на минуту не заподозрил в своем собеседнике агента британской военной полиции. Когда они лежали бок о бок с косячками в руках, собеседник Страйка выболтал несколько имен военнослужащих, развернувших на острове торговлю, причем не только травкой. Парень говорил с сильным акцентом, и Страйк с трудом запоминал искаженные варианты то ли фамилий, то ли прозвищ и не сразу связал имя «Даналланг» со знакомым ему лицом. И только когда его собеседник упомянул, как «Даналланг» связывает и истязает свою жену, Страйк распознал в «Даналланге» Дональда Лэйнга. «Бешеный, – отрешенно повторял волоокий парнишка. – А все за то, что она уехать хотела». В результате осторожных, как бы незначащих расспросов киприот признался, что слышал эту историю от самого Лэйнга. Тот якобы рассказал ее отчасти для смеха, а отчасти – чтобы показать, с кем собеседник имеет дело.
Когда Страйк на другой день вернулся в Сифорт-Истейт, район плавился на полуденном солнце. Побеленные и слегка облезлые дома были самым старым на всем острове жильем для семейных военнослужащих. Он решил наведаться туда в те часы, когда Лэйнг, благополучно отвертевшийся от обвинений в изнасиловании, был на службе. Позвонив в дверь, Страйк услышал только приглушенные младенческие крики.
– Мы считаем, у нее агорафобия, – доложила сплетница-соседка, которая выскочила поделиться своим мнением. – Что-то с ней не так. Уж очень застенчивая.
– А что ее муж? – поинтересовался Страйк.
– Донни? Ой, да это же душа-человек! – оживилась соседка. – Слышали бы вы, как он изображает капрала Оукли! Умора! До чего забавно!
Вход в жилище военнослужащего без его личного разрешения регламентировался множеством правил. Страйк постучался в дверь, но ответа не было. Младенец не умолкал. Пришлось обойти дом сзади. Все занавески были задернуты. Страйк постучал в дверь черного хода. Бесполезно. В оправдание своих действий он мог бы сказать только одно: детский плач. Но начальство могло и отмести такую причину несанкционированного проникновения в жилище. Страйк скептически относился к разговорам насчет шестого чувства или интуиции, но его не покидала уверенность, что здесь дело нечисто. Он нутром чуял ненормальность и зло. Еще в детстве он насмотрелся такого, что, по мнению многих, бывает только в кино. Со второго толчка плечом дверь распахнулась. В кухне стояла вонь. Мусорное ведро не выносили давным-давно. Страйк шагнул в дом.
– Миссис Лэйнг?
Ответа не последовало. Слабый детский крик доносился сверху. Поднимаясь по лестнице, Страйк продолжал окликать хозяйку дома. Дверь в спальню стояла нараспашку. Из полутемной комнаты шел удушающий запах.
– Миссис Лэйнг?
Совершенно голая, привязанная за одно запястье к изголовью, она была кое-как накрыта окровавленной простыней. Рядом на матрасе в одном подгузнике лежал ребенок. Страйк сразу отметил его нездоровый, изможденный вид.
Он бросился к женщине, чтобы освободить ее, одной рукой нащупывая мобильный для вызова «скорой», но его остановил надтреснутый голос:
– Нет… уходи… убирайся…
Страйку нечасто приходилось быть свидетелем такого страха. В своем бездушии муж стал казаться миссис Лэйнг едва ли не потусторонним существом. Даже когда Страйк распутывал узлы на ее кровавом, опухшем запястье, она молила о пощаде. Муж пригрозил ее убить, если к его приходу ребенок не угомонится. Женщина, казалось, была не в состоянии представить будущее, кроме как через призму всевластия мужа.
За то, что Лэйнг сотворил со своей женой, его на основании показаний Страйка приговорили к шестнадцати годам тюрьмы. До последнего Лэйнг все отрицал, твердил, что жена сама привязала себя к кровати, что ей это всегда нравилось, поскольку она извращенка, не способна заботиться о ребенке, задумала упечь собственного мужа – и вообще все это подстава. Большей грязи Страйк, пожалуй, не помнил. Почему-то память вернула его к тем событиям именно сейчас, когда он ехал на «мини» среди крутых зеленых склонов, поблескивающих под набирающим силу солнцем. Этот пейзаж был ему незнаком. Гранитные глыбы, вздымающиеся холмы отличались особым величием в своей обнаженной бескрайности. В детстве Страйк мог часами просиживать на берегу, смакуя соленый воздух: но здесь леса смыкались с рекой, и это слияние оказывалось более таинственным и загадочным, чем виды Сент-Моза, где на подходе к пляжу толпились живописные домики, а в воздухе витали старинные легенды о контрабандистах.
Миновав эффектный виадук справа от трассы, Страйк задумался о психопатах, которых встретишь везде: не только в беднейших кварталах, трущобах и сквотах, но даже здесь, среди этих безмятежных красот. Такие, как Лэйнг, сродни крысам: ты знаешь, что они вездесущи, но не берешь в голову, пока не столкнешься с ними нос к носу.
По бокам от дороги, как часовые, возникли два миниатюрных каменных замка. Под слепящим солнцем Страйк въезжал в родной городок Лэйнга.
16
So grab your rose and ringside seat,
We’re back home at Conry’s bar.
Blue ?yster Cult. «Before the Kiss»[32 - Хватай свою розу – и за лучший стол.Я как дома: в «Конриз-бар» зашел.(«Перед поцелуем») (англ.)С альбома «Blue ?yster Cult» (1972).Строго говоря, эта песня называется «Before the Kiss, a Redcap», где redcap – это фольклорный персонаж, злой гоблин в шапке, красной от крови его жертв. Этим же словом в Англии называют военных полицейских.]
За стеклянной дверью лавчонки на главной улице висело кухонное полотенце. На нем черными контурами изображались местные достопримечательности, но взгляд Страйка приковали стилизованные чайные розы – точно такая же некогда красовалась на мощном предплечье Дональда Лэйнга. Подойдя ближе, он прочел напечатанный по центру стишок:
It‘s oor ain toon
It‘s the best toon
That ever there be:
Here‘s tae Melrose,
Gem o‘ Scotland,
The toon o‘ the free[33 - Вот наш город,Любимый наш город,Пусть же он цветет вовек.Пьем за Мелроуз,Шотландии гордость,Где свободен человек(англ.).].
Машину он оставил на стоянке у аббатства, чьи темно-кирпичные арки вырисовывались на фоне бледного неба. Вдали, к юго-востоку, виднелся прибавлявший изысканности и драматизма здешним видам трехглавый пик горы Эйлдон-Хилл, который Страйк отметил для себя на карте. Он взял в ближайшей кофейне рулет с беконом и съел за выносным столиком на открытом воздухе, потом выкурил сигарету и выпил вторую за день чашку крепкого чая, после чего можно было отправляться пешком на поиски некоего места под названием Wynd, которое Лэйнг шестнадцать лет назад, при поступлении на военную службу, указал как постоянное место жительства. Знать бы еще, думал Страйк, как это произносится: то ли Уинд, то ли Уайнд?
В солнечном свете маленький городок выглядел вполне процветающим. Страйк неторопливо шел по сбегавшей вниз главной улице в направлении центральной площади, где в цветочном вазоне высилась колонна, увенчанная единорогом. Единственный круглый камень мощеного тротуара увековечивал римское название «Тримонтиум»: Страйк догадался, что оно призвано отсылать к трехглавой горе.
Уинд он, похоже, прошел. Судя по карте в его мобильном, та улица должна была отходить от главной. Пришлось повернуть назад и найти справа узкий проход между двумя стенами, куда едва мог протиснуться пешеход. Эта щель вела в сумрачный внутренний двор. Старый семейный дом Лэйнгов сверкал ярко-голубой входной дверью, к которой поднималась короткая лесенка.
На стук почти сразу вышла миловидная темноволосая женщина, слишком молодая, чтобы приходиться Лэйнгу матерью. Когда Страйк объяснил цель своего приезда, она живо откликнулась, и говорок ее показался Страйку даже приятным:
– Миссис Лэйнг? Да она уж лет десять как съехала, если не больше.
Не успел Страйк огорчиться, как она добавила:
– На Динглтон-роуд теперь живет.
– На Динглтон-роуд? Это далеко?
– Да прямо по дороге. – Она указала себе за спину, направо. – А вот номер дома не скажу, простите.
– Ничего страшного. Спасибо, что подсказали.
Когда Страйк возвращался через ту же грязноватую щель на главную улицу, ему пришло в голову, что, не считая брани, которую молодой солдат бормотал ему в уши на боксерском ринге, он никогда не слышал, как Дональд Лэйнг разговаривает. Все еще работая под прикрытием по делу о незаконном обороте наркотиков, Страйк не мог позволить, чтобы его заметили с этой бородой у входа в штаб, поэтому Лэйнга после ареста допрашивали другие. Позднее, успешно раскрутив дело о наркотиках и сбрив бороду, Страйк давал показания против Лэйнга в суде, но когда тот, в свою очередь, стал отрицать, что связывал и истязал жену, самолет уже мчал Страйка прочь с Кипра. Пересекая рыночную площадь, Страйк спрашивал себя: не из-за местного ли говора люди охотно верили Донни Лэйнгу, прощали ему все грехи, относились к нему с симпатией? Сыщик где-то читал, что шотландский акцент используют в рекламе, чтобы подчеркнуть цельность характера и честность.
Единственный замеченный Страйком паб находился немного дальше по улице, которая вела на Динглтон-роуд. Создавалось впечатление, что Мелроуз питает слабость к желтому цвету: на фоне оштукатуренных стен в глаза бросались кислотно-лимонные с черным створки двери и единственная оконная рама. Страйка, родившегося в Корнуолле, особенно повеселило в этом очень далеком от моря городке название «Портовая таверна». Он двинулся дальше вдоль по Динглтон-роуд, которая змеилась под виадуком, превращалась в крутой подъем, а вдали и вовсе исчезала из виду. «Недалеко» – понятие относительное, как не раз отмечал Страйк, потеряв ногу. После десятиминутного подъема он пожалел, что не вернулся на парковку за «мини». Дважды он спрашивал встречавшихся на пути милых и приветливых женщин, не знают ли они, где живет миссис Лэйнг, но ответа не получил. Покрываясь потом, он шагал мимо рядка одноэтажных белых домиков и увидел старика в твидовой кепке, гулявшего с черно-белой шотландской овчаркой.
– Извините, – окликнул его Страйк, – вы, случайно, не знаете, где тут живет миссис Лэйнг? Я номер дома забыл.
– Мессес Лэйнг? – переспросил собачник, разглядывая Страйка из-под густых бровей цвета перца с солью. – Как не знать, это ж суседка моя.
Слава богу.
– Через три дома, – старик ткнул пальцем, – где каменный кулодец.
– Большое вам спасибо, – сказал Страйк.
Сворачивая на подъездную дорожку перед домом миссис Лэйнг, он краем глаза заметил, что старик не сходит с места и провожает его взглядом, хотя собака рвется вниз по склону.
Домик миссис Лэйнг оказался чистым и респектабельным. На лужайке и клумбах поселились каменные зверюшки диснеевского типа. Входная дверь была сбоку, в тени. Только потянувшись к дверной колотушке, Страйк сообразил, что через считаные секунды может столкнуться лицом к лицу с Дональдом Лэйнгом.
Он постучал; прошла примерно минута. Старичок-собачник, повернувший назад, остановился у калитки миссис Лэйнг и беззастенчиво наблюдал. Страйк подумал, что старикан заподозрил неладное при виде здоровенного чужака и решил проверить, не замышляет ли тот какое-нибудь злодейство, но дело обстояло иначе.
– Дома она, – сообщил старик, когда Страйк раздумывал, не пора ли постучаться еще раз. – Только скуженная.
– Как вы сказали? – не разобрал Страйк и постучался вторично.
– Скуженная. Шалая. – Собачник приблизился на пару шагов. – Из ума выжила, – перевел он для англичанина.
– А-а… – До Страйка дошло.
В дверях показалась крошечная, усохшая старушка, с лицом землистого цвета, одетая в синий халат. Она полоснула Страйка снизу вверх безадресной злобой. Из старческого подбородка торчали жесткие волосины.
– Миссис Лэйнг?
Она молча буравила чужака хорошо знакомыми ему, некогда черными, хорьковыми глазками.
– Миссис Лэйнг, я разыскиваю вашего сына Дональда.
– Нету! – выкрикнула она с неожиданной горячностью. – Нету!
Попятилась и захлопнула дверь.
– Холера те в бок, – пробормотал себе под нос Страйк, невольно вспоминая Робин: уж она-то сумела бы подобрать ключ к строптивой старушонке.
Он медленно развернулся, пытаясь сообразить, с кем бы можно было побеседовать в Мелроузе (на 192.com ему определенно попадались другие Лэйнги), и едва не налетел на собачника, который прошел вслед за ним по дорожке и весь лучился осторожным любопытством.
– А ведь вы сыщик, – сказал он. – Тут самый, что сынка ее упек.
Страйк поразился, что его узнал совершенно незнакомый старик-шотландец. Когда дело доходило до нужных знакомств, его, с позволения сказать, слава имела очень бледный вид. Он ежедневно расхаживал инкогнито по улицам Лондона и почти никогда не ассоциировался в людском сознании с газетными репортажами о громких расследованиях, разве что его прилюдно окликал кто-то из знакомых или упоминал его имя в связи с каким-нибудь делом.
– Ну надо ведь! – разволновался старик. – Мы с благуверной моей приятельствуем с Маргарет Беньян. – Видя замешательство Страйка, он пояснил: – С матерью Роны.
Покопавшись в своей необъятной памяти, Страйк извлек сведения о том, что жену Лэйнга, ту самую, что лежала, привязанная к кровати, под окровавленной простыней, звали Рона.
– Как Маргарет увидала вас в газетах, она сразу так нам и скузала: «Вот же он, который нашу Рону спас!» Вы свую работу честно сделали, правда ведь? Фу, Валли! – громко приструнил он не в меру бойкую колли, тянувшую его гулять. – Ой, да, Маргарет утслеживает все, что про вас пишут, все статьи. Это ведь вы тогда нашли убийцу девушки-манекенщицы… и писателя того излувили! Маргарет никугда не забудет, что вы для ее дочки сделали, никугда.
Страйк пробормотал что-то нечленораздельное, надеясь, что это сойдет за признательность в адрес благодарной Маргарет.
– А кукие у вас дела со старой миссис Лэйнг? Не иначе как он еще что-то отчебучил, Донни, точно?
– Да вот пытаюсь его разыскать, – уклончиво ответил Страйк. – Не знаете, он, случаем, не вернулся в Мелроуз?
– Врать не буду, но, по моему рузумению, тут его нет. Приезжал он пару лет назад мамашу пруведать, а с той поры носу не кажет. Город-то маленький: кабы Донни Лэйнг приехал, уж мы бы знали, а то как же?
– А как вы считаете, миссис… Беньян – я правильно помню? – не согласилась бы…
– Да ей счастье с вами пузнакомиться, – взволнованно проговорил старик. – Нет, Валли, – обратился он к собаке, тянувшей его за калитку. – Хутите, я с ней сузвунюсь? Она в Дарнике живет, в суседней деревне. Что скажете?
– Вы меня очень выручите.
Страйк зашел вместе со стариком в соседний дом и подождал в безупречной чистоте маленькой гостиной, пока хозяин с придыханием говорил что-то в трубку под недовольный скулеж собаки.
– Она сама подъедет, – сообщил старик, прикрывая трубку ладонью. – Вы не вузражаете прямо тут пубеседовать? Милости просим. Жена чай пудаст…
– Спасибо, но у меня еще дела есть, – выдумал Страйк, не надеясь на полезную беседу в присутствии этого говорливого свидетеля. – Вам не трудно узнать: быть может, у нее найдется время пообедать со мной в «Портовой таверне»? Скажем, через час?
Неугомонность колли склонила чашу весов в пользу Страйка. Мужчины вышли из дома и двинулись обратно. Собака так натягивала поводок, что Страйку приходилось идти под гору быстрее, чем было для него комфортно. Только на подходе к рыночной площади он вздохнул с облегчением, когда смог распрощаться со своим новым знакомцем. Старик оживленно помахал и направился к реке Твид, а Страйк, теперь слегка прихрамывая, спустился дальше по главной улице, чтобы убить время до обеда.
У подножья холма он заметил еще один всполох кислотно-желтого с черным и понял, откуда взялись эти цвета на фасаде «Портовой таверны». Не обошлось здесь и без чайной розы: вывеска сообщала о местонахождении городского регби-клуба. Засунув руки в карманы, Страйк остановился перед низким парапетом и стал разглядывать ровное, бархатистое голубовато-зеленое поле, окруженное деревьями, сверкающие под солнцем желтые регбийные столбики, трибуны справа, мягко-волнистые холмы вдали. Поле обихаживалось с благоговением, как святое место; для такого маленького городка это было невероятно впечатляющее спортивное сооружение.
Глядя поверх бархатистой травы, Страйк вспомнил Уиттекера, вонючего, дымящего сигаретой в углу сквота, и лежащую рядом с ним Леду, которая раскрыв рот слушала его бредни, доверчивая и голодная, словно птенец, готовая, как сейчас понимал Страйк, проглотить любую чушь, которую нес Уиттекер о своей тяжелой жизни. В глазах Леды школа «Гордонстаун» мало чем отличалась от тюрьмы «Алькатрас»: стоило ли удивляться, что ее утонченного поэта выгоняли на улицу под дождем среди суровой шотландской зимы, толкали, вываливали в грязи. «Милый, зачем же регби… О, бедный малыш… тебя заставляли играть в регби!»
А когда семнадцатилетний Страйк (у которого вздулась разбитая на ринге губа) тихо фыркнул над своими тетрадками, Уиттекер вскочил и заорал мерзким голосом: «Я тебе посмеюсь, тупица!»
Уиттекер не терпел, когда над ним смеялись. Ему было потребно – нет, необходимо как воздух – преклонение; страх и даже ненависть он считал показателями своей власти, но насмешка указывала ему на превосходство других, а потому была невыносима.
«Попляшешь у меня, гнида тупая! Дослужился, видишь ли, до старосты, командир дебилов. Заставь его богатенького папашку денег дать, – переключался он на Леду, – отправим этого гаденыша в „Гордонстаун“!»
«Успокойся, милый! – приговаривала Леда и, напустив на себя строгий вид, требовала: – Не смей, Корм!»
Страйк встал из-за стола и принял стойку, готовый – нет, даже твердо решивший – дать по морде Уиттекеру. Оставался последний шаг, но мать, вклинившись между ними, развела их в стороны своими хрупкими, со множеством колечек руками.
Страйк поморгал, и яркое, залитое солнцем игровое поле, место невинных и волнующих состязаний, обрело прежнюю четкость. В нос ударил запах листьев, травы и теплого асфальтового шоссе. Медленно развернувшись, Страйк направился в сторону «Портовой таверны», чтобы поскорее выпить, но предательское подсознание еще не закончило свою работу.
Вид этого гладкого регбийного поля вызвал еще одно воспоминание: на него несется черноволосый, черноглазый Ноэл Брокбэнк, с «розочкой» из пивной бутылки в руке. Брокбэнк был массивен, мощен и быстр: крайний нападающий. Страйк помнил, как занес кулак, выстрелил им вдоль зазубренного бутылочного горлышка, как впечатал удар в тот самый миг, когда зазубрина коснулась его шеи…
Перелом основания черепа – так сказали медики. Кровотечение из уха. Тяжелая черепно-мозговая травма.
– Йопта, йопта, йопта, – бормотал Страйк в такт своим шагам.
Лэйнг, вот кто тебе нужен. Лэйнг.
Под металлическим галеоном с ярко-желтыми парусами Страйк вошел в дверь «Портовой таверны». Вывеска внутри гласила, что это единственный паб в Мелроузе.
Обстановка сразу подействовала на него благотворно: теплые цвета, сверкающее стекло, надраенная латунь; ковер с приглушенным коричнево-красно-зеленым лоскутным рисунком, натуральный камень стен. Повсюду – свидетельства спортивного помешательства местных жителей: черные доски с расписанием предстоящих матчей, несколько огромных плазменных экранов, а над писсуаром (которым Страйк охотно воспользовался после многочасового воздержания) – маленький, вмонтированный в стену телевизор, на случай если пузырь переполнится в критический момент игры.
Помня про обратную дорогу до Эдинбурга в неудобном хардэйкровском «мини», Страйк взял себе полпинты «Джона Смита», устроился на кожаном диване лицом к стойке и приступил к изучению заламинированного меню в надежде на пунктуальность Маргарет Беньян – он только что осознал, как сильно проголодался.
Она появилась буквально через пять минут. Хотя он уже забыл, как выглядела ее дочь, а саму миссис Беньян не видел ни разу в жизни, она с порога выдала себя выражением лица – настороженным и вместе с тем ищущим. Страйк поднялся из-за стола, и она неверной походкой двинулась вперед, обеими руками сжимая ремешок большой черной сумки.
– Значит, это действительно вы, – задыхаясь, выговорила женщина.
Лет шестидесяти, невысокая, хрупкая, очки в металлической оправе, плотные кудряшки химической завивки.
Страйк протянул большую ладонь и пожал слегка дрожащую, холодную, узкую женскую руку.
– Ее отец сегодня в Хэвике, прийти не сможет, но я ему звонила, он просил передать: мы никогда не забудем того, что вы сделали для Роны, – на едином дыхании проговорила она и села на диван рядом со Страйком, не сводя с него благоговейно-тревожного взгляда. – И никогда не забывали. Мы читаем все, что пишут о вас в газетах. Как мы переживали, когда вы потеряли ногу! А уж то, что вы сделали для Роны… То, что вы сделали… – Ее глаза вдруг наполнились слезами. – Уж как мы были…
– Я тоже рад, что сумел…
Найти ее ребенка голым на окровавленной простыне? Разговоры с родственниками жертв о том, что пережили их любимые, были самой тягостной частью его работы.
– …оказать ей помощь.
Миссис Беньян высморкалась в платочек, извлеченный со дна черной сумки. Страйк понимал: она принадлежит к тому поколению женщин, которые не имеют привычки заходить в паб, а тем более покупать за стойкой спиртное, если с ними нет мужчины, способного взять на себя эту тягостную обязанность.
