скачать книгу бесплатно
– Безмерно рад знакомству, ваша светлость, – улыбнулся Уолтер, положив руку на сердце.
Голос звучал немного шепеляво и как-то неправильно. Рене замялся и опустил взгляд, отходя за резной подлокотник дивана.
– Такой робкий… – протянул мастер Деверо, сжав кулаки так, что сквозь бледно-серую кожу выступили фиолетовые вены. – Кто его так запугал?
У Рене вырвался возглас ужаса, и он притаился еще сильнее, укрывшись у спинки дивана. Готье-отец свел брови.
– Я пропущу это мимо ушей, граф, – хмуро произнес Готье.
Презрительно фыркнув, Уолтер принялся барабанить пальцами по колену, задумчиво поглядывая на обоих Готье.
– Рене, мой друг, вы напрасно меня боитесь, – произнес мастер Деверо. – Ты, конечно, не помнишь, ты был совсем крохой.
Из-за дивана показалась копна светлых кудрей. Мальчик осторожно выглядывал, не спеша покидать своего надежного укрытия.
– Твой папа сказал, ты у нас любопытный малый? – спросил граф Эссекс.
Светлые брови мальчика свелись еще сильнее, и макушка снова исчезла, на этот раз окончательно.
– Что ж… – шепелявый господин с серой кожей встал в полный рост и отдал поклон, догадываясь, что юный граф его, скорее всего, не видит. – Надеюсь, мой подарок придется вам по душе.
Он постучал ногтями с фиолетовыми пятнами у основания по большой кожаной папке, что лежала на диване.
– Не смею больше терзать вас, – неискренне и едва ли не враждебно улыбнулся граф Эссекс. – Провожать меня не следует. До скорой встречи, ваша светлость.
Рене выглянул, лишь когда каблуки удалились достаточно. Отец сидел, несколько опечаленно опустив голову на грудь и задумчиво потирая бороду. Мальчик подкрался вороватым мышонком и стянул папку. Подарок оказался много более тяжелым, нежели рассчитывал юный граф. Рене не рассчитал силы, и папка плашмя упала на каменный пол.
– Ну что, не дал себя схватить? – вздрогнув от резкого звука, угрюмо вздохнул глава семейства.
Сын уже был далеко – он переворачивал лист один за другим, изучая острова, материки. Когда отец заглянул за плечо Рене, мальчик водил пальцем и читал медленно и по буквам: «Terra incognita».
Время шло. Господин с серой кожей и жилистыми руками с каждым приездом все меньше и меньше пугал мальчика. В большей мере тому способствовали подарки и гостинцы, которые граф Эссекс привозил для мальчика. Рене перерисовывал карты по нескольку раз, и его пытливый ум угадывал, что за этими контурами, широтами и долготами скрываются чудеса иного порядка.
Когда мастер Деверо приехал погостить у Готье на Рождество, Рене встретил гостя у порога. Мальчик подрос, вытянулся и сделал положительно большие шаги, чтобы совладать со своей пугливостью. Молодой граф вежливо поклонился и пригласил гостя войти, что не могло не обрадовать Уолтера Деверо. Юный Рене Готье был вознагражден шкатулкой, вырезанной из слоновой кости, наполненной душистым табаком.
Этим вечером юный граф охотно поддерживал беседу с гостем. Остальные братья и сестры Готье в лучшем случае безучастно хлопали глазами, а некоторые, особенно старшие, со злостью и завистью сжимали столовое серебро. Самому старшему сыну хватало сил погнуть ложку так круто, что есть луковый суп было попросту невозможно.
Отношения сиблингов накалялись, как песок на палящем солнце. Все могло закончиться трагично, особенно для юного Рене, но его отец и граф Эссекс предотвратили неминуемую открытую вражду и раздор в семье. Рене очаровался испанскими картами, астрономическими трактатами и трудами по навигации. Он с большим удовольствием слушал рассказы графа Эссекса о дальних странствиях, о Лондоне, величественном порядке серых камней и неколебимых истин и, конечно же, о terra incognita. Граф Деверо не успел предложить юноше уехать с ним в столицу – Рене сам пламенно и живо взмолился перед отцом, чтобы граф Готье дал позволение покинуть родной замок. Получив отцовское благословение, Рене пребывал в пугающем для его робкой и тихой натуры воодушевлении.
Лондон принял его без особого тепла и радушия. Хмурый и каменный город укутался снегом. Черная вода Темзы казалась вовсе бездонной. Рене смотрел по сторонам, когда они брели по улочкам, приминая сырой снег. Нежное лицо быстро налилось морозным пунцом, особенно на щеках и носу.
Скрипучие следы оставались под сапогами, пока они шли по набережной к трехэтажному особняку из белого камня с широким крыльцом. Серокожий господин молча ждал, пока мальчик тщательно отряхивал сапоги от снега, и перед юным Рене Готье отворились двери в дом первого графа Эссекса.
Прилежный ли он был ученик? Сказать сложно. Но, определенно, Рене очень преуспел в изучении английского языка. Сказалось воспитание, полученное в родном замке. Мальчик перескакивал с мысли на мысль, не успевая закончить предложения, что на письме, что в устной речи. Он мог замолкнуть на полуслове и уставиться в угол или голую стену.
Рене выражал свою волю и особенное рвение к избранным наукам. С большой любовью и воодушевлением посещались им уроки истории, литературы и поэзии на французском, английском, уэльском, испанском и латыни, астрономии, картографии, корабельной навигации. Несколько раз в год Рене приезжал в родной замок в сопровождении Уолтера либо с кем-то из его поверенных людей. Родители графа принимали с большой теплотой, сиблинги – без вражды, по крайней мере открытой.
Так шел год за годом, и вскоре Рене прослыл в английском обществе одаренным и смышленым воспитанником Уолтера Деверо.
Весной 1573 года Рене Готье исполнилось пятнадцать лет. Дверь кабинета приоткрылась, и юноша обернулся через плечо. Он стоял у окна спиной к вошедшему.
– Ваша светлость скоро будут готовы? – спросил граф Эссекс.
Песочный костюм Уильяма с пышным воротником, рукавами и буфами украшался строчкой тесьмы. Она тянулась вдоль всего корпуса, на свободных штанах, сходившихся на коленях, невыгодно подчеркивая неровность ног. Сапоги с большими бляшками были начищены до блеска еще с вечера. Граф Эссекс, опираясь на трость, прошел вглубь кабинета.
– Сколько уже времени? – растерянно оглянулся Рене.
Высокие часы из темного дерева показывали без шести четыре вечера.
– Неудивительно, – произнес Уолтер, усаживаясь в кресло рядом со столом. – В окружении стольких тайн немудрено потерять счет времени.
Взгляд графа Деверо медленно блуждал по комнате. На столе приветливо распахивали свои кремово-бежевые листы картографические атласы, на которых покоились змеиными языками бархатные закладки. Тугие переплеты скоро должны были занять свое место в большом шкафу, устроенном в нише стены.
Рене отшагнул от окна и поставил на стол еще один чудесный подарок, который именинник теперь мог рассмотреть на свету. То было настоящее сокровище тончайшей работы – золотая чернильница в виде рыбки. Существо своей мордой, или, вернее, клювом, больше напоминало птицу, нежели обитателя морских глубин. Таинственная природа этого существа пленила и очаровала Рене с первого взгляда. Когда рыбка с глухим стуком опустилась на обитую темно-синим бархатом поверхность, раскрытый клювик звонко захлопнулся.
– Чудесная вещь, – произнес Уолтер, залюбовавшись сокровищем.
Рене счастливо улыбнулся, обернувшись через плечо. Он возложил два тома английской поэзии на полку.
– О да, – согласно кивнул Готье. – И мне так жаль, что я никак не могу отблагодарить дарителя.
С этими словами юный граф коснулся кончиками пальцев изогнутого хвостика.
– Я думал, вы уже держите себя в руках и ваше стеснение не помешает сказать пару добрых слов, – пожал плечами Уолтер, сложив руки на набалдашнике трости.
– Знать бы, кому их говорить, – развел руками Рене.
Граф Эссекс повел бровью.
– Вот как… – протянул Уолтер, поглаживая бородку.
Рене кивнул, поджав губы.
– Я скоро спущусь, – пообещал юноша.
– Что ж, жду вас внизу. Вы, конечно, уже успели стать любимцем Лондона, но не до такой степени, чтобы опаздывать на свой первый бал, – Уолтер поднял узловатый палец с перстнем из тусклого серебра. – Помните – последней является королева.
Взгляд молодого графа трепетно и волнительно замер.
– Я скоро спущусь, – повторил юноша.
Граф Готье был верен своему слову, и уже через несколько минут серокожий наставник со своим воспитанником уже ехали в карете, запряженной гнедыми рысаками. Рене крутил в руках шляпу и неосторожно сломал перо.
«Не хочу» – пронеслось в голове Рене, когда карета остановилась, а одетый в бархатную курточку паж отворил скрипучую дверцу и подал руку. Пришлось пересилить себя.
Пугающий Тауэр, далекий и неприступный, сейчас гостеприимно открывался юному графу. Молодой именинник не смог бы описать то чувство, с которым он переступал порог королевского замка. «Волнение» или «трепет» не были даже блеклой тенью того, что творилось на душе юноши.
От высоты потолков кружилась голова, и Рене, пока глядел вверх, круто запрокинув голову, едва не упал с ног. Все нутро обуял огонь, который жег и бросал в холод одновременно. Он слышал собственное сердцебиение, крепко схватившись за грудь.
– Ваша светлость пропустит танцы? – осведомился граф Эссекс, оправляя бордовый бархатный плащ на плечах юноши.
– Я тогда не смогу себе простить, – взбодрил сам себя юноша и поднял дрожащий взгляд.
Лицо Уолтера переняло эту бодрость, и, улыбнувшись, гордый покровитель проводил воспитанника в бальный зал. Музыка медленно плыла, и в дрожащем от огня воздухе плыли фигуры. Отблески бисера прятались в воздушных складках рукавов, воротников и юбок. Тихие разговоры и перешептывания скрывались белоснежными перчатками. Глаза разбегались, не поспевая за мерцающим великолепием.
Скользящие как лебеди на водной глади пары медленно останавливались, завершая фигуры, и сторонились главного прохода, образуя в центре продольного зала пустой коридор. Рене послушно следовал за своим покровителем. Ожидание и затишье. В эти мгновения граф Готье усомнился, сохранил ли он слух и не решило ли время взять короткую передышку, которую оно откладывало с момента сотворения мира, а может, и еще раньше.
Но все сомнения отпали, когда лорд с серебристыми волнами волос, в длинной накидке, обитой мехом, провозгласил явление самой Ее Величества королевы Елизаветы. Двери распахнулись, и все взоры разом опустились в пол. Так поначалу поступил и Рене, но первый порыв леденящего страха тут же был сметен сжигающим изнутри любопытством. От одного взгляда на владычицу отнялся голос, и граф немало перепугался, что так сталось с ним навсегда, но, будь у него второй шанс, он все равно бы поднял глаза, чтобы увидеть королеву. Она была пленительней самой яркой луны, какую суждено было видеть Рене. Облаченная в пышное платье, ее величество источала тонкий свет, видимый только самому чуткому взору. Ноздрей едва коснулась нотка лавандовой воды, которой были смочены огненно-рыжие волосы, в которых белели нити перламутровых жемчужин. На фоне бледной сухой кожи и платья, сотканного из лунного света, красно-рыжие волосы ее величества казались розой, распустившейся во время лютой белой зимы.
Рене забылся, и граф Эссекс даже подумать не мог, что его пугливый и застенчивый воспитанник выйдет прямо к королеве. Не думал об этом и сам юный граф – ноги сами вели его, охваченные сомнамбулическим приступом. Королева остановилась, приподняв брови, вернее, тот небольшой участок кожи, где они должны были находиться.
– Ваше величество, – тихо молвил Рене, склонившись в поклоне перед удивленной королевой и ее не менее удивленной свитой.
– Вы, должно быть, граф Рене Готье? – спросила Елизавета, подняв взгляд на подоспевшего графа Эссекса.
– Да, моя королева, – Уолтер изловчился поклониться, несмотря на больное колено.
Эссекс и королева обменялись взглядами, которые дали обоим больше, нежели могут вместить часы разговоров и годы переписок. Рене так и стоял, завороженный, представая пред Ее Величеством, стараясь запомнить каждый кристаллический излом на лоснящихся складках платья. Елизавета улыбнулась, подавая руку графу Готье. Юный Рене, вне себя от преисполняющих чувств, дрожащей холодной рукой принял великую милость, припадая губами к кольцу с сапфиром.
– Рада видеть вас при своем дворе, юный граф, – произнесла королева.
Лишь когда Рене ехал с бала в особняк, до него дошло, что услышанные слова звучали так особенно по-родному тепло от того, что были сказаны на родном, французском языке. От этого открытия юноша схватился за сердце, в котором разливалось отрадное и беззаботное веселье, а с губ сорвался радостный смех. Уолтер Деверо, ехавший напротив, молча покосился на воспитанника и продолжил смотреть в окно, думая о своем.
Это было самое сокровенное, самое волнующее воспоминание на памяти Рене Готье и будет таковым всю его долгую жизнь. Он будет рассказывать о своем первом бале, о волшебном лунном ореоле вокруг королевы, о ее пламенных волосах и о жемчуге на ее украшениях и платье восьмилетнему сыну Уолтера, Роберту Деверо. Маленький Роберт, затаив дыхание, слушал эту историю снова и снова, и каждый раз как первый.
– Везунчик ты! – толкался Роберт.
Рене потирал шею и виновато отводил взгляд, будто бы и впрямь не достоин был того откровения, которое снизошло на него в тот миг, когда он предстал перед королевой.
– Говоришь, прекраснее, чем луна? – говорил Роберт, завалившись на диван, заложив руки себе под голову и болтая ногами. – И чем звезды?
– Намного прекраснее, – кивал Рене. – А я уж на ночное небо смотрю частенько. Нет таких слов, ни в одном языке, что мне довелось учить, таких слов, чтобы описать тебе, какова из себя Ее Величество.
– Ну и не дразнись! – сорвался Роберт, изъедаемый завистью.
Шли годы. Наступил август 1575 года. Дом Эссекса наполнился гостями и торжественными поздравлениями, несмотря на то гнусное безобразие, которое лилось с небес уже несколько дней подряд непроходимой стеной. В самом особняке гостеприимные слуги принимали плащи дорогих господ и развешивали на просушку подле огня.
Приглушенные разговоры тихо журчали в доме графа. Сам Уильям предпочел расположиться в одной из зал в компании своего близкого друга и соратника, Джона Норрейса, и своего сына, которому уже этой осенью исполнится десять лет. Разумеется, Рене находился подле наставника и с большим интересом слушал рассказы старших гостей. Молодой граф стоял у окна, скрестив руки на груди, завороженно глядя на стекло, по которому сползали потоки воды. Монотонный шум изредка разбавлялся ударами ветра по стеклам.
– Хоть глаз выколи! – вспоминал Джон Норрейс, сидя в глубоком кресле.
Этот тучный мужчина с желтоватой кожей с большой оживленностью и блеском в глазах поведывал всем присутствующим об одержанной победе.
– Темень стояла кромешная, и я думал, что угорю от копоти и жара факелов, – продолжал Норрейс, потирая толстую шею, будто бы эти воспоминания и впрямь вызвали приступ удушья. – Но мы выискали их всех. Ублюдки те еще, и прятаться умеют.
– Но я слышал, будто бы Макдонеллы сдались? – спросил Рене, чуть наклонив голову набок.
Взгляды присутствующих разом обратились на юношу. Уильям едва свел брови. Узловатые пальцы перестали поглаживать набалдашник трости. Быть может, не сорвись с уст Джона веселый смешок, тишина могла стать гнетущей.
– Ваше доверие к миру даже похвально, месье, – усмехнулся Джо. – Какие договоры можно вести с ирландцами? Конечно, эти загнанные в угол крысы были готовы клясться в чем угодно, чтобы сохранить свои жизни.
Рене поджал губы и перевел взгляд обратно на окно. Уильям заметил, как его воспитанник крепче обхватил себя.
– И я был прав насчет испанцев, – продолжал Джон, указывая толстым пальцем на Уильяма Деверо. – Конечно, им только в радость подкармливать этих ирландских бродяг и пьяниц, чтобы они пили нашу кровь! Даже такой дубина, как Фанни, знает это.
– И все же не стоит переоценивать их роль, – качнул головой граф Эссекс. – При всей моей гордости за наше отечество глупо отрицать, что королю Филиппу есть дело до этого проклятого клочка земли. Уверен, он с трудом отыщет остров Ратлин на карте.
– Ему и не нужно, – Норрейс отер шею платком. – Он просто кидает деньги в своих людей. Может, выгорит, а нет – ну и черт с этим! Он может позволить себе. Их кораблям если что и угрожает, так это чертов груз богатств, которые они везут из Нового Света!
– Тем более, – произнес Уильям, покачивая тростью. – Если и впрямь испанцы помогали Макдонеллам, то, во-первых, это была самодеятельность, а во-вторых – она не увенчалась успехом, ведь Ратлин пал.
– Да воздадим за это благодарности небесам и святой Марии! – Джон залился довольным смехом, осеняя себя крестным знамением.
– Вы думаете, небеса направляли вашу руку, которая секла головы сдавшихся людей? – тихо спросил Рене, не отводя взгляда от стекла.
– По крайней мере, они не мешали мне, – пожал плечами Норрейс. – И, ваша светлость, ваше большое счастье, что мы тут собрались в кругу друзей. А то постороннее ухо может услышать и крамолу в вашем сострадании к ирландцам. Если даже не измену.
– Если бы Макдонеллы зарезали англичан, сдавшихся в плен, мое сострадание было бы столь же сильным, – ответил Рене, обернувшись к Джону.
– Долго искать не придется, месье, – усмехнулся Норрейс. – Ваша светлость может спуститься в зал и заговорить с любым благородным гостем. Уверен, стоит вам заговорить об ирландцах, им будет что сказать.
Рене развел руками.
– Но мне интересно послушать вас, мастер Норрейс, – поджав губы и холодно улыбнувшись, произнес Готье.
– Тогда послушай вот что: ты славный малый, Рене, – Джон не без труда подался вперед. – Даже ходить никуда на придется, да, Билл?
Уильям Деверо помрачнел и коротко мотнул головой.
– Очень любезно поднимать на обсуждение мое ранение, Джонни, – с недовольством выдохнул граф Эссекс.
Джон продолжил, не обращая внимания на Уильяма и возвращаясь к неприятной для друга теме:
– Сегодня мы празднуем победу в Ратлине, Рене. Если ты не хочешь подставлять свою голову и голову нашего доброго друга Уильяма, скорби о ком угодно – хоть о врагах нашей короны! Но молча. Если не из милосердия и благодарности к графу, что воспитал из тебя образованнейшего человека своего круга, то попросту из элементарной вежливости.
Рене невольно обернулся к наставнику и, встретившись с ним взглядом, оробел и смутился. Холодный укор пронзил юношу, и он тотчас же поник.
– Прошу прощения, мастер Норрейс, – тихо произнес Рене, заламывая тонкие белые пальцы. – И благодарю за наставление.
От этого тихого голоса и смиренных слов и граф Эссекс, и мастер Норрейс разом смягчились.
– У тебя доброе сердце, Рене, – вздохнул Джон. – И я искренне желаю, чтобы для тебя попросту не настал тот день, когда придется пойти против него. Но старик Норрейс прекрасно понимает, что этот момент настанет, когда тебе будет кого защищать.
Рене кивнул, воротя взгляд от гостей. Когда Джон умолк, юноша стремительными шагами направился к выходу.
– Прошу прощения, – бросил он напоследок и пошел прочь, и никто из присутствующих не стал его останавливать.
В другое время граф Готье мог бы улизнуть из дома на прогулку, но скверная погода и слабое здоровье заперли его среди торжества и празднества, которое было чуждо сердцу юноши. Он безучастно бродил по залам, избирая места потише, и постоянно поглядывал на часы в мучительном ожидании, когда гости начнут расходиться.
