скачать книгу бесплатно
Антология народничества
Михаил Яковлевич Гефтер
Марина Геннадиевна Пугачева
Михаил Яковлевич Рожанский
«Антология народничества» – документальное повествование о революционном движении 60-80-х годов XIX века, созданное Михаилом Яковлевичем Гефтером во 2-й пол. 1970-х годов. Антология опиралась на многолетние исследования ряда историков послесталинского периода, став при этом новым прочтением народничества и его драматической судьбы. Книга создавалась для издания за рубежом, когда Михаил Гефтер ушел из «официальной науки», и работа над ней была свободна от цензурных ограничений. После изъятия рукописи во время обыска некоторые авторские тексты, которые предваряли отдельные главы «Антологии», были утрачены.
Книга адресована специалистам по истории России, учителям истории и студентам исторических специальностей.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Михаил Яковлевич Гефтер
Антология народничества
© Гефтер М. Я., наследники, 2020
© Издательство «Нестор-История», оформление, 2020
Валентин Гефтер. Как это делалось в Черемушках в 1970-е…
Почти не у кого теперь спросить, как создавалась «Антология народничества» и почему вообще ею стали заниматься в окружении историка Михаила Гефтера в период его «отставничества» от официальной науки. Конечно, интерес к этому периоду русской истории, тогда еще прошлого, XIX века возник у М. Я. не случайно и задолго до этого. Так, в 1960-е он после долгой тяжелой болезни вернулся к работе и вскоре, среди прочего, стал одним из редакторов первого тома многотомной «Истории КПСС», которую взялся создавать официоз в конце оттепельного периода и связанного с ним пересмотра сталинской историографии всей революционной парадигмы, породившей большевизм. Так что уже тогда М. Я. в сотрудничестве с коллегами по Институту истории АН СССР Б. С. Итенбергом и В. А. Твардовской был готов к «новому прочтению» этого периода.
Но, возможно, и современная история взлета революционного терроризма на Западе в 1970-е (во многом как результат событий 1968 года) более всего подвигла Гефтера заняться подготовкой Антологии. И недаром его помощниками в этой работе стали молодые историки, так или иначе не «вписавшиеся» в советскую историческую науку. Их воспоминания, так же как и воспоминания членов семьи Гефтера, помогли бы понять, как началась и шла эта работа. Возможно, первым импульсом для него стали розыски в архиве Дома Плеханова в Ленинграде, где М. Я. обнаружил (видимо, не только для себя) немало документов, отсылавших исследователей к предшественникам идеологов позднего народничества. Не исключено, что еще одним из источников его интереса к этой теме стали книги ведущих литераторов, обратившихся в те годы к добольшевистской истории так называемого освободительного движения в России, в первую очередь печатавшихся в серии «Пламенные революционеры», которыми зачитывалась тогда интеллигентская публика. (Нынешнему читателю все меньше говорят имена этих авторов – Юрия Трифонова, Юрия Давыдова, Анатолия Гладилина, более молодого Владимира Савченко, бывавшего в нашем доме и писавшего тогда о контрразведчике «Народной воли» Николае Клеточникове, служившем в спецподразделении охранки.)
Итак, началось все с поиска первоисточников – в публикациях столетней давности, следы которых можно было найти в московских библиотеках и архивах, а также в книгах, за многие годы скопившихся в библиотеке Михаила Гефтера. Интересен придуманный им план издания. Недостаточно было собрать малоизвестные в то время не только широкой публике, но и для многих советских исследователей, забытые или упрятанные в спецхран материалы. Не менее важно дать будущему читателю возможность понять весь контекст того времени, получившего название «пореформенная Россия». И для этого М. Я. написал множество, в его терминологии – «вводок» и «мостиков» между публикуемыми материалами участников народнического движения периода до 1881 года. Увы, все они сгинули в недрах московских охранителей советского строя после двух обысков у Михаила Гефтера в конце 70-х. Конечно, следователи Мосгорпрокуратуры формально искали иные материалы (изымалось все, хоть как-то относящееся к делу самиздатского журнала «Поиски», по которому он проходил свидетелем), но в мешки сгребалось все подряд, что выходило из-под пера инакомыслящего историка. Разыскать их через годы в органах не удалось: видимо, в ситуациях такого рода «рукописи горят», ну или их просто выбрасывают за ненадобностью для обвинения в борьбе с режимом. (Слова об истории террора и его героях не были тогда уголовно наказуемыми.) Возможно, в 1990-е при издании не публиковавшихся до тех пор трудов М. Я. приоритет был отдан более актуальным текстам, или он сам и не без основания посчитал, что «у них» ничего из изъятого не найти, – сейчас трудно сказать. Но, скорее всего, интересы авторов стали в постсоветское время уже иными…
Так или иначе, но (со)хранить рукопись целиком, к сожалению, оказалось невозможно. Хотя ее и переправили на Запад младшим друзьям автора-составителя Антологии с целью издать там, но эта затея не осуществилась. В парижском подвале нашлись только тексты самих народников и заметки Гефтера, пояснявшие идею и план будущего издания, но не «перемычки» между главами самого М. Я.
Через много лет, уже в наше время в подготовке Антологии поучаствовали разные люди; так, за научный комментарий взялась Валентина Александровна Твардовская, которая консультировала, выверяла и контролировала библиографическую работу студентов Историко-архивного института, ныне входящего в РГГУ.
Сегодня перед нами скорее сборник материалов, оставшийся по упомянутым выше причинам без «перемычек», создававшихся М. Я. Гефтером в 1970-е. И все же Антология, по нашему мнению, читабельна и актуальна и сегодня, к тому же она снабжена библиографическими описаниями документов и обширным именным указателем в конце рукописи.
Антология представляет в документальных свидетельствах выработанное Михаилом Гефтером авторское «новое прочтение» важного и во многом ключевого этапа революционного движения в России, идей и методов борьбы второй половины XIX века, без которых не случилось бы многое, что произошло как в годы двух русских революций начала теперь уже прошлого столетия, так и в постимперский период нашей истории.
В заключение напомню сверхзадачу этой затеи Михаила Гефтера, сформулированную им в упомянутых выше заметках об «Антологии народничества»: «увидеть сугубо непростую родословную народнического террора и изначально скрытый в нем тупик движения в целом». Насколько это сумеет разглядеть сегодняшний читатель, не знаю, но в помощь ему назову ряд моментов, на которых сам «застреваю» при обсуждении с коллегами (прежде всего с автором послесловия к данному изданию) «проклятых вопросов» нашей истории. Это:
Объяснение причин индивидуального террора неприятием действий представителей верховной власти, если имеет место:
– грубое нарушение прав и оскорбление достоинства человека, зависимого от властного лица;
– явное игнорирование права оппонентов власти на участие в обсуждении самых острых проблем народной жизни вплоть до устранения их из публичного пространства всевозможными «полицейскими» способами;
– принятие и использование неправовых законов для обвинения несогласных с властью в антигосударственных преступлениях вплоть до смертных приговоров тем, кто прибегает к насилию против должностных лиц.
Утопизм и нетерпение радикалов в достижении всенародного счастья путем свержения деспотии, состоящий в их убежденности, что именно они представляют тех, кому предстоит обрести права и свободы, и находятся «во главе» исторического процесса, траектория которого им заведомо известна.
Вечная проблема благородной цели и средств ее достижения, не дожидаясь результатов реформ сверху и изменений в обществе. Искренняя вера в то, что для ускорения естественного развития востребованы радикальные меры, в том числе не исключающие насилия по отношению к тем, кто является препятствием на эволюционном движении к праведной цели.
Миф о предупредительной миссии радикализма, основанный на твердом знании о будущих реках крови и тяжких потрясениях при сохранении существующего порядка вещей. Даже если так необратимо будущее по вине власть предержащих, то где грань, при которой радикал остановится. А если выбор народный не совпадет с его представлениями о пути к всеобщему счастью, то преемственность в применении радикальных действий может оказаться не менее опасной, чем упрямое следование «слепой и глухой» к народным чаяниям власти, реагирующей только на негодование и силу.
Остается открытым ответ на вопрос, удалось ли М. Я. Гефтеру подобной подборкой и разнообразием текстов Антологии показать «тупик движения в целом».
Но для меня очевидно, что одной из его задач было не только продемонстрировать высоту помыслов народников, нравственный императив их лидеров и глубокие социальные корни этого освободительного движения, но также дать возможность читателю делать собственные выводы, исходя из знания о событиях последнего столетия, из того, насколько они явились следствием того самого тупика, в который уже в XX веке «завез» Россию воображаемый локомотив «закономерного исторического процесса».
Михаил Гефтер о замысле (записки к издателю)
1. Сражение мысли с властью: русский вариант
Предлагаемый сборник – документальное издание. Не хрестоматия в обычном смысле, а скорее антология. Отличие в сквозном замысле, объединяющем разнородные по происхождению и жанру материалы.
Замысел: показать, как одно из крупнейших и трагических событий российской истории – Первое марта 1881 года – было подготовлено разночинским движением предшествующих десятилетий, выросло из противоречий и исканий не в последнюю очередь – из судеб людей, вступивших в это движение в начале 1870-х годов и прошедших путь от теоретических споров и кружковых баталий до попыток воплотить в жизнь свои идеи посредством революционной организации и тактики политического действия, не останавливаясь перед принесением в жертву самих себя.
Издание, выходящее в свет к концу XX века[1 - Издание «Антологии народничества» планировалось на конец 1970-х – начало 1980-х гг. – Прим. ред.], не может, естественно, оставить вне поля зрения как ближние, так и дальние отзвуки и следствия событий тех лет. Речь идет не о том, чтобы выровнять в некоем умозрительном балансе иллюзии и мужество, «нетерпение» и напряженную работу мысли, не прекращавшуюся и в разгар охоты на царя. Составители видят свою задачу, чтобы без всякого насилия над материалом представить отдельные составляющие революционного действия не врозь, а синхронно, помогая тем самым читателю увидеть сугубо непростую родословную народовольческого террора и изначально скрытый в нем тупик движения в целом.
Идеи, движение, судьбы – содержание сборника. Соответственно замыслу и плану привлекается документальный материал: революционные программы и публицистика, позволяющие в совокупности показать генезис «Народной воли» и ее эволюцию за краткий срок существования; показания и судебные речи революционеров; письма, автобиографии и мемуары, которые при всех индивидуальных различиях дадут возможность читателю рассмотреть типичные черты молодого человека народнической и народовольческой формации; документы правящего лагеря, а также либерального и консервативного течений общественной мысли, воссоздающие в целом политический контекст движения и венчающего его акта. Составителям представилось необходимым завершить издание разделом, в который вошли материалы, отображающие движение от его апогея к краху, а также первые симптомы вступления России в новую – постпервомартовскую эпоху.
Намечаются следующие разделы:
1. Пролог. (От появления «новых людей» к хождению в народ; вдохновители и инициаторы; итоги и новые искания).
2. Завязка. (Вторая «Земля и Воля», кризис с момента возникновения; роль Юга; перелом – выстрел Веры Засулич и сдвиги в общественном настроении).
3. «Народная Воля». (Выстрел А. Соловьева и распад «Земли и Воли»; Липецкий и Воронежский съезды; выработка программы и типа организации; споры и консолидация).
4. Накануне. (Внутренняя жизнь «Народной Воли»; пропаганда, деятельность в рабочей среде; эволюция политической мысли, социализм и террор, полемика с чернопередельцами; покушение на царя; диктатура Лорис-Меликова, «Народная Воля» и общество).
5. Цареубийство. (От «процесса 16-ти» к Первому марта; панорама событий, отклики – внутренние и международные).
6. Триумф и гибель. («Народная Воля» после Первого марта; позиция либералов; борьба в «верхах» и поражение Лорис-Меликова; судебные расправы; идейные и психологические сдвиги в революционной среде).
7. Эпилог. Завещание Александра Михайлова.
Каждый из разделов будет открываться вводным словом.
Вместо комментария – развернутая летопись событий и содержащий необходимые сведения об упоминаемых персонажах именной указатель.
Объем книги – 20 а. л.
2. Русские народники. Люди. Идеи. Движение
Замысел издания: воссоздать картину ищущей, работающей революционной мысли в неразрывной связи ее с опытом, уроками революционной практики. Движение народников – русский феномен XIX века, отличительная черта которого – сосредоточенность на способе действия, форме организации и взаимоотношениях революционеров (между собой и с народом, властью, обществом), причем эти три аспекта единого целого представляет в документах эпохи не как простое приложение главных идей к действительности, а как предмет мысли, теории, непрерывно корректируемой действием. Одна из ошибок почти всей имеющейся литературы, в том числе марксистской, состоит в искусственном рассечении народничества на «сектор» философии, идеологии, утопии и «сектор» практики, событий. Идеологи обычно рассматриваются в одном месте – от начала их деятельности и до конца (см., например, у Ф. Вентури – Герцен, Чернышевский, Ткачев, Лавров, Бакунин и т. д.), в то время как исторический взгляд настоятельно требует, чтобы они «присутствовали» в контексте развивающегося движения, а само движение было представлено в виде своего рода цепной реакции с выделением узлов, переломных рубежей, каждый из которых является продолжением и преодолением предшествующего. Важно не потерять при этом многообразия оттенков, подходов, мнений, выявляющих себя в открытом и подспудном диалоге, достигающем в критических точках предельного напряжения. Наконец, необходимо органически совместить в единой панораме движения его сквозные идейные устремления и искания (проблематика общинного социализма, крестьянской революции, абсолютизма и постреволюционной власти, положения действующего меньшинства в условиях патриархальной инерционности и неподвижности глубинных слоев народа, проблема включения России во всемирно-историческое развитие и «прерыва» буржуазной эволюции на ее специфически-исходной стадии…) – совместить их с таким же сквозным процессом становления «новых людей»: особого типа человека-разночинца, выламывающегося из господствующей крепостнической и авторитарно-бюрократической среды и формирующего (сознательно, целенаправленно) свою среду. Мы имеем здесь дело с феноменом выстраивания снизу гражданского общества, которое, не совпадая еще с народом как целым, вместе с тем резко обособляет себя от старых и новообразующихся буржуазных «верхов». Этот аспект народничества, крайне недостаточно или вовсе не проанализированный в литературе, для того, чтобы быть рельефно показанным в данном издании, нуждается в широком использовании материалов, которые формально носят «личный» характер (письма, дневники, судебные показания в части, разъясняющей мотивы, стимулы и обстоятельства вхождения в революционные организации и т. д.).
По нашему убеждению, лишь таким образом можно избежать предвзятости, которая в отношении народничества кажется более живучей, чем в каком-либо другом аналогичном случае. Выражается ли эта предвзятость в хулах или восхвалениях, в основе ее лежит линейная схема, которая устраняет противоречия и различия и всё сводит к смене «властителей дум». Предлагаемое издание призвано содействовать изжитию этого предрассудка. Потому так существенно ввести в текст – и достаточно широко – рядовых революционеров, которые воплощали в себе общий характер мыслящего движения, каким было классическое народничество. Одновременно следует отвести должное место материалам, отражающим ответные реакции и импульсы, которые шли в революционную среду из народной, в том числе крестьянской толщи. Следует заметить, наконец, что при таком комплексном и динамическом построении проектируемое издание не только даст читателю возможность приблизиться к «живому» прошлому, но и обнаружит поразительную близость тогдашних вопросов, сомнений, уроков действия с нынешними («новая левая», проблематика третьего мира во всех аспектах, включая нетрадиционность способов действия, выбора пути).
Естественно, что сформулированная задача весьма осложняет организацию материала и требует особых композиционных приемов. Предлагается разделить книгу на шесть проблемно-хронологических разделов, а внутри них сгруппировать материал в тематические блоки (гнезда) с тем, чтобы каждое из этих гнезд, как правило, включало в себя разные оттенки социалистических и демократических идей, диалоги, споры, расхождения и разрывы и т. п. В некоторых случаях целесообразно было бы дать также (в виде приложений или мелким шрифтом) документы, характеризующие контртенденции реакционного, консервативного и либерального свойства.
Для того, чтобы многоплановое и идейно разнообразное содержание сделать более доступным читателю, предлагается, кроме общего введения к книге, каждому из разделов и основных блоков предпослать сжатые вступления с характеристикой конкретной ситуации, отдельных течений и позиций, а также с кратким источниковедческим обзором документов.
Книга будет снабжена летописью событий и развернутым указателем имен народников.
Фрагмент рукописи М.Я. Гефтера «Заметки к проспекту» (1977 г.)
Антология народничества
Автор-составитель М. Я. Гефтер
Глава 1. Пролог
1. Герцен А. И. Письма к будущему другу. Письмо четвертое. 1864 // Герцен А. И. Собрание сочинений в 30 томах. Т. XVIII. М., 1959. С. 88–89.
2. В. Г. Белинский – В. П. Боткину. 8 сентября 1841 г. // Белинский В. Г. Полное собрание сочинений в 13 томах. Т. 12. М., 1956. С. 65–72.
3. Н. П. Огарев – А. И. Герцену. 2 февраля 1845 г. // Огарев Н. П. Избранные социально-политические и философские произведения. В 2 томах. Т. 2. М., 1956. С. 367.
4. Баласогло А. П. Проект учреждения книжного склада с библиотекой и типографией. Не позднее 1845 г. //Дело петрашевцев. Т. 2. М.; Л., 1941. С. 41–43.
5. К. Д. Кавелин – Т. Н. Грановскому. 4 марта 1855 г. // Литературное наследство. Т. 67. Революционные демократы. Новые материалы. М., 1959. С. 607.
6. Шелгунов Н. В., Михайлов М. Л. Прокламация «К молодому поколению» // Народническая экономическая литература. М., 1958. С. 83–98.
7. Заичневский П. Г. Прокламация «Молодая Россия» // Народническая экономическая литература. М., 1958 С. 101–107.
8. Прокламация «Предостережение» // Лемке М. Политические процессы в России 1860-х гг. (по архивным документам). Изд. 2-е. М.; Пг., 1923. С. 527–530.
9. Чернышевский Н. Г. Из романа «Что делать?» // Полное собрание сочинений в 15 томах. Т. 11. М., 1939. С. 144–145.
10. Серно-Соловьевич Н. А. Письма из крепости. 1864 // Лемке М. Очерки освободительного движения «шестидесятых годов». По неизданным документам. СПб., 1908. С. 214–217.
11. Худяков И. А. Записки каракозовца. М.; Л., 1930. С. 110–115.
12. Каракозов Д. В. Друзьям рабочим (1866) // Народническая экономическая литература. М., 1958. С. 117–119.
13. Ишутин Н. А. Размышления по поводу смертной казни. (Написано в Петропавловской крепости. 1866) // Красный архив. 1929. Т. 2 (33). С. 214–216.
14. М. А. Бакунин – А. И. Герцену и Н. П. Огареву. 19 июля 1866 г. // Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву. СПб., 1906. С. 279–280, 290–294.
15. Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1988. С. 292–298.
16. Рогачев Д. М. Исповедь (1877 г.) // Былое. 1924. № 26. С. 74–79.
17. Вопросы, разосланные перед съездом народников, и объяснительная записка к ним. (Осень 1875 г.) // Революционное народничество 70-х годов XIX века. Сб. документов и материалов в 2 томах. Т. 1. 1870–1875 гг. М., 1964. С. 402–406.
18. С. М. Кравчинский – П. Л. Лаврову (начало 1876 г.) // Былое. 1912. № 14. С. 52–59, 63.
19. Баранников А. И. Письмо родным. 7 апреля 1881 г. // Красный архив. 1926. Т. 1 (14). С. 177–178.
1. А. И. Герцен*[2 - Здесь и далее * означает, что биографические сведения представлены в Именном указателе.]
Письма к будущему другу. Письмо четвертое («Колокол», 15.06.1864)[3 - «Колокол» – первая русская революционная газета. Издавалась Александром Ивановичем Герценом и Николаем Петровичем Огаревым* в эмиграции в 1857–1867 гг.]
[…] Воспоминания мои переходят за пределы николаевского времени; это им дает особый fond[4 - Fond (фр.) – фон.], они освещены вечерней зарей другого, торжественного дня, полного надежд и стремлений. Я еще помню блестящий ряд молодых героев, неустрашимо, самонадеянно шедших вперед… В их числе шли поэты и воины, таланты во всех родах, люди, увенчанные лаврами и всевозможными венками […] Я помню появление первых песен «Онегина» и первых сцен «Горе от ума» […] Я помню, как, прерывая смех Грибоедова, ударял, словно колокол на первой неделе поста, серьезный стих Рылеева и звал на бой и гибель, как зовут на пир…
И вся эта передовая фаланга, несшаяся вперед, одним декабрьским днем сорвалась в пропасть и за глухим раскатом исчезла […]
Время светлых лиц и надежд, светлого смеха и светлых слез кончилось. Порядком понял я это после, но впечатления того времени, переплетаясь с мифическими рассказами 1812 года, составили в моей памяти то золотое поле иконописи, на котором еще чернее выходят лики святых.
Когда немного улегся террор и шум николаевского венчанья на царство, начали показываться какие-то потерянные люди, несчастные, ненужные, не знающие, куда идти, т. е. не знающие ни цели, ни дороги, но чувствующие, что так жить нельзя. […] Старшие из них были уцелевшие декабристы, мы замыкали их процессию как уличные мальчики замыкают уходящий полк, и сами росли в лишних людей. За нами шло уже поколение без воспоминаний, кроме детской и годов школы, оскорбленное грубым притеснением, без прямой связи с прошедшим, без прямого упования на будущее, болезненное, чахлое, оно вяло в листе и безотрадно погибало на полдороге. […]
Не много в их числе развилось энергии, но много ее сгублено в внутренней работе и в внутреннем разладе, в поднятых вопросах, в поднятых сомнениях и в неимоверной тяжести жизни. Грешно в них бросать камни. Вообще лишним людям тех времен обязано новое поколение тем, что оно не лишнее.
2. В. Г. Белинский*
В.Г. Белинский – В.П. Боткину* (8 сентября 1841 г.)
Ты не так понял: мое вспоминание старых дрязг – ты принял его как будто за указ тебе в прошедшем. Боткин, в нем, в этом прошедшем, много дряни – не спорю; но забыть ее нет возможности, ибо с нею соединено тесно и все лучшее, что было в нашей жизни и что навсегда свято для нас. Нет нужды говорить, что ни один из нас не может похвалиться, ни упрекнуть себя большею долею дряни; количество равно с обеих сторон, и нам нельзя завидовать друг другу или стыдиться один другого. Но я не о том писал и не то хотел сказать: ты не так понял меня. Постараюсь однажды навсегда уяснить это обстоятельство, чтоб оно больше не смущало тебя. Ты знаешь мою натуру: она вечно в крайностях и никогда не попадает в центр идеи. Я с трудом и болью расстаюсь с старою идеею, отрицаю ее донельзя, а в новую перехожу со всем фанатизмом прозелита. Итак, я теперь в новой крайности, – это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию. И потому ею я объясняю теперь жизнь мою, твою и всех, с кем встречался я на пути к жизни. Видишь ли: мы дружились, ссорились, мирились, опять ссорились и снова мирились, враждовали между собою, неистово любили один другого, жили, влюблялись, – по теории, по книге, непосредственно и сознательно. Вот, по моему мнению, ложная сторона нашей жизни и наших отношений. Но должны ли мы винить себя в этом? И мы винили себя, клялись, проклинали, а лучше не было, нет и не будет. Любимая (и разумная) мечта наша постоянно была – возвести до действительности всю нашу жизнь, а следовательно, и наши взаимные отношения; и что же! мечта была мечтой и останется ею; мы были призраками и умрем призраками, но не мы виноваты в этом, и нам не в чем винить себя. Действительность возникает на почве, а почва всякой действительности – общество. Общее без особого и индивидуального действительно только в чистом мышлении, а в живой, видимой действительности оно – онанистическая, мертвая мечта. Человек – великое слово, великое дело, но тогда, когда он француз, немец, англичанин, русский. А русские ли мы?.. Нет, общество смотрит на нас как на болезненные наросты на своем теле; а мы на общество смотрим как на кучу смрадного помету. Общество право, мы еще правее. Общество живет известною суммою известных убеждений, в которых все его члены сливаются воедино, как лучи солнца в фокусе зажигательного стекла, понимают друг друга, не говоря ни слова. Вот почему во Франции, Англии, Германии люди, никогда не видевшие друг друга, чуждые друг другу, могут сознавать свое родство, обниматься и плакать – одни на площади в минуту восстания против деспотизма за права человечества, другие хотя в вопросе о хлебе, третьи при открытии памятника Шиллеру. Без цели нет деятельности, без интересов нет цели, а без деятельности нет жизни. Источник интересов, целей и деятельности – субстанция общественной жизни. Ясно ли, логически ли, верно ли? Мы люди без отечества – нет, хуже, чем без отечества мы люди, которых отечество – призрак, – и диво ли, что сами мы призраки, что наша дружба, наша любовь, наши стремления, наша деятельность – призрак. Боткин, ты любил – и твоя любовь кончилась ничем. Это история и моей любви. Станкевич* был выше, по натуре, обоих нас, – и та же история. Нет, не любить нам, и не быть нам супругами и отцами семейств. Есть люди, которых жизнь не может проявиться ни в какую форму, потому что лишена всякого содержания: мы же – люди, для необъятного содержания жизни которых ни у общества, ни у времени нет готовых форм. […] Вот, что я хотел тебе сказать и чего ты не понял. Я упомянул о старом не вследствие досады и не в виде жалобы, а как о старом предмете нового сознания. Не тень неудовольствия хотел я бросить на наши прежние отношения, но пролить на них примирительный свет сознания, не обвинять хотел я тебя или себя, но оправдать. Ища исхода, мы с жадностью бросились в обаятельную сферу германской созерцательности[5 - Белинский пишет об увлечении идеями Гегеля и младогегельянства – «раннем русском гегельянстве», распространенном умонастроении 1840-х гг. (начало принято отсчитывать с 1837 г. – знакомства с идеями Гегеля в кружке Станкевича). Белинский активно пропагандировал значение взглядов Гегеля для понимания исторической судьбы России. – Прим. ред.] и думали, мимо окружающей нас действительности, создать себе очаровательный, полный тепла и света, мир внутренней жизни. Мы не понимали, что эта внутренняя, созерцательная субъективность составляет объективный интерес германской национальности, есть для немцев то же, что социальность для французов. Действительность разбудила нас и открыла нам глаза, но для чего?.. Лучше бы закрыла она нам их навсегда, чтобы тревожные стремления жадного к жизни сердца утолить сном ничтожества […]
Но третий ключ – холодный ключ забвенья —
Он слаще всех жар сердца утолит…
Мы, Боткин, любим друг друга; но наша любовь – огонь, который должен питаться сам собою, без внешней поддержки. О, если бы ему масла внешних общественных интересов! […] Социальность – или смерть! Вот девиз мой. Что мне в том, что живет общее, когда страдает личность? Что мне в том, что гений на земле живет в небе, когда толпа валяется в грязи? Что мне в том, что я понимаю идею, что мне открыт мир идеи в искусстве, в религии, в истории, когда я не могу этим делиться со всеми, кто должен быть моими братьями по человечеству, моими ближними во Христе, но кто – мне чужие и враги по своему невежеству? Что мне в том, что для избранных есть блаженство, когда большая часть и не подозревает его возможности? Прочь же от меня блаженство, если оно достояние мне одному из тысяч! Не хочу я его, если оно у меня не общее с меньшими братьями моими! Сердце мое обливается кровью и судорожно содрогается при взгляде на толпу и ее представителей. Горе, тяжелое горе овладевает мною при виде и босоногих мальчишек, играющих на улице в бабки, и оборванных нищих, и пьяного извозчика, и идущего с развода солдата, и бегущего с портфелем под мышкою чиновника, и довольного собою офицера, и гордого вельможи. Подавши грош солдату, я чуть не плачу, подавши грош нищей, я бегу от нее, как будто сделавши худое дело и как будто не желая слышать шелеста собственных шагов своих. И это жизнь: сидеть на улице в лохмотьях, с идиотским выражением на лице, набирать днем несколько грошей, а вечером пропить их в кабаке, – и люди это видят, и никому до этого нет дела! Не знаю, что со мною делается, но иногда с сокрушительною тоскою смотрю я по нескольку минут на девку… и ее бессмысленная улыбка, печать разврата во всей непосредственности рвет мне душу, особенно, если она хороша собою. Рядом со мною живет довольно достаточный чиновник, который так оевропеился, что, когда его жена едет в баню, он нанимает ей карету; недавно узнал я, что он разбил ей зубы и губы, таскал ее за волосы по полу и бил липками за то, что она не приготовила к кофею хороших сливок; а она родила ему человек шесть детей, и мне всегда тяжело было встречаться с нею, видеть ее бледное, изнеможенное лицо, с печатью страдания от тирании. Выслушав эту историю, я заскрежетал зубами – и сжечь злодея на малом огне казалось мне слишком легкою казнию, и я проклял свое бессилие, что не мог пойти и убить его как собаку. И это общество, на разумных началах существующее, явление действительности!.. А сколько таких мужей, таких семейств! Сколько прекрасных женственных созданий, рукою дражайших родителей бросаемых на растление скотам вследствие расчета или бессознательности! И после этого имеет ли право человек забываться в искусстве, в знании! Я ожесточен против всех субстанциальных начал, связывающих в качестве верования волю человека! Отрицание – мой бог. В истории мои герои – разрушители старого – Лютер*, Вольтер*, энциклопедисты[6 - Энциклопедисты – авторы (ученые, философы, писатели) созданной во Франции в 1750–1780-х гг. первой энциклопедии (полное название «Энциклопедия, или Толковый словарь наук, искусств, ремесел»), представившей читателю картину мира и идеи Просвещения. – Прим. ред.], террористы, Байрон («Каин»[7 - «Каин» – драма-мистерия Джорджа Байрона, переосмысление библейского сюжета в духе свободолюбия и тираноборства. – Прим. ред.]) и т. п. Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется – непосредственной), и потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание авторитета религии, общества, кого бы то ни было! Знаю, что средние века – великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности средних веков; но мне приятнее XVIII век – эпоха падения религии: в средние века жгли на кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII – рубили на гильотине головы аристократам, попам и другим врагам бога, разума и человечности. И настанет время – я горячо верю этому, настанет время, когда никого не будут жечь, никому не будут рубить головы, когда преступник как милости и спасения будет молить себе казни, и не будет ему казни, но жизнь останется ему в казнь, как теперь смерть; когда не будет бессмысленных форм и обрядов, не будет договоров и условий на чувство, не будет долга и обязанностей, и воля будет уступать не воле, а одной любви; когда не будет мужей и жен, а будут любовники и любовницы, и когда любовница придет к любовнику и скажет: «я люблю другого», любовник ответит: «я не могу быть счастлив без тебя, я буду страдать всю жизнь; но ступай к тому, кого ты любишь», и не примет ее жертвы, если по великодушию она захочет остаться с ним, но, подобно богу, скажет ей: хочу милости, а не жертвы… Женщина не будет рабою общества и мужчины, но, подобно мужчине, свободно будет предаваться своей склонности, не теряя доброго имени, этого чудовища – условного понятия. Не будет богатых, не будет бедных, ни царей и подданных, но будут братья, будут люди, и, по глаголу апостола Павла, Христос даст свою власть Отцу, а Отец-Разум снова воцарится, но уже в новом небе и над новою землею. Не думай, чтобы я мыслил рассудочно; нет, я не отвергаю прошедшего, не отвергаю истории – вижу в них необходимое и разумное развитие идеи; хочу золотого века, но не прежнего, бессознательного животного золотого века, но приготовленного обществом, законами, браком, словом, всем, что было в свое время необходимо, но что теперь глупо и пошло. Боткин, ведь ты веришь, что я, как бы ты ни поступил со мною дурно, не дам тебе оплеухи, как Катков* Бакунину* (с которым потом опять сошелся), и я верю, что и ты ни в каком случае не поступишь со мною так[8 - Речь идет, по-видимому, о конфликте между Катковым и Бакуниным в 1840 г. из-за того, что Бакунин предал огласке интимную сцену с участием Каткова, свидетелем которой невольно оказался. – Прим. ред.]: что же гарантирует нас – неужели полиция и законы? – Нет, в наших отношениях не нужны они – нас гарантирует разумное сознание, воспитание в социальности. Ты скажешь – натура? Нет, по крайней мepe я знаю, что с моей натурою, назад тому лет 50, почитая себя оскорбленным тобою, я был бы способен зарезать тебя сонного, именно потому, что любил бы тебя более других. Но в наше время и Отелло не удушил бы Дездемоны даже и тогда, когда б она сама созналась в измене. Но почему же мы очеловечились до такой степени, когда вокруг нас целые миллионы пресмыкаются в животности? – Опять натура? – Так? Следовательно, для низших натур невозможно очеловечение? – Вздор – хула на духа! Светский пустой человек жертвует жизнью за честь, из труса становится храбрецом на дуэли; не платя ремесленнику кровавым потом заработанных денег, делается нищим и платит карточный долг: что побуждает его к этому? Общественное мнение? Что же сделает из него общественное мнение, если оно будет разумно вполне? – К тому же воспитание всегда делает нас или выше, или ниже нашей натуры, да сверх того, с нравственным улучшением должно возникнуть и физическое улучшение человека. И это сделается через социальность. И потому нет ничего выше и благороднее, как способствовать ее развитию и ходу. Но смешно и думать, что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов, без крови. Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь тысячей в сравнении с унижением и страданием миллионов. К тому же: fiat justiti – pereat mundus[9 - Fiat justitia – pereat mundus (лат.) – Да свершится правосудие, хотя бы погиб мир.].
3. Н. П. Огарев*
Н.П. Огарев – А.И. Герцену* (2 февраля 1845 г.)
Герцен! А, ведь, дома жить нельзя. Подумай об этом. Я убежден, что нельзя. Человек, чуждый в своем семействе, обязан разорваться с семейством. Он должен сказать своему семейству, что он ему чужой. И если б мы были чужды в целом мире, мы обязаны сказать это. Только выговоренное убеждение свято. Время тайн исчезло. Только явное свято. Жить не сообразно с своим принципом есть умирание. Прятать истину есть подлость. Лгать из боязни есть трусость. Жертвовать истиной – преступление. Польза! Да какая ж польза в прятаньи? Все скрытое да будет проклято. В темноте бродят разбойники, а люди истины не боятся дня. Наконец, есть святая обязанность быть свободным. Мне надоело все носить внутри. Мне нужен поступок. Мне – слабому, нерешительному, непрактичному, dеm Grubelenden[10 - Dem Grubelenden (нем.) – мечтательный.] – нужен поступок! Что ж после этого вам, более меня сильным? Или мы амфибии нравственного мира и можем жить попеременно во лжи и в истине? Чистосердечно – я не вижу возможности трансакций. Подумай об этом, Герцен, и напиши мне: да или нет. Твое «да» удесятерит мои жизненные силы. Твое «нет» ввергнет меня в скорбь, но ни на волос не пошатнет моего убеждения и упования.
Мне только одного жаль – степей и тройки, березы, соловья и снеговой поляны, жаль этого романтизма, которого я нигде не находил и не найду. Это привязанность к детству, к прошлому, к могилам. Мир вам, деды! Я перехожу к детям. Вас, друзья, мне не придется жалеть. Я не могу представить, чтоб мы были не вместе.
Будущность! Неужели она страшна? Неужели вместо того, чтоб быть членом святого семейства, придется сделаться поэтом отчаяния или просто смолкнуть в непроходимом одиночестве? Нет! нет! простите мне минуту сомнения! Да или нет, Герцен?
4. Л. П. Баласогло*
Проект учреждения книжного склада с библиотекой и типографией (не позднее 1845 г.)
[…] Пора России понять свое будущее, свое призвание в человечестве; пора являться в ней людям, а не одним степным лешим, привилегированным старожилам Росской земли, или заезжим фокусникам просвещения, бродящим по ее захолустьям и трущобам, с улыбкою пьяного презрения к человечеству России! […] Россия есть сама другая Европа, Европа средняя между Европой и Азией, между Африкой и Америкой, – чудная, неведомо-новая страна соединения всех крайностей, борьбы всех противоречий, слияния всех характеров земли. Пора же остановить на этой стране взор ее же девственного любомудрия, взор человечественного сострадания, взор любви и жизни, и paзумa. В ней, и только в ней сосредоточены все нити всемирной истории – этого гордиева узла, который так храбро разрубают парижские александры[11 - По-видимому, саркастическое сопоставление французских публицистов с фигурой Александра Македонского. – Прим. ред.], не зная ничего, кроме Европы, и то плохо, и так хитро запутывают, воображая, что распутали, терпеливые труженики Германии – это дик[о]образы европейской мысли, с пастушескими нравами мечтательных тюленей. Пора увидеть Россию, пора прозреть на нее созерцанием не одной ее, как хотят ее литературные квасные медведи, угрюмо сосущие, в виду недостающегося европейского меду, ses lapas[12 - Ses lapas – здесь: свои лапы (игра слов: смесь французского с нижегородским).], а всего окружающего ее мира, который, наконец, ворвался в нее со всех сторон и отовсюду и бродит в ней хаосом нового общественного мироздания.
Кто уцелеет душою в этом столпотворении вавилонском, от которого некуда разбежаться, в естественном единстве необозримой, беспредельной средиземной равнины земного шара? Кто найдется умом в этой немой борьбе инстинктно-враждебных столкновений, нечаянных и негаданных за миг до роковой встречи! Борьбе татарской ярости с жестко-коварной флегмой немца, славянски-лукавого молодечества с нормански-восторженною, глухою лютостью белых медведей Скандинавии, армянского плутовства с английским эгоизмом расчетов, французского самохвальства с чукотски-мрачным тупоумием, итальянской живости с китайским хладнокровием, греческого пронырства с казацкой остервененностью нравов!.. Кто проникнет вещим слухом в тайный смысл этого глухого, неминучего брожения понятий, присмотрится к жизни этих болотно-стоячих вод, к этому бесструйному лепету, бесплескному трепету этого страшного, безбрежного мертвого моря человечества… Кто постигнет всю важность этих прений не словами, а дубинными фактами, не угрозами, а уходами, не бурным торжеством права или силы, а тихим, почти бесстрастным, почти ангельским смирением отчаянной воли, привыкшей биться каждую минуту на жизнь и смерть, для порядка вещей, направо и налево, назад и вперед, кругом и вверх и под ногами!.. Кто вразумится, как естествоиспытатель, что тут происходит, совершаясь воочию, химическое разложение всех стихий, всех пород человечества, пред слиянием их в одну породу – в одно человечество, человечество России! […] И увидев, наконец, то там, то сям побеги новой органической жизни, приветит с замиранием ceрдца свежеразумные, невинно-суровые, вдохновенные очи первенцев юного поколения России! […]
Пора же их видеть! Они всюду, они рождаются сотнями, они растут головою не по дням, а по часам! Они, едва прозрев на свет, уже погружаются в самобытную думу и, инстинктно отрешаясь старого грешного мира и всех дел его, мелеют в нем, бессильные, как молодые раки по морском отливе: они боязливо, но сурово поглядывают в нерешимости и на уходящие воды и на юный, как они сами, берег, еще столь свеже пустынный, столь девственно-влажный!.. Кто скажет им, этим бедным сиротам создания: «Вставайте, бедняжки! Шевелитесь, трогайтесь вперед, мои бедные, бесприютные! Ступайте, вам даны глаза и ноги! Вот юная земля, она создана для вас! Вот древний океан – вечный отец мира! Изучайте его мудрость, ловите, вяжите его, этого скользкого, седосмехого Протея[13 - Протей – морское божество в древнегреческой мифологии, сын Посейдона и Геры. Был способен принимать любые обличья.]. Минувшее веков уходит пред вами в безотзывную даль, оставляя за собою, вокруг вас, новое – ту сферу, в которой вам суждено жить и подвизаться […] Вникайте же скорее в это старое, пока оно не ушло! Вразумляйтесь, вживайтесь умом в плодотворное новое, пока оно не перегнало вас, сущих на влажной мели новоземья!..»
5. К. Д. Кавелин* – о смерти Николая I*
К.Д. Кавелин – Т.Н. Грановскому* (4 марта 1855 г.)
[…] Отрицательная радость моя, желчная, ядовитая, по случаю перемены, так велика, что, может быть, я и увлекаюсь. Калмыцкий полубог, прошедший ураганом, и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30-ти лет, вырезавший лица у мысли, погубивший тысячи характеров и умов, истративший беспутно на побрякушки самовластия и тщеславия больше денег, чем все предыдущие царствования, начиная с Петра I, – это исчадие мундирного просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры – околел, наконец, и это сущая правда! До сих пор как-то не верится! Думаешь, неужели это не сон, а быль? Я видел его погребальную процессию из Дворца в крепость[14 - Имеется в виду похоронное шествие 27 февраля 1855 г. от Зимнего дворца (из которого было вынесено тело Николая I) до Петропавловской крепости – места захоронения императоров.], где он сгноил и обезумил столько людей и где бы ему приличнее было бы жить, чем лежать после смерти, – процессию беспорядочную, в шубах и шинелях, такую же бессмысленную, как все его царствование, – и все-таки до сих пор не могу еще прийти порядочно в себя! Если б настоящее не было так странно и пасмурно, будущее так таинственно загадочно, можно было бы с ума сойти от радости и опьянеть от счастия. Экое страшилище прошло по головам, отравило нашу жизнь и благословило нас умереть, не сделавши ничего путного. Говори после этого, что случайности нет в истории и что все совершается разумно, как математическая задача. Кто возвратит нам назад тридцать лет и призовет опять наше поколение к плодотворной и вдохновенной деятельности! Какому Ваалу[15 - Ваал (Баал) – божество, почитавшееся в Палестине и Сирии, неоднократно упоминаемое в Ветхом Завете. Культ кровожадного и всевластного Ваала, требующего жертв от тех, кто ему поклоняется, стал в христианской культуре предметом демонологии, а имя Ваал стало нарицательным для деспотичных правителей. – Прим. ред.] нового времени принесены в жертву лучшие силы, цвет и надежда России? Когда-то соберутся новые? Еще генерация, выросшая и воспитанная под самой несчастной звездой, лишенная энергии, идей, чести, только с виду носящая человеческий образ, должна пройти, пока выйдет что-нибудь путное. […]
