скачать книгу бесплатно
– Жёлудь стрелок отменный, но счёт ведёт по пальцам. Как больше десяти, путается. И читает по слогам. А так парень справный.
– Так он грамотный?!
– У меня даже девки грамотные, – сказал Щавель.
– Должно быть, не зря ты деревню за эльфийскую жену отдал, – согласился князь.
– Твои как? Велик ли нынче гарем?
– Сто пятьдесят пять рыл.
– Это с приживалками?
– Без.
– Как светлейшая княгиня Улита?
– Оставляет меня без наследника, – с горечью молвил князь. – Девок мечет как икру, а парней ни одного.
– Ты, это, не сдавайся, – посоветовал Щавель.
– Наше дело – напор и тактика, – сказал князь. – Помнишь, как мы кремль брали?
– Да уж… Сапоги от крови промокли, аж ноги внутри были красные, – улыбнулся старый лучник.
– Давно это было… – вздохнул князь.
– Почитай, лет двадцать пять?
– Шесть, дорогой, двадцать шесть!
– Точно! Как время летит, – Щавель располовинил остатки метаксы, за разговорами друзья прикончили бутылку. – Молодые были, резвые…
– Ладно, потехе час, делу время, – князь поднялся и увлёк Щавеля к письменному столу, за которым огласил детальный план похода, и окончил речь так: – Вот тебе удостоверение, зайдёшь в канцелярию, там нарисуют портрет. Знаешь, где канцелярия?
– Помню.
– Племянник мой двоюродный, Иоанн, от тебя в восторге. Шустрый малый, на лету всё схватывает. Он увлекается летописанием, будет тебя расспрашивать о старых временах и боевом прошлом, посылай его чеканить шаг в лесную даль.
– Понимаю, князь, – усмехнулся Щавель в усы.
– До скорой встречи! Хотя – стоп. Вот тебе пропускной жетон. Завтра вечером празднуем отвальную, можешь прийти с сыном, познакомлю тебя с людьми.
– Кто отваливает?
– Ты. Послезавтра приводите в порядок снарягу, и на следующий день спозаранку отбываешь всем обозом на восток.
– Быстро ездишь, князь, – заметил Щавель.
– Напор и тактика, – назидательно сказал князь. – Напор и тактика.
* * *
Канцелярию Щавель отыскал без подсказки. Она никуда не переезжала, только расширилась неимоверно. Клерки показали художника. Щавель протянул пергамент, устроился на табурете, и художник несмываемым свинцовым карандашом набросал на удостоверении его портрет. Щавель глянул и подивился: вышел как живой. Рисовальщик точно ухватил выражение лица, прищур, наклон бровей – весь набор отличительных черт, придающих физиономии неповторимую индивидуальность.
Выправив грамоту, Щавель вернулся на постоялый двор. Смеркалось. По мостовым пустеющих улиц робко катили первые золотари, в бочках булькало добро. В трапезной Щавель взял крынку парного молока вечернего надоя, поднялся в нумера. Парни сразу пробудились, принюхались:
– Чем, батя, князь тебя потчевал?
– Метаксой.
– Должно быть, вкусна.
– А то! Она же греческая.
– В землях южнее Орды, – Альберт Калужский распеленался из кокона, сел на топчане, зевая и потягиваясь, – правит эмир бухарский. Его счастливые подданные регулярно пребывают в благородной бухаре. Лучшие умы того царства изобрели напиток, называемый айраном. Для того смешивают молоко коровье или кобылье с водой и крепят пустынной солью. Сей напиток айран утоляет похмельную жажду, ибо огонь спиритуса суть имеет бесовскую и окончательно загасить его возможно лишь молоком, как чистый огонь или Сварожича.
– Отчего же у нас такой айран не делают? – спросил Михан.
– Особенности потребления обусловлены культурными различиями, основанными на традициях, происходящих от национального менталитета.
– Ну да… И чего?
– Это значит, что бухарики пьют айран, а мы рассол огуречный или капустный либо простоквашу.
Под эти разговоры Щавель отбился. Метаксы было употреблено не так много, чтобы утром посылать за рассолом, но мысль об айране не шла из головы. Отведать бухарский напиток казалось дело нетрудным, требовалось раздобыть ковш воды и щепотку соли. Щавель промучился полночи, но всё-таки поднялся, вроде как в сортир, однако на обратном пути решил заглянуть в трапезную, там всегда кто-то есть.
Заполночная гостиница жила своей жизнью. В коридоре сновали тени, слышались шепотки на неведомом говоре, пахло жареным и странной гарью. Щавель наткнулся на оборванца. Пролаза держал перед собой обрубок сушёной руки, в окостеневших пальцах которой потрескивала чадная свечка.
– Спи! Спи! – зашептал оборванец, тыча в непокорного постояльца мумифицированным подсвечником.
Щавель крепко завернул ему в челюсть. Оборванец грохнулся кулём, сухая рука отлетела под стену, свеча потухла, лишь грубый фитиль продолжал тлеть.
На шум из соседнего нумера выглянули двое. Один с мешком, другой с коптилкой вполне заурядного вида. Мешочник оставил добычу, выдернул из-за пояса дубинку. Щавель прыгнул, едва не порвав в шагу портки. Левый кулак вбил рёбра в самое нутро татя. Он выронил дубинку, согнулся. Подельник, не выпуская коптилки, схватился за нож. Пальцы Щавеля крепко обвили запястье, придавив к поясу. Вор изо всей силы боролся, не думая, однако, бросать коптилку, исправно держа её в другой руке на отлёте. Щавель отобрал нож, он был широкий и кривой, будто кусты подрезать. Этим садовым ножом Щавель в одно движение перехватил вору горло.
Глиняная коптилка упала, разбилась и погасла. Щавель ринулся в номер, предчувствуя нехорошее, ведь парни должны быть давно на ногах, а они дрыхли, и разбудить их оказалось невозможно даже тряской.
«Хитрый огонь!» – сообразил Щавель. В распахнутое окно попадало немного ночного света. Щавель схватил крынку, вышел в коридор. Хрипел, как зарезанная свинья, умирающий, да внизу топотали бегущие тати. На полу красной точкой тлела колдовская свеча. Щавель вылил на неё крынку. Уголёк погас. Всё в гостинице разом пришло в движение.
– Подъём, парни! – предупредил Щавель о своём появлении; Жёлудь уже поджидал гостей возле притолоки с ножом наготове.
Коридор наполнялся растревоженным людом. Многие постояльцы обнаружили пропажу. Мигом стало светло.
«Сходил айрана попить», – Щавель посмотрел на сушёную руку в луже молока, на оборванца, замершего рядом. Обернулся к своим.
– Ещё одно дело есть, – сказал он.
Глава пятая,
в которой Щавель ведёт парней на торжище
Спасла грамота. Вызволять из околотка победителя шайки прибежал Иоанн Прекрасногорский.
«Командир Щавель снова в деле! – подумал заместитель начальника канцелярии, выяснив у ночного дежурного обстановку. – Не успел объявиться в Новгороде, как на погост потянулись телеги. То-то светлейший князь спешит отправить героя подальше». Иоанн Прекрасногорский не злился. Жизнь в присутствии героя становилась красочней и разнообразней.
Он шагал рядом со своим кумиром по рассветным улицам. Шуршали мётлами гастарбайтеры. С окраины доносилось мычание – по навозной дороге на выпас гнали скот. От пекарен несло свежим хлебом и калачами. Над Новгородом висел малиновый перезвон колоколов. Щавель поднял голову. Высоко на колокольне, как бешеный паяц, метался звонарь, оповещая православных о появлении Отца Небесного. Верующие люди выходили к заутрене, смотрели на розовеющие облака, ждали, когда Отец выглянет из-за окоёма. Лица православных разом расцвели, пальцы стали обводить напротив сердца святой круг. Когда Отец Небесный целиком явил Свой лик, толпа на набережной взорвалась под размеренный звон: «Слава! Слава! Слава!»
– Ты не православный? – спросил Щавель.
– Я служу знанию, – смиренно молвил Иоанн. – У меня нет времени на ритуалы.
– Знание – сила, но ритуалы тоже дело полезное.
Молодой бюрократ покосился на спутника. Сотни вопросов вертелись у него на языке. Наконец Иоанн не вытерпел:
– Я всё понимаю, Щавель из Ингрии. Ритуалы, обряды… Но поясни: зачем ты вору, как бы сказать по-вашему, по-лесному, в дупло Счастливую руку забил?
– Он искал на свою жопу приключений, – спокойно ответил Щавель. – Он их нашёл. Теперь пусть не плачет.
– Вора в околотке задушить пришлось из милости, – поведал Иоанн. – Он бы не выжил. Ты ведь Счастливую руку в дупло по локоть забил, это всё равно что на кол посадить. В Новгороде так не делают, у нас воров…
– Мы в Тихвине тоже на кол только разбойников сажаем.
– …отправляют на тяжёлые работы.
– Воров мы вешаем, – закончил Щавель.
– Крутенько. Так всех не перевешаете ли?
– У нас свои не воруют.
– В Новгороде обхождение с ворами иное, – деликатно заметил Иоанн. – Здесь они пользу приносят.
– Был бы он просто крадун, а он колдун. Вдруг ещё чего наворожит. Колдуна перво-наперво обезвредить надо. Забиваешь ему в гузно орудие преступления и более не ждёшь от него неприятностей.
– Много ли доводилось тебе встречаться с колдунами, Щавель из Ингрии?
– У нас эльфы, – объяснил Щавель. – Эльфу пока полную задницу талисманами не набьёшь, не уймётся.
– А потом?
– Потом голову отрезать и на костёр.
– Почему на тебя не подействовала Счастливая рука? – задумался Иоанн Прекрасногорский и тут же спохватился: – Кровь птеродактиля! Вот ещё её тайное свойство. Я должен внести это в анналы!
«В чьи анналы?!!» – с подозрением покосился Щавель на пылкого молодого человека, но тот не повёлся, мечтая о своём.
Расстались у постоялого двора, весьма оживлённого после налёта шайки. Завидев Щавеля, люд примолкал удивлённо. В нумерах он застал ватагу в полном сборе. Парни радостно кинулись навстречу:
– Что в околотке было, дядя Щавель?
– Поговорили и отпустили. Сейчас на рынок пойдём.
– Не чаял видеть тебя, – признался Альберт Калужский, – после того, что ты учинил. За убой в Новгороде положена виселица либо общественно-полезный труд.
– За злонамеренный убой, – уточнил Щавель. – За самооборону не наказывают.
Он достал из-под топчана сидор. Порылся. Вытащил прихваченную из дома мошну.
– И того татя, которому вы сушёную руку забили, тоже… ты самооборонился?
– Конечно, самооборонился. От колдовства, – Щавель привесил мошну рядом с мытарской, одёрнул пояс, подвигался. Одёжа сидела ладно. – Объяснил в околотке. Там люди сидят неглупые, всё поняли и отпустили с миром.
– Отпустили… Даже без суда. Не могу поверить своим ушам, но верю своим глазам, – пробормотал Альберт Калужский. – Видать, непрост ты, лесной человек.
– Простота хуже воровства, но лучше толерастии, – Щавель прикрыл полой безрукавки костяную рукоять ножа. – Идёшь с нами на базар?
Гостиный двор помещался на другом берегу Волхова. Надо было миновать полгорода, чтобы добраться до него. Завернули в кабак, в укромном углу покормили Хранителей да сами подкрепились пшённой кашей и продолжили путь на сытый желудок, дабы не сверкать глазами на торгу, понуждая купцов взвинчивать цену.
– Ты хорошее дело сделал, Щавель из Ингрии, – после завтрака лепила подобрел. – Я слышал от постояльцев, что шайка немало бед причинила богатым новгородцам. От Счастливой руки спасу нет. С ней заходи в любой дом, когда все уснут, и хоть кол на голове у хозяев теши, никто не проснётся. Многие так пострадали.
– Почему её «счастливой» зовут? – спросил Михан.
– Потому что в ней счастье воровское, – просветил Альберт Калужский. – Для добрых людей – горе. А вообще сие есть зело человекопротивное колдунство. Вор вора поедом ест за него, в самом буквальном смысле. Ведь этот пакостный талисман как делают? У повешенного вора надо в полночь отрезать правую руку по локоть и так плотно замотать в кусок савана, чтобы вышла вся кровь без остатка. Потом её засыпают солью и чёрным молотым перцем, сгинают пальцы в кулак, заворачивают обратно в саван и сушат недели две, пока полностью не иссохнет. Потом вешают досохнуть на солнце или кладут в протопленную печь. На этом мерзости не кончаются. Для изготовления свечи надо с трупа повешенного вора срезать всё сало, включая нутряное, и вытопить из него жир. Три части этого жира надо смешать с пятью частями свечного сала и одной частью лапландского кунжута.
– Вот чем в коридоре воняло, – смекнул Щавель. – Уж больно ты сведущ, как я погляжу. Сам-то не промышлял со Счастливой рукой?
– Что за поклёп! – возмутился Альберт Калужский. – Всякий просвещённый человек должен знать не только свою отрасль, но и смежные. Если я исцеляю людей, я должен разбираться во всём, что можно сделать с человеком и из человека, включая способы свежевания, ушивания ран и постановку представлений в анатомическом театре. Убогие колдовские манипуляции вроде приготовления Счастливой руки или какой-нибудь головы-оракула ни в какое сравнение не идут с мастерством выскребания плода из беременной бабы.
– Это-то на кой творить? – Михана чуть не вывернуло.
– В самом деле, – заинтересовался Щавель. – Для колдовства или то кулинарные изыски народов востока?
– Чтобы баба не рожала.
– Так пускай себе рожает.
– Бывают нежеланные дети, – сказал доктор.
– Нежеланных всегда придушить можно, – заметил Щавель. – Или отваром из поганок напоить. Иных берут за ноги и головой об угол.
– Моряки называют сей способ «об борт», – поведал Альберт Калужский. – Он распространён на судах торгового флота Швеции, где бабы запросто работают в команде наравне с мужиками. А вот суеверные греки считают, что женщина на корабле к беде, и пользуются домашним скотом.
За разговорами о странных обычаях иноземцев миновали кремль и добрались до Горбатого моста. С него открывался на обе стороны вид величественный. Как на ладони лежали причалы, в три ряда уставленные пришвартованными борт к борту расписными ладьями новгородцев, смолёными волжскими барками, двухпалубными греческими галерами, чёрными баржами и серыми шведскими буксирами. За пристанью белела колоннада Гостиного двора, украшенная пёстрыми навесами. У каждой торговой компании – свой раскрас. Там копошился чёрный людской муравейник. По левую руку раскинулась набережная Александра Невского, вдалеке виднелась священная роща. Постояли, полюбовались. Ветер дул в спину, в сторону торга.
– Больше прежнего, – сказал Щавель. – Цветёт Великий Новгород.
Парни, отродясь такого не видевшие, замерли в восхищении. Вздыхали только: неужто не придётся здесь жить?! Щавель раздал им по копеечке. Бросили с моста в Волхов, на удачу, чтобы Водяной царь, имеющий с купцами самую тесную связь, не позволил околпачить покупателей. Недаром умные люди говорят: торг вести, не мудами трясти. Одной поддержки Хранителей для такого важного дела могло не хватить. Хранители для леса, а тут эвон какая силища!
