скачать книгу бесплатно
– Ни в коем случае, – остановила ее Маренн. – Дайте собаке команду в окно. А мы спустимся. Иван Петрович возьмет сверток. А я посмотрю, куда он ранен. Если получится, надо перенести его в дом. Приготовьте миску с водой, – попросила она Пелагею. – Собака обезвожена и хочет пить. Ну и что-то поесть потом.
– Это я мигом, мигом, – снова засуетилась лесничиха.
– Нет, я не могу лежать и ждать! – Варя резко распрямилась и вырвала катетер. – Там Граф! Ему нужна помощь! Граф, здесь, мой родной! Я здесь! – Она соскочила с лавки и бросилась к двери, на белоснежных бинтах расплылись яркие капли крови.
– Стойте! Так нельзя! – Пирогов попытался остановить ее. Оттолкнув его, девушка выбежала на крыльцо.
– Граф! Я здесь! Я иду!
Измученная собака вскинула голову и, радостно скуля, поползла к ней, оставляя на траве кровавый след. Подбежав, Варя обхватила пса за голову, и оба они упали ничком. Было слышно, как Варя что-то ласково говорит собаке, целуя его голову, а он облизывал ее, поскуливая.
– Нема мочи смотрить, – жалобно проговорила Пелагея, вытирая слезы. – Ось страждальцы!
– Не об них одних плакать надобно, – мрачно ответил Никола. – О себе подумай. Что самих-то нас ждеть.
– Варя, вам надо немедленно вернуться, вы и так потеряли много крови.
Пирогов спустился с крыльца, подошел к девушке, но едва прикоснулся рукой к ее плечу, послышался рык – пес показал клыки.
– Графушка, это свои, нельзя. Фу! – Варя ласково погладила пса между ушами, ветер шевелил ее спутанные светлые волосы, бледное лицо было залито слезами. – Этот человек поможет нам, – объясняла она собаке. – Я не смогу тебя поднять, а он тебя отнесет, ты позволь ему, пожалуйста. И не бойся, здесь с нами ничего не случится. Дай я посмотрю, что ты принес. Это Алексей Васильевич тебя послал? Что здесь?
Дрожащими бледными пальцами Варя развернула покрытый пятнами крови кусок красной ткани.
– Это знамя бригады, – ахнула она. – а внутри – документы и фотография. И еще написано что-то… на обороте фотографии. – Голос ее задрожал. – «Живи!» Это рукой Женьки написано. Вот он, с Лопатиным и Ещенко, и Граф с ними. Они на Первомай фотографировались в городе. Видите?! – Варя протянула фотографию Пирогову. В это время силы покинули ее. Она пошатнулась. Забыв о собаке, Пирогов подхватил девушку на руки. Собака молчала.
– Несите ее в дом, Иван Петрович, – приказала Маренн. – Я снова поставлю капельницу! И сделаю перевязку. И возвращайтесь сразу за собакой. Я вижу, у него перебита задняя лапа и, вероятно, есть еще ранение, колотое, в холку. Соберите документы пока, – попросила она лесника. – Их надо спрятать подальше. Если придет исполнительная команда, такая находка может дорого стоить.
– Вы со мной не возитесь, – произнесла Варя, едва перевязка закончилась, – вы, если можно, оставьте мне медикаменты, шприц и набор для капельницы. Я сама себе все сделаю и Графа вылечу. Он со мной теперь, я – сильная, я все смогу. – Она ласково погладила между ушей овчарку, которая лежала на лоскутном коврике у скамьи.
Когда Пирогов отнес Варю в хату, Граф сам дополз до крыльца и безропотно позволил незнакомцу поднять его в дом. Маренн обработала и перевязала раны собаки, а лесничиха напоила его родниковой водой.
– Да, конечно, я все оставлю, – ответила Маренн мягко и наклонилась к саквояжу.
Услышав шуршание бумажной упаковки, собака навострила уши. «Как ты похож на Айстофеля, – с улыбкой подумала Маренн. – Тот же внимательный умный взгляд и манера разглядывать человека, чуть наклонив голову набок. Красавец и настоящий смельчак». Она положила на табуретку запечатанную бутылку физраствора, коробку с двумя шприцами и несколько пузырьков с лекарством.
– Разведете физраствором перед тем, как колоть, – предупредила она. – Я думаю, вы знаете…
– Это все немецкое? – Варя приподнялась и указала на орла, красующегося на коробке со шприцами. – Откуда? Немецкое?
– Это я Иван Петровича упросила у ихнкго ликаря взяти, – сообразив, вступила в разговор лесничиха. – На два шматка сала выменяла. Сказывала, мол, дид у меня хворый. А ему чаво? Ликарю-то тому? – Она махнула рукой. – Чё больше, чё миньше. Все пользовать. И нехай себе нимицкое. Главное, чтобы помогало.
«Хорошо, что саквояж у меня не эсэсовский, а старый французский, в нем еще в Первую мировую войну медсестры госпиталя „Сэтерлэнд“ перевязочный материал хранили, – подумала Маренн. – Всегда счастливым считался. Если раненому бинты и лекарства из этого саквояжа достались, будет жить. Такое было поверье. Даже хирурги рукой терли его, прежде чем на операцию идти. Может быть, поможет и этой русской фрейлейн».
– Что ж, понятно. – Варя снова опустила голову на подушку, но тут же повернулась. – Я б и догадаться могла. А документы где? – снова встрепенулась она.
– Дид за печкой спрятал, – ответила Пелагея. – А потом в лесу закопаем. Я тиби покажу, где. Чтоб ти знала, – успокоила она раненую.
– Нам пора, – негромко сказала Маренн Пирогову. – Я желаю вам скорей поправиться. – Она ласково прикоснулась пальцами к руке девушки.
– Когда я смогу увидеть Неллу? – спросила Варя осторожно. – Вы можете привезти ее сюда? Я буду ухаживать за ней. За ней, за Графом, за щенками… А ваш воспитанник, пусть приходит, я буду только рада.
– Я обязательно поговорю с ним об этом, – пообещал Пирогов. – Думаю, это случится скоро.
– Я провожу. – Пелагея снова обмоталась платком. – Ты, дид, здеся будь, – бросила строго мужу.
– А то куды убегу-то? – Тот махнул рукой. – По дивчинам, что ли?
– Вот рлзпусник! – Пелагея фыркнула. – Осторожно, осторожно, пани, ступенечка, – поддержала она Маренн под руку. И тут же незаметно сунула под огромный платок немецкий китель и ремень с кобурой, спрятанные за бочку с водой на входе. Заметив ее ухищрение, Маренн невольно улыбнулась. Взяла автомат, оставленный рядом с рогатиной на крыльце.
– Ваш жакет у машины отдам, – сказала Пелагее, проходя по тропинке под дубами. – А то увидит меня ваша новая постоялица. Лучше не надо этого.
– То и верно. Так краше будет, – согласилась лесничиха.
– Теплый у вас жакет. – Маренн похвалила одеяние, хотя работать в нем было трудно и жарко и она едва вытерпела до конца. – В нем и зимой не замерзнешь, шубы не надо.
– Чи салоп-то? – переспросила Пелагея. – Таки сама валяла и шила и узор вывела ниткой шелковой, – сообщила она не без гордости. – Чтоб заздрили соседки. Как без этого?
– Я был удивлен, фрау Сэтерлэнд, узнав, что в Первую мировую войну вы служили во французском госпитале, – заметил Пирогов, когда они подошли к машине. – Как же вы оказались…
– На другой стороне? – закончила за него Маренн и, сняв салоп, передала его лесничихе. – Благодарю.
Надела китель, застегнула пуговицы. Застегнула ремень с кобурой. Вытащив длинную деревянную спицу из прически, заново скрутила волосы на затылке.
– Скажу вам честно, Иван Петрович, – продолжила она, сев за руль. – Если бы там, в Вердене, мне кто-нибудь сказал, что такое произойдет, я бы не поверила. Но Австрия – моя вторая Родина, и так случилось, что спустя всего лишь пару лет после окончания той войны никакой иной Родины у меня не осталось. Мне пришлось расстаться с Францией навсегда. По крайней мере, тогда я так думала. А потом уже просто поздно было что-нибудь менять. Садитесь, Иван Петрович. – Она откинула дверцу пассажирского места рядом и завела мотор. – Поехали.
– Да, да, конечно, – заторопился Пирогов. – Ты, Пелагея, если что, прибегай, – сказал напоследок лесничихе.
– Прискочу, – пообещала та и отошла, махая рукой. – Доброго здоровьичка, пани дохтур, дай вам Бог, – добавила скороговоркой, а потом поклонилась в пояс. Машина развернулась и выехала на дорогу. Лесничиха шла за ней и махала концом цветастого платка, держа под мышкой салоп, пока автомобиль не скрылся за поворотом.
– Не знаю, как сказать Юре, что у Альмы нашлась хозяйка и собаку придется отдать, – вздохнул Пирогов, когда впереди уже показалась усадьба Свирских. – Эта собака вернула его к жизни. Он как-то встрепенулся. Не отходит от нее. Боюсь, такая новость – это будет удар.
– Не торопитесь, Иван Петрович, мой вам совет, – ответила Маренн и, подъехав к шлагбауму, предъявила пропуск часовому. – Я, конечно, сообщу о целебном источнике в Берлин, но, сами понимаете, принятие решения может занять довольно длительное время. А то, что известно мне об айнзацкоманде D и ее командире штандартенфюрере СС Отто Олендорфе, действующих в этих местах, так это то, что они обычно появляются очень быстро и исполняют обязанности весьма аккуратно. Как бы не пришлось совершать обратный маневр. Не Альму везти в сторожку, а всех обитателей сторожки – прятать в госпитале. Притом я вовсе не уверена, что рейхсфюрер СС не приготовил для меня новых приказов и я смогу задержаться здесь дольше, чем положено.
– Госпожа оберштурмбанфюрер.
На крыльце Маренн встретила медсестра Беккер.
– Вас в кабинете ожидает высокопоставленный офицер, – встревоженно сообщила она.
– Давно?
– С четверть часа, – ответила та.
– Хорошо, сообщите, я сейчас приду, – кивнула Маренн. – Раненых доставили?
– Так точно. Транспорт пришел час назад, – доложила Беккер. – Сортировка и первичная обработка проведена. Можно начинать осмотр.
– Хорошо, через десять минут начнем, – решила Маренн, взглянув на часы. – Это странно, – сказала она Пирогову, когда Беккер отошла. – Я никаких больших начальников в гости не жду. Да и не очень-то они любят навещать госпитали. Ступайте к себе, Иван Петрович. Вам надо отдыхать. Если произойдет что-то серьезное, я вас извещу.
Маренн поднялась по мраморной лестнице на второй этаж, вошла в бывшую музыкальную гостиную Свирских. Что ж, ее худшие предположения оправдались. «Я ожидала, что быстро, – подумала она. – Но не предполагала, что настолько».
– Доброе утро, фрау Сэтерлэнд.
Штандартенфюрер Олендорф стоял у окна, курил сигарету. Когда она вошла, повернулся. Затушил сигарету в пепельнице.
– Вижу, вы в неустанных заботах о раненых солдатах фюрера. Это похвально.
– Хайль Гитлер. – Маренн подняла руку в приветствии. – Прошу прощения, герр штандартенфюрер, что заставила ждать. Что вас привело? Прошу садиться. – Она прошла за рабочий стол и показала на кресло напротив.
– Я не задержу вас долго, – продолжил Олендорф, усаживаясь. – Признаюсь, мысль навестить вас здесь пришла ко мне спонтанно. Я прибыл вчера в зону боевых действий со вверенным мне подразделением, и в штабе бригады «Лейбштандарт Адольф Гитлер» узнал, что вы находитесь поблизости. Фрау Сэтерлэнд. – Олендорф встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Вам, конечно, известно, что задачи, которые наш вождь Адольф Гитлер и рейхсфюрер СС ставят перед исполнительными командами, весьма разнообразны. – Он сделал паузу и взглянул на Маренн, она кивнула, ожидая, что последует дальше. – Но в целом это очистительная функция. В чем-то схоже с работой врача. Освобождение организма от гнойников, паразитов. В чем-то мы с вами даже коллеги, – пошутил он. Маренн в недоумении приподняла брови. «Это что-то новенькое». – Правда, мы выполняем свою функцию грубее, скорее стая волков – санитаров в лесу. Выявление и уничтожение евреев, цыган, коммунистов, бывших военнослужащих Красной армии и тех, кто их скрывает. Уничтожение всех, включая женщин и детей. – Он поднял палец, делая акцент на последней фразе. – Работа адская, признаюсь. Люди чертовски устают. Огромная психологическая нагрузка. Правда, я стараюсь избегать ненужной психологической нагрузки на подчиненных, – продолжал он с явным воодушевлением. – Иные, Шталекер, например, – грубый мясник, – ставят жертв на край рва и убивают выстрелами в затылок. Я же предпочитаю, чтобы они стояли лицом к исполнительной команде и видели тех, кто их казнит, и осознавали заслуженность такой меры.
– Заслуженность? – переспросила Маренн. – А в чем конкретно это выражается?
– Их казнят представители высшей расы, сверхсущества, так сказать, с которыми они недостойны ступать по одной земле, – сообщил Олендорф многозначительно. Маренн опустила голову. Но Олендорф даже не заметил ее реакции, он продолжал увлеченно.
– Вообще я стараюсь, чтобы на каждую жертву приходилось по три стрелка. Это помогает снять синдром персональной ответственности. Чтобы не мучила совесть, так сказать. Но не всегда получается. Слишком много поступает материала. В смысле этих, неполноценных, – уточнил он. – Приходится работать быстро. И конечно, никакого мародерства. – Он слегка повысил голос. – Я запрещаю брать вещи убитых, даже драгоценные. Человек, фрау Сэтерлэнд, – это повелитель над жизнью и смертью. Он исполняет миссию. Банальное воровство не должно компрометировать тех, кто призван исполнить волю фюрера. Поэтому каждый старается проявить себя с лучшей стороны. Вот, например, мой заместитель, гауптштурмфюрер Хаймбах. Очень старательный. Когда я приказываю расстрелять триста человек, он лично убивает сто пятьдесят.
Маренн сжала зажигалку так, что даже костяшки пальцев побелели. Ее тошнило от гнева. Нет, ничего нового она, конечно, не узнала. Ей было прекрасно известно, что айнзацкоманды были созданы в 1939 году, с началом большой войны, Гейдрихом, и уже показали себя в Европе, особенно в Польше, исполняя эту самую миссию «очищения Европы от скверны». Но она сама никогда так близко не сталкивалась прежде ни с членами этих подразделений, ни даже с их командирами. Ее круг составляли сотрудники Главного медицинского управления войск СС, представители Шестого управления РСХА, внешней разведки. Руководство и высший командный состав вермахта. Однако она никогда не обманывала себя и прекрасно отдавала себе отчет, что именно идеи расового превосходства и право «высших рас» решать судьбы «рас неполноценных» составляют суть гитлеровского режима, и айзацкоманды – любимое детище фюрера и рейхсфюрера, а в особенности его заместителя Рейнхарда Гейдриха, который в последнее время набрал большую силу. Он сумел сломить сопротивление военных, которые не хотели иметь никакого дела с карателями, и практически к каждой наступающей войсковой группировке «пристегнул» вот по такой команде, обязав военных оказывать им всяческую поддержку, и даже выделять живую силу, если потребуется. Так подразделение Олендорфа вошло в состав группы армий «Юг», несмотря на все протесты ее командующего генерал-фельдмаршала фон Рунштедта.
– Я лично курирую каждую операцию, – тем временем рассказывал Олендорф, – для того, чтобы не было никаких отступлений от военного характера мероприятий. Группенфюрер СС Мюллер сообщил мне, что фотографии, которые мы делаем во время операций, поступают на стол к самому фюреру. Он спрашивает о нашей работе во время каждого утреннего доклада. Это большая честь!
– Что ж, поздравляю. – Маренн едва выдавила из себя слова. – Если здесь есть, конечно, с чем поздравлять. Но нельзя ли ближе к делу, штандартенфюрер, – попросила она. – Что вас привело ко мне? В вашем подразделении появились раненые? Пожалуйста, определим на лечение в установленном порядке. Личные жалобы? Прошу на осмотр, как только позволит время.
– Нет, знаете ли, фрау Сэтерлэнд. Тут совсем другое дело. Мне необходим квалифицированный психиатр, который присутствовал бы на казнях. – Олендорф снова подсел к столу. – Специалист, который бы фиксировал, так сказать, психологические вариации, причем с профессиональной точки зрения.
– А кому там нужен психиатр? – не поняла Маренн. – Членам исполнительной команды? Но, насколько я знаю, они проходят специальное обследование на психологическую устойчивость. Психическое же здоровье осужденных, как я понимаю, вас не особенно волнует.
– Понимаете ли, необходимо фиксировать малейшие изменения сознания жертвы. Недоверие, разочарование, страх, надежда, отчаяние – все это меняется с калейдоскопической быстротой. Поминутно, мгновенно. Вот выводят из машины, подводят ко рву. Бедная мышка надеется, что есть возможность выжить, она мечется, психологически изворачивается, ан нет, ловушка захлопнулась, смерть дышит в спину. А бедная тварь еще инстинктивно дергает лапкой в надежде убежать. Как природа сопротивляется неизбежной смерти, как борется, как пытается ускользнуть. Это могло бы быть захватывающее исследование, фрау Сэтерлэнд. Можно было бы написать целый трактат. И все на живом материале, тем более что его в избытке. Я думаю, такая дополнительная работа сильно бы увеличила значимость нашей деятельности. Мы бы оставили будущим поколениям летопись очищения Европы. Я знаю, что доктор Фрейд весьма ценил вас, фрау Сэтерлэнд. И я хотел бы пригласить вас внести свою лепту в это великое дело, зная вашу высочайшую квалификацию. Я уже составил докладную записку обергруппенфюреру СС Гейдриху. Надеюсь, он поддержит мою инициативу.
«Докатились. Только этого мне еще не хватало».
– Все, что вы рассказываете, штандартенфюрер, весьма увлекательно, конечно, – произнесла Маренн, не скрывая сарказма. – Так же как и вы, я действую по приказу рейхсфюрера СС, являясь его специальным уполномоченным по медицинской части. Я работаю как хирург. Моя задача состоит в том, чтобы как можно скорее возвращать в строй солдат и офицеров войск СС из подразделений, действующих на Восточном фронте. И именно этим я и занимаюсь. В обязанностях, предписанных мне рейхсфюрером, ничего не сказано о психиатрических экспериментах, которые могут проводиться и в которых я имею право и даже должна участвовать. Я обязана находиться здесь, в госпитале войск СС, и исполнять приказ. Полагаю, что эта тема исчерпана. – Маренн встала, давая понять, что разговор окончен. – Прошу меня простить. У меня слишком много работы, чтобы отвлекаться. Меня ждут раненые на обходе.
– Я понимаю вас, фрау Сэтерлэнд.
Олендорф встал, одернул китель под ремнем, надел фуражку.
– Действительно, служебные рамки часто сдерживают наши устремления и наши возможности. Даю вам слово, что в самое ближайшее время постараюсь их устранить. И вы сможете насладиться возможностью принять участие в историческом действе. Честь имею. Хайль Гитлер!
– Хайль Гитлер!
Олендорф вышел из кабинета, быстро спустился по лестнице. Подойдя к окну, Маренн смотрела, как он садится в машину. Пока было ясно одно. Айнзацкоманда прибыла, и настоящий «Дранг нах Остен» с выжиганием и уничтожением всего инородного по пути скоро начнется. Она не сильно волновалась о том, что вскоре ей самой придется оказаться в составе «кровавой экспедиции» этого нордического красавца по украинским городам и селам. Она была уверена, что в Берлине найдется немало влиятельных персон, которые не позволят ему втащить ее в это дело. Но даже если это и случится, за себя она не боялась – она сумеет повести себя достойно. В конце концов, пока идет война, она нужна, и они тысячу раз подумают, прежде чем отказаться от ее услуг – это обойдется дорого. Не говоря о том, что большинство высокопоставленных нацистских бонз и их родственники, начиная с семейства рейхсфюрера, – ее пациенты. А вот над жителями окрестных деревень, над лесником, его женой и этой юной девушкой из Красной армии нависла смертельная опасность. Их надо предупредить.
– Иван Петрович!
После обхода Маренн спустилась в парк. Пройдя по заросшей кустарником аллее мимо давно пересохшего фонтана, увидела небольшую поляну. Присев на корточки, Пирогов укладывал букетики из васильков на два могильных холмика под развесистым каштаном у покосившейся чайной беседки.
– О, фрау Сэтерлэнд. – Увидев Маренн, он распрямился. – Юра сказал мне, что Альма утром немного поела, – сообщил радостно. – Он сделал ей перевязку. Ни на шаг не отходит. По вашему совету я ничего не стал ему пока говорить. Жалко. Мальчишка просто глаз не сводит с собаки.
– И правильно, – кивнула Маренн. – Тем более что, как я и предполагала, обстановка усложняется. Каратели на самом деле прибыли. Их командир сегодня был у меня. Скоро они начнут действовать.
– Значит, людская молва не обманула. – Пирогов помрачнел. – А я уж думал, может, пронесет. Тут мальчуган от лесничихи прибегал, молока принес. Так сказал, что танкисты, которые в деревне стоят, разрешили тела пограничников и собак погибших собрать и в могиле похоронить. Мальчишкам даже позволили взять фуражки. Ан нет, обман, значит, все.
– Ну, войсковые части зачистку производить не станут. Это не их задача, – ответила Маренн. – Зачем им уничтожать то, что их самих же и кормит. Но они пойдут дальше. И как только это случится, придут каратели. А то, может быть, и раньше. Подумайте, Иван Петрович. Надо как-то спасать ваших подопечных. Да и не только их. Есть у вас связи, может быть, с бывшими местными властями, которые в подполье остались, с партизанами, если они есть…
– Откуда, фрау Сэтерлэнд?! – Пирогов безнадежно махнул рукой. – Кто тут остался?! Все бежали в панике, на последний поезд в городе такая давка была, что аж на поручнях висели, лишь бы уехать. И партийные функционеры, и всякая иная власть советская – все эвакуировались. Кому мы тут нужны-то? Силища такая перла. Перетрусили. Никому народ не нужен, свои шкуры спасали.
– Понятно. – Маренн вздохнула.
– На вас вся надежда, фрау Сэтерлэнд, – Пирогов взял ее руку, сжал ей даже казалось, она слышала, как колотится его сердце. – Спасите людей, фрау Сэтерлэнд. Нам-то что, старикам, мне да Миколе, мы свое отжили, всякого навидались детей жалко. Юру. Девушку эту Варю. Да и в деревне детишек немало осталось, и все с мамками, отцов-то позабирали. Кого сейчас на фронт, а кого еще НКВД раскулачило и в могилы уложило. Я прошу, фрау Сэтерлэнд. Я вижу, вы одна человек среди них…
– Ну, не одна. – Маренн смутилась. – Вы видели моего сына. И вот танкисты в деревне разрешили сельчанам погибших большевиков захоронить. Я подумаю, что можно сделать, – пообещала она. – Точнее, даже сделаю все, что смогу. Но вы будьте готовы действовать очень быстро. И предупредите всех, кого это касается, – попросила она.
– Фрау Сэтерлэнд.
На дорожке, ведущей от дома, появилась медсестра Беккер.
– Вам звонят из Берлина, – сообщила она и, запнувшись, добавила: – Муж… сказали.
– Сейчас иду. Извините, Иван Петрович.
«Это вовремя». Маренн быстро вернулась в кабинет, подошла к столу. Взяла телефонную трубку.
– Отто.
– Да, я, – услышала она знакомый голос Скорцени. – А где ты прохлаждаешься по ночам? Я звонил, мне сказали, ты уехала из госпиталя.
– Пришлось оказать помощь местному населению. Попросили, – ответила Маренн мягко. – Тяжелораненая девушка.
– Ну, это отговорки, конечно. – Скорцени усмехнулся. – Я так понимаю, у тебя там Олендорф объявился. Наверняка в казино приглашал. Не с ним прогуливалась?
– А ты откуда знаешь про Олендорфа? – Маренн насторожилась. – Да, приезжал сегодня. В казино не приглашал. Слава богу. Однако приглашал принять участие в его акции. Я отказалась, как ты понимаешь.
– Я в поле, на учениях, – продолжил Скорцени. – Но мне сегодня из Берлина позвонил Науйокс. Говорит, там Олендорф вдруг бурную деятельность развил. Заваливает Гейдриха служебными записками, что, мол, ему срочно требуется высококвалифицированный психиатр. Я так понимаю, он на тебя метит.
– Он этого не скрывает, – подтвердила Маренн. – Ты можешь повлиять?
– Попробую. Я сказал Джил. Она доложит Шелленбергу. Если кто-то может остановить Гейдриха и его любимчиков, то это только рейхсфюрер. А ему еще надо все правильно преподнести. Не знаю, что там им приспичило. Как боевая обстановка? – поинтересовался он. – Надеюсь, не нашлось как обычно, парочки тяжелораненых комиссаров, которым надо обязательно побыть под твоим наблюдением и поэтому они пока поживут у нас дома? – спросил с сарказмом.
– Почти угадал. Но пока это только раненая большевистская собака.
– Ну, это терпимо. Меньше расходов.
– Как Джил?
– Сидит, где ей и положено, в приемной бригадефюрера. И бегает на обед с подружками. Она уже взрослая девица. Вышла из того возраста, чтобы папа за ней присматривал. – Он усмехнулся. – Вот что. Я пришлю Рауха к тебе, – добавил решительно. – Пусть вылетает сегодня же. Все-таки будешь не одна. Он поддержит. И он всегда знает, как со мной связаться. Постараюсь все уладить.
– Спасибо, Отто.
