Он уже здесь. Он внутри

Гастон Д'Эрелль

Он уже здесь. Он внутри

Глава 1: «Дверь, которую никто не открывал»

Дождь не стучал – он впитывался. В стекло. В подоконник. В тишину комнаты, где ещё пахло её духами – слабо, почти призрачно, как будто сама память боялась остаться здесь надолго.

Алексей не плакал. Не кричал. Не рвал на себе волосы. Он просто сидел на краю её кровати – той самой, на которой она умерла, – и смотрел в стену. Не на фотографии. Не на вещи. На трещину в обоях. Тонкую. Кривую. Как будто кто-то изнутри пытался выцарапать себе выход.

Он не верил в призраков. Не верил в знаки. Не верил, что дома «чувствуют». Но когда его взгляд упал на тумбочку – и он увидел, что ручка лежит перпендикулярно блокноту, хотя он точно помнил, что оставил её вдоль – у него в животе что-то ёкнуло. Не страх. Ожидание.

Он встал. Прошёлся по дому. Не как хозяин. Как гость. Как чужой. На кухне – три банки варенья. Все с её почерком. Последняя – «январь 2023». Она умерла в марте. Значит, успела. Успела сварить. Успела подписать. Успела… оставить что-то.

Он не стал открывать. Не потому что боялся вкуса. А потому что боялся – что найдёт внутри. Всё, что она оставляла, всегда было с подтекстом. С намёком. С тенью.

Он вернулся в коридор. Остановился у двери в подвал. Двери, которую она запрещала открывать с тех пор, как ему было пять. «Там сыро», – говорила она. «Там темно», – добавляла. «Там… ничего интересного», – шептала, как будто боялась, что стены услышат.

Он потянул ручку. Ржавая. Холодная. Скрипнула – не как металл. Как горло, которое слишком долго молчало.

Лестница вниз была кривой. Одна ступенька скрипела под пяткой – не случайно. Именно там. Всегда. Он помнил это с детства. Как будто дом предупреждал.

Внизу – воздух густой, как вода. Пахло землёй. Плесенью. И… чем-то сладковатым. Не гнилью. Не пылью. Воспоминанием.

В углу – сундук. Не старый. Не антикварный. Обычный железный, какой ставят в гаражах. Но на нём – её платок. Аккуратно сложенный. Как будто положили вчера.

Он открыл. Замок не сопротивлялся. Словно ждал.

Внутри – пыль. Газеты. Письма от дальних родственников. И… тетрадь. В клетку. С синей обложкой. Половина страниц исписана. Почерк – не её. Совсем не её. Более резкий. Более… торопливый. Как будто писали, зная, что за спиной кто-то стоит.

Он открыл первую страницу.

«Я не могу больше молчать. Они знают, что я пишу. Они слышат каждый звук.»

Он не задрожал. Не ахнул. Просто… перестал дышать. На секунду. Потом – перевернул страницу.

«Если ты это читаешь – значит, они тебя ещё не нашли. Или ты один из них. Я не знаю. Я больше ничего не знаю. Я только знаю, что Лена была права. Она говорила: “Не открывай дверь”. Но я открыла. Я думала, что это просто сон. Я думала, что это просто тень. Но тени не шепчут. Тени не смеются. Тени не смотрят тебе в глаза, когда ты спишь.»

Он захлопнул тетрадь. Не потому что испугался. А потому что узнал. Не слова. Ритм. Этот ритм – был в её голосе, когда она пела ему колыбельные. В её шепоте, когда она будила его по утрам. В её паузах, когда она не договаривала фразы.

Это была она. Но… не та, что варила варенье. Не та, что гладила рубашки. Та, что боялась.

Он сунул тетрадь в карман. Поднялся наверх. Захлопнул дверь. Не запер. Просто… закрыл. Как будто это могло что-то изменить.

На улице – дождь стал тише. Люди вышли из домов. Жизнь продолжалась. Он пошёл в парк. Туда, где они с ней гуляли. Где она рассказывала ему сказки – не про принцесс. А про девочку, которая потерялась в лесу, но нашла дорогу, потому что пела. Про дверь, которую нельзя открывать – потому что за ней живёт то, что не должно видеть свет.

Он сел на скамейку. Достал тетрадь. Открыл наугад.

«Сегодня я видела её в зеркале. Не отражение. Не себя. Её. Лену. Она стояла за мной. Смотрела мне в глаза. Улыбалась. И сказала: “Ты скоро придёшь ко мне. Мы все придём. Когда тень войдёт внутрь – ты станешь одним из нас.” Я не знаю, что это значит. Но я боюсь. Я очень боюсь.»

Он закрыл тетрадь. Встал. Пошёл домой. Быстро. Почти бегом.

Когда вошёл – первое, что сделал – посмотрел в зеркало в прихожей.

Обычное зеркало. В раме. Он увидел своё отражение. Усталое лицо. Взъерошенные волосы. Тёмные круги под глазами.

Он отвернулся. Пошёл в ванную. Умылся. Посмотрел в зеркало снова.

И замер.

В уголке – не лицо. Рука. Маленькая. Детская. Ладонь прижата к стеклу изнутри. Пальцы чуть шевельнулись – как будто зовут.

Он не вскрикнул. Не отпрянул. Просто… узнал. Не её. Себя. Того, кем он был, когда боялся грозы. Когда прятался в шкафу. Когда просил: «Не уходи».

Он вышел из ванной. Закрыл дверь. Не запер. Просто… закрыл.

Лёг на кровать. Положил тетрадь рядом. Закрыл глаза.

Ему не снились сны. Ему вспоминалось. Не его детство. Чужое. Девочка бежит по коридору. Двери по бокам – все закрыты. Одна – приоткрыта. Изнутри – свет. Тёплый. Жёлтый. Как от лампы.

Он подходит. Толкает дверь.

Внутри – комната. Его комната. Но… не его. На стене – фотографии. Его. И… девочки. Лены. Они стоят рядом. Как будто их сфотографировали вместе. Но он не помнил этого. Он никогда её не видел.

На полу – игрушки. Куклы. Машинки. И… тетрадь. Та самая. Открытая. На последней странице – свежий текст. Только что написанный.

«Ты пришёл. Я ждала. Теперь ты знаешь. Теперь ты – часть этого. Ты не сможешь уйти. Потому что дверь, которую ты открыл… больше не закроется.»

Он проснулся.

В комнате – темно. За окном – ночь. Дождь прекратился. Тишина.

Он сел. Взял телефон. 3:17 ночи.

Он посмотрел на тетрадь. Лежала рядом. Закрытая.

Он потянулся к ней. Открыл.

Последняя страница.

Была чистой.

Он провёл пальцем. Ничего. Ни вдавленных линий. Ни следов карандаша.

Он закрыл тетрадь. Положил на тумбочку.

Лёг обратно.

Закрыл глаза.

И тогда – он услышал.

Не шёпот. Не голос. Дыхание. Очень близко. Прямо над ухом. Тёплое. Ровное. Детское.

– Ты не один, – прошептало оно. – Мы все здесь. Мы были всегда.

Алексей не пошевелился. Не открыл глаза. Лежал. Дышал ровно. Как будто спит.

Но внутри – всё кричало.

Он знал.

Это не сон.

Это не галлюцинация.

Это началось.

И дверь, которую он открыл в подвале…

…больше не закроется.

Глава 2: «Что мы теряем, когда спим»

Он не спал. Не потому что боялся – он не мог. Каждый раз, когда закрывал глаза, ему казалось, что что-то ложится рядом. Не на кровать. Не под одеяло. В пространство между его телом и матрасом. Тонкое. Плотное. Тёплое. Как будто кто-то втиснулся туда – и ждёт, когда он расслабится.

Он встал в четыре. Не включал свет. Шёл на ощупь. На кухню. Налил воды из-под крана. Пил медленно. Слушал, как капля падает в раковину – тик… тик… тик… – не в ритм его пульса. В чужой.

Он поставил стакан. И услышал – эхо. Не от стекла. От пола. Как будто кто-то внизу, в подвале, повторил движение. Точно так же. С той же паузой. С тем же звуком.

Он не пошёл проверять. Просто сел за стол. Достал тетрадь. Раскрыл. Не читал. Смотрел. На строки. На промежутки между словами. На места, где чернила чуть расплылись – как будто писали мокрыми пальцами.

Он перевернул страницу. Нашёл дату: «12 июня 1998».

«Сегодня пропала Лена. Не ушла. Не сбежала. Не спряталась. Её убрали. Не люди. Не случайность. Те, кто живёт в тишине между секундами. Те, кто слышат, когда ты перестаёшь дышать. Она знала. Говорила: “Не спите с открытым окном. Они входят через сны”. Я не поверила. Теперь – верю.»

Он закрыл тетрадь. Встал. Открыл шкаф на кухне. Достал банку с клубничным вареньем. «2022». Последняя. Он открутил крышку. Запах – не ягод. Медицинский спирт. Слабый. Почти незаметный. Но он знал этот запах. С детства. Когда мать обрабатывала ему коленку после падения. Когда она вытирала зеркала. Когда… мыла руки после подвала.

Он поставил банку обратно. Вышел из дома. Без куртки. Без ключей. Просто – пошёл. Куда ноги понесли.

Остановился у старого кинотеатра. Заброшенного. С треснувшим неоном: «СЕАНСОВ НЕТ». Он помнил, как мать водила его сюда. Всегда – на утренние сеансы. Всегда – в один и тот же день: 12 июня. Он думал – это совпадение. Теперь – нет.

Он обошёл здание. Задний вход. Дверь приоткрыта. Он вошёл.

Внутри – пыль. Разбитые кресла. Экран – порванный. Но… в первом ряду – один стул. Целый. Чистый. С букетом полевых цветов на сиденье. Свежих. Как будто положили сегодня.

Он подошёл. Взял цветы. Под ними – записка. Не на бумаге. На куске обоев. Стены из их дома. С той самой трещиной.

«Ты должен увидеть, что она видела. Перед тем, как перестать видеть вообще.»

Он сунул записку в карман. Вышел. Пошёл к центральной библиотеке. Не той, что в путеводителях. А той, что в подвале районного архива – где хранят газеты, которые не должны были выйти.

Архивариус – старик с трясущимися руками – посмотрел на него и сказал:

– Ты сын Марины? Я знал, что придёшь. Она оставила для тебя папку. Под номером 1998-Л.

Он открыл папку. Внутри – вырезки. Фото. Репортажи. Все – про исчезновение Лены Волковой. Но одна статья – выделялась. Не в газете. На листе в клетку. С её почерком. Не тетради. Её.

«Они не взяли её тело. Они взяли её сон. Потому что когда человек спит – он беззащитен. Его страх не охраняет. Его разум не защищает. Они входят через сны. И забирают то, что ты видишь с закрытыми глазами. Лена видела меня. Поэтому они её забрали. Чтобы я перестала видеть. Но я не перестала. Я просто… начала писать.»

Он поднял глаза. Архивариус смотрел на него. Не с жалостью. С пониманием.

– Твоя мать… она не просто писала. Она ловила их. В словах. В предложениях. В паузах между буквами. Она думала, если запрёт их на бумаге – они не вырвутся. Но они… научились писать сами.

Алексей вышел на улицу. Солнце садилось. Люди спешили домой. Он шёл медленно. Думал. Не о Лене. Не о матери. О себе. О том, сколько раз он засыпал с мыслью: «Пусть всё исчезнет». О том, сколько раз он просыпался – и чувствовал, что что-то изменилось. Не в комнате. В нём.

Он вернулся домой. Лёг на диван. Закрыл глаза. Не для сна. Для проверки.

И – провалился.

Не в сон. В её сон.

Он стоял в детской комнате. Стены – розовые. Игрушки – аккуратно сложены. На кровати – девочка. Лена. Спала. Дышала ровно. Вдруг – окно открылось. Не ветром. Рукой. Бесформенной. Серой. Как туман с пальцами.

Она потянулась к Лене. Не чтобы схватить. Чтобы коснуться лба. Как будто забирает… образы. Мечты. Воспоминания.

Лена не проснулась. Просто… перестала шевелить веками. Как будто внутри неё погасло что-то.

Он хотел крикнуть. Не смог. Потому что это был не его сон. Это был сон, который ему дали посмотреть.

Он открыл глаза.

В комнате – темно. На столе – тетрадь. Открыта. На новой странице – текст. Только что. Чернила ещё мокрые.

«Ты видел. Значит, ты помнишь. А если ты помнишь – ты не сможешь забыть. Они не крадут детей. Они крадут сны. Потому что когда ты перестаёшь видеть – ты перестаёшь быть.»

Он встал. Подошёл к окну. Открыл его. Вдохнул. Воздух был тёплым. Сладким. Как перед грозой.

Он достал из кармана записку с обоями. Прочитал снова.

«Ты должен увидеть, что она видела.»

Он понял.

Она не имела в виду Лену.

Она имела в виду его мать.

И то, что она видела… перед смертью.

Он лёг обратно. Закрыл глаза. На этот раз – не боролся. Не сопротивлялся. Позволил.

И – снова провалился.

Тёмная комната. Больничная койка. Мать. Лежит. Глаза закрыты. Но… губы шевелятся. Шепчет. Не молитву. Инструкцию.

– …не спи… не закрывай глаза… они приходят… когда ты перестаёшь видеть… они забирают… последние сны… последние мысли… последние… тебя…

Он подошёл ближе. Хотел взять её за руку. Но – не смог. Потому что это был не сон.

Это была память. Её память. Которую она оставила ему.

Она открыла глаза. Посмотрела на него. Не удивилась. Ждала.

– Ты пришёл, – прошептала она. – Значит, тетрадь нашла тебя. Хорошо. Теперь – слушай. Они не в зеркалах. Не в стенах. Они – в снах. И пока ты спишь – ты уязвим. Но если ты перестанешь спать… ты перестанешь жить. Поэтому… я оставила тебе другое. Не защиту. Оружие.

Она протянула руку. В ладони – маленький блокнот. Не синий. Чёрный.

– Пиши. Всё. Что видишь. Что слышишь. Что чувствуешь. Они боятся… записанного. Потому что когда ты пишешь – ты видишь. А когда ты видишь – ты жив.

Он проснулся.

На груди – лежал чёрный блокнот. Не его. Не покупал. Не находил. Появился.

Он открыл первую страницу. Там – одна фраза. Её почерк.

«Что мы теряем, когда спим? – Всё. А что мы находим, когда не спим? – Их.»

Он закрыл блокнот. Встал. Подошёл к окну. Посмотрел на небо. Оно было чёрным. Без звёзд. Без луны. Только тишина.

Он знал – теперь он не будет спать.

Потому что теперь он видит.

И пока он видит – они не могут забрать его сны.

Но… что они возьмут вместо этого?

Глава 3: «Стены помнят – но не так, как ты думаешь»

Он не спал уже 38 часов.

Не из принципа. Не из страха. А потому что не мог. Каждый раз, когда веки начинали слипаться, в ушах возникал звук – не шёпот, не голос, а скрип. Как будто кто-то медленно тянет стул по полу… в его черепе.

Он сидел на кухне. Перед ним – два предмета. Синяя тетрадь. Чёрный блокнот. Оба – открытые. Оба – пустые. В тетради – последние строки высохли, как будто их впитала бумага. В блокноте – ни одной записи. Хотя он точно помнил, как ночью писал: «Если вы это читаете – я ещё не сошёл с ума».

Теперь – чисто. Ни помарок. Ни следов ручки. Ни вмятин от нажима.

Он встал. Прошёлся по дому. Остановился в гостиной. На стене – трещина. Не та, что в детстве. Новая. От пола до потолка. И… движется. Не визуально. Не физически. А ритмично. Как будто стена – дышит. Вздыхает. Пульсирует под штукатуркой.

Он подошёл. Приложил ладонь. Холод. Не каменный. Живой. Как кожа в лихорадке.

– Что ты помнишь? – прошептал он.

Стена не ответила. Но – вздохнула. Глубже. Тяжелее. И в этот момент – из щели выпал предмет.

Не игрушка. Не письмо. Не кукла.

Ключ.

Старый. Медный. С выгравированным символом – круг, перечёркнутый линией. Тот же, что в книге из библиотеки. Тот же, что на обложке чёрного блокнота.

Он поднял ключ. Повертел в руках. Лёгкий. Но… тяжёлый внутри. Как будто держишь не металл, а обещание. Или предупреждение.

Он пошёл в спальню. Открыл шкаф. Тот самый, за которым была ниша. Ниши больше не было. На её месте – дверь. Маленькая. Детская. С ручкой в виде зверушки. Он не помнил её. Не видел. Не знал, что она здесь.

Он приложил ключ. Щёлк – замок открылся. Не со скрипом. С вздохом. Как будто дверь… ждала.

Он открыл.

Внутри – не комната. Коридор. Короткий. Узкий. Стены – обиты тканью. Как в театре. На полу – ковёр. Вытертый. С пятнами. Не от грязи. От слёз.

Он вошёл. Дверь захлопнулась. Не с грохотом. С лаской. Как будто кто-то погладил его по спине и сказал: «Ты дома».

Впереди – занавес. Красный. Потрёпанный. С вышитым золотом: «Только для тех, кто не спит».

Он отодвинул занавес.

За ним – сцена. Маленькая. Как в школьном театре. На сцене – один стул. На стуле – он. Тот, что в 8 лет. В пижаме. С игрушечным мечом в руке. Смотрит в зал. Глаза – огромные. Испуганные.

– Ты не должен был сюда приходить, – говорит Маленький Алексей. Голос – не детский. Низкий. Усталый. Как у старика.

– Почему? – спрашивает взрослый Алексей.

– Потому что это – её театр. Она ставила здесь спектакли. Для тех, кто перестал спать. Для тех, кто начал видеть. Ты – зритель. Но скоро… станешь актёром.

– Кто она?

– Та, что пишет за тебя. Та, что дышит в стенах. Та, что оставила ключ. Мама… не просто мама. Она – режиссёр. А ты – её последняя постановка.

Он сделал шаг вперёд. Сцена задрожала. Не от шага. От волнения. Как будто дерево под ногами – радуется.

– Что я должен делать?

Маленький Алексей встал. Подошёл к краю сцены. Протянул руку. В ладони – билет. Не бумажный. Вырезанный из кожи. Его кожи. С родинкой. С шрамом от ожога. С того самого лета. Когда ему было семь.